Мои родные, любимые люди. 11 страница

Как можно было жить, не зная его?

Он внимательно посмотрел на меня и мне показалось, прочел все мои мысли -до единой. Что даже, если я сама жутко запуталась в себе, он разгадает все без труда.

Я никогда еще не встречала настолько проникновенных глаз.

Ему непременно нужно сыграть героя, спасающего мир, неожиданно подумала я, и невольно улыбнулась этой мысли. И когда-то он это сделает. Я почти не сомневалась. В Голливуде этому взгляду не нашлось бы равных. Как и в психиатрии. Наверняка, любой психолог продал бы душу дьяволу ради таких всепроникающих глаз. Либо политик. Либо жулик. Либо маньяк...

Вот только о чем думал он сам – являлось сплошной загадкой.

Что бы ни сказал Кирилл Чадаев в ту минуту, я бы со всем согласилась. Его словами говорила одновременно и моя собственная боль, и собственная сила.

Я понимала, что нужно возвращаться туда, где нас ожидают новые испытания. Но больше ничего не боялась.

- 30

Город как будто почувствовал произошедшие в нас перемены. Встретил нерадиво.

Только мы въехали, заморосил противный мелкий дождь.

Непогода, казалось, вообще не покидала пределы города все это время. Или просто солнце решило поселиться возле озера, за славным дачным домиком…

Я сама увидела город другими глазами.

Точнее, увидела впервые.

Ведь раньше, даже если замечала что-либо вокруг, то не придавала тому никакого значения, оставаясь непричастной и равнодушной.

Теперь поняла, что город отвечал мне полной взаимностью.

Он безразличен ко мне столько же, сколько я к нему.

А не ощущала я его раньше только потому, что была такой же неподвижной, отрешенной и погруженной в тоску, словно в гипноз…

Улицы выглядели мрачно, серость и сырость проникли насквозь, повсюду.

Идеальная почва для развития маниакальных депрессий и потери всякого интереса к жизни.

Ни одного шанса из ста, что чья-то раненная душа могла опрянуть и набраться новых сил.

В общем, у моего отца всегда будет много работы…

Мирославу Липку убил не человек.

Ее убил город.

Это он годами мучил ее скукой и безнадежностью.

Вытравил душу, лишил страха.

Это с ним она боролась, употребляя наркотики.

Ему бросала вызов, разгуливая ночами в одиночку.

Но городу этого не нужно.

Городу нужен покой.

– Что дальше? – спросила я у Кирилла, когда мы вошли в подъезд моего дома. Он пожелал провести меня до квартиры.

– Побуду немного здесь, и, если ничего не изменилось в расследовании, сделаю покупки и снова уеду. Мне больше ничего так не хочется сейчас, как находиться подальше от городов и театров.

Я мечтательно вздохнула.

– Я уже говорил, – улыбнулся молодой человек. – Пока я там, приезжай, когда вздумается.

– Я занимаю слишком много твоих сил и времени, - вздохнула я.

– Постой! Что это? - Он резко встал перед дверью квартиры и заставил меня отступить на шаг назад.

– Ты ведь запирала дверь?

– Конечно. Что-то не так?

Я выглянула из-за его спины и увидела, что дверь была заперта не плотно, лишь слегка прикрыта. Вслед за этим из квартиры донесся отчетливый звук чьих-то быстро приближающихся шагов.

Кирилл молча оттолкнул меня к стене и загородил собой. Его рука метнулась к внутреннему карману куртки – и я напряглась всем телом.

Дверь резко распахнулась.

На пороге возникла моя дражайшая мать. Я испустила громкий вздох облегчения.

– Что вам нужно? – Она сходу накинулась на Кирилла.

Его рука опустилась.

Я поспешила выскочить ей на встречу. Мать, завидев меня, сделалась белее белого, чудом не лишившись чувств, и бросилась с объятьями.

– Девочка моя! Я с ума схожу! Мы не знаем, что думать… Всю милицию на уши поставили...

