И этапы развития 11 страница

Указанные соображения, разумеется, не говорят о полном исчезновении общинного землепользования. В той или иной форме оно продолжало существовать, но в последние столетия новгородской вольности его основательно подрывали феодализация и рост денеж­ного оборота.

Смерды, сидевшие на своей земле, считались нов-

¹ См.: Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. I. С. 396, 397.

² Общая собственность освещается в разделе о гражданском праве.

_______________ 133 _______________

городскими и тянули повинностями к Новгороду, не имея над собой других хозяев. На наш взгляд, не сле­дует считать всех таких смердов «еще не попавшими в феодальную зависимость»¹. Полагавший так Б. Д. Греков исходил из отождествления феодальной зави­симости и крепостного права. Он считал, что феода­лизм немыслим без «неполной собственности на работ­ника производства — крепостного, которого феодал... может продать, купить»². Эта официальная в свое вре­мя точка зрения давно отвергнута советской истори­ческой наукой.

Вряд ли можно с полной убедительностью разгра­ничить повинности государственных или черносошных крестьян к Новгороду на две категории, из которых одна строго вытекала бы из отношений государствен­ных, налоговых, а другая — из рентных, феодальных, из отношений собственности. Сомнительно, чтобы не­обходимость и самый принцип такого различения мог­ли быть осознаны не только крестьянами, но и государ­ственными мужами Новгорода. Попытки провести та­кого рода дифференциацию, предпринятые В. Л. Яни­ным³, нуждаются в дальнейшем обосновании и уточ­нении. Но, кажется, можно с определенной долей ве­роятности утверждать, что повинности черносошных крестьян к Новгороду мало чем отличались от повин­ностей их собратьев к монастырям и другим крупным землевладельцам. Имея до поры до времени право рас­поряжения землей, они вместе с тем признавали выс­шее право Новгорода распоряжаться их землей и их судьбами. Достаточно было дарственной новгородско­го князя, чтобы мнимо свободные крестьяне преврати­лись в феодально-зависимых⁴. Такая метаморфоза мог­ла произойти безболезненно (без крестьянских волне­ний) только при относительном равенстве положения крестьян городских, монастырских и частновладельче­ских. Поскольку государство представляло собою кол­лективного феодала, речь шла о своего рода феодаль­ной зависимости. Проблема разграничения феодальной ренты и дани-налога, чрезвычайно важная для эпохи

¹ Греков Б. Д. Крестьяне на Руеи. Т. 1. С. 396.

² Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 225.

³ См.: Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 275—

276.

⁴ ГВН и П. С. 139—146.

перехода от родовых отношений к государственным, с полным развитием феодальной государственности до некоторой степени утрачивает остроту, коль скоро ус­ловия эксплуатации сельского населения на вотчинных и черных землях оказываются примерно одинаковыми. И здесь и там бремя повинностей возрастало, и, как свидетельствуют исторические документы, предприни­мались попытки их сбора «не по старине».

Обязанности смердов к городу, как можно заклю­чить из новгородских грамот, состояли из даней со скотоводства и земледелия (скотницкие куны и пора-леское), подвод, т. е. безвозмездной перевозки в поль­зу города, — повинность, от которой освобождались купцы, кормов — содержания присылаемых из города властей, стана (?) и протора, т. е. судебных пошлин¹. Крестьяне новгородские использовались при градострои­тельстве (может быть, эта повинность и называлась станом?). Под 1430 годом, летопись сообщает: «при­гон был крестьянам к Новгороду город ставити...».

Массовое бегство крестьян, вынудившее новгород­ские власти даже отменить в 1229 году на пять лет уплату дани беглецами², говорит о тяжести повинно­стей. Число государственных смердов постоянно шло на убыль вследствие пожалования их вместе с зем­лями монастырям и частным лицам, захвата или об­нищания и последующего «добровольного» обращений в зависимое состояние. Показательно, что в обоих слу­чаях, когда новгородские частные грамоты прямо го­ворят о имеющих собственную землю смердах, послед­ние или обороняют свои рубежи от покушений феода­лов, или продают землю.

