Л. А. ГРОХОВСКАЯ

Владимир КАЗАКОВ

ПОВЕСТЬ-ХРОНИКА

МОСКВА

МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ» 1988

© Издательство «Молодая гвардия»,

1988 г.

Фотографии.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Приблизительно к середине первой мировой войны давняя традиционная борьба между «мечом и щитом», между силами обороны и силами наступления повсеместно закончилась победой «щита»: укреплений и пулеметов. Средство против укреплений—артиллерия; но даже если укрепления удавалось разрушить, все равно наступающим не хватало мобильности, чтобы быстро пройти брешь. Противник успевал закрыть ее резервами и уничтожал наступающие цепи пулеметным огнем. Средство против пулеметов — танки. Но их было мало, и они были слишком еще несовершенны.

Фронты остановились, война зашла в так называемый позиционный тупик. В создавшихся условиях победу можно было заранее присуждать тому, у кого материальных ресурсов больше, кто мог дольше выдержать борьбу на измор.

Двадцатые — начало тридцатых годов военная наука посвятила поискам выхода из этого тупика. Особо учитывался опыт интервенции и гражданской войны в России (вместо сплошного фронта—действия ударных группировок, применение крупных подвижных объединений—конных армий), но в прежнем виде, как простое копирование, этот опыт повториться уже не мог. Появлялись все новые и новые виды оружия, неслыханно быстро росло его производство; в военных штабах западных держав одна за другой рождались теории со ставкой на массовое применение новой техники: на танковую войну, воздушную войну, морскую, молниеносную, тотальную...

В результате всего этого положение Красной Армии, армии разоренной страны, оказалось крайне невыгодным. В двадцатых годах, пишет маршал Г. К. Жуков, «нам в основном приходилось довольствоваться вооружением, оставшимся от старой царской армии, слабой и отсталой в этом отношении». Не хватало пулеметов, устарело стрелковое оружие, артиллерия — круглым счетом семь тысяч орудий, и то главным образом легких — также устарела и износилась, а зенитной, танковой и противотанковой артиллерии не было совсем. «К 1928 году,—пишет далее Г. К. Жукоч, — имелось лишь 1000 военных самолетов, в основном старой конструкции, всего 200 танков и бронемашин... Смешно сказать, к концу 1928 года в войсках было лишь 350 грузовых и 700 легковйх автомобилей, 67 гусеничных тракторов!» В то же время в случае войны «Англия, например, могла выпускать 2500 танков в месяц, Франция — 1500, десятки тысяч самолетов насчитывались в их военно-воздушных силах» [1].

[1] Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М., 1969, с. 105—107.

Как известно, к началу новой войны этот разрыв сильно сократился, а по некоторым видам вооружения мы даже вышли вперед. Техническая реконструкция сказалась, понятно, и на организационной структуре армии. Так, например, в самом начале тридцатых годов в Советском Союзе был создан совершенно новый род высокоманевренных войск, предназначенных главным образом для наступления, для прорыва в тыл противника: воздушно-десантные войска. Впервые в мире — об этом нет и никогда не было споров.

К сожалению, до недавнего времени в литературе отсутствовали подробности. Кто создавал воздушный десант? Как? Почему эти войска полились сначала у нас, а не в какой-либо другой стране, с более развитой'в то время промышленностью?.. В самых общих чертах и наши и зарубежные исследователи, по-видимому, знали только, что в Советском Союзе над этим немало поработали Тухачевский, Ворошилов, Уборевич и другие крупные военачальники, а также «новые молодые революционные кадры. Эти люди, не связанные ни с какими традициями и не стесняемые консервативными силами, могли позволить себе проводить любые новые эксперименты» *).

*) Гове А. Внимание, парашютисты! М., 1957, с. 25.

Кто же они, эти люди?

...Мы стоим напротив ничем не примечательного кирпичного дома. Мой собеседник, старый инженер, протянув вперед руку, с небрежением говорит:

— Здесь вот они и орудовали... Там было КБ Гроховского.

— А самого Гроховского вы знали?

— Ну как же, конечно, знал... Хорошо знал: он всю жизнь занимался исключительно «цирком»! Возьмите буксировку лыжников самолетом У-2 — такие опыты Гроховский ставил году в тридцать пятом на замерзшей Москве-реке. А чем, спрашивается, это закончилось? Ничем... Или прыжки парашютистов — не нормальным способом, а так, чтобы их выдергивали из самолетов раскрывшиеся парашюты. Или вдруг обучение летному делу мальчишек, школьников. Или самолет с отделяемым пассажирским отсеком — чтобы сбрасывать его на больших парашютах целиком... Все заглохло, оказалось ненужным, неосуществимым!..

Так ли это?

В описи, составленной сейчас только по архивам ВНИИГПЭ, приведены 72 заявки П. И. Гроховского на изобретения, на 38 из них были выданы авторские свидетельства.

Некоторые предложения Гроховского впоследствии стали разрабатываться вновь, причем не всегда со ссылкой на его приоритет: заправка самолетов горючим в воздухе, стреловидное крыло, установка пушек на самолет и многое другое... Он не только предлагал — он пробивал свои идеи, не считаясь ни с возражением специалистов (если те, по его мнению, возражали необоснованно), ни с прямыми запретами: вместе с летчиками приданного бюро отряда сам испытывал свои конструкции, ставя потом возражавших перед неоспоримым фактом. Потому-то его и считали прежде всего просто везучим человеком, смельчаком, отчаянной головой, а Осконбюро Гроховского называли «цирком».

По нашему же мнению, история Гроховского, его жизнь подтверждают справедливость известного замечания Эйнштейна, что теория начинается с мыслей и идей, а не с формул. Это нельзя поннмать упрощенно, но Гроховский и не был прост. В технике, в обстановке, в людях он разбирался изрядно, а сверх того умел не упустить удачу...

Многогранным был Гроховский: добрым, сердечным с теми, кто, как и он сам, умел делать дело, жестким с людьми ограниченными, ленивыми, резким с теми, кто ему препятствовал. Он был человеком привязчивым, верным, но и требовательным — как к себе, так и к другим. И болезненно самолюбивым. Б. Д. Урлаков рассказывал, что Гроховскому нельзя было на какое-нибудь его непродуманное предложение (среди сотен его предложений встречались, естественно, и такие) ответить попросту: «Чепуха, Павел Игнатьевич! - Нельзя!» — разозлится, и надолго... Можно было только: «Это гениально, но... тут еще надо помозговать...» А «помозговав», опять:

«Неплохо! Вот смотрите, что мы здесь получим! И все же надо еще учесть то-то и то-то...» И так до тех пор, пока он сам не скажет: «Знаешь... а ну его к черту!»

Гроховскому разрешалось многое из того, что не могло быть разрешено другим. Организовав конструкторское бюро, он самовольно привинтил к петлицам две «шпалы» вместо положенных ему трех «кубиков»—то есть по-нынешнему сам себя произвел из старших лейтенантов сразу в майоры. Это было не тщеславие, а трезвый учет человеческой психологии: кто же будет всерьез принимать главного конструктора—лейтенанта?.. И производство утвердили задним числом. За особо ценные идеи, за ценные консультации выдавал премии и гонорары немедленно, прямо в конверте, не утрясая суммы предварительно ни с какими плановыми органами, — и это ему тоже сходило с рук. Переделывал самолеты других конструкторов так, как сам считал нужным, не спрашивая согласия авторов. Кое-кто протестовал, жаловался на Гроховского, а, кто-то смотрел на это спокойнее. Получится — можно сказать: «Видите, какие возможности скрывались в нашей машине!» Не получится — Гроховский всю ответственность возьмет на себя.

Дела П.И.Гроховского замалчивались почти три десятилетия. Лишь в конце 60-х годов по решению президиума Федерации парашютного спорта СССР специальная комиссия составила доклад о зарождении и развитии парашютно-десантной техники в СССР. В докладе были доказательно изложены причины, почему мы оказались первыми. Изложены военно-теоретические и морально-политические предпосылки создания воздушного десанта, было рассказано о подготовке кадров, о возникших технических и организационных проблемах, о наиболее значительных принятых решениях и об особой роли во всем этом главного конструктора воздушно-десантной техники Павла Игнатьевича Гроховского.

