Запись из дневника за 5 июня 2003 года

За окном лил дождь, и было слышно, как тяжелые серые капли разбиваются об асфальт. Михаэль плавно поднял голову и посмотрел в окно. Его глаза были неподвижными, словно он замер в каком-то ожидании. Губы застыли в немой усмешке. Казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди.

Да, его дневники всегда были похожи на книги. Все в них было разложено, как по полочкам. Каждое чувство описано, как в словаре. Наверно, не хватало только романтики и оптимизма, но душа была скована в своих порывах к любви и свету.

На улице уже темнело. Михаэль расплатился и, не без труда поднявшись с насиженного места, вышел на улицу, оставляя за собой теплое помещение кафетерия.

Холодные мраморные плиты блестели от лучей осеннего солнца. Оно медленно угасало, опускаясь вниз за горизонт. Михаэль чувствовал холод и пустоту. Его лицо казалось бледным, губы высохли от ветра, но слез видно не было. Это снова показалось ему странным. Хруст сухих веток под ногами немного тревожил его. Но он уже привык к этому звуку и к оградам, крестам, надгробиям, что были повсюду. На кладбище ему было спокойно и легко. Здесь не было непонимания, не было тревоги.

Михаэль прошел вдоль дороги. Он всегда любил гулять здесь, когда нужно было набраться вдохновения для очередной работы. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, но свет – Михаэль это знал - продолжал жить в мраморных плитах, что верно служили усопшим, даря им лишь холод и бесконечный покой…

Звон металлических ключей резко пронесся по узким коридорам старого здания. Михаэль любил этот звук и поэтому не спешил открывать дверь своей квартиры. Через пару минут пустота квартиры, в которой была кромешная тьма, словно ударила его. В комнате, куда он прошел, стояла тишина, и лишь тяжелые шаги Михаэля нарушили девственное спокойствие.

Щелкнул выключатель, и комнату наполнил ярко-золотистый свет. Длинное пальто с шелестом упало на диван. Законченный дневник шлепнулся на письменный стол. В голове Михаэля было пусто, все мысли, преследовавшие его на протяжении многих часов, испарились, но звон в ушах все же не давал ему покоя. Чтобы отвлечься от него, он решил заняться дневником.

Старые дневники Михаэля хранились в нижнем ящике книжного шкафа. Он открыл дверцу и медленно, как будто не хотел с ним расставаться, положил туда свой очередной шедевр. Это была его частичка, жизни, души. Сидя на полу, он медленно обвел взглядом книги в темных переплетах и, взяв одну из них, открыл… Хруст страниц разбудил его прошлое. Вот он, почти не спящий ночами, сидит за своим большим столом и медленно заполняет белую гладь страниц черными линиями жизни… Перед ним лежит его самый первый дневник. С тех пор прошло пять лет и накопилось бессчетное количество тайных записей, посвященных черному ангелу…

«Решив писать, я поначалу долгое время не мог уяснить одну простую вещь: это невозможно делать самому. Поэтому мои первые попытки сочинить песню оказались провальными. Я только довел себя до сильной головной боли, которая несколько часов разламывала мне виски, и бессонницы.

Одно дело отрешенно рассуждать о творчестве, прогуливаясь по любимым укромным местам, и совсем другое – столкнуться с необходимостью что-то сделать самому, особенно тогда, когда знаешь, что от тебя ждут приличного результата. Если верить многочисленным интервью с модными текстовиками и музыкантами, то можно подумать, что у них дело буквально поставлено на поток. Утром сочинил слова, к вечеру – намурлыкал мелодию, затем быстренько записал под гитару черновичок и принес на суд группы… Еще пара деньков работы – и готовое произведение можно выкладывать на сайт. Поддавшись искушению, я тоже решил, что и у меня все будет выходить вот так же легко и беззаботно. А что? Какое-никакое представление о жизни у меня сложилось, осталось только выразить его в стихотворных строчках.

Одним уютным дождливым вечером, озаряемым мягким янтарем окон старых питерских домов, я зашел в книжный магазин, неспешно прошелся вдоль ярко освещенных полок и нашел то, что мне было нужно: элегантную записную книжку в переплете из черной кожи. Рассчитавшись у кассы, я так и нес ее домой в руках, ощущая чуть бархатистую поверхность томика, призванного хранить мои мысли. Крохотные капли мороси серебрили кожу, а когда я проходил под фонарями, то книжка искрила хрупкими всполохами отражений.

