Электрическая сублимация

С момента его открытия в качестве самостоятельного феномена электричество наделялось волшебными свойствами. Романтики быстро увидели в нем универсальную животворную силу, драматически воплощенную в архетипической сцене сотворения из «Франкенштейна» Мэри Шелли (1818 год) и превратившуюся благодаря столь же авторитетному мнению Гёте в «душу мира». Сто лет спустя индустриальные страны буквально заворожила перспектива всеобщей электрификации, побуждая предпринимателей, художников и революционеров рисовать динамичные картины будущей эпохи электричества. Когда Ленин в 1920 году провозгласил «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны», он, по сути, повторял уже известный рефрен.

Еще в 1885 году, когда эдисоновская лампа накаливания существовала всего десять лет, а освещение общественного пространства было редким явлением, в новом журнале «Электрический мир» была обнародована схема освещения всего Парижа с помощью устройства под величественным названием «искусственное солнце»4. План предусматривал установку на башне высотой 335 метров, сооруженной в садах Тюильри, сотни ламп мощностью 200 тысяч свечей каждая. Тот факт, что эта схема была неосуществима — столь мощные лампы тогда еще не были изобретены — и непрактична, — освещение города из единственного источника создало бы чудовищные контрасты света и тени, — лишь подчеркивает давнюю символическую притягательность самой идеи электрического освещения. Шивельбуш отмечает: «Tour Soleil (Солнечная башня) Бурдэ — памятник фантазиям XIX века, связанным со светом. <...> Проект этой башни знаменует собой пик безоговорочной веры в технический прогресс: люди не сомневались, что свет можно производить в неограниченном количестве» (Schivelbusch 1988: 4).

К 1880-м годам, когда электрооборудование стали шире приспосабливать для практических нужд, электричество рассматривалось как ключ к достижению нового уровня контроля над обжитой средой. Возможность превратить ночь в день одним поворотом выключателя казалась неопровержимым доказательством превосходства современности над прошлым, самым убедительным свидетельством способности технического прогресса подчинить себе даже основополагающие суточные ритмы природы. Столь же красноречив восторг, который у многих вызывало первое знакомство с электрическим светом. Всего через четыре месяца после знаменитой демонстрации лампы Эдисона перед его лабораторией в Менло-парке в декабре 1897 года власти города Уобаш подрядили компанию Brush установить четыре дуговые лампы мощностью по 3 тысячи свечей над зданием суда. Это событие привлекло в городок 10 тысяч визитеров. Местная газета сообщала: «Люди застыли в священном трепете, словно увидели что-то сверхъестественное. Странный, необычный свет, уступавший по яркости только солнцу, вернул на площадь белый день <...>. Люди падали на колени, некоторые стонали, а некоторые буквально онемели от удивления» (цит. по: Nye 1990: 3).

Подобные истории, наверное, стоит воспринимать с долей скепсиса — в конце концов, гипербола была излюбленным приемом газетчиков из маленьких городков, которые писали также, что благодаря новому освещению местные фермеры смогут выращивать гигантские тыквы и кукурузу, — но не следует и сбрасывать со счетов это сообщение о реакции зрителей. Даже если относиться к статье как к апокрифу вроде рассказа о том, как зрители в панике бежали из зала при виде приближающегося поезда из короткометражки Люмьеров, она дает представление о том, насколько электричество отличалось от всех прежних способов освещения. До 1880-х годов искусственное освещение давал лишь огонь — в той или иной форме. Шивельбуш отмечает: когда Лавуазье обнаружил, что горение подпитывается кислородом, и стала известна подлинная химическая природа огня, с ним стало можно обращаться совершенно по-новому (Schivelbusch 1988: 5). Этот прорыв привел к разделению трех первоначальных ролей огня: приготовление пищи, отопление и освещение постепенно преобразовались в целый ряд специализированных форм бытовых функций. Тем не менее в осветительных приборах вроде свечей, керосиновых и даже газовых ламп, получивших распространение с 1820-х годов, по сути все равно использовался огонь. Они чадили, были небезопасны, а мощность таких приборов была напрямую связана с объемом потребляемого топлива.

Герметичная, заполненная вакуумом эдисоновская лампа с угольной нитью, изобретенная в 1879 году и публично показанная на Электрической выставке в Париже двумя годами позже, напротив, производила парадоксальное впечатление5. По сравнению с дуговой лампой она давала менее яркий свет, но была намного мощнее и к тому же куда безопаснее, чем газовые и керосиновые лампы6. Более того, она обеспечивала свет без дыма, огня и, в случае централизованной подачи электроэнергии, казалось, в неисчерпаемом объеме. Если электрический свет представлялся аномалией, противоречащей законам природы, то большинству наблюдателей в XIX веке это казалось чудесным, а не противоестественным. Образ людей в Уобаше, глядящих в безмолвном трепете на дуговые лампы, говорит о том, насколько электрическое освещение принадлежит к феномену, который Лео Маркс назвал «технической сублимацией» (Marx 1965). Как отмечал Дэвид Най, казалось, электротурбина вырабатывала не только ток, но и поток убедительнейших концепций и метафор (Nye 1994). В 1880-х, когда электричество вошло в повседневную жизнь стран, переживающих индустриализацию, «вечный двигатель», «динамо» и «наэлектризованность» стали узнаваемыми определениями своеобразной формы энергии современного человека. Выражение «между ними пробежала искра» стало синонимом интереса, возбуждения и даже любви.

Амбивалентность, окружающая эти события, подчеркивает тесную связь электрификации с тем, что я ранее назвал «технологическим зловещим». Если моментальное «дистанционное действие» электросистем, примером которых могут служить тогдашние ультрасовременные медиа — телеграф, телефон и радио, — давало новое ощущение контроля над средой, в том числе и обещание власти над самим временем и пространством, оно породило и серьезные вызовы целостности мировоззрения современного субъекта. Эти вызовы совместились в феномене электрополиса — и прежде всего в новых отношениях между материальным и нематериальным пространством.

Дата добавления: 2015-10-24