Пожалуй, только на один естественно возникающий вопрос комиссия так и не дала ответа: почему имя Гроховского столько времени нигде не упоминалось? В докладе об этом говорилось лишь как о досадном научном упущении: «Это вольно или невольно приводит к замалчиванию приоритета Советского Союза в создании техники ВДВ...»

На том бы, казалось, и порешить, если бы не другие свидетельства и суждения — устные и письменные, частные и официальные. Собранные вместе, они почти по каждому вопросу явили крайне неожиданную гамму оценок работы Гроховского — от максимума до нуля. Такого я еще не видывал. Получилось примерно следующее.

Что можно сказать в целом о заслугах Гроховского перед армией, перед страной?

Они огромны... С другой стороны, «он ведь делал не то, что хотел, а что полагалось, и вообще был не один, вы понимаете...». Или даже их вовсе нет, этих заслуг, поскольку во время Великой Отечественной войны ВДВ применялись весьма ограниченно, и то часто не по прямому назначению... Правда, Гроховский здесь ни при чем.

Его важнейшие разработки?

Они блестящи! Возродились сейчас на новой технической основе... С Другой стороны, «пятьдесят лет назад достаточных основ для этого не было, но они, безусловно, появились бы и без поспешных, крайне рискованных экспериментов Гроховского...».

Что о нем можно сказать как о специалисте, инженере?

«...Одаренный большим талантом и фантазией, — читаем в докладе, — Гроховский обладал столь же большой технической эрудицией, сколь и огромным чувством нового», был человеком «выдающейся одаренности и большой личной отваги» (М. М. Громов). С другой стороны, «кустарщина, недооценка науки, неоправданный риск — все это пережитки ранних лет авиации. В тридцатых годах это нужно было не идеализировать, а осуждать» (из официального отзыва на одну из работ о Гроховском).

Как о человеке, организаторе?

Заражающая вдохновенность, вера в людей, внимание к людям! Но... «это было, — говорят мне, — не просто природное обаяние, а скорее трезвый, холодный расчет. Нужного ему работника Гроховский действительно завораживал дивными картинами своих замыслов и, между прочим, тонкой лестью, — а потом откровенно переманивал окладом и перспективой роста. Ведь что нужно хорошему специалисту, особенно молодому? Проявить себя нужно, вырасти скорее».

И так далее, все в том же духе. Я уже не спрашиваю, а меня спрашивают: «Как вы думаете, почему столько лет молчат - бывшие его соратники, ученики, друзья? А уж кому, как не им, и карты бы сейчас в руки!»

Предполагать здесь можно разное. Одни не умеют рассказывать, другие не хотят. И все же?

Потомок ссыльных польских повстанцев, балтийский матрос, в двадцать лет — командир роты в отряде красных моряков Кожанова, в тридцать — главный конструктор, комдив... Летчик, летчик-испытатель. Оригинальность, неожиданность решений только бы в заслугу ему поставить: какой же талант не оригинален?

Говорят, Гроховский не знал многого такого, что знал обыкновенный молодой специалист. Возможно. Однако и великий Резерфорд (об этом пишет П. Л. Капица) по обширности знаний уступал куда менее творческим своим коллегам. Известно также, что Эйнштейн однажды не смог ответить на ряд конкретных вопросов-тестов, по которым Эдисон подбирал сотрудников в свою лабораторию, и Эдисона это привело в замешательство.

Спрашиваю: бывало ли, что «ненаучные» решения Гроховского вдруг оказывались верными?

— Бывало, еще бы! Десятки раз бывало! Нет, ну а все же...

Будучи главным конструктором, Гроховский, ссылаясь, однако же, при этом только на свой опыт летчика, увеличил посадочную скорость самолета с 90 до 120 км/ч (хотя считалось, что при скорости больше 90 км/ч летчик теряет ориентировку на полосе вблизи земли); это позволило увеличить и максимальную, скорость самолета. Сейчас посадочные скорости превзошли триста километров в час.

Решив, чисто умозрительно, что скоростной самолет не столько должен парить в воздухе наподобие птицы, сколько лететь как снаряд, он на 30 процентов увеличил удельную нагрузку на крыло, «недопустимо» уменьшив при этом его площадь. С тех пор удельные нагрузки выросли более чем втрое...

Все мы сегодня знаем, как тщательно, по какой выверенной методике готовили в свое время животных к полетам в космос. Их тщательно подбирали, за ними долго наблюдали на Земле. В полете десятки датчиков следили за их состоянием. А сотрудники Гроховского подманили чайной колбасой на аэродроме приблудного пса, посадили его в авиабус и сбросили на бреющем полете. И почти сразу же после этого сбросились Гроховский и его заместитель Титов...

Значит, все же бесстрашие и везение, стихийный талант? Что-то не верится. Уж очень последовательно Гроховскому везло, уж очень крупной оказалась достигнутая цель: не просто новый остроумный технический объект, а техника нового рода войск. Вряд ли в таких случаях достаточно одной смелости. И на фотографиях Павел Игнатьевич Гроховский типичный «мозговик», интеллектуал. Нервный, усталый, настороженный.

А кроме того, он ведь работал не в безлюдном пространства. И его руководители — Алкснис, Тухачевский, Орджоникидзе — не могли не знать, что он частенько нарушает нормы, обязательные для конструкторов. Значит, это ему почему-то разрешалось?

Возвращаясь к вопросу «Почему молчат бывшие его соратники, ученики, друзья?», отвечу: уже не молчат. Первым подал голос летчик-испытатель Михаил Каминский. Талантливым, дерзновенно смотрящим в будущее конструктором, прекрасным организатором, считает он П. И. Гроховского. Позволю себе привести его слова:

«На мой взгляд, и сегодня важны принципы, которыми руководствовался этот одаренный человек. Дело, созданное им, не мог поднять он один. У Гроховского были единомышленники и соратники. Не за страх, а за совесть, не щадя сил, они работали над воплощением в жизнь его идей... Гроховский менее всего дорожил своей начальственной недоступностью. К подчиненным, совсем еще молодым людям, он относился с покоряющим доверием. Дар располагать к себе, увлекать перспективой неудержимо манил к Павлу Игнатьевичу талантливую молодежь... Еще при жизни о нем слагались легенды...»

И вот книга Владимира Казакова. Книга о Павле Игнатьевиче Гроховском.

Владимир Борисович Казаков, бывший военный планерист ВДЗ, летчик-испытатель, пилот ГВФ, сам Гроховского никогда не видел, но еще в молодости, будучи в начале сороковых годов курсантом военно-планерной школы, слышал о нем. Гроховский уже был, что называется, не у дел, но легенды о нем продолжали жить в воздушно-десантных войсках и в авиации. О нем, порой с преувеличениями, рассказывали как о «возмутителе спокойствия», дерзком и смелом экспериментаторе, способном создать любое авиационное чудо. И эти легенды, это имя запали в память молодого пилота. Кроме того, он ведь прыгал на хлопчатобумажных парашютах Грохозского, сбрасывал грузы в его картонажных мешках, контейнерах, видел его системы подцепок, много летал на транспортно-десантных планерах, дорога в небо которым была открыта тоже в КБ Гроховского. И Казаков тогда еще, во время Великой Отечественной войны, уже твердо знал, что зачинателем техники ВДВ был Павел Игнатьевич Гроховский.

Шли годы. Летчик Владимир Казаков стал писателем, автором многих книг об авиации и воздушно-десантных войсках. И здесь, на этой новой профессиональной стезе, его ждало неожиданное открытие: он обнаружил, что имя Гроховского почти не встречается на страницах истории нашей авиации.

Поиск привел писателя в архивы, к семье Гроховского, к встречам с бывшими работниками Осконбюро и Экспериментального института, к разрозненным публикациям 30-х годов.

Кроме упомянутых мною защищенных авторскими свидетельствами изобретений, заявок, Владимир Казаков нашел еще более ста разработок Гроховского и его сотрудников, порою удивительных до неправдоподобия, фантастичных, но живущих и до сих пор в чертежах, рисунках, фотографиях, конструкциях других авторов.

Около десяти лет Владимир Казаков собирал материал — и появилась книга о первом в мире конструкторе воздушно-десантной техники и его ближайших помощниках.

Я уверен, равнодушным к остросюжетному документальному повествованию никто не останется.