Затем осеклась и, окинув Кирилла подозрительным взглядом, спросила:

– Где ты была?

– Может, мы поговорим об этом в квартире, а не здесь?

Она отступила и пропустила нас внутрь. Кирилла, правда, с большой неохотой, оглядывая нежеланного гостя с головы до пят.

– Кто этот молодой человек? – посыпались вопросы градом, едва дверь за нами притворилась. – Ты была с ним? Где? Почему мы ничего не знали? Что все это значит?

– Его зовут Кирилл, – не поспевала я за ее ритмом.

Мама почти задыхалась, ее руки неугомонно тряслись, я же, напротив, сохраняла дивное спокойствие.

– Ты исчезла на целую неделю! Тебя уже считают без вести пропавшей… Это не похоже на тебя!

– На тебя это так же не похоже. Ты кричишь, – заметила я негромко.

– Что ты…

– Погодите, – вмешался в перепалку мужчина. – Если вы допускаете, что ваша дочь занималась чем-то непристойным…

Мама пригвоздила его взглядом.

– Я вас не спрашивала! Будете объясняться перед прокурором!

– Мам! – попыталась я смягчить обстановку. – Все в порядке.

– Я хочу знать, почему ты исчезла и не предупредила, – продолжала она надзирательным тоном. – И была бы безмерно признательна, если бы нас оставили вдвоем.

Ее выразительные зеленые глаза впились в Кирилла, как стальной прут.

Похоже, от нервного перевозбуждения мама позабыла все тонкости манер и приличий, которыми ее с младых ногтей шпиговала моя неравнодушная к аристократии бабуля.

– Что ж, – кивнул он понимающе. – Если нужно, я уйду.

– Да, конечно, будьте так добры!

Ее откровенная неприязнь нисколько его не задела. Взгляд Кирилла ненадолго задержался на мне и напомнил почему-то сразу три вещи: озеро, огонь и пистолет. Но в нем было только прощальное дружеское наставление, призывающее не забывать одно обещание.

И все же сознание того, что он уходит, отозвалось неприятным чувством одиночества и незащищенности.

Мама провожала его испепеляющим взором до самого выхода. Но когда она повернулась, спрашивать стала я:

– Как ты здесь оказалась?

– Что? – Она явно не ожидала ни моего вопроса, ни того холодного тона, которым я его задала.

– Как ты сюда вошла? – повторила я терпеливо.

– У меня есть ключи.

– Зачем тебе ключи от моей квартиры?

– Что значит зачем? Если тебе станет плохо…

– Мне не станет плохо!

– Но ты же...

– Больная, несчастная, жалкая?

– Что с тобой? Что за перемены?

– Думаю, все перемены к лучшему. А теперь, пожалуйста, отдай ключи.

Она застыла, не сводя с меня недоумевающего взгляда, подбородок ее мелко задрожал и в глазах заблестели слезы.

– Маленькая моя, что с тобой?

– Мам, послушай, не надо, – протянула я устало. – Ну не маленькая я уже давно. Отдай мне ключи, прошу. Так будет лучше.

– Ты разве не знаешь, как мы переживаем за тебя?

– Все будет хорошо.

Не спеша, будто под влиянием шока, она подала мне небольшую связку ключей. Я отвернулась, чтобы не видеть ее слез. Все выглядело так, словно я отправляю ее на казнь.

Но я оставалась непоколебима.

Пора освобождать себя и родителей от тех страшных оков, которыми мы сами приковали себя к нашей трагедии.

Выбора нет, придется действовать радикально.

– Что он сделал с тобой? – простонала мать.

– Позволил проснуться.

– Как это понимать?

– Теперь, – произнесла я, четко выделяя каждое слово, деликатно выпроваживая ее за дверь, – все будет по-другому…

И нисколько не ошиблась.

* * *

Оставшись одна, я с тоской оглянулась вокруг.

Обстановка знакомая. Но вот сама квартира – вдруг такая неприветливая, чужая.