За счет государственных смердов пополнялись ряды крестьян, зависимых от владыки, монастырей, бояр и т. п. Одни крестьяне новгородские попадали в бояр-ско-монастырскую кабалу целыми общинами (при по­жаловании, захвате), другие, подвергавшиеся тяжелей­шим формам эксплуатации, — семьями и в одиночку.

Организации крестьянского самоуправления — об­щины не прекращали своего существования при пере­ходе земли к боярину или монастырю. Как видно из рядной крестьян Робичинской волости с Юрьевым мо-

¹ ГВН и П. С. 143, 226.

² НПЛ. С. 68, 274.

настырем¹, они даже участвовали в согласовании раз­мера повинностей. Но над общинами разрастался штат вотчинного управления — волостелей, посельских, при­казчиков и т. п., венчаемый собственником.

Мы уже высказывали мимоходом предположение, что принципиально и по своей тяжести владычная, боярская, монастырская и новгородская эксплуатация смерда была примерно одинакова. Различия назван­ных категорий крестьянства носили, главным образом, не экономический, а политический характер и заключа­лись в том, что частнособственнические и монастыр­ские крестьяне скорее теряли права свободных поддан­ных. До XV века это равновесие поддерживалось воз­можностью крестьянского перехода. Поэтому мы вос­пользуемся сведениями о повинностях крестьян по от­ношению к монастырю для характеристики феодальной ренты всей этой категории зависимого населения. По рядной крестьян Робичинской волости с Юрьевским монастырем, повинности состояли из оброка зерном, подвоза оброчного хлеба, «поселья песельникам по ста­рине», т. е. второго, уменьшенного оброка в пользу монастырских управляющих, кормления и даров ар­химандриту и его штату в случае подъезда, т. е. посе­щения своей волости.

Лежала ли на крестьянах сверх ренты феодалу еще и дань Великому Новгороду? Б. Д. Греков отвечает утвердительно (правда, применительно к Пскову, но едва ли следует ожидать в эксплуатации крестьян в Новгороде и Пскове столь существенных различий): «Они обязаны были повинностями не только своим гос­подам, но и государству»². Того же.мнения придержи­вается В. Л. Янин: «Иммунитет вотчинника не распро­страняется здесь на все виды крестьянских повинно­стей, часть которых принадлежит государству. Более чем вероятно видеть вотчинника и сборщиком поралья в пользу государства, но никак не получателем этой части ренты»³.

Главным аргументом в пользу этой гипотезы слу­жит место из договоров Новгорода с Казимиром (1440—1447 и 1470—1471), в которых говорится, что князю идет «на Лопастичах и на Буицах у чорнокун-

1 гвн и П. С. 174.

² Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. I. С. 470.

³ Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 275.

__________________ 136 ___________________

цов по две куницы, да по две беле, а слугам трем по беле» (ГВН и П. С. 116, 131). Речь здесь идет, как отмечает Янин, о той же волости Буице, которая в ИЗО году была передана великим князем Мстиславом Владимировичем и сыном его Всеволодом новгородско­му Юрьеву монастырю со всеми данями, вирами и про­дажами (ГВН и П. С. 140). И тем не менее, по мне­нию Янина, и в XV веке с этой волости шла повинность в пользу князя, «и сами вотчинные крестьяне в глазах государства в каком-то ракурсе остаются чернокун-

цами»¹.

Место это из договоров с Казимиром не так ясно. Если речь идет о том же самом селе, то кто знает, что произошло в нем за три века. Во всяком случае, при­мечательно, что в этих договорах к волостям Буице и Лопастичи применен особый принцип определения по­винностей. Во всех других случаях установлены абсо­лютные размеры подати: «на Березовичи взяти мне, князю великому, полтора рубля, да тридцать куниц, на стержи тридцать куниц, да шестьдесят бел, да пет-ровщицы рубль» и т. п., а здесь определено, сколько следует получить с каждого чернокунца. Это наводит на мысль, что не все крестьяне в Буице были черно-кунцами, что за время, истекшее с жалованной гра­моты Юрьеву монастырю, в Буицах появились каким-то путем черносошные крестьяне, тянувшиеся не к мо­настырю, а к городу.