Игорь ЧУТКО, член Советского национального объединения истории и философии, естествознания и техники Академии наук СССР

Глава первая

НАЧАЛО

ЭПИЗОДЫ

Павел Гроховский... Один из талантливых самородков, своим творческим взлетом обязанных Великой Октябрьской социалистической революции...

Работал по найму у богатого аптекаря. В восемнадцать лет добровольцем ушел на фронт. Стал боевым революционным матросом, «братишкой», обвешанным патронными лентами, оружием. Коробка маузера у него была красной — сам покрасил, чтоб ни у кого не возникло сомнений, на чьей он стороне.

Воевать пришлось на суше. В пеших атаках на белую сволочь под пулями не ложился, не хотел пачкать обмундирование. В конных — и всадником революции был — не оглядывался назад. И случилось однажды так, что очутился он один среди десятка злых гайдамацких сабель и острая сталь подстригла его, свистнув на полдюйма от затылка. Лошадь в это время взбрыкнула, и сабля, не потеряв силу яростного замаха, отрубила ей хвост по самую репицу. Обезумевшее от боли животное скачками вынесло бойца из неравной схватки. Лошадь домчала его до своих и тут же пала. Паша Гроховский, как погибшему другу, закрыл ей глаза и поцеловал в еще теплый храп.

За отвагу получил от комбрига «красные банты» на грудь. А братва выбрала его командиром. Оказалось, что, кроме горячего сердца, у него есть еще и «царь в голове». Знаменитый Дыбенко, обсуждая со штабными какую-нибудь мудреную операцию против белого воинства, сажал рядом с собой неброского с виду, белобрысого, чуть сутуловатого парня. А когда в хате от махорочного дыма начинали дохнуть мухи и решение было принято, выходил с ним на улицу полюбоваться на звезды.

— Ну как, Павел, правильно мы накумекали? Честолюбивый комроты зря рта не раскрывал, говорил только по делу. Если видел промашки в плане, выкладывал их, как светлячка на ладонь.

— Лобастый ты парень! — удивлялся Дыбенко.

— Мы — тверские! — довольный похвалой, улыбался Гроховский.

А за одну операцию, где подсказки белобрысого советчика помогли вырвать победу, протянул ему командир-балтиец новенький маузер с надписью на рукоятке: «Павлу Гроховскому от Дыбенко». И по рекомендации Дыбенко удостоился Гроховский быть принятым в партию большевиков.

Дали ему и десятидневный отпуск в родную Тверь. Побыв всего сутки с близкими, Павел неожиданно попал в водоворот эсеровского мятежа. «Друг детства» выдал его эсерам, а те приговорили коммуниста Гроховского к расстрелу. Получилось так, что после быстрого и безжалостного суда вел его в тюрьму один конвоир. Проходили мимо трактира.

— Слушай, браток, — сказал Павел, — зайдем, отведаем яичницы, да и выпить не мешает. Гроши у меня есть в загашнике.

Солдат поколебался немного, потом штыком подтолкнул Гроховского к дверям трактира.

Посидели, им принесли еду. Солдат, прислонив к стене винтовку, стал жадно есть.

— Ты, браток, закусывай, пей, а я на минутку в гальюн загляну.

Ни «да», ни «нет» не успел вымолвить солдат, рот его был набит до отказа. Гроховский быстро вышел из зала, и, когда конвоир вскочил и бросился за ним, он уже скрылся через заднюю дверь трактира.

Скорее на фронт. Не удалось даже попрощаться с родными...

Гроховского с небольшим отрядом моряков откомандировали на суда Волжской флотилии. И тут не посрамили они честь балтийцев. Но война — это не только схватки, сражения, выпадает и свободное от боевых забот время, случаются затишья. И тогда вытаскивал Павел из кубрика тюфячок, бросал на палубу в тенистом и укромном месте. Днем видели его там с книжицей в руках. Книжки и журналы занимали половину объема его матросского сундучка. Интересовала его почему-то больше техническая литература, история создания и описание кораблей и самолетов. И не восхищался он тем, что узнавал. Многие из конструкций казались ему нецелесообразными. Не признавал он, например, прямых углов на движущихся машинах — «тупых лбов», как он выражался, видя прямоугольные надстройки на пароходах. Рисовал катера и пароходы с натуры, только получались они у него непохожими: дымовые трубы он скашивал по ходу судна, орудийные башни рисовал каплевидными, корпуса судов удлиненными, хищно устремленными вперед.

Как-то в отряд Волжской флотилии прилетел с донесением летчик на двухместном гидроплане.

— Покатай, а? — обхаживал его Гроховский.— Ну очень прошу, сделай приятное человеку! Летчик кивал на баки с горючим:

— В обрат до Астрахани не хватит.

Уговорили пилота не спешить, отправиться в путь завтра с рассветом. И пока красвоенлета кормили «как прынца», пока потчевали его розовым салом и зернистой икрой, пока укладывали спать на раздобытую где-то пуховую перину, Гроховский с группой лихих матросов проник в городишко, занятый белыми, и раздобыл там бочку с бензином. В темноте по буеракам тащили ее на санитарных носилках.

Утром, под пробку заправив бензобак самолета, летчик все-таки проветрил Гроховского в небе. Однако восторга на лице пассажира не увидел.

— По хорошей дороге я тебя на автомобиле обгоню, — думая о чем-то, рассеянно сказал Гроховский. — Из рогатки тебя сбить можно.

Обиженный такой неблагодарностью красвоенлет даже матюкнулся, но быстро успокоился, получив в подарок от пассажира новенький трофейный короткоствольный английский карабин с тяжелой пачкой золотистых патронов.

Нарком по морским делам первого Советского правительства, член ЦИК СССР Павел Ефимович Дыбенко не забывал встречающихся на его пути людей, умных и верных, не жалеющих себя в бою и в работе. После гражданской войны молодому Гроховскому поручил он хлопотное и ответственное дело, поставив его на пост комиссара Черноморского и Азовского морских побережий. Со службой комиссар справлялся неплохо, много ездил по стране.

Одна из командировок закончилась трагически. Его расстреляли.

...Паровозик, отфыркиваясь паром, с трудом вытягивал на пологий подъем два раздерганных пассажирских вагона и теплушки, густо набитые пассажирами. Солнце прокаливало на крышах ржавчину. Внутри духота, мухи. В одном из литированных купе на нижней полке лежал после двух бессонных ночей в глубоком забытьи Павел Гроховский. Голова покоилась на вещмешке, лицо прикрывала поношенная мичманка с трещинкой на лаковом козырьке. Ворот кителя расстегнут, виден клинышек полосатой тельняшки. Черные брюки и ботинки на скрещенных ногах серы от пыли. На живот сдвинута кобура нагана, на ней замерла правая рука, левая свешивалась к полу.

Старый вагон раскачивался, трещал, колеса гулко бились о стыки рельсов, позванивали стекла. Гроховский спал. Не пошевелился он, и когда лязгнули буфера, ударили по ушным перепонкам пассажиров, как хлопки разорвавшихся вблизи мин. Не проснулся, и когда в соседнем купе истошно завопили:

— Бандиты-ы-ы!

От рывка лопнул тонкий ремень кобуры. Обезоруженного Гроховского грубо подняли.

— Кто таков?

Двое дюжих бандюг стянули руки петлей шнурка-удавки, один, щуплый, с вострым носом в прыщах, ловко шарил по карманам. Заорал, открыв лягушачью пасть:

— Красный документ! Комиссар! Тащи его к батьке, робя!

Ударом кулака меж лопаток выкинули Гроховского в проход. С подножки вагона сапогом в зад. Пропахал лицом моряк жесткую горячую землю полуденной июльской степи.

Атаман — поп, старик лет шестидесяти, волосьем белый, носастый, щеки-ямы, глазищи синие, добрые до жути, — одетый в белый ватный татарский жар-халат, полулежал на тачанке, пил молоко из чайника, капли невидимо катились по седой бороде-лопате. Приказал:

— Оботрите лик грешнику! — И Гроховскому: — Исповедуйся, отрок.

— Это большак-комиссар, батька!—заверещал востроносый и протянул атаману квадратик красного картона.

— Мандат, — щурясь, прочитал поп. — Хе, да ты, отрок, крупная птица. И имечко твое, как у святого... Павел. Если говорить будешь, помолившись, и помиримся.

