И этапы развития 4 страница

⁴ См.: Kaiser D. H. The Growth of the Law in Medieval Russia. Princeton, 1981.

______________ 40 _______

хи. «Средневековое общество в Новгороде, кажется, ис­пытывало страх перед нововведениями», — пишет М. То­мпсон. Если в X веке, по его мнению, различия между русским и западным средневековым обществом были, вероятно, невелики, то уже к XII веку они далеко ото­шли друг от друга, «потому что первое избегало нов­шеств, а второе приветствовало их»¹. Стойкость тради­ций и сознательное стремление их увековечить — отли­чительная черта всякого древнего и средневекового об­щества, как западного, так и восточного. Достаточно вспомнить цеховые обычаи. Заключение о том, что уже к XII веку Запад якобы вырвался вперед, ни на чем не основано.

Д. Кэйзер, по существу, солидаризируется с мыслью М. Томпсона на правовой основе. «Период, отделяющий пространную редакцию Русской Правды — русский ко­декс XIII столетия от Судебника — московского кодекса конца XV столетия, был с юридической точки зрения застойным, насколько можно судить по дошедшим до нас источникам права». Он говорит о «скоплении сим­волов», сопротивлявшихся введению новых норм не по­тому, что старые были лучше, а просто потому, что ста­рые нормы были старыми»². При этом Кэйзер отметает документы частного права, сохранившиеся, по его мне­нию, лишь с конца XIV века, и «статутное право Нов­города и Пскова», т. е. судные грамоты, ибо они, види­те ли, появились лишь в момент коллизии с Москвой. Лишь мимоходом обмолвившись о том, что грамоты со­держат следы более ранней кодификации, он вычеркива­ет таким образом из истории русского права самые важ­ные памятники, относящиеся как раз к изучаемой им эпохе и заполняющие мнимую пустоту между Русской правдой и московским Судебником. Хотя Кэйзер и на­зывает судные грамоты документами статутного права, ясно, что их источником был обычай и что такие доку­менты, благодаря тому же противодействию символов, не могли возникнуть в один день или даже год. То же следует сказать и о частных грамотах. Относясь к XIV веку, они, бесспорно, донесли до нас традиции, склады­вавшиеся длительное время. Умолчал Кэйзер, касаясь стагнации XIII—XV веков, и о нашествии Золотой Ор-

¹ Novgorod the Great. P. XVI.

² Kaiser D. H. Op. cit. P. 3, IX.

ды, также не содействовавшем расцвету правовой куль­туры коренного населения.

Своеобразной формой столь же легкомысленно пре­небрежительного отношения к государственным институ­там являются замечания М. Флоринского о политичес­ком строе Новгорода. Вече, по его мнению, было «анар­хическим учреждением, не сдерживаемым какими-либо конституционными положениями или процедурными пра­вилами». Отсюда вся история Новгорода XII—XV веков представляется ему «путаной и сбивающей с толку кар­тиной внутренних неурядиц и внешних стычек с его за­падными и восточными соседями»¹. Между тем эта «путаница» просуществовала более трех веков. Будь оценка Флоринского верной, Новгород оказался бы, ве­роятно, единственным в своем роде историческим фено­меном, доказывающим принципиальную жизнеспособ­ность анархии. Но в Новгороде мы имеем не безгосудар­ственное состояние, а своеобразную форму республикан­ского устройства. И те смуты, о которых пишет Флорин-ский и которые в самом деле хорошо известны по лето­писям, представляли собой эксцессы, а не нормальный ход государственной жизни.

Ряд исследователей определяют новгородский госу­дарственный строй как демократию. По Дж. Вернадско­му, Новгород представлял собой «демократию, ограни­ченную в определенной степени интересами высших классов», Б. Дмитришин пишет, что Новгород «в дейст­вительности был демократической республикой»².