Помимо данной великого князя Мстислава Влади­мировича и сына- его Всеволода на село Буицы, из ко­торой следует, что князья отказывались от даней, вир и продаж с этого села в пользу Юрьева монастыря, имеются и другие документы аналогичного содержания. Жалованная князя Ивана Даниловича Юрьеву мона­стырю² указывает, что людям, сидящим на землях это­го монастыря, «дается воля» и им не нужно тянуть к городу «ни в которую дань, ни в подвозы, ни в кормы, ни в стан, ни в который протор»³. Рядная Кириллы Юрьевича с Емецкою слободою оговаривает, что по-

¹ Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 276.

² Этот документ в издании «Грамоты Великого Новгорода и Пскова» ошибочно назван грамотой на землю на Волоке. Речь в нем идет не о пожаловании земли, а об освобождении поселенцев на монастырской земле от повинностей к городу.

³ ГВН и П. С. 143.

___:___137__________

ловники¹, сидящие в селе, переданном Кириллой Юрье­вичем Богородицкому монастырю, не включаются в во­лостной разруб². По купчей XV века на участок Па-рандоев вместе с землей переходило и право «празгу имати»³. Этим сведениям не противостоит ни одно без­условное указание источников на обязанности мона­стырских или частновладельческих смердов по отноше­нию к городу. Поэтому едва ли следует считать, что во всех перечисленных случаях мы имеем дело с еди­ничными явлениями. Скорее, в них нашел вьфажение обычный для феодального права эпохи раздробленно­сти принцип объединения в одном лице государя и собственника земли, принцип самостоятельности фео­дальных вотчин-государств во внутренних делах управ­ления и суда.

Превращение собственника земли в государя над лицами, населяющими его владения, имевшее место в период укрепления и развития феодальных отношений, отмечено новгородскими источниками. Оно знаменует новый этап в истории крестьянской зависимости, еще один шаг к закрепощению. Крестьянин становился не только экономическим, но и политическим тяглецом к феодалу, теряя права свободного жителя Новгород­ской республики.

Духовные феодалы с древних времен были и упра­вителями, и судьями (за редкими исключениями, ого­воренными в законах) для своих крестьян, в силу не столько зрелости феодализма, сколько особых приви­легий, дарованных великими князьями в церковных ус­тавах и некоторых грамотах⁴. Но с XIV 'века мы на­блюдаем постепенное возникновение тех же привиле­гий у частных землевладельцев. Первоначально они по­являются не в полном объеме. При изложении право-, вого положения боярства речь уже шла о его частич­ной юрисдикции над феодально-зависимыми людьми, зафиксированной, к примеру, в договоре с Михаилом Ярославичем Тверским (1304—1305): «А холопа и по­ловника не судити твоим судиям без господаря; судить князю в Новгороде, тако пошло».

¹ О половниках см. далее в этом же разделе.

² ГВН и П. С. 140, 141.

³ Там же. С. 308.

⁴ См., например, грамоту великого князя Мстислава Владими­ровича и сына его Всеволода новгородскому Юрьеву монастырю на село Буйцы, полюдье и серебряное блюдо'(ГВН и П. С. 140).

С течением времени не только земля, но и сами крестьяне становились владением феодала. «Брат мой Григорей в мое место ездит по моим селам и людьми моими володеет; а хлеб и куны и дар, а то идет матери моей и сыну моему Федору», — читаем в духовной Оста-фия Ананьевича (конец XIV в.). Под «людьми» здесь подразумеваются, вероятно, не холопы, поскольку, во-первых, в этом же завещании холопы обозначаются тер­мином «челядь дерноватая», а, во-вторых, «володение» ими связывается с разъездом по селам и сбором обро­ка. Значит, «люди мои» — это смерды, уже превратив­шиеся, по крайней мере в сознании завещателя, в его собственность. Подобным образом и в духовной Федора Остафьевича (1435) речь идет о «людях моих пошлых».