Гроховский отвернулся. Он смотрел на поезд. Из тамбуров летели вещи и люди. Истошные крики, брань, стоны. Тачанки, телеги спешно набивались барахлом. Людей делили на две толпы, ту, что поменьше, держали под стволами винтовок.

— Поверните его лик ко мне, подведите ближе, — поставив чайник в ноги, ласково сказал атаман. — Еще ближе.

В подножку тачанки уперлись ноги Гроховского. Глаза в глаза. Выцветшие христовы попа-атамана буравят насквозь. От напряжения даже закипела слеза на дряблом веке. А серо-голубые Комиссаровы глаза стоят недвижно, видит в них поп свою искаженную образину. Неторопливо, очень вяло зашевелились костистые пальцы атамана, снял он с шеи серебряный крест фунта два весом и неуловимо быстро клюнул ребром поперечины в плечо пленника. Хрустнула ключица. Зрачки Гроховского потемнели, расширились, пошатнулся он, но глаз не отвел. Вздохнул атаман жалостливо:

— На этом свете тебя нельзя оставлять, отрок. Строптив ты и жить будешь трудно. Лучше сразу на небеса. Изыди в кучу! Мандат прилепите ему, как дьявольский знак. Аминь!

В кучу — это к тем, кто под стволами наганов и обрезов, где пьяный гогот и свист нагаек.

Красную картонку комиссарского мандата, прорвав в середине, надели Гроховскому на пуговицу левого кармана кителя. И в эту красную мишень пальнули из трехлинейки. Пуля пробила букву Н. Не упал, медленно опустился на колени комиссар. Лег на бок, на спину, придавив связанные руки. Не закрыл глаз, устремленных в небо. Тогда бандит выстрелил в него из браунинга.

Но судьба иногда щадит сильных. После ухода банды железнодорожные рабочие, придя на место кровавой бойни, нашли Павла Гроховского живым. Обе пули попали в красный мандат, но он висел чуть выше, сантиметра на два выше сердца...

Выздоровев, Гроховский написал рапорт и оставил высокий наркоматовский пост, попросившись на учебу в школу... авиационных мотористов.

— Да ты что, с ума сошел! — удивлялись товарищи.— С такой должности и в академию можно.

— С моими тремя классами церковноприходской школы в академию? — грустно переспрашивал Гроховский. — Даже в летную школу не берут. А я летать хочу. Туда два пути: получать среднее образование или через школу авиационных специалистов. Второй путь короче...

2. Л.А. ГРОХОВСКАЯ *)

...Кто встречал весну в Евпатории? Солнечное тепло и ветер с моря. Можно гулять в легком пальто или в костюме. Можно пройтись по бывшей Лазаревской, а теперь улице Революции, вызывая восхищение встречных мальчиков: «Какая хорошенькая!»

У меня нет красивого нового пальто, я хожу в школу и обратно в жакетке, переделанной из чего-то старого. На Лазаревской мне делать нечего.

Я учусь старательно, заканчиваю восьмой класс, а дальше, после девятилетки, — вуз. Какой вуз, где вуз — пока неясно. Необходимо получить высшее образование, чтобы не прозябать, как большинство евпаторийцев, не знающих, куда применить силы, где и как заработать на жизнь: нэп, безработица.

Летом от приезжающих нэпманов жителям нашего города кое-что перепадает — кто-то сдает свою комнату, перебиваясь в летней кухне, кто-то на собственном ялике катает приезжих по морю.

*) Лидия Алексеевна Г роховская-жена П. И. Гроховского.

Мне шестнадцать лет. Трудно человеку в этом возрасте. Учиться нужно, учиться! Устраивать жизнь. Мама — безработная, папа платит на меня алименты. Этим и живем.

Поглощенная собой, я почти не обратила внимания на весьма важное и яркое событие: в Евпаторию прибыл отряд морских летчиков. На улицах появились интересные мужчины в красивой форме с золотыми нашивками. Все ожило, жизнь для многих приобрела смысл. И вот одна за другой выходят замуж взрослые девушки. 3а летчиков! Предел мечтаний...

Приближался новый, 1928 год. Знакомая девочка одолжила мне настоящий украинский костюм, и я отправилась с подругой в театр на бал-маскарад.

Самые разнообразные маски разгуливали по коридорам и в фойе. Не прошло и нескольких минут, как к нам подошел знакомый парень. Завел ничего не значащий разговор. Через некоторое время рядом оказался какой-то летчик. Парень представляет его мне:

— Познакомьтесь, это Павел Гроховский! — и уводит подругу.

Мы остались вдвоем с Гроховским. Заговорили...

Рядом танцевали, а мы ходили и разговаривали, разговаривали — о стенной газете, о «живой газете», о строящейся авиетке — обо всем, чем он тогда с увлечением занимался.

Потом он провожал меня по безлюдным улицам, мимо. библиотеки и театра, по Дувановской, Санаторской. А навстречу дул теплый ветер с моря.

У нас с мамой большая светлая комната с окном на запад. С этой комнатой связаны почти все мои воспоминания детства. Мы живем в двух кварталах от моря на углу улиц Гоголя и Санаторской. Санаторская одним концом упирается в лечебницу для военных. Я помню военных первой мировой войны, поправлявших здесь свое здоровье. Корсеты, протезы, специальные костюмы, а на пустыре рядом куча гипсовых рук и ног. Все это наводило на меня ужас.

Потом появились другие военные, в которых не замечалось надменности, отличавшей офицеров царской армии. Но корсеты, костыли и гипсовые конечности я видела по-прежнему. А Гроховский — военный... У нас с мамой нет секретов друг от друга. Милая мама терпеливо и со вниманием слушает о моем новом знакомом. Ложимся спать на рассвете.

Следующее свидание с Павлом на набережной. С ним пришел Рон — черный пес, гладкий, блестящий, с желтыми глазами, с удлиненной мордой и длинным туловищем. Он носится по пустынному пляжу, вскакивает на каменный парапет и замирает темным силуэтом на фоне закатного неба. Набережная вся наша. Кругом ни души. Мы долго гуляем под звездами, только Рон проносится мимо стрелой, глупый от молодости и весны.

Встречаемся с Павлом каждый день. Мне с ним интересно и хорошо. О замужестве не думаю — я хочу учиться в вузе. Павел решает иначе.

— Лидуся, выходи за меня замуж.

...В загс пришлось сбегать на большой перемене. Возле школы меня ждали Павел и свидетели. Мы помчались, чтобы успеть до начала следующего урока...

1 мая 1928 года я отправилась на загородное поле, где должна была состояться демонстрация с участием *авиаторов.

— Приходи обязательно,— сказал Павел,— буду летать для тебя.

Я опоздала и не увидела полетов. После конца праздника вернулась домой. Приходит Павел, спрашивает:

— Ну как?

— Не успела к началу, Павлик.

— Эх, елки-палки, а я всю публику уложил на землю! Сейчас для меня готовят гауптвахту. Обещал не задерживаться. Приходи туда.

После ухода Павла, расстроенная, собралась с силами, приоделась и отправилась в военный городок. По дороге купила апельсинов. Павел встретил меня на улице у ворот.

— Вон в том подвале сидеть буду,— указал он в глубь двора. — Видишь, охрана ждет. Я договорился, тебя пустят посмотреть мою штрафную берлогу.

Спустились в подвал гауптвахты в сопровождении дежурного командира и. красноармейца. Помещение выглядело темноватым, маленьким. Окошечко без решетки. Деревянные нары на два места. На них матрацы. Павел приподнял угол одного матраца. Потом оторвал планку в изголовье. Категорически заявил:

— Клопы! С ними сидеть не буду! Что, забыли приказ командующего? — И направился к выходу.

Дежурный с красноармейцем пытались удержать его за руки. Вот когда я увидела, что может сделать мужчина среднего роста, если он силен и уверен в себе. Павел как-то резко повернулся, и те двое посыпались в разные стороны, я полетела куда-то в темный коридор, крепко прижимая к груди кулек с апельсинами. Упала на мягкое. Пошарив в темноте руками, Павел извлек меня на свет и, взяв под руку, повел со двора мимо часового у ворот. Дежурный вслед кричал:

— Назад! Стрелять будем!