Большинство западных исследователей отвергают классовый подход к анализу политической истории Нов­города, определившийся в советской литературе. Как отмечалось, некоторые советские историки и историки права допускали преувеличение степени феодализации древнерусского общества. На Западе до сих пор наблю­дается противоположная крайность. Дж. Вернадский, например, считает, что «между различными группами свободных людей не было непреодолимых барьеров, не было никаких наследственных классов или каст, и пе­рейти от одной группы или занятия к другим было лег­ко» (представить себе это «легкое дело», например пе­реход из «группы» свободных крестьян — смердов или небогатых ремесленников и торговцев в «группу» бояр,

1 Florinsky М. Т. Op. cit. P. 33—34.

² См.: Vernadsky G. Op. cit. P. 51; Dmytryshyn В. Op. cit. P. 94.

„_______________ 42 _______________

очень трудно). Отсюда «только с оговорками можно го­ворить о наличии общественных классов в России того времени. Бояре и другие собственники больших земель­ных владений вместе с богатыми купцами в городах мо­гут быть названы высшим классом этого периода»¹. По нашей периодизации, речь идет не только о Киевской Руси, но и о начальном этапе феодальной раздроблен­ности, т. е. времени становления и укрепления респуб­лики в Новгороде.

Дж. Вернадскому вторит И. Лойшнер. Русские бур­жуазные исследователи, отмечает он, выявили в новго­родских источниках социальное раздвоение, а советские авторы восприняли идею раздвоения и приспособили ее к классовой модели, в которой бояре и черные люди на­ходятся в антагонистическом противоречии. Примени­тельно к Новгороду XII—XIII веков такая «схема» ка­жется Лойшнеру очевидно ложной, ибо четкой социаль­ной дифференциации и иерархии в то время еще не су­ществовало². Ясно, что в XIV—XV веках классовое рас­слоение приобрело более законченные формы. Но как можно отрицать, что корни этого процесса уходят в предшествующую эпоху?

Недооценка степени развития феодализма в Новго­роде связана с представлениями о преимущественно тор­говом характере русских городов, которые были воспри­няты западными исследователями от В. О. Ключевского и, возможно, при посредничестве русских историков-эмигрантов.

В книге «Средневековая Россия», вышедшей в Па­риже в 1933 году, А. Экк писал, что «организация Киев­ской Руси, как она определилась к началу XI века, чет­ко отмечена торговым и городским характером ее циви­лизации»³. Воспитанник Варшавского университета Экк, по характеристике М. Шефтеля, проводил в этой книге взгляды, «считавшиеся бесспорными большинством рус­ских историков накануне революции 1917 года... глав­ным образом взгляды исторической школы Соловьева — Ключевского»⁴. В 1921 году Экк по приглашению рек­тора Гентского университета (Бельгия) А. Пиренна воз­главил там кафедру русской истории. Книга Пиренна

Vernadsky G. Op. cit. P. 52—53.

² См.: Leuschner J. Novgorod. S. 33.

³ Eck A. Op. cit. P. 12.

⁴ Scheftel M. Op. cit. P. V. 261.

«Средневековый город» увидела свет в Брюсселе в 1927 году, а затем переводилась на английский язык. В ней автор проводит грань между Западной и Восточной Ев­ропой в раннем средневековье. С его точки зрения, им­перия Каролингов, отрезанная арабами от средиземно­морской торговли, превратилась в страну без городов. Главным источником богатства служила земля, и арис­тократия была земельной. Восточная же Европа, напро­тив, сохраняла возможности торговли с цивилизованным восточным Средиземноморьем и рост ее городов был вызван именно этим. Там аристократия была торговой, а земля сравнительно с Западом не имела большого значения¹.

Удивительно, как долго держится на Западе эта кон­цепция! Через 40 лет после выхода книги Пиренна М. Томпсон, обобщая итоги раскопок в Новгороде по ра­ботам А. В. Арциховского, Б. А. Колчина и других, имея четкие данные об огромных земельных владениях бояр и крестьянских повинностях (почерпнутые, в част­ности, из берестяных грамот, на которые сам же он ссылается), заключает, что противопоставление Запад­ной и Восточной Европы в раннее средневековье у Пи­ренна не противоречит результатам раскопок, что пос­ледний, может быть, лишь слегка преувеличил значение южной торговли для городов и что Новгород пал не из-за того, что Орда отрезала его от арабов и греков, а из-за собственной военной слабости. В качестве вели­чайшей уступки Томпсон готов признать, что «что-то смутно напоминающее феодальные отношения сущест­вовало» в Новгороде, но при этом предостерегает: «Ког­да советские археологи употребляют слово «феодаль­ный», следует делать кое-какие оговорки относительно его применения»².- Причем это уже говорится не о XII веке, а о всей истории независимого Новгорода.