К середине XV века феодальная юрисдикция была уже полной, как показывает данная новгородского пэ-садника Василия Степановича на село Богословскому Важскому монастырю (1451—1452 гг.). В ней говорит-ср: «А случится дело монастырскому человеку с посад-ницким человеком с Васильевым ино судит игумен с посадницким с Васильевым прикащиком»¹. На месте крестьянина — свободного подданного, подлежащего суду посадника и князя, находим «посадницкого чело­века», судимого посадницким приказчиком. Боярин ока­зался полностью приравненным в своих судных правах к монастырю, и не только боярин, а всякий крупный землевладелец, как видно из ст. 36 Новгородской суд­ной грамоты, подтверждающей вместе с тем, что факт, сообщаемый данной посадника Василия, не являлся исключительным. Указанная статья устанавливает, что при обвинении владычных, боярских, житейских, купец­ких, монастырских, кончанских и улицких (здесь конец и улица выступают в качестве коллективного феодала, кончанские и улицкие крестьяне — род новгородских, государственных крестьян) людей в татьбе, разбое, гра­беже, поджоге, половщине и холопстве перечисленные землевладельцы (вместо владыки — волостель или по-сельник, боярин, житий и т. п.) в определенный срок должны ставить своих людей у суда. Согласно ст. 36 Новгородской судной грамоты, феодалы выполняют по отношению к крестьянам только полицейские функции. Но в этой статье речь идет о тягчайших преступлениях, которые исключались из вотчинной и даже церковной

¹ ГВН и П. С. 171.

юрисдикции. Например, по грамоте великого князя Ивана Даниловича Юрьеву монастырю, новгородские власти судят монастырских людей в случае татьбы, раз­боя и душегубства¹.

Ограничительный перечень преступлений ст. 36 пред­полагает, что в остальных случаях суд был или смес-ный, когда обе стороны по делу не принадлежали одно­му феодалу, или сугубо вотчинный.

Остается прибавить к «боярскому человеку» запре­щение перехода, и мы получим полную картину кре­постного состояния. Прежде чем затронуть вопрос о свободе или несвободе крестьянского перехода, вопрос, касающийся новгородского крестьянства в целом, оста­новимся на упомянутой выше категории смердов, попа­давших в зависимость от землевладельцев семьями или по одиночке. Их объединяла неспособность вести хозяй­ство своими средствами, часто отсутствие земли, вслед­ствие чего они, по определению А. И. Никитского, жили за чужим тяглом. Известны закладники, половники, за­хребетники, подворники². Мы ограничимся рассмотре­нием одного представителя данной категории — новго­родского половника, который полнее других обрисован источниками и, можно полагать, носил некоторые чер­ты, присущие всей группе.

Половники сидели на владельческих землях, кото­рые сдавались им в аренду, — таково мнение большин­ства исследователей, находящее подкрепление в источ­никах. О держании феодалами участков земли, обраба­тываемых пришлыми людьми (наемниками), говорят нередко встречающиеся ib частных новгородских грамо­тах определения земельных участков, подобные следую­щим: «где Парфенко и Першица живут», «Васильеве седенье», «Елизарово седенье», «где Онанья сидел»³. По­лагаем, что Парфенко с Першицей, Василий, Елизар, Онанья — это и есть половники. Сам термин произошел от определения оброка долей производимого продукта в отличие от твердо установленных величин оброка крестьян-общинников. Доля эта, по А. И. Никитскому, не обязательно равнялась половине, могла быть и третью, и четвертью, и т. п.

¹ гвн и п. С. 143.

² Захребетники и подворники, как отмечено А. И, Никитским, часто жили за имевшими большие дворы крестьянами. См.: Никит­ский А. И. История экономического быта Великого Новгорода. С. 66.

³ ГВН и П. С. 300, 313.

Правовая связь между половником и землевладель­цем арендными отношениями не исчерпывалась. Как правило, к ним примешивались и долговые обязатель­ства. Крестьянин, лишившийся земли, не имел обычно ни зерна, ни сохи, ни лошади. В хозяйственном обзаве­дении ему помогал владелец земли, наделявший его ссудой. «А что в моем селе у половника у моего у Есипъ-ка 40 пузов житных семян,.а тых семян дал есъм 20 пу-зов святей Богородице, а другую 20 пузов жита да 10 пу­зов ржи, а то приказываю матери своей...», — читаем в духовной XV века¹. Именно состояние должника привя­зывало половника в первую очередь к владельцу земли и обусловливало особо тяжелые формы его зависимости.