Павел даже не обернулся. Мне сказал:

— Отправляйся домой, а я пойду в штаб, потребую перевода из этой части. Добиваюсь давно, теперь переведут с удовольствием.

К тому времени меня уже выгоняли из девятилетки. Директор узнал о моем замужестве и решил удалить меня из школы, чтобы другим ученицам неповадно было вступать в «ранний брак». Я сопротивлялась как могла. До окончания учебы оставалось чуть больше месяца. Неужели уходить? Директор настаивал, а я не подчинялась. Тут еще перевод Павла, говорит, в Новороссийск. Сдаю экстерном. Вместе с мужем сидим ночами, учим, потом ходим по квартирам учителей, сдаем зачеты. Павел заговаривает учителям зубы — у него это хорошо получается. С грехом пополам получаю свидетельство об окончании девяти классов.

Перед отъездом в Новороссийск пошли посмотреть футбол. Перед игрой на стадионе устроили конные состязания. Показывали свою выучку джигиты из кавалерийской части. Выехал на поле их командир. Он должен был продемонстрировать прыжки на лошади.

Командир скачет на поджарой рослой кобылице. Красиво! Публика одобрительно гудит. Приближается к барьеру, и... лошадь прыгать отказывается. Снова разгон, прыжок — сбитая копытами перекладина отлетает. в сторону.

Всадник нервничает, дергает лошадь. Та горячится, встает на дыбы. Третья попытка также кончается неудачей. Неловко и публике, и герою скачек.

Мой Павел срывается с места, подбегает к огорченному наезднику и просит разрешения сесть на рыжую кобылу, попытать счастья. Командир сначала отказывает, но, видя, что публике очень хочется увидеть летчика в морской форме на лошади, раздраженно бросает:

— Берите чертову куклу, ничего у вас с ней не получится!

Я переживала, ведь опозорится муж, кобыла-то строптивая.

Павел обнял храпевшую лошадь за шею, огладил ее, потом мигом влетел в седло и круга два проехал шагом, тихо «беседуя» с возбужденным животным. Потом постепенно разогнал рыжую и мягко перенесся через барьер. На трибунах удивительно тихо. Павел повторил прыжок. Что тут началось! Толпа кричала, вопила:

— Браво, летчик! Молодец, морячок!

А вечером дома я узнала от Павла, что в гражданскую войну он был лихим рубакой в матросском бушлате. Храбрыми бойцами были моряки, севшие на коней. Павел вспомнил вот такую же рыжую лошадку, которая, сама умирая, спасла ему жизнь. И лошадь на футбольном поле напомнила Павлу его боевого друга.

Павла направили в Новороссийск, в 44-ю авиаэскадрилью. Так вот, ехали мы, ехали, приехали в этот город, а там нужной нам части нет. И никогда не было. Ошибочка вышла — наверное, писарь допустил.

— Спокойно, спокойно, — сказал Павел, — перемахнем и через эту горку. Ты посиди тут на пристани, помечтай, поразмышляй, а я еще разок смотаюсь в город, разведаю, что к чему.

У меня было много времени. Сидя на ящике, почувствовала сквозняк, полезла за теплой шалью в чемодан и под руку мне попался фотоальбом Павла. Я его видела, но от нечего делать решила полистать еще разок.

Альбом был большой, желтый, в солидном кожаном переплете. Летные снимки. Память об ученичестве и летной деятельности после авиашкол. О каждом человеке на снимках Павел мне рассказывал. Фотография Зины Кокориной: русоволосая, в военной гимнастерке, прислонилась к самолету. Ей повезло, она сумела закончить школу. Другая летчица, Нина Чудак, погибла.

На многих фотоснимках запечатлены аварии. Когда я смотрела на истерзанные самолеты, обгоревшие трупы людей, невольно думала: «Как он мог все это фотографировать, как ему не было страшно?»

Павел говорил, что бесстрашных людей не бывает. Всякий боится, только одни умеют подавлять свой страх, держат себя в руках, другим это не удается. А фотографировал он для того, чтобы помнить эти трагедии и впоследствии создать безопасный самолет. Он уже сделал своими руками авиетку, но она еще не отвечает его требованиям. Но он добьется... У него такая уверенность в своих силах, он так смело и весело идет по жизни, что я с ним чувствую себя в полной безопасности, и на душе спокойно...

Сижу на пристани около товарного склада. Рядом чемоданы, два больших ящика с книгами, фотобумагой и химикатами. Лежит, высунув язык, Рон. Что-то присмирел — когда мы плыли, пассажиры парохода жаловались на него. Вообще на Рона всегда жаловались, потому что он частенько позволяет себе все, что ему заблагорассудится, и слушается только хозяина. Сейчас тихо лежит под фюзеляжем авиетки, которая тоже стоит рядом на маленьких колесах с увязанными крыльями. Но вот и Павел. Держится бодро.

— Все в порядке, — говорит. — Сдаем барахло на склад, и нас ждет шикарный номер в гостинице!

Скромная комната в гостинице действительно показалась мне роскошной, но, к сожалению, денег хватило только на оплату за одни сутки проживания. На оставшиеся несколько рублей купили торт, разделили его по-братски на три части: Павлу, мне и Рону. Все. Жить не на что!

— Не горюй, Лидуся. Завтра отправимся в Ростов-на-Дону и там узнаем, где базируется наша эскадрилья.

— Пешком? — спрашиваю.

— Ты о деньгах, что ли? Пустяки!

Павел отправился в городскую секцию Осоавиахима и подарил там свою авиетку. Обрадованные осоавиахимовцы дали ему взаймы двадцать пять рублей, и мы отправились искать 44-ю авиаэскадрилью.

Едем в совершенно пустом вагоне. Я лежу на жесткой скамье. Муж примостился рядом, стараясь защитить меня своим телом от пронизывающих холодных сквозняков. Дует изо всех щелей. Вагон не отапливается—весна 1928 года. Рон свернулся комком на соседней полке.

Утром мы на ростовском вокзале. Вещи — в камеру хранения, - сами — на трамвай. Рона в вагон кондуктор не пустил. Он бежит следом, пытаясь обогнать трамвай с левой стороны — вот-вот попадет под встречный, но он вывернулся буквально из-под колес, потом выскочил вперед и встретил нас на остановке, помахивая хвостом.

Павел отправился в штаб, а меня усадил на скамейку в скверике напротив под охраной Рона.

Жду час, жду два — нет Павла. Смотрю, идет мой моряк, улыбается.

— Что, соскучилась? Я выяснил — наш путь в Новочеркасск!

Вот так штука! Новороссийск—Новочеркасск, почти одно и то же, оба города начинаются на «ново». Великолепную свинью нам подложили!

В Новочеркасске тоже ночевали в гостинице, а наутро Павел отправился в часть на окраину города — поселок назывался Хотунок. Позже там мы и сняли комнату у молодой казачьей семьи. Сдали они нам горницу с пышной кроватью. Иконы мы вынесли по требованию Павла, бумажные яркие цветы, не понравившиеся мне, тоже. Павел стал развешивать фотографин. оформленные им как-то по-особенному: одна вмонтирована в обломок пропеллера, другая выглядывала из-под кого-то авиационного прибора и так далее. Стол он накрыл зеленой бумагой, посредине поставил цветной портрет Ленина, а сбоку положил альбомы.

В понедельник Павел принес из лагерной столовой книжечку талонов, где на каждый день были: завтрак — 25 копеек, обед — 50, ужин — 25. Мое пропитание. Я должна ходить в лагерь, чтобы быть сытой. После ужина мы с Павлом шли домой, ему, как молодожену, разрешили ночевать дома.

В эскадрилье ВВС мой муж стал командиром звена. Я находила, что новая армейская форма больше идет Павлу, чем морская. В гимнастерке и галифе он выглядел моложе, стройней. К его среднему росту китель и брюки не шли. Моей священной обязанностью на все времена стала замена на его гимнастерке белых подворотничков, в чем я исключительно преуспела.

Попав в командиры, Павел начал учить молодых пилотов полетам высшего класса. Его «орлы» ходили в передовых. Уверовав в их способности, он однажды решил показать своим ведомым кое-что сверх программы. Снизившись над зеркальной поверхностью донского залива, он аккуратно черпанул воду колесами самолета и снова взмыл вверх. Усердные ученики, без команды на то, повторили маневр и... один за другим отправились на дно. Летчикам очень пригодилось умение плавать. Скоро их подобрали рыбаки, а самолеты без особых повреждений извлекли на поверхность. Командир части Зимм объявил Павлу взыскание, а сам попросил повозить его лично на бреющем полете для отработки глазомера. Павел сделал это с удовольствием.