Правда, есть в западной литературе по вопросу о фе­одализации в Новгороде и некоторые исключения. М. Флоринский пишет, что «постоянно ухудшающееся положение некогда свободного крестьянства» вело к ослаблению сопротивления Новгорода натиску как с За­пада, так и с Востока³.

Наконец, нельзя пройти мимо еще одной черты, свой-

¹ См.: Pirenne H. Op. cit. P. 32—37.

² Novgorod the Great. P. XV.

³ См.: Florinsky M. Op. cit. P. 34.

._________________ 44 _________________

ственной многим авторам, пишущим о Новгороде на За­паде, — мимо использования темы в политико-идеологи­ческих целях. Достигается это двумя путями — обвине­нием советских историков в беспринципном приспособ­лении истории к потребностям момента и навязыванием искусственных ассоциаций с современностью.

Б. Дмитришин объявляет «принципиальной характе­ристикой» советской исторической литературы «преобла­дание политических соображений»¹. И. Лойшнер, серь­езный исследователь, так представляет себе эволюцию взглядов на Новгородскую республику в русской лите­ратуре за последние 100—150 лет: «С середины XIX ве­ка часть антицаристаки настроенной русской интеллиген­ции идеализировала вечевые порядки в Новгороде как демократическую форму правления. После 1917 года эти антицаристские демократические устремления не мог­ли больше в России сохраниться (?); вместо них устано­вились исторические воззрения, в соответствии с кото­рыми московская политика собирания Руси интерпрети­руется как преодоление феодальной раздробленности, как прогрессивный процесс, а поэтому специфическое автономное развитие и республиканско-демократичес-кий характер новгородской вечевой республики деваль­вируются»². Если сопоставить это наблюдение с пред­шествующим ему фактически верным заявлением, что победа Москвы над Новгородом была одновременно и победой московского самодержавия над новгородским самоуправлением, ход мысли автора станет предельно ясным. Демократические и антимонархические традиции после Октября исчезают, республиканское самоуправле­ние в Новгороде оказывается девальвированным, зато всячески превозносится прогрессивная роль московско­го самодержавия. Политический подтекст этого заклю­чения очевиден: Москва после 1917 года, как и в XV веке, стремится к самодержавию. Методология его, мо­жет быть, не сразу бросается в глаза. Как было отме­чено в начале нашего историографического обзора, речь идет о неумении или, в данном случае, сознательном нежелании расчленить две системы понятий и, по суще­ству, два исторических конфликта, хотя они и вылились в столкновение одних и тех же лиц: объединение Ру­си— сохранение удельной системы, монархия — респуб-

Dmytryshyn В. Op. cit. P. 16. 2 Leuschner J. Op. cit. S. 12.

лика. Главный исторический конфликт заключался в борьбе центростремительных сил с центробежными. Борьба с вечевым строем была ее побочным продуктом. До вечевого Новгорода Москва поглотила не одно кня­жество со строем, вполне соответствующим московским порядкам. Но признание прогрессивным процесса объе­динения Руси вовсе не означает симпатий к самодержа­вию и девальвации республиканских традиций.