Но на этом мое блаженство, впрочем, закончилось и началось мучение. Я, даже не поужинав, закрылся в своей комнате, сел за стол, раскрыл записную книжку… беспомощно уставился на чистый лист. Все мысли разом вылетели из головы. Я почувствовал себя бестолочью, взявшейся за решение сложнейшей математической задачи, которая не под силу иному академику.

Конечно, кое-что я и раньше пробовал писать, но это была проза. Она давалась мне не слишком сложно: я словно рассказывал собеседнику придуманную историю. Но ведь поэзия – это совсем другое… Если в прозе ты просто движешься вдоль по сюжету, то образы стихов – словно грозди бриллиантов, в гранях которых переламываются и уходят в бесконечность неисчислимые лучи смыслов. Это надо видеть. Это как внезапное сновидение, как сиюминутная вспышка в сознании. Но дано ли мне это?

Ничего подобного в тот вечер со мной, разумеется, не произошло. Я вымучил несколько мутноватых строк – жалких обрывков мрачных образов, никак не сливающихся в цельную картину. Затем попытался отвлечься и писать первое, что придет на ум, но тут и вовсе моя усталая ручка вывела лишь парочку шаблонных строф. Кровь, любовь, морковь… Стыдоба! Неужели, я не могу сказать свое – настоящее – слово?!

Такое ощущение, что все, что можно написать на этом свете, уже давно написано до меня. Сколько ни бейся, все равно окажется, что кто-то успел раньше, а мне остается только перепевать чужие выцветшие мысли. Я будто сижу взаперти в тесном карцере с сырыми темно-серыми стенами, из которых сочится затхлая влага, и не могу видеть ничего, кроме этого грубого тюремного камня.

Боже, до чего тяжко признавать провал!..

И на черта мне сдался мой голос, если ему нечего петь?! Клянусь, в тот миг я придушил бы свою шею собственными руками, если бы это было в моих человеческих возможностях. Я чувствовал, как невыносимая обида сдавливает горло изнутри, как намертво, до боли в челюстях, стискиваются зубы.

Не хочу жить!..

Лампочка в настольной лампе вдруг вспыхнула во сто крат ярче обычного, а затем разлетелась на мелкие осколки. Тьма порывом воронова крыла окутала мою небольшую комнату. От неожиданности я даже не успел испугаться – только ручка с тихим стуком упала на пол. Видно, закоротило провода: не такая уж и редкость для старого дома во время дождя, который к ночи стал проливным.

Вскоре мои глаза привыкли к темноте, и я начал различать капли дождя на оконном стекле. Но окна дома, что был через дорогу, словно ослепли. Погасло и уличное освещение. Более того – по дороге внизу, сколько я ни прислушивался и ни вглядывался в окно, не проехало ни одной машины, способной озарить улицу светом фар.

В моей груди шевельнулся легкий холодок. Я медленно встал, отодвигая стул назад. Сквозняк шевельнул полупрозрачную штору, хотя окно было плотно закрыто. И тут за стеклом, примерно на уровне моего пылающего от переутомления лба, промелькнула широкая тень, и через несколько мгновений я увидел на наружном подоконнике крупного ворона. Он блестящим немигающим глазом косился на меня, словно требуя открыть окно.

Повинуясь не столько рассудку, сколько этому интуитивному приказанию, я поспешил впустить птицу в свой дом. Едва, звякнув стеклами, я раскрыл окно, ворон впорхнул в комнату и уселся на монитор компьютера. Я, как зачарованный, глядел на его отполированные когти, изогнутые на верху экрана.

- Прости, если мы тебя напугали.

Приятный высокий голос прозвучал за моей спиной, и на мои плечи легли ладони, холод которых я ощутил даже сквозь рубашку и свитер.

- Пока не оборачивайся. Мне нужно кое-что тебе рассказать, чтобы ты не подумал, что ты сошел с ума, или что мы пришли причинить тебе вред.

Я и не думал взглянуть на моего таинственного собеседника. Да я и не смог бы этого сделать при всем желании: мое тело сковала ледяная неподвижность.

- Ты встал на путь Поиска, - продолжал он. – Достойный выбор для смертного. Но мира твоей душе больше не видать. Я не случайно явился к тебе. Я давно искал того, с кем смогу разделить тайны темной стороны этого мира. Но меня не интересовали пустословы, решившие побаловаться со смертью, как с интересной игрушкой.