Началась учеба по бомбометанию. Цементные бомбы со взрывателем стоили дорого, поэтому их расходовали очень экономно. Как тут практиковаться, если за каждую бомбу дрожит интендант? И какие могут быть достижения, если на звено отпускается всего шесть учебных бомб в месяц? Думал, думал Павел и придумал:

«Почему обязательно цементные, да еще с дорогими взрывателями? Не боги горшки обжигают!»

— Завтра, Лидуся, мы с тобой отправимся в город к гончарам!

В гончарной мастерской дюжие небритые мужчины в закатанных до колен штанах вертели ногами деревянные круги, а руками выделывали потрясающие вещи из глины — оригинальные кувшины и горшки различной величины.

Павел поговорил с главным гончаром и так заразил его своим энтузиазмом, что тот сразу же принялся вытягивать на круге сосуды, похожие на греческие амфоры. На соседнем столе один за другим они становились в ряд. Потом их проглотила печь. Выскакивали они оттуда прочные и звонкие.

— Полюбуйся, — сказал Мне Павел, — это бомбы. Неплохо, а? Скажи, что твой муж умница.

Я подтвердила это, но заметила, что платить за первые образцы керамических бомб придется из своего кармана.

— Но стоят-то они в двадцать раз дешевле цементных! — воскликнул Павел. — И видишь, делаются быстро, в любом количестве из глины с ближнего кургана.

Вскоре с неба посыпались сотни таких бомб, начиненных мелом и песком, окрашенных в разные цвета: у одного летчика розовые, у другого — зеленые, у третьего — желтые...

Через месяц на окружных соревнованиях 44-я эскадрилья вышла по бомбометанию на первое место.

Теперь мы сидели до полуночи при керосиновой лампе и составляли патентную форму: чертили, писали заявку.

Начало лета 1928 года — это старт Павла как изобретателя. Созданная в Новочеркасске керамическая учебная бомба была первым в его жизни стоящим - изобретением и вошла в историю вооружений Красной Армии как «силикатная бомба Гроховского».

В середине августа в часть приехал заместитель командующего ВВС округа для вручения памятных подарков, грамот и премий. Торжество проходило на аэродроме. Павлу вручили новенький фотоаппарат. Заканчивалось торжество спортивными соревнованиями. В беге на длинные дистанции участвовал и Павел.

— И тут надеешься отличиться? — спросила я его перед кроссом. — Надеюсь.

Собрались зрители: родственники комсостава, вольнонаемные, жители поселка. Играл оркестр. Все с нетерпением ожидали начала.

И вот под военный марш строем вышли бегуны. Среди них в зеленой майке и красных трусах Павел. Заметив меня в толпе, он улыбнулся; мол, ничего, не подкачаю, все будет хорошо. Выстроились на старте, пригнулись, опустив руки к земле. Музыка стихла. Публика перестала разговаривать — всё внимание спортсменам.

— Внимание!.. Пошли!

Пошли, да не все. Павел рванулся вперед слишком энергично. На трусах лопнула резинка. Ах, какой пассаж! Публика хохотала, как безумная. Павел, смущенно улыбаясь, стоял и придерживал трусы обеими руками. И вдруг сам захохотал. Прекратил смеяться он, прекратили и зрители.

— Чего ты-то хохотал? — немного злясь, позже спросила я.

— Противника нужно научиться бить его же оружием.

...Перед полетами я на карте Павла вычерчивала предстоящий маршрут и заправляла ее в планшет. Но однажды мы решили разрезать карту, наклеить куски на картон и собрать их в книгу: на первом листе начало маршрута, на втором и последующих — продолжение, чтобы не вытаскивать и не перекладывать карту в воздухе, а только переворачивать картонные страницы. Такое нововведение одобрили все летчики; из открытых кабин ветер не вырывал теперь карты при их перекладке, и не нужно было отрывать руку от ручки управления. Карты прочно крепились на правом колене.

Тем же летом Павел начал усовершенствовать воздушную мишень. Матерчатый конус, буксируемый за самолетом, плохо надувался. Павел придумал вставить во входное отверстие металлический обруч. Диаметр кольца поначалу оказался слишком большим. Громоздко и неудобно в эксплуатации. Решение найдено: сделать обруч складным.

Испытания конуса прошли отлично, а чуть позже 44-я эскадрилья по итогам стрельбы по воздушным целям вышла на первое место в округе.

Осенью из лагерей мы вернулись в Новочеркасск. Сняли квартиру на улице Красноармейской у одинокой симпатичной старушки. Опять начались занятия по вечерам. Павел изобретал теперь — после силикатной — дешевую цементную бомбу. Чертили, составляли описание. На рассвете у Павла полеты, а я спала сколько хотела. Как он только выдерживал, довольствуясь сном по 4—5 часов в сутки?

Много времени у нас уходило на оформление клуба и постановку спектаклей силами драмкружка, в котором мы оба занимались.

Павел любил петь, декламировать стихи. Он еще во 2-й Борисоглебской военной школе летчиков, где учились очень известные позже пилоты: Чкалов, Пампур, Красный, Кастанаев, руководил коллективом художественной самодеятельности «Синяя блуза». В спектаклях обычно играл роли большевиков-революционеров, людей непримиримых к классовому врагу. И в Новочеркасске Павел сам сочинял пьесы в прозе и в стихах на злободневные темы из жизни эскадрильи и города.

Цементная бомба прошла испытания в части. Командование и партийная организация, которые очень помогали Павлу, одобрили изобретение.

В те дни партия и правительство поставили вопрос о всемерном использовании внутренних резервов страны. Смекалка, изобретательность, инициатива поощрялись, как никогда.

Чувствуя громадную товарищескую поддержку, Павел вдохновлялся изобретательством все больше и больше. Он уже предлагает «пастообразный проявитель для работы с фотопленкой в воздухе» и продумывает идею «безопасного самолета».

Поздней осенью 1928 года Павла с его изобретениями командируют в Москву. Я остаюсь дома и получаю план работ на две недели: сделать эскизы новых изобретений, написать три лозунга, нарисовать два плаката для клуба.

Скучать было некогда. Четырнадцать дней прошли в труде, и вот однажды ранним утром — стук в дверь. Муж явился радостный, улыбающийся. Рассказы и подарки, подарки и рассказы о поездке, о Москве, о встречах с интересными людьми. Командование ждет от него дальнейших изобретений. Дали премию 200 рублей, на них и куплены подарки.

...По вечерам я любила читать вслух или рассказывать прочитанное днем. Павлу это очень нравилось. У него для художественных книг времени почти не оставалось.

- Вот хорошо,— говорил он,— ты так живо все изобразила и, главное, достаточно коротко.

Из нашего скудного бюджета мы стали платить еще за каморку, из которой сделали фотолабораторию. Немало вечерних часов провели там, проявляя негативы, печатая фотографии. Как и все, чем занимался Павел, фотографирование было доведено до профессионального совершенства. Из снимков составлялись альбомы — методично и аккуратно. Я фотографировать так и не научилась, но Павел не настаивал, довольствовался моей помощью в других делах...

Наступил 1929 год. Павел получил вызов в Москву. Понадобилась консультация автора по применению его изобретений. На этот раз едем вместе.

Вернувшись в Новочеркасск, Павел с энтузиазмом взялся за новые изобретения. У него уже выработались свои приемы и методы творчества. Когда появлялась новая идея, он с небольшим блокнотом и карандашом в руках садился в уголочек и прорисовывал эскизы будущих конструкций. Идеи принимали форму. В такие минуты ему совершенно необходим был слушатель, которого он посвящал в детали своего изобретения. Бывало, что идея осеняла изобретателя ночью. Тогда приходилось мне просыпаться и вести длинные разговоры почти до утра.

Зимой у Павла возникла мысль готовить «агитационную» бомбу. Листовки, говорил он, сбрасываемые с самолета вручную, часто уносятся ветром в сторону.