Она и дом у озера – две разные параллели неуловимых миров, между которыми находилась я – беспощадно подвешенная вверх тормашками.

Все на прежних местах. Белые стены, мебель, воздушные занавески, ноутбук. Спальня все так же свежа и уютна.

Я присела на широкую кровать, кованные спинки которой изображали белых павлинов, распустивших хвосты. Взгляд невольно уткнулся в безобразное пятно от кофе на ковре, и мне почудилось, что с тех пор, как Кирилл приходил сюда, прошло не меньше тысячелетия.

Не исключено, что пройдет еще столько же, пока я решу, наконец, что и как мне следует делать дальше.

Для этого непростого процесса весьма кстати отыскалась бутылка коньяка, невесть откуда материализовавшаяся в бездонном буфетном шкафчике на кухне, и наверняка, ничего более подходящего в тот момент нельзя было и придумать...

- 31

В порядке непроизвольного исключения мой следующий день начался прямо с раннего утра.

Благодаря чудодейственному коктейлю из усталости и коньяка, нервная система полностью отключилась, что дало мне возможность беспрепятственно спать всю ночь. После традиционного холодного душа, напившись вдоволь кофе и сделав несколько междугородних звонков, я раздобыла тот самый номер, что уже давно и безнадежно выбросила из памяти, исключив его фактическую пригодность.

Ответили сразу же. Голос мужчины звучал настолько чисто, словно он находился в соседней квартире.

– Уголовный розыск. Терещенко.

– Доброе утро... С вами говорит Анна Гром, если вы меня еще помните.

– Конечно, помню, – быстро среагировал мужчина. – Где же вы пропадали так долго? Вас, между прочим, кое-кто ищет.

– Кто же? – Я почти не сомневалась, что речь идет о моих бывших коллегах по «Прайму».

– Юрист Егора Панина.

Я оказалась шокирована.

– Вы не могли ошибиться? Зачем я ему понадобилась?

– Ну, это вы сами спросите, я дам его номер…

– А кроме того… Вам больше нечего мне сказать?

– Увы, – ответил Терещенко. – Мне очень жаль, но дело закрыли за неимением улик и подозреваемых…

После этого я связалась с юристом.

– И вы до сих пор ничего не знаете? – искренне удивился тот. – Я отправлял вам телеграммы, звонил, оставлял сообщения, но меня каждый раз убеждали, что Анна Гром там не проживает.

– Похоже, вы дозванивались моим родителям...

– Я объяснял, что дело чрезвычайной важности, что позарез нужно с вами связаться.

– И что за срочность, позвольте спросить?

– Завещание моего покойного клиента, по которому вы являетесь его прямой наследницей и, да будет вам известно, обладаете приличной частью его бизнеса...

– Постойте, постойте… – Мне вдруг почудилось, что почва уходит из-под ног, я села на диван и продолжила: – О чем вы говорите? А как же его сын?

– Ну, вы же не думаете, что Егор Николаевич оставил бы своего родного сына ни с чем? – резонно заметил мужчина. – Парень с его матерью унаследовали вторую долю, то есть – партнерство с вами. Но руководством пока занимаются доверенные особы, так как сами наследники мало что смыслят в хитросплетенных комбинациях гостиничного бизнеса... Вот и вам следует определиться, что делать. Если пожелаете продать, я знаю заинтересованных в покупке лиц. Только прошу – не затягивайте с решением, сразу же дайте знать, когда возникнут какие-то соображения…

Около часа я сидела в трансе, переваривая свалившуюся, как мешок на голову информацию.

Опомнилась лишь тогда, когда после трех звонков на телефоне щелкнул автоответчик и прозвучал безжизненный голос папы:

– Ань, не могла бы ты заглянуть к нам? Маме плохо со вчерашнего вечера…

- 32

В обстановке домашней библиотеки в квартире родителей, за массивным дедовым столом, мы сидели друг напротив друга – я и отец.