Общий обзор русской и советской литературы по Новгороду у И. Лойшнера страдает тенденциозностью. Признание исторической неизбежности и благотворнос­ти собирания Руси — вовсе не открытие советских исто­риков. Оно прочно сложилось в дореволюционной лите­ратуре всех направлений — от дворянского и либераль­но-буржуазного до революционно-демократического, хо­тя, как мы видели, бывали и исключения. У А. И. Гер­цена оно уживалось с идеализацией Новгорода, боль­шинству же русских авторов с середины XIX века такая идеализация была несвойственна. Идею, выношенную всей дореволюционной русской исторической школой, прекрасно выразил либерал В. О. Ключевский, которо­го трудно заподозрить в любви как к самодержавию, так и к революции: «К половине XV века образование великорусской народности уже завершилось, ей недос­тавало только единства политического. Эта народность должна была бороться за свое существование на восто­ке, на юге и на западе. Она искала политического цент­ра, около которого могла собрать свои силы для этой тяжелой и опасной борьбы. Мы видели, как таким цент­ром сделалась Москва, как удельные династические уст­ремления московских князей встретились с политичес­кими потребностями всего великорусского населения. Эта встреча решила участь не только Новгорода Вели­кого, но и других самостоятельных политических миров, какие еще оставались на Руси к половине XV века. Уни­чтожение особности земских частей независимо от их политической формы было жертвой, которой требовало общее благо земли, теперь становившейся строго цент­рализованным и однообразно устроенным государст­вом...»¹. Не правда ли, это суждение совпадает с теми «историческими воззрениями», которые, по Лойшнеру, возникли после 1917 года? Но в нем нет ни идеализа-

¹ Ключевский В. О. Сочинения. Т. II. С. 102.

__________________ 46 __________________

ции самодержавия, ни девальвации самоуправления, за­то есть сознание трагизма исторического процесса, столь ярко выраженного применительно к Новгороду еще А. И. Герценом, сознание того, что прогресс требует жертв и, как правило, не бывает так однозначен и без­укоризненно прогрессивен, как хотелось бы.

Впрочем, мысль Лойшнера об известной девальвации республиканско-демократического строя Новгорода в со­ветской литературе, вероятно, не совсем лишена основа­ний. Разумеется, нельзя усматривать девальвацию в том, что Новгород для советских историков — не наро­довластие, а феодальная республика, в которой господ­ствовало боярство. Таково общее мнение советских ис­следователей, и оно так же не является их открытием. Об этом писали и наиболее проницательные дореволю­ционные авторы. Однако некоторых советских специа­листов по Новгороду увлечение прогрессивностью фор­мирования централизованного государства привело к преувеличениям и схематизму. Считалось, что если в Новгороде восторжествовал сепаратизм, то, значит, его учреждения были плохи, что носитель прогресса Иван III не мог разрушить ничего ценного, что если респуб­лика выступила против Москвы — значит, она оконча­тельно переродилась в олигархию, и т. д. Появились ут­верждения, будто за_ сохранение вольности выступали только бояре, что присоединение к Москве явилось классовой антибоярской акцией плотников, сапожников и кузнецов, что вече стало в XV веке пережитком и т. п. Д. М. Балашова, автора исторического романа «Мар­фа-посадница», упрекали в том, что он пробуждает со­чувствие к Марфе и неприязнь к Ивану III, что у него «проступают ностальгические картины новгородской вольности»¹. Должен ли советский писатель смотреть на новгородские вольности глазами носителя официальной идеологии самодержавия М. П. Погодина?

Надо сказать, что исследователи, которые отдали дань односторонним оценкам, нередко высказывали и противоположные суждения, признающие позитивное влияние республиканских учреждений. Односторонние взгляды на Новгород подвергались критике в советской исторической литературе. «Историки, готовые видеть вместо классовой борьбы одну только «централизацию

¹ Государство все нам держати. М., 1985. С. 19.

_________ 47 __________________

власти» как всеобъемлющий процесс русской истории XIV—XV веков, не замечают того, что вечевые традиции Новгорода опирались на «черных людей», — писал ака­демик М. Н. Тихомиров. — «Мужи-новгородцы», свобод­ные люди, составляли основу новгородского ополчения. Это было «бюргерство» русского средневекового города, устойчивое, крепкое население, имевшее значительные права, подтвержденные официальными документами Ве­ликого Новгорода, дававшего грамоты и от имени «чер­ных людей», основной массы новгородского населения»¹. Упрекая советских исследователей в пренебрежении демократическими ценностями новгородского строя, Лойшнер впадает в другую крайность. Для него глав­ное— в столкновении республики с самодержавием. Од­ну из своих целей он видит в том, чтобы проследить отношение различных социальных слоев Новгорода «к экспансионистской политике Москвы»². Вот в чем поли­тический подтекст его интересной (с чисто научной точ­ки зрения) книги. Не образование централизованного государства, закономерный процесс, который примерно в то же время переживали многие страны Европы, а «экспансионистская политика Москвы», сокрушающая вечевую республику. Ассоциации с политическим жарго­ном XX века, возникшим или, во всяком случае, возобно­вившимся на новой основе после 1917 года и получив­шим особое распространение в определенных кругах после второй мировой войны, очевидны. То, что Лойш­нер выразил почти в подтексте солидной монографии, лингвист А. В. Исаченко изложил в откровенно публи­цистической статье, озаглавленной «Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой». Во­зомнив себя историком, Исаченко вслед за А. И. Гер­ценом, но не ссылаясь на него, утверждает, что исход борьбы между Новгородом и Москвой не был предопре­делен. Вопреки всякой достоверности он наделяет Нов­город способностью стать «руководящей политической силой в деле объединения русских земель»,³. Победа Новгорода привела бы к тому, что он стал бы разви-