Выше говорилось, что начиная с XIV века половни­ка, как и холопа, запрещается судить без господаря. С того же времени, половник приравнивается к рабу и в отношении возврата беглых в Новгород. «А холоп или половник забежит в Тферскую волость, а тех, княже, выдавати. Которые встворит суд собе, судити его в Нов­городе»,— читаем в договоре с великим князем Тверс­ким Михаилом Ярославичем (1304—1305). Половника можно было передать вместе с землей другому хозяину². Наконец, при не известных нам обстоятельствах, полов­ник терял всякую надежду распроститься со своим хо­зяином, даже если бы он смог рассчитаться с ним по долгу, и становился «неотхожим человеком», т. е. пол­ностью крепостным.

В данной новгородского посадника Василия Степа­новича Богословскому Важ<скому монастырю находим следующее место: «А игумену половников посадницких неотхожих людей не приимати». Как справедливо заме­чают комментаторы этого положения, в частности Б. Д. Греков³, возможно двоякое его толкование., Под неотхожими людьми в настоящей грамоте следует пони­мать или всех половников, или только какую-то (неиз­вестно какую) часть их. С несомненностью можно кон­статировать только, что половники были наиболее близ­кой к крепостным категорией новгородского крестьян­ства.

¹ ГВН и П. С. 266.

² См. данную Марфы Борецкой и сына ее Федора Соловецкому монастырю (ГВН и П, С. 300) и рядную Кирилла Юрьевича с Емецкою слободою о невзимавии податей с половников, живущих в селе, данном ими Богородецкому монастырю (ГВН и П. С. 226).

³ См.: Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. I. С. 414.

Ограничения права перехода касались, однако, не только половников. Утечка в податях из-за бегства тяглецов занимала новгородские власти еще в первой трети XIII века. В 1229 году князь Михаил, желая вер­нуть крестьян, сбежавших на чужую землю, освободил их на пять лет от уплаты дани. С начала XIV века Нов­город прибегает к менее разорительным способам возв­рата беглых: соглашения с (князьями и международные договоры предусматривают обязанности сторон выда­вать холопов и половников. К середине XV века в спи­сок лиц, подлежащих возврату в случае бегства, попа­дает всякий смерд (Договор Новгорода с Казимиром Ягеллоновичем 1440 г.). Многих исследователей судьбы новгородского крестьянства (например, В. О. Ключевс­кого, из советских историков — С. В. Юшкова)' это привело к догадке о раннем запрещении перехода в Новгородской земле. Их вывод оспаривается, и, на наш взгляд, весьма неудачно, Б. Д. Грековым².

Методологически ошибочно не видеть и не искать специфики новгородского общественного строя не толь­ко в соглашениях с князьями, но и в документах, являю­щихся в полном смысле актами международного права. Изучение этих памятников в хронологической последо­вательности и в сопоставлении с данными чисто внут­ренней истории дополняет ценнейшими штрихами кар­тину социальной эволюции Новгородской земли. Греков же ставит во главу угла неверное шоложение, будто бы «Новгород точно так же, как и Польша, и Литва, и Тверь, и Суздаль, и Москва, прекрасно справлялся со своими внутренними делами и не нуждался в междуна­родных соглашениях для усиления своего внутриполи­тического суверенитета»³.

Далее, Греков, игнорируя в данном случае общест­венное развитие, формально сопоставляет аналогичные места о возврате беглых в договорах Великого Новго­рода с 1296 по 1471 год и считает возможным распрост­ранить свою слабо аргументированную гипотезу о со­держании договора со Швецией о мире 1323 года на интересующее нас место в договоре 1440 года. Век нап­ряженной классовой борьбы и крупных социальных

¹ См.: Ключевский В. О. Сочинения. Т. II. С. 81—82; Юш-ков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М. — Л., 1939. С. 101—102.

² См.: Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. I. С. 400—404.

³ Там же. С. 402.