— Агитационную бомбу будем делать так, — учил меня Павел, — цементную болванку обложим мокрой бумагой, которая будет сохранять нужную нам форму. Затем куски кассовых лент, на которых кассиры отбивают чеки в магазинах, но только чистые, обмазываем клейстером, они обвивают цементную болванку, пока толщина слоя не достигнет пяти миллиметров. После этого бомбу просушим. Сухую корочку разрежем вдоль на две части. На место стабилизатора поставим деревянную бобышку в виде пробки, больше, впрочем, похожей на печать с ручкой. На ручку намотаем метров триста тонкой магазинной тесьмы, закрепив таким образом верхний конец сомкнутой бомбы. В нижнем конце половинки бомбы соединим форточкой-петлей. Получится что-то вроде овального чемоданчика... Летчик сбрасывает бомбу. Один конец тесьмы прикреплен к самолету. При падении бомба стягивает с верхнего штыря тесьму и раскрывается, выбрасывая листовки на заданной высоте.

«Просто, — думала я. — Даже примитивно». Но, как показало время, бомбы «взрывались» безотказно, и именно там, где желал летчик.

К весне 1929 года Павел выдвинул еще несколько идей и был вызван в Комитет по изобретениям ВВС. Потом его принял начальник ВВС Петр Ионович Баранов, вникал во все подробности Пашиных предложений, обдумывал, насколько они могут быть полезными для вооружения Красной Армии. Обещал поддержку.

Окрыленный доверием, Павел решил, что он на правильном пути и что именно в изобретательстве его жизненное призвание.

За успешную работу в этой области по приказу начальника ВВС ему выдали поощрительную премию в размере пятисот рублей.

3. О. Н. НЕЖИЛ'

На Западе поднимал голову фашизм. Возрастала потенциальная угроза нового нападения на Советскую Республику. Петр Ионович Баранов торопился усилить истребительную, бомбардировочную авиацию, но перед ведомством ВВС была поставлена еще одна задача, требующая немедленного решения, — создание воздушно-десантных войск Красной Армии.

') Нежил Остап Никандрович - сотрудник промышленного отдела НКВД.

Ворошилов, Тухачевский, Блюхер, Уборевич и другие военачальники основали новую доктрину ведения войны, опираясь на переработку опыта рейдов конницы по тылам врага. Учитывая все возрастающую индустриализацию страны, лошадь условно заменили танком, но стратегия маневра и глубокого ошеломляющего удара по тыловым коммуникациям противника осталась. Ударить, сокрушить, освободить территорию — мало, занятые пространства еще надо и закрепить за собой. Для этого нужна матушка-пехота. Как доставить ее в тылы противника, да не с пистолетом и винтовкой, а вооруженную тяжелыми орудиями боя? На крыльях. Вот и поручили ВВС создать такие крылья.

Все это легло в первую очередь на плечи Петра Ивановича Баранова и его соратников. Создавать новые войска пришлось фактически на пустом месте. Нужны были люди - умные, инициативные, смелые и обязательно увлеченные. Их искали по всей стране. Так в поле зрения командования ВВС попал и Павел Игнатьевич Гроховский.

Погода, когда я прибыл в авиационную часть, которой командовал В. П. Зимм, стояла просто прекрасная. А вот настроение было не ахти. Пока ехал, не выходила из головы авария в воздухе; летчик-испытатель НИИ ВВС Бухгольц еле успел выпрыгнуть из развалившегося самолета. К счастью, все обошлось, хотя опыта оставления самолета с парашютом у летчика не было, не хватало его и другим пилотам. Сказывались недостаток парашютов и боязнь пользоваться ими. Недоверие к «зонтикам» искусственно подогревалось и некоторыми специалистами, занимавшими довольно значительные посты в армии.

В 1921 году им удалось добиться запрещения прыжков с парашютами, а поводом послужила катастрофа, смерть воздухоплавателя Молчанова, прыгнувшего на старом «зонтике» Жюкмеса с привязанного аэростата. Запрет, подтвержденный приказом Главного управления Воздушного Флота Красной Армии, действовал шесть лет. Военные летчики и даже испытатели в те годы летали без парашютов, что при любом серьезном отказе техники в воздухе приводило к гибели пилота.

Запрет сняли в 1927 году, когда летчик-испытатель Михаил Громов покинул истребитель, не желавший выходить из штопора. Но ведь взять в полет парашют Громова уговорили умные ребята!

Авария Бухгольца расследовалась: выяснили, по какой причине самолет разрушился, и я спешил в Москву, чтобы помочь делу по своей линии, однако просьбу командарма Баранова - узнать о Гроховском - не запамятовал, заехал по дороге в Новочеркасск.

Командир полка Зимм быстро понял, что от него требуется, позвонил насчет личного дела Гроховского, а пока суд да дело, приказал организовать чай.

- То, что Гроховский мужик талантливый, подтвердят все. Но ведь, скажу вам, не сахар мужик, - говорил быстро, с картавинкой Зимм. - Честолюбив, как юный гардемарин. Не всегда почитает уставы, куролесит в пилотаже на высоте полета мухи, правда, работает с самолетом чисто. Карточку взысканий я ему помарал трижды.

Вошел адъютант. Под мышкой сжимал тонкую серую папку, в согнутых руках тащил две фаянсовые чашки, над ними клубился парок. Я поторопился встать и принять у него чашки.

Чай был знатный, густо заваренный, и пил я его с удовольствием.

Зимм полистал бумаги в папке, протянул ее мне.

В общем, биография и послужной список Гроховского были мне знакомы, однако «Личного дела» я не видел, поэтому меня заинтересовали его награды.

Когда с отрядом моряков знаменитого Дыбенко, позже члена правительства, Гроховский хаживал в сухопутные рейды бить немецких оккупантов и гайдамаков, он показал себя в славе доброй, за что от Дыбенко получил в награду именной маузер. Потом дрался с бандами Колчака на судах Волжской флотилии под командованием большевика Ивана Кожанова. И там показал себя подходящего корня мужиком. С десантом на судне «Кофман» отправился на Кавказ. В Каспийском море корабли попали в жестокий шторм. В десанте участвовало три судна: «Каспий» затонул, «Пролетарий» возвратился в Астрахань, а «Кофман», несмотря на залитые водой помещения и выбитые штормом иллюминаторы, к цели пришел и снаряды привез. Гроховский от самого Ивана Кожанова получил благодарность «За поддержку боевого духа экипажа в сложных условиях плавания».

После гражданской войны Гроховский работал в Наркомате флота, ушел оттуда в мотористы, потом учился в Севастопольской и Борисоглебской школах военных летчиков, в двадцать четыре года стал морским летчиком-истребителем. При прохождении службы в Евпаторийском отряде ему попортили аттестацию нелестными строками: «излишне самоуверен», «на критику реагирует болезненно», «в служебное время занимался постройкой личного летательного аппарата».

- Говорите, ваш подчиненный «не сахар», - захлопнув папку, напомнил я Зимму, - а я только что прочитал ваше представление Гроховского на вышестоящую должность?

- Знаете ли, как считать... - замялся командир полка. - Вот однажды он с серьезным заданием вылетел в сплошной туман, шел ощупью вдоль железной дороги и добрался до места назначения в ажуре...

- Такой же полет летчика Чкалова окенчился бедой...

- Простите, Чкалова не знаю, но подобное с любым может случиться. Так вот я еще не уяснил для себя, порицать такие полеты или считать их доблестью, - ведь человек, скажу я вам, справился с малоизвестным, показал способность мастера в блеске. Говорю точно: у Гроховского нутряное мастерство, да и голова умнейшая.

- Помните, в телеграмме мы просили вас не говорить об идеях Гроховского принародно, как вы хотели, на, партийных собраниях. Что, вразумите, вы хотели обсуждать?

- Его предложения относительно строительства аэродромов, о дальних и безопасных полетах, о самолете-таране.

- Доспело что-нибудь на бумаге, в чертежах?

- Показывал мне расчеты, эскизы. Интересно, хотя в этих делах я не бог.

- Как видится вам жена Павла Игнатьевича?

- Лидия Алексеевна? Прелестна и умна. К тому же смотрится на сцене. Наша самодеятельность без нее зачахнет, любители спектаклей взвоют...

- Ну, это уже эмоции, товарищ Зимм.

- Полезные в нашей армейской жизни эмоции, товарищ Нежил. Так вы насовсем забираете от нас Гроховских?