¹ Тихомиров М. Н. Великий Новгород в истории мировой куль-туры//Новгород. К 1100-летию города. М.. 1964. С. 27.

² Leuschner J. Op. cit. S. 255.

³ Исаченко А. В. Еси бы в конце XV века Новгород одержал победу над MocKBoft//Wiener Slavistisches Jahrbuch. Achtzehnter Band. 1973. S. 48.

ваться, как Рига или Стокгольм, «европейский образ жизни стал бы проникать на Русь не в конце XVII, а в середине XVI века», не нужно было бы «прорубать окно в Европу». С победой Москвы Исаченко связывает толь­ко отрицательные и притом страшные последствия: уна­следовав от Византии роль блюстителя «чистоты веры», Москва вступила не только в идеологическую полемику с западным христианством, но и в «ожесточенную борь­бу с прогрессом во всех его духовных, практических и бытовых проявлениях». «Не «татарским игом», не кос­ностью и консерватизмом, а духом активного реакцио-нерства объясняется отставание Московского государст­ва на всех поприщах науки, техники, государственной и военной организации, финансового дела и правовых норм, наконец, искусства и даже богословия». Нужно ли удивляться, что это воплощение мракобесия оказалось душителем вечевой свободы? В филипииках Исаченко Москва Ивана III утрачивает временные измерения и становится символом Москвы второй половины XX ве­ка. Чтобы устранить всякие сомнения в направленности своей статьи, он называет Новгород и Псков «центрами средневековых ревизионистов»¹. Вот прискорбный при­мер модернизации истории и использования прошлого в интересах идейно-политической борьбы.

Новгородская республика

и вольные города Европы

(постановка вопроса)

Заманчиво сопоставить государственный строй Новго­рода и так называемых вольных городов средневековой Западной Европы. Тема эта, конечно, требует специаль­ного сравнительного исследования. Ограничимся самыми общими замечаниями о социально-политической приро­де двух во многих отношениях близких явлений.

Известны попытки отождествления новгородских по­рядков с городским самоуправлением на западе Евро­пы. И. Лизакевич писал, что «Новгород и Псков управ­лялись, как имперские ганзейские города»². П. А. Кро­поткин рассматривал Новгород и Псков наравне со сред­невековыми свободными городами Европы³. М. Н. Пок-

¹ Исаченко А. В. Если бы в конце XV века... С. 54, -48, 53.

2 Lizakevitz Y. A. Op. cit. P. 64.

³ См.: Кропоткин П. Взаимная помощь как фактор эволюции. Пр.—М., 1922. С. 179, 182, 183, 203, 215.

4 Заказ 2695

N

ровский, говоря об эволюции политических институтов Новгорода от родовой аристократии происхождения че­рез демократию к аристократии торгового капитала¹, также, по-видимому, брал за образец путь, пройденный многими европейскими городами. Внесли свою лепту в подобную интерпретацию вечевой республики и некото­рые советские юристы. Новгород был объявлен даже «первым из известных нам вольных городов»².

Дореволюционный историк М. Д. Затыркевич и академик М. Н. Тихомиров полагали, что русские горо­да вели в XII веке борьбу против феодального гнета, хотя и не достигли таких результатов, как на Западе. Иными словами, речь идет о явлениях однопорядковых, но не получивших на Руси законченного выражения, в частности в сфере политических учреждений³.

