Запись из дневника за 7 декабря 2009 г.

Окраина города пугала своей неизвестностью. Идя по вечерней улице, здесь совсем не встречаешь людей. И большие железные трубы, что возвышаются над крышами домов, кажутся злыми гигантами, которые случайно забрели в этот грешный мир.

Было холодно и, казалось, что вот-вот пойдет снег. Направляясь с севера на юг по узкой улице, Михаэль ощущал, будто до его лица дотрагивается мертвенно холодная рука, гладя его. Через мгновение он почувствовал, что очень замерз. Крутые повороты и углы зданий, за которыми таилась сокрытая темнотой неизвестность, заставляли его оглядываться, и от этого выражение его лица становилось подозрительно-хищным, что могло напугать случайных прохожих. Его тень - темный силуэт в кожаной куртке - падала на серый снег. Михаэль направлялся, к дому, что был уже через дорогу от него. Но чтобы пройти к нему, нужно было обойти еще несколько домов, загораживающих проход. Времени на это ушло достаточно много. И, боясь опоздать до полуночи, он неохотно прибавил шаг.

Мерзлые каменные стены дома были выстроены около самого леса. Перейдя реку, можно было увидеть гранитные обелиски, что со временем трескались и раскалывались от влаги и холода, деревянные кресты пахли гнилью, которая немного отдавала кисло-сладким привкусом. Было тихо и пасмурно. Губы шептали что-то невнятное, и было слышно, как бьется сердце.

Квартира находилась на втором этаже. Поднявшись, он посмотрел наверх и заметил, как черный паук повис в воздухе на тонкой, почти невидимой нити. Его волосатые лапки окоченели, и было хорошо видно, как иней медленно покрывает его тело. Паук совсем не двигался, только ветер иногда шевелил тонкие волоски, которые не успела захватить стужа.

Михаэль посмотрел на дверь медного цвета, дернул старинный звонок и услышал, как кто-то, шурша ногами, остерегаясь, подходит к ней. Ему открыл мужчина лет тридцати, с длинными темно-русыми волосами, которые обвивали его шею, слово шарф. Глаза мужчины были печальны и черны.

- Что так долго? – прошептал он.

Михаэль прошел внутрь молча, немного задев хозяина квартиры. Дверь закрылась, и они оказались в темноте. Через мгновение он услышал щелчок, и комнату озарил тускло-желтый свет. Михаэль заметил, что в комнате, куда он прошел сначала, находится несколько парней. Они стояли у окна и, услышав звук шагов, обернулись в сторону Михаэля. Затем Михаэль направился дальше. Слип лениво пошел за ним, наблюдая, как тот движется в сторону кухни. Она показалась Михаэлю небольшой. Присев на старый деревянный стул у окна, Михаэль заметил, что Слип пристально на него смотрит. Он был весьма настойчив, и наглая улыбка продолжала держаться на его губах, пока Михаэль не достал небольшой белый сверток.

- Вот, то, что ты просил.

- Благодарю тебя, - прошептал Слип, словно боясь, что его кто-то услышит. Но в квартире уже не было никого, кроме них.

- Кто те двое, что стояли у окна? – поинтересовался Михаэль и, не получив ответа, пошел обратно в комнату. Слип тенью последовал за ним и уселся у обшарпанного стола.

В тусклом свете лампы на темной деревянной поверхности стола отчетливо виднелась тонкая полоска. Едва заметная полоска тени от нее падала на небольшое зеркальце. Слип, приподнимая голову вверх, прикрыл пальцем одну ноздрю и втягивал в себя остатки героина.

Михаэль не смотрел в ту сторону. Он в полубреду сидел на диване, откинувшись на твердоватую спинку. Отчего-то сейчас его ничто не беспокоило. Просто его сознание заволокло серебристый туман. А, может, у него начинался жар… Неудивительно после стольких ночных прогулок по морозу и сырости.

Уже светало, когда кто-то запел молитву. Солнечные лучи пробивались сквозь толщу шелковых штор и мельтешили перед глазами Михаэля. Было тихо. Выглянув в окно, он увидел знакомые очертания окраины. Людей внизу не было. Лишь вдали Михаэль смог разглядеть темные силуэты, блуждающие возле сгнивших крестов.