- Если приживутся, - засмеялся я. - А пока вот вам приказ заместителя начальника ВВС Алксниса о переводе Гроховского в Москву на должность летчика-испытателя НИИ. - Я вынул из кармана бумагу и протянул ее Зимму.

Внимательно прочитав приказ, командир полка спросил:

- Вызвать Гроховского?

- Нет. Сообщите ему сами. На сборы не более трех дней. По прибытии в столицу пусть едет по адресу, запишите... Колобовский переулок, дом 23. Там его семье приготовлена на первый случай комната...

Провожая меня, Зимм заверил:

- Все будет как надо.

Л. А. ГРОХОВСКАЯ

В Москве нам была предоставлена небольшая комната. Она имела выход прямо на кухню. Два окна на улицу позволяли прохожим видеть все, что стояло на подоконниках, так как наши полы были на одном уровне с тротуаром. Люди останавливались, пытаясь уразуметь, что за сосуды видны через стекло. А это сушились корпуса агитбомб.

Павел работал в Научно-исследовательском институте ВВС летчиком-испытателем и одновременно занимался изобретениями, в разработках которых ему было обещано участие еще нескольких человек.

Первым и поначалу единственным помощником Павла в 5-м отделе НИИ ВВС РККА стал конструктор Владимир Иосифович Малынич, человек очень молодой. Он признавал, что опыта технического конструирования у него маловато. У Павла его совсем не было. Но Малынич восхищался поразительным талантом Павла выдумывать такие необыкновенные конструкции, что грамотным специалистам с первого взгляда они представлялись бредом. Но только на первый взгляд. Потом, сделав соответствующие расчеты, «прощупав» изобретение со всех сторон, они приходили к выводу: «Стоящая вещь! Можно попробовать».

Однажды Малынич пришел к нам крайне огорченным, растерянным, в неурочное время и, забыв поздороваться, выложил из портфеля чертежи одного из новых изобретений и его описание, отпечатанное на машинке, подготовленное к представлению в комитет. Раскрыл папку. Все бумаги были испорчены, пропитаны машинным маслом, там же лежали масляные тряпки, ветошь. Тряпки завязали в папку!

Посмотрев на это безобразие, Павел усмехнулся:

- Завистники. То ли еще будет!.. Взломали стол?

- Замочек гвоздем открыть можно.

- Будем просить сейф.

Через некоторое время к ним присоединился младший авиационный техник Иван Титов, мечтавший дать авиационной промышленности хорошего качества обогреватель для моторов. Он носил в кармане эскиз такого обогревателя и однажды показал его Павлу.

- Перспективная штука, - оценил Павел. - Почему не продвигаешь?

- Пробовал. Не получилось.

- Приходи в отдел, помогу...

Но вскоре и втроем им стало тяжеловато.

- Когда ты спишь, Павел Игнатьевич? - как-то спросил Титов.

- А я не сплю, я отдыхаю. Вполглаза. Трех-четырех часов мне вполне хватает... Думаю вот» нашей тройки для настоящего дела мало. Нужно создать мудрого змея, многоголового. И чтоб каждая голова - умница! Вот тогда осилим задуманное.

- Все ученые головы при деле. К нам ни одной мудрой бороды и калачом не заманишь.

- Зачем нам нужны бороды? Безусых организуем, но чтоб с задоринкой, упрямых в достижении цели, верных делу даже при неудачах. Таких тысячи - только посмотри вокруг зряче. Эх, елки-палки, Иван, и закрутим мы карусель...

За помощью Павел обратился в Центральный Комитет ВЛКСМ к генеральному секретарю Александру Косареву.

По-моему, Павел и Александр понравились друг другу с первой встречи. «С такими парнями можно взять любую высоту!» - сказал тогда Павел. Впоследствии сотрудничество их было очень плодотворным. Павел рассказывал, что однажды Саша Косарев обсуждал вопрос о вовлечении молодежи в науку, о ее участии в создании новой техники. Ему возразил Бухарин:

- Торопитесь, молодой человек. Прежде чем лезть в науку, комсомольцам надо научиться чистить зубы.

Косареву не понравился барский выпад против товарищей, и он осадил Бухарина:

- Нам нужна своя профессура, нужны свои деятели науки, способные воздвигать здание коммунизма и вести молодежь к вершинам коммунистического общества. Если мы воспитаем такую молодежь, то она будет способна научить и вас, Бухарин, чистить зубы...

В.И.МАЛЫНИЧ

'Малынич Владимир Иосифович - ведущий конструктор Экспериментального института по вооружениям РККА.

Как-то я на зорьке пришел к Гроховским, даже постоял у двери, не решаясь дернуть бечевку колокольчика. Но когда меня впустили, понял, что хозяева давно бодрствуют. В комнате царил такой беспорядок, за который даже признанных изобретателей беспощадно ругают их жинки. А Лидия Алексеевна сидела вместе с мужем на полу и на цементную болванку наклеивала длинные бумажные ленты. Вокруг них валялись обрывки бумаги, тесьмы, деревянный молоток, короткие металлические стержни...

- Понимаешь, - будто оправдываясь, сказал Павел Игнатьевич, стряхивая мелкую бумажную пыль с брюк, - это будут агитационные бомбы новой конструкции. Совершенно иной принцип действия, чем у имеющихся. Для больших праздников... Летят самолеты, и летчики сбрасывают эти бомбы на парашютиках. Взрыв, море бенгальского огня, и из него высыпаются листовки! Красиво? А при военных действиях.бомба легко превращается в осветительную, меняем только начинку.

- Павел! - укоризненно остановила поток его слов Лидия Алексеевна. - Ну нельзя же так... - И ко мне: - Вы уж извините за беспорядок. Ночью его осенило, он поднял меня в три часа и засадил за эту нудную работу. Идеи ни есть ни спать не дают. Вы очень кстати, вместе позавтракаем.

Пока Лидия Алексеевна с вышитым рушником на плече колдовала на кухне, Гроховский продемонстрировал мне свое новое изобретение-ботинки с пружинами на подошвах.

- Для будущего десантника! - сказав так, он обулся в них, залез на стул и прыгнул. Ботинки подбросили его вверх и вбок, но Гроховский удержался на ногах, в последний момент уцепившись за стену.

- Думаю попробовать еще пневматическую, надувную подошву, - поделился он со мной, снимая ботинки.

Впоследствии парашютист Николай Остряков удачно испытал оба вида ботинок, прыгая в них с самолета на парашюте.

Во время завтрака, найдя подходящий повод, я спросил, имея в виду задание нам от начальника ВВС:

- О парашюте думал?

- Ничего толкового в голову не приходит. Проштудировали с Лидой всю историю парашютизма, разобрались детально в парашютах Котельникова, Жюкмеса, Ирвина. Сложные они. И неуправляемы почти, а нам нужно, чтобы десантник не просто спускался на парашюте, а летел прицельно, падал не наобум, а приземлялся точно в назначенное место. Понимаешь, думаю, что парашют может не только опускать человека на землю, но и поднимать его с земли.

- Этого ж нам пока не нужно, Павел Игнатьевич.

- Кто знает, елки-палки, может, завтра пригодится! - Знаете, он завтра думает совершить парашютный прыжок. Ведь в первый раз. Страшно! Не очень опасно, как вы думаете? - обращенное ко мне лицо

Лидии Алексеевны застыло в ожидании. - Может, посоветуете ему...

- Мне советы не нужны! - отрезал Гроховский. - Конструктор должен знать, что он делает и для чего. Прыгаю! И не завтра, а договорился с начальством - сегодня. Едем, Малынич!.. После меня и тебе сигануть придется.

До Ходьшского аэродрома мы добрались на трамвае.

Гроховский никогда не прыгал и мало что знал о парашютных прыжках, как, впрочем, почти ничего не знали о них и другие. Где-то в Америке первые учебные парашютные прыжки совершил командированный туда наш летчик Леонид Минов. Он вернулся в СССР, но опыт свой передать никому еще не успел. Так что практически Гроховский начинал с нуля. День для прыжка был выбран явно неудачный: ветер у земли дул со скоростью до четырнадцати метров в секунду, а на высоте еще сильнее.

Трудно пришлось в тот день Гроховскому,

Дата добавления: 2015-10-24