Бабуля, подавшая нам кофе на серебряном подносе, смотрела на меня укоризненно, как если бы из послушной девочки я внезапно превратилась в безнравственную особу.

– За Ирину можешь не волноваться, – сказал отец, когда мы остались вдвоем. – Я сделал ей хороший успокоительный укол, проспит часов десять-двенадцать – не меньше. Тогда и поговорите. Надеюсь, мой утренний звонок не слишком потревожил твой сон?

– Нисколько. К тому моменту я уже прилично отоспалась.

– А как же тяжбы бессонной литературной деятельности?

– Пока никак, – я повела плечами.

– Что же так? Больше не интересно?

– Я просто не уверена, хватит ли на это времени и желания. Собираюсь попробовать свои силы на другом поприще.

– Позволю допустить, что этот человек действительно что-то из себя представляет, если вызвал в тебе дух перемен, – сказал он чуть подумав.

– Ты о ком?

– О том, из-за кого мать устроила представление с битьем посуды и получила нервный срыв. В твоей жизни появился мужчина? – поинтересовался отец.

Я покачала головой:

– Не в буквальном смысле. Вы так торопитесь с выводами! Но все равно, я не вижу причин закатывать из-за этого представления.

Поняв, что с папой можно говорить открыто, я облегченно вздохнула. Слава Богу, не пришлось столкнуться с очередной бурной реакцией. Не знаю, как бы я такое вынесла. А о том, чтобы притворяться перед ним, не могло быть даже речи.

– Но, – продолжал отец, дожидаясь моих объяснений с терпеливостью прирожденного слушателя. – Целая неделя с… Кириллом, если не ошибаюсь?

– Кирилл удивительный человек, – призналась я. – И очень мудр для своих лет. Подобные собеседники встречаются довольно редко, я действительно интересно провела с ним время.

– У вас много общего, да?

– Странно, что мы ни разу не пересеклись, когда я писала рецензии о спектаклях его матери. В прочем, думаю, мы виделись. Но я была слишком увлечена, чтобы запомнить его. А вот не встретиться здесь было бы просто неестественно.

– И вот он объявил о себе, – предположил папа, глядя в чашку. – Увидел в тебе родственную душу. Обратился прямо, вылил наболевшее. Быть может, просил поддержку. Ведь теперь ты больше других его понимаешь. И ты, с присущей тебе душевностью, не могла не проявить сочувствия… Именно поэтому исчезла, как сквозь землю провалилась – без звонка, не черкнув даже двух слов на клочке, оставив мобильный дома.

По всему было видно, что это еще далеко не все, что ему известно.

– Если ты в курсе всего, к чему тогда расспросы?

Мы молча изучали друг друга несколько минут, медленно попивая кофе, и лишь отставив в сторону пустую чашку, отец, наконец, положил передо мной свежий выпуск «Информа».

Первое, что бросилось мне в глаза на развернутой странице – это фото Кирилла. Фото, помещенное в рубрике «Криминальная хроника» под заголовком: «Причастен ли столичный актер к убийству девушки?»

Я холодно улыбнулась:

– Первого подозреваемого уже прожевали? Видно, Лада не успокоится, пока кем-нибудь из них не подавиться.

– Когда тебя не было, – сказал отец, – я разговаривал с Лешей Борщевым, который, кстати, обволновался за тебя не меньше нашего. Хороший парень…

– И что же?

– Оказывается, два дня назад, девушка, которую зовут Алиса Боднер сообщила следователю, что видела Кирилла Чадаева с его возлюбленной Мирославой Липкой в парке незадолго до убийства. Они очень сильно ругались.

– А еще несколько дней назад, – ответила я ничуть не шокированная таким заявлением, – мне же лично та самая девушка чуть не с кулаками доказывала, что в ту самую ночь с Кириллом находилась именно она, но уж никак не Мирослава. Алиса слишком импульсивна, и в добавок ко всему – легкомысленна, если разыгрывает подобные комедии.