Иной раз новгородские политические институты пря­мо объясняли влиянием его торговых партнеров. По М. Шефтелю, особенности государственного строя Нов­города вызваны в первую очередь многочисленностью городского населения вследствие иностранной торговли и «косвенным влиянием контактов с вольными города­ми Ганзы»⁴. Сходство и в самом деле немалое: городс­кое самоуправление, выборные магистраты, народное собрание. Совпадает в общих чертах и хронология. Пер­вые успехи городских вольностей и в Европе и в Нов­городе приходятся на рубеж XI и XII веков. XIII век — пора расцвета городского самоуправления и в Новгоро­де и на севере Европы (образование Ганзы). С формиро­ванием централизованных государств в XV веке насту­пает закат вольных городов.

Этот подход справедливо отвергался русскими ис­ториками начиная с Н. М. Карамзина. «Не в правлении вольных городов немецких — как думали некоторые пи­сатели — но в первобытном составе всех держав народ-

¹ См.: Покровский М. Н. Русская история с древнейших вре­мен. Т. I. M., 1933. С. 67, 104, 110.

² См.: Моджорян Л. А. Статус зольного города//Советское го­сударство и право. 1962. № 3. С. 66; Егоров Ю. А. К истории воль­ного города//Ученые записки Тартуского государственного универ­ситета. Выпуск 272. Труды по правоведению. XIII. Тарту, 1971 С. 122.

³ См.: Затыркевич М. Д. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование русского государства в домонгольский период. М., 1874. С. 290; Тихомиров М. Н. Древнерусские города М., 1956. С. 185—186.

⁴ См.: Szeftel M. Op. cit. P. JX, 624.

——————————————— 50 _______________

ных от Афин и Спарты до Унтервальдена или Глариса надлежит искать образцов новгородской политической системы, напоминающей ту глубокую древность наро­дов, когда они, избирая сановников вместе для войны и суда, оставляли себе право наблюдать за ними, свер­гать в случае неспособности, казнить в случае измены или несправедливости и решать все важное или чрезвы­чайное в общих советах»¹, — писал он. «На Новгород долго смотрели как на какое-то странное исключение из жизни Древней России. Объяснить его старались иноземным влиянием, — развивал ту же, по существу, мысль К- Д. Кавелин. — Теперь, когда старая Русь сде­лалась известнее, этот исторический предрассудок ма­ло-помалу исчезает. В этом устройстве нет ни одной не­русской, неславянской черты»².

Корни новгородского самоуправления выявлены Ка­рамзиным и Кавелиным верно. Эта своеобразная форма сохранилась при переходе от первобытнообщинного строя к государственному. Вольный город в Западной Европе возник примерно в то же время, что и Новго­родская республика, но на совсем иной социально-эко­номической основе — сложившегося феодализма. Отсю­да-^принципиальные различия не столько формально-правового (республиканские принципы всюду в чем-тп (одинаковы, и это давало поеод дореволюционным эру­дитам-историкам сравнивать новгородские учреждения |с древнеримскими), сколько социально-пол.итического характера.

Городские вольности в средневековой Европе завое­вывались в суровой борьбе с феодальными сеньорами и были результатом самоопределения торгово-промышлен­ного населения. «Ядром свободного городского населе­ния было городское купечество, стоявшее во главе ос­вободительного движения, а в некоторых городах вы­несшее борьбу целиком на себе, — писал А. К. Дживе-легов. — Оно и занялось переустройством города после того, 'как освобождение стало фактом, оно создало го­родские учреждения, и, естественно, на этих учрежде­ниях лежала классовая печать купеческих интересов... Естественно, что и руководящая роль в городах будет принадлежать купцам и ремесленникам... Город — соз­дание буржуазии. Она там стоит во главе правления,

¹ Карамзин Н. М. История... Т. VI. С. 83—84.

² Кавелин К. Д. Собр. соч. Т. I. СПб., 1897. С. 32—33.

_______________ 51 __________.————

она вырабатывает законы и заведует администрацией»¹. В Новгороде этого не случилось. Мы знаем, что от на­чала до конца республики господство в ней принадле­жало практически безраздельно боярству — сословию по преимуществу феодальному, а не торгово-промыш­ленному. Как это произошло?