Приглушенное пение, которое доносилось с улицы, манило. Сонный Михаэль оделся, вышел из дома, побрел навстречу этим звукам и невольно столкнулся с совершенно незнакомыми ему людьми на старом кладбище. Странно, но их, поющих пронзительные строки на латыни, здесь оказалось множество. Люди эти были унылы. И, если те, кого он встретил в начале кладбища, ходили туда-сюда, то те, кто находился немного дальше, были неподвижны.

Вскоре Михаэль оказался в круге незнакомцев, откуда музыка звучала громко и ясно. Затем вновь послышалась молитва, и он увидел большой деревянный гроб, обшитый прочным шелком. Тот, кто лежал в гробу, показался Михаэлю знакомым. Он быстро вспомнил памятные ему черты лица. Этот всегда хмурый и изнеможенный лик врезался в его память кровавыми осколками. Бледные губы окаменели в странной пугающей ухмылке.

- Боже, - прошептал Михаэль, и его бледная тонкая рука притронулась к щеке покойного. Та показалась теплой и мягкой, как когда-то при жизни. Не в силах больше стоять, он медленно опустился на колени на желтый песок перед ним. Глаза Михаэля светились болью и страхом, душа рвалась на волю, словно хотела улететь. Стало совсем тихо, и, оглянувшись по сторонам, он увидел, что никого вокруг уже нет. Только старые серые обелиски смотрели на него заледенелыми глазами тех, кто лежал под ними, а ветхие кресты поскрипывали на ветру…

Краткий провал в пустоту… Затем Михаэль увидел свежеразрытую могилу, пахнущую сырой глиной. Крупные капли слез текли по его пылающим щекам. Приступ повторился еще раз, и через чей-то плотный стон он расслышал свое имя. Неведомо откуда появившиеся перед глазами белые простыни стали совсем мокрыми, становилось жарко и липко от влаги.

- Мари, Мари…

Михаэль лежал, его кожа была бледна, но, едва открыв глаза, он сел на мокрой кровати и, увидев рядом с собой Слипа, обнял его.

- Боже, Мари, ты здесь. Я так рад!

Его голос был тихим, а взгляд – по-прежнему исполненным боли. Он обнял Слипа так нежно, как будто перед ним было самое любимое существо на земле.

- Милый мой Мари, я так рад… - шептал он и обводил его волосы плавными движениями ладони, обнимал за плечи…

- Да что с тобой?

Слип осторожно отстранил его от себя.

- Что случилось? – повторил он.

- Мне приснился сон…

- Ну что за глупости? – усмехнулся Слип.

- Мне приснился сон… что ты умер.

- Да! Я умер. Черт возьми! Я умер, но ты остался жив. Смирись с этим.

Вновь тишина и затем загадочный шепот Слипа:

- Встретимся на концерте.

Тонкие руки Михаэля снова обняли Слипа. Он почувствовал его тепло, его ласку… но под ладонями плоти не было. Он как будто превратилась в воздух. И Михаэль вновь остро почувствовал пустоту.

Мы ночами уходим в наши темные страны,
Белым пеплом посыпав раскаленные раны.
И за все наши грезы нас Небо накажет.
Но никто не услышит, и никто не прикажет

И никто нам не нужен, никого мы не любим.
Мы не будем такими, как все прочие люди.
По дешевке продали мы теням наши души.
Кто-то тихо вливает яд молитвы нам в уши.

Белый пепел полоской – наша вечная плаха.
Там, куда мы уходим, нет ни боли, ни страха.
Наше время сквозь пальцы водой утекает.
Там, куда мы уходим, нас никто не поймает.

Там лишь тот выживает, кто подвержен сомненью,
Тот, кто мог притворяться своей собственной тенью.
Не терпеть состраданья, не испытывать жалость –
Это все, что мы можем, что нам делать осталось.

Мертвенно бледные руки забились в поисках последнего дневника после нескольких минут напряженных раздумий. Вот же он, во внутреннем кармане куртки, лежащей рядом. Нетерпеливый поиск чистых страниц - и строки вновь полились чуть ли ни алой кровью, изливая невыносимую муку… Михаэль уже не мог понять, что из происходящего с ним явь, а что – видение. Он был внутренне готов признать свое сумасшествие. Но неожиданно все прекратилось. Несколькими днями позже он писал нечто иное, чем прежде…

«А ведь мне казалось, что так будет всегда!..