– В тебе столько уверенности. Ты знаешь, что происходило в действительности? – полюбопытствовал отец.

– Я знаю, что девушка, которую любил Кирилл, убита. – Отодвинув газету на край стола, я даже не потрудилась заглянуть в нее. – А все остальное – бесчувственное вранье!

– Как бы там ни было, а заявление молодой барышни приняли во внимание.

– И почему меня это не удивляет? Мама потому так взвилась?

– Она пока не видела газету, и, к счастью, не падка к сплетням. Но ты исчезла, Анна! В такой момент ничего приятного в голову не приходит. Твои данные разослали по всем областям. Разве не достаточный предлог, чтобы взвиться? К тому же, как утверждает Ирина, ты повела себя с ней грубо, выставила вон.

– Мне жаль, если все выглядело именно так. Мама немного утрирует ситуацию, я не стремилась казаться грубой, хотя смертельно уже устала от недоверия.

– Появление молодого человека, который всем своим видом вызывает подозрительность, – папа кашлянул и поправился: – это также сугубо личное мнение твоей матери! изрядно подлило масла в огонь. Ты же знаешь, как коренные жители таких вот маленьких городов относятся к чужакам. О, я испытал все на собственной шкуре! А что она вообразит, узнав, что он подозревается в убийстве?

– Но ты ее угомонишь, правда, пап? – спросила я. – Ведь ты не делишь людей на хороших и плохих?

Отец неожиданно посмотрел на меня очень пристально, как если бы хотел увидеть в моем лице сразу все ответы на мучившие его вопросы. И что-то настороженное послышалось в его голосе:

– А что, если он не так чист, как ты думаешь?

С усилием подавив нетерпеливый вздох, я все же предпочла промолчать. Не так давно я сама не исключала эту мысль. А позже своими глазами наблюдала борьбу Кирилла с самим собой, когда его сердце сокрушалось от невозместимой утраты, а ум терзало холодное понимание действительности, противостоять которой ему уже не подвластно.

Но организовывать дебаты для членов своей семьи я не собиралась. Убедительнее всех выскажется время, когда расставит все точки над «і». Это самый суровый и самый точный судья из всех возможных, который почти никогда не ошибается.

Вместо этого потребовала объяснить, почему от меня так долго и настойчиво утаивались все звонки и сообщения от юриста Егора.

– Ты согласишься, – спросил отец, – что это достаточно щекотливое известие, учитывая твое прежнее состояние?

Но меня не так-то просто было теперь унять.

– Сколько еще вы собирались держать меня в неведении, принимать за меня решения? То, что я пережила не означает, что я превратилась в безмозглое одноклеточное и не способна больше разумно распоряжаться собственной жизнью! Или момент истины так бы никогда и не наступил, не узнай я обо всем случайно?

– Истина, – подметил отец, – вещица весьма скользкая и независимая. Она сама выбирает момент рождения. От нас на самом деле ничего не зависит. Вот теперь ты все знаешь.

– А вам никогда не приходило в голову, что чем сильнее вы меня оберегаете, тем больше я превращаюсь в тряпку?

– Ты никогда не была тряпкой, девочка моя. Напротив, всегда знала, что тебе нужно. Как и сейчас…

– Ты сказал, чтобы я пробовала жить! Так дайте мне право выбрать эту жизнь для себя!

– Но ведь ты уже все решила. Я прав? Когда уезжаешь?

Я удивилась, как просто он об этом спросил. Неужто меня так запросто отпустят, после двух лет молчаливого страха, полускрытого наблюдения и постоянных сомнений?

Что ж, отлично. Хорошо, что все так повернулось. Хорошо, пусть даже решение это носило все признаки докторской, а не отцовьей лояльности. Во-первых, не известно, как бы я повела себя, не дай мне свободу действий. Во-вторых, стремление к самой же свободе – не явный ли признак моего долгожданного возвращения в реальный мир, над чем он работал так усердно? И, в-третьих, окончательное решение уже принято, здесь он так же прав – я еду в столицу!