О, этот потрясающий голос! Он словно растекался по моим дрожащим венам, даря невиданное блаженство. Я прикрыл глаза, боясь пропустить хоть один звук. Даже если бы мне сейчас предложили пойти на попятный, я ни за что не смог бы отказаться от этого, отпустить моего гостя. А воздух тем временем наполнился тонким ароматом жасмина, роз и взрыхленной земли. Я не мог им надышаться…

- Отныне у тебя будет две жизни, Михаэль, - вещал голос. – Одна для людей, которые окружают тебя днем, а вторая… вторая… - Он сделал паузу, во время которой я отчетливо слышал стук своего взволнованного сердца. - … вторая – для того, что находится за гранью, но чье величие простирается сквозь века. Это нежный кошмар, это нектарный яд… Это прекрасная погибельная сторона мира, доступ в которую может получить лишь избранный.

Клянусь, если бы он приказал мне сейчас раздеться догола и вонзить в свое сердце нож, я не посмел бы ослушаться. Страстным движением холодной руки он провел по моей напряженной шее вверх до подбородка и повернул мою голову к себе.

Передо мной стоял высокий юноша с черными, как вороново крыло, волосами, волнами струящимися на стройные плечи. Его тонкую фигуру скрывало длинное агатовое одеяние, похожее на мантию. До боли красивое бледное лицо со словно высеченными из камня чертами темными сапфирами украшали огромные глаза, излучающие неведомую силу.

- Кто ты? – удалось мне задать вопрос, хотя я боялся, что мой язык не будет мне послушен.

- Я Элиас, твой черный ангел. И я пришел дать тебе то, чего ты хочешь.

- Что я должен за это делать?

- Нам нужно скрепить свой союз.

Мне подумалось, что сейчас я, подобно старику Фаусту, должен буду расписаться кровью и отдать в залог свою душу. Но, видимо, мой новый друг прочитал мои мысли, и они показались ему смешными. Его красивый рот озарила улыбка. Вместо ответа он приблизился ко мне, и наши губы сомкнулись в продолжительном и упоительном поцелуе. Это было сумасшествие, которое я ни за что вот так запросто не смог бы себе позволить, будь здесь со мной хоть кто другой. Но именно оно связало меня с моим пришельцем на долгие годы и определило мою дальнейшую судьбу.

Когда Элиас отпустил меня… нет, оттолкнул своей потрясающе ледяной ладонью… я сквозь слезы смотрел, как он растворяет окно, как в комнату врываются косые струи дождя, как он становится на подоконник, раскинув руки крестом… и срывается вниз, в темноту, туда, где захлебывается в потоках ливня асфальт. И медленный ворон вылетает вслед за ним, и еще долго в моих широко раскрытых глазах стоят наложившиеся друг на друга силуэты распростертого плаща и крыльев…

Я бессильно опускаюсь на стул. Мои руки сами по себе, получая раны от осколков битого стекла, находят бумагу, карандаш… Почти сами собой, лишь слегка упорядочиваясь мозгом, на нем появляются строки – горькие, благодарные, восторженные, рыдающие, отчаянные…

А потом приходит забытье.

Лишь утром я открываю глаза и вижу под своими руками, на которых запеклась кровь, испачканные бурым листки и сплетенные в узор невыносимой страсти слова, словно посвященные мне моим дивным собеседником и ставшие нерушимым заклятьем:

В безмолвия полночный час
Я обниму твои колени.
Никто здесь не увидит нас,
Лишь кем-то проклятые тени.

Ты сам меня к себе призвал

Своим отчаянным желаньем.
Улыбка для тебя – оскал.
Ты наслаждаешься страданьем.

Не плачь, ладони не лобзай,
Царём и богом не зови,
А просто тихо умирай
Рабом своей слепой любви!

Приникну к ложу твоему
Безмолвно мягкими губами

И тело нежно обниму

Своими бледными руками.

Я рядом, словно тень, стою,
Склоняюсь тихо к изголовью.
Я – тот, кто выпил кровь твою

И был последнею любовью.

Не плачь, ладони не лобзай,
Царём и богом не зови,
А просто тихо умирай
Рабом своей слепой любви!..»

Дата добавления: 2015-10-28