Дело, видимо, в том, что за вольности в северо-за-/ падной Руси боролись не только купцы и ремесленни-(ки, а все политически активное население, и речь шла \о судьбе не только города, а всего удела. Причем борь-тба шла не с местными феодалами, хозяйничающими в ^ороде, а с центральной государственной властью, с ки­евскими великими князьями, борьба не за внутреннюю автономию города, а за отделение обширной волости. Расстановка сил принципиально иная. На Западе бюр­геры воюют с сеньорами и при этом нередко пользу­ются если не прямой поддержкой, то покровительством королей. В России бояре, сами являющиеся горожанами, выступают заодно с купцами и ремесленниками, больше того — возглавляют их, и все вместе они борются с княжеской властью. Здесь речь идет не о вольном горо­де, островке самоуправления, окруженном со всех сто­рон феодальной сеньорией, а о возглавляемой самоуп­равляющимся городом республике с обширными вла­дениями. Это различие тонко уловил А. С. Пушкин. В ранней редакции уже цитировавшейся нами незавер­шенной статьи о втором томе «Истории русского наро­да» Н. А. Полевого сказано: «Освобождение городов не существовало в России»². Современные исследователи согласны с этим. А. Я. Гуревич видит в завоевании не­зависимости и самоуправления городами Западной Ев­ропы «одно из наиболее существенных и чреватых пос­ледствиями отличий западноевропейского феодализма от византийского и вообще восточного»³. И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко подчеркивают, что в отличие от Западной Европы на Руси города были «правящими, а не самоуправляющимися»⁴.

Приведенное различие между городской коммуной

¹ Дживелегов А. К. Вольный город в Европе. М., 1922. С. 15, 25.

² Пушкин, А. С. Поли. собр. соч. Т. 7. С. 621.

³ Гуревич А. Я. Феодализм. Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 721.

⁴ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-поли­тической истории. С. 221; Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Горо­да-государства Древней Руси. С. 3, 16.

________________ 52 ________________

(общиной) и республикой, т. е. государством с большой территорией, не ограниченной городскими стенами, от­носительно. Некоторые итальянские города-государст­ва были в этом смысле такими же республиками, как Новгород, хотя и не со столь обширной территорией. «Итальянские города... — отмечают американские иссле­дователи Дж. Манди и П. Ризенберг, — были столица­ми своих провинций, а слово «civitas», или город, озна­чало не только город сам по себе, но и район, располо­женный вокруг него, графство или епархию». Север Ев­ропы в этом отношении отставал от Юга. Там города также стремились распространить свою власть на ок­рестности, и иногда это им удавалось до некоторой сте­пени. Но сравняться с огромной территорией, включав­шей как деревни, так и города, находившейся в XIV ве­ке под управлением Милана, они не могли¹.

Главное отличие Новгорода от вольных городов Ев­ропы заключалось не в величине подвластной террито­рии, а в характере участия феодалов в городской жиз­ни. Из этого проистекал ряд особенностей, в том числе и масштабы сельских владений. И в этом отношении го­рода Западной Европы не были едины. Городское пра-| во Севера, как правило, запрещало сельским рыцарям\ и магнатам жить в городах, а итальянские города, нап- \ ротив, часто обязывали их жить в своих стенах. Там ] на феодальную аристократию распространялась обя- / занность службы, которая, естественно, соизмерялась с / их достоинством и богатством. Это приводило к опреде-/ ленному сближению рыцарства с верхушкой горожан./ Нечто подобное происходило и в ряде старых и наибо^ лее процветающих городов Севера, особенно в тех, kotoj-рые были основаны римлянами. Более молодые, мелкие^ небогатые города.не способны были сразу выделить из\ своей среды прослойку, которая послужила бы связуюЛ щим звеном между феодальной аристократией и купе­чеством. Впоследствии это сращивание все же происхо- \ дило, но носило единичный характер. Наиболее состоя- \ тельные горожане приобретали земли и дворянские звания. Однако в целом для Севера оставался харак­терным раскол между рыцарями и бюргерами так же, как размежевание между городом и сельской мест­ностью, не входившей обычно в орбиту городского само-

Дата добавления: 2015-10-28