При других обстоятельствах ничто бы меня туда не заманило, но дело касается Егора. Возлагая на меня такую непростую ответственность, он, значит, верил, что я не подведу.

Разумеется, вытекала еще масса вопросов о причине такого завещания. Как будто Егор знал, что его жизни угрожает опасность.

Передо мной стояла нелегкая задача, но я намеревалась ее одолеть. Возможно, так я, наконец, узнаю, кто и зачем его убил. И если раньше я не имела столько сил и уверенности, то, похоже, сейчас мое время пришло.

– У тебя все получится – улыбнулся отец, и в голосе его больше не ощущалось сомнений. – За Иру не бойся, я беру ее на себя. Вот только с бабулей сама разбирайся. С ней всегда одно и то же: когда у тебя все гладко – ты такая же умница, как дед Александр, чуть что вкривь – это, само собою, мои гены.

– А как будто нет, – отозвалась с порога бабуля. – Саша задал бы вам трепки – и каждый знал свое место. Сидят тут, разглагольствуют, оба умнее некуда…

Хрупкий фарфор опасно зазвенел в ее дрожащих руках, когда она начала собирать со стола посуду. Я переловила ее тонкое, почти такое же белое и изящное как сам фарфор запястье, и заглянула в глаза, заметив, что они распухли и покраснели от слез.

– Но что бы ты сделала на моем месте?

– В твои годы я была замужем и воспитывала дочь, – она старалась казаться строгой.

– И все же?

– Ну что хорошего даст тебе столица? – не выдержала бабуля. – А здесь твой дом, здесь мы, и все, что твоей душе угодно!

– Все верно, милая моя, – выдохнула я, чувствуя себя так, словно отправляюсь на верную смерть, а она изо всех сил отговаривает меня. – Здесь есть вы и мое сердце всегда с вами. Но то, что угодно моей душе, увы, не здесь. Мой путь, даже если это путь канатоходца, ведет меня туда, в другую жизнь, настоящую, понимаешь?

Не в силах скрыть слезы, бабуля поспешила скрыться сама, покинув комнату.

– Ну, хорошо, хорошо, – отец со вздохом возвел глаза к потолку. – Ее я тоже беру на себя…

Поблагодарив его за понимание, я сразу же покинула отчий кров и, не придумав ничего лучшего, отправилась на поиски Алисы Боднер.

- 33

– Эй, ты куда? – взвыла сиреной старуха вахтерша, как только я пересекла пустынный холл театра. Но я уже выучила этот фокус и даже не моргнула, когда настырное эхо кричало вдогонку: – Эй? Кто разрешил?! Милицию вызову...

Когда я постучала и вошла, в центре знакомого кабинета высокий худощавый парень в потрепанных джинсах и футболке стоял ко входу спиной и громким драматическим голосом повествовал:

– ИМ НЕ УСЛЫШАТЬ СЛЕДУЮЩИХ ПЕСЕН,

КОМУ Я ПРЕДЫДУЩИЕ ЧИТАЛ.

РАСПАЛСЯ КРУГ, КОТОРЫЙ БЫЛ ТАК ТЕСЕН,

ШУМ ПЕРВЫХ ОДОБРЕНИЙ ОТЗВУЧАЛ…[*]

Однако монолог, обращенный к сидящим перед ним коллегам (двум девушкам и руководительнице) пришлось прервать. Всплеснув руками, ко мне поспешила Лариса Михайловна.

– Хорошо, что вы здесь! Я знаю, вы это оцените. Мы готовим вечер памяти для Мирочки. Кое-что репетируем…

Такой энергичной и возбужденной я ее еще не видела, кажется она понемногу стала оправляться после смерти своей любимицы.

– Мира очень любила поэзию, вы не знали? – продолжала Лариса Михайловна. – Говорила, что есть поэты и рифмоплеты. Стихи