142 _________

сдвигов, век быстрого укрепления и развития феодаль­ных порядков проходит бесследно у Грекова. В договоре со Швецией говорится: «А должник и поручник и холоп или хто лихо учинит, а побегнет или к вам, или к нам, выдати его по исправе»¹. «Последнюю фразу («хто лихо учинит».— О. М.),— рассуждает Греков,— вполне можно понимать как обобщение конкретного перечня катего­рий подлежащих выдаче лиц»². Речь якобы идет исклю­чительно о взаимной выдаче правонарушителей, отсюда под смердом и в договорах с Казимиром 1440 и 1481 гг. понимался якобы не всякий смерд, а только смерд-пра­вонарушитель, а упоминался он особо потому, что чаще других совершал преступления — не платил долги, бе­жал от государства по «политическим соображениям» и т. п. Искусственность этого построения, подразуме­вающего, кстати сказать, весьма низкий уровень юри­дической культуры договоров с князьями, очевидна. Прямая экономическая выгода сбора податей толкала Новгород на возвращение беглых государственных смер­дов, радение о частных интересах состоятельного насе­ления, державшего в своих руках бразды правления, приравняло к государственным крестьянам боярских,, монастырских и прочих.

Договоры с Казимиром, разумеется, не могут слу­жить исчерпывающим доказательством крестьянского закрепощения. Было бы слишком вольной аналогией выводить из возврата в пределы государства бежавших за границу смердов запрещение перехода от одного хо­зяина к другому в Новгородской земле. Хотя, несомнен­но, межгосударственные отношения были использованы в данном случае для частичного ограничения крестьян­ских прав, свидетельствующего о вполне определенных тенденциях новгородского законодательства³. В сово­купности с другими данными договоры с князьями гово­рят о раннем прикреплении крестьян в Новгороде. Еще в первой половине XIV века мы встречаемся с отдель­ными случаями ограничения перехода⁴. Так, грамота

¹ ГВН и П. С. 68.

² Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. 1. С. 402.

³ См.: Никитский А. И. История экономического быта...

С. 193—194.

⁴ А. И. Никитский находил, что формой ограничения сферы свободного перехода крестьян являлись частные соглашения земле­владельцев не принимать крестьян друг у друга. Ценность этого указания снижена тем, что единственная грамота, приводимая в

_________ 143 ________________

великого князя Ивана Даниловича Юрьеву монастырю указывала: «архимандриту тяглых людей волоцких не приимати; тако же и из отчины князя великого из Моск­вы людей не приимати»¹.

Любопытные данные о переходе государственных крестьян содержат частные новгородские грамоты. Жа­лованная новгородского веча сиротам Терпилова погос­та (около 1411 г.) разрешает свободный переход из Терпилова погоста в Двинскую слободу и наоборот (и тот и другая тянули к Новгороду): «А хто крестьянин Терпилова погоста в Двинскую слободу войдет, ино ему

МИрЯНИНу ТЯНутИ В ДВИНСКУЮ СЛОбоду. А КОТОРЫЙ Д'ВИНЯ­НИН слободчанин почнет жити на земле Терпилова по­госта, а той потягнет потугам в Терпилов погост»². Одна­ко правая грамота посадников Якова Федоровича и Иева Тимофеевича и сотского Ивана о включении Власа Ту-пицына в волостной разруб княжеостровцев (первая четверть XV века) придерживается совсем иного прин­ципа. Влас Тупицын завел тяжбу с княжеостровцами: «кладете на меня разруб, а язъ у вас не живу». На су­де Власа спросили, жил ли он на Княжеострове, давал ли с княжеостровцами разруб. Тупицын отвечал утвер­дительно: «И посадники, обыскав судом... княжеостров­цев оправиша, а Уласка обиниша и даша... всем княже-островцам грамоту судную правую: потянет Уласке с княжеостровцы в старину как отец его тянул...»³ Влас Тупицын, в сознании своей правоты отстаивавший вы­ход из княжеостровской общины плательщиков дани, проглядел, как старый порядок, действительно предо­ставлявший ему право выхода, сменился новым, навеки прикрепившим Власа и его потомство к той податной единице, с которой тянул его отец. Сличение двух ра­зобранных выше грамот дает основание предположить, что эта перемена в правовом положении новгородских государственных смердов происходила в первой четвер­ти XV века.