Весьма распространенная ошибка, что уж тут сказать.

В общем, как бы мне ни тяжело в этом признаваться, мои странные путешествия прекратились. Сколько утомительно долгих ночей я ни ждал, пока окружающая реальность начнет терять очертания, больше ничего не происходило. Хотел я того или нет, мне пришлось возвращаться к обычной жизни.

Мне было не по себе. Еще несколькими неделями раньше я был скорее там, чем здесь. Меня мало волновало, что со мной происходит. Концерты, работа с группой, какие-то поездки, разговоры… Я, как оказалось, почти не замечал людей, которые были вокруг меня. А теперь все это предстало передо мной во плоти.

Но оно оказалось для меня чужим. Пожалуй, даже более далеким, чем все мои видения. На меня нахлынуло невыносимое чувство пустоты. По ночам я приоткрывал окно и тщетно ждал, что в него вновь влетит ворон Элиаса. Но, по-видимому, никто не собирался звать меня назад. А та средневековая любовь, что вспыхнула во мне… Боже мой, какая нелепость!.. Каждый раз, вспоминая об этом, я утыкался лицом в подушку, прогоняя из головы мысли – все до единой, пока не становилось просто душно и темно.

Наверно, я все же смог бы привыкнуть к своему нынешнему состоянию, если бы ни выступления. Что уж говорить, если прежде я сам себя воспринимал как выразителя откровения, прорвавшегося сквозь меня на этот свет, а зрителей как жаждущих, пришедших к этому источнику, то отныне передо мной была просто кричащая толпа.

Десятки пустых лиц. Костюмы и макияж, сливающиеся в одну черно-белую маску, надетую лишь для того, чтобы выглядеть круто, чтобы воткнуть всем в глаза свой протест. Причем, не тот протест, который рождается в молодой душе от страха перед вопиюще несправедливыми проявлениями бытия. Нет, зачастую это просто глупое желание быть всем поперек, орать непонятно что, лишь бы орать. Я уверен, что ни один из них не пережил ничего подобного тому, что было со мной. Такие же бесчувственные болванчики, от которых я всегда пытался убежать.

Смогу ли я спеть перед вами еще хоть что-то?

Да, может быть я не прав, и вы тоже можете любить, страдать, радоваться, быть живыми. Простите меня, если все, что я говорю – плод моего помешательства. Но все же, мне кажется, если бы хоть кто-то из вас хотел и мог ко мне приблизиться, я бы это почувствовал. Так кожа слепого чувствует тепло от приближающейся к нему ладони, так мать, не глядя, ощущает присутствие своего ребенка.

А передо мной только холод и пустота. И я взаперти в их стенах.

Пожалуй, еще одна песня мне все же дана. Закрыв глаза, я вижу ее строки – они сочатся алой кровью из темноты. Последний отголосок моего мира. Я смотрю на него, и не хватает сил даже на слезы. Просто до боли стискиваю зубы и запоминаю, чтобы спеть.

Дождём из вен пишу немые руны.

На битых стеклах капли оседают.

И с жадностью король теней съедает

Души моей нетронутые струны.

Я вас не слышу, и кричать не нужно.

Но из последних сил вы бьетесь лбами

О стену слез с безмолвными мольбами

И сон мой проклинаете натужно.

Мне ваших рук тепла не достается,

И взгляды мне спасенья не пророчат.

Немые руны скорописью строчат

Мертвящие лучи ночного солнца.

Грехом уныние издревле считали

Те, кто писали Книгу Книг когда-то.

Уймите ваши лживые печали.

Мое желание свободы - свято.

Я вас не слышу, и кричать не нужно.

Но из последних сил вы бьетесь лбами

О стену слез с безмолвными мольбами

И сон мой проклинаете натужно.

Я вас не слышу, и кричать не нужно.

Я вас не слышу, и кричать не нужно.

Я вас не слышу, и кричать не нужно.

Я вас не слышу, и кричать не нужно.

Я вас не слышу, и кричать не нужно.

Я вас не слышу, и кричать не нужно».

Дата добавления: 2015-10-28