качестве примера, прочтена неправильно. «И егумену половников посадницких Васильевых ни отхожих людей не приимати», — читает Никитский, тогда как следует: «...половников посадницких Василье­вых неотхожих людей» (ГВН и П. С. 281), т. е. на самом деле по грамоте один феодал напоминал другому, что половники его — не­отхожие люди и потому их принимать не следует.

¹ ГВН и П. С. 143.

² Там же. С. 146.

³ Там же. С. 149.

Хотя прямые указания на прикрепление владычных, монастырских и частновладельческих крестьян очень редки, трудно предположить, чтобы они находились в лучших условиях. И среди них появляются несвобод­ные. Так, к первой половине XV века относится купчая Якова Дмитриевича у Юрьевых детей Василия и Ила-рия, да у Семена Онаньина на «место неотхожее на Уг-

" ш на смердьих местах»¹.

Ко времени падения республики закрепощение

(крестьян в Новгородской земле шло уже лолным хо­дом.

Институт холопства в Новгороде представляет интерес как дальнейшее развитие тенденций, заключенных еще в Пространной редакции Русской Правды. Сравнитель­но хорошее состояние новгородских памятников права позволяет установить некоторые черты, типичные для холопства вообще. Так, ярчайшая характеристика пра­вового положения холопа — безнаказанность убившего его господина («А кто осподарь огрешится, ударит своего холопа или робу, а случится смерть, в том на­местницы не судят, ни вины не емлют»²) содержится в Двинской уставной грамоте — памятнике права погра­ничной Новгородской земли, в которой соперничали московские и новгородские влияния.

Степень распространения холопства в Древней Руси, в том числе и в Новгороде, долгое время преуменьша­лась в советской литературе. Таков был один из пла­чевных результатов стремления доказать чистоту фео­дального строя в Киевской Руси. С этой целью часть холопов переводилась в категорию феодально-зависи­мых. Так, по Б. Д. Грекову, челядь Русской. Правды— не холопы, а «работающее на господина население». Не подтвердилось и мнение о том, что плен в качестве ис­точника рабства в XII веке обнаруживал тенденцию к сокращению³.

¹ ГВН и П. С. 196. Это «место неотхожее» упоминается так­же в данной Якова Дмитриевича Михайловскому Архангельскому монастырю (ГВН и П. С. 198).

² Там же. С. 145.

³ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-эконо­мической истории. С. 100—103, 108.

10 Заказ 2695

Холопы, называемые также одерноватой челядью¹, в отличие от неодерноватых — закладников и т. п., пре­обладали в древнерусской вотчине². Незначительные в Новгородской земле господские запашки обрабатыва­лись их; трудом. Оседая на земле, они постепенно сбли­жались с другими слоями эксплуатируемого сельского населения. Холопы обслуживали домашнее хозяйство, а иногда работали на рынок в качестве ремесленников. Наиболее распространенными способами возникно­вения холопства в первые века республики были плен и продажа. В случае военных успехов, как в 1169 году, пленных было так много, что их 'прода;вали по две нога­ты за голову. Во время голода 1231 года, сообщает ле­топись, «даяху отцы и матери дети свои одерень ис хле­ба госьтм»³, На другие пути.к рабству в новгородских источниках (за исключением Русской Правды) нет ука­заний, что свидетельствует о постепенном изживании этого института. Призванное множить ряды холопов положение Русской Правды «по робе холоп, по холопе роба» в XIV веке уже не действовало⁴. Поставленный отменой этого правила вопрос о судьбе детей от сме­шанных браков между холопами и свободными решал­ся так: дети одного пола со свободным были свободны, дети одного пола с холопом становились рабами⁵. К середине XV века иссякает еще один источник холопст­ва— плен. Устанавливается практика взаимообмена пленными, отпуска без откупа, в связи с чем запрещает­ся торговля пленными не только внешняя, но и внутрен­няя. В Московской грамоте о мире в Яжелбицах запи­сано: «А полон с обе половины без окупа; а хто будет продавать полон в княженьи в великом, а тому серебру погреб с обе стороны; а хто будет продал полоняника своему, тому ся изведати самому, а полоняник пойдет прочь»⁶.

Немалое распространение получил отпуск на волю. Из духовной Остафия Ананьевича узнаем, что ему при-

Дата добавления: 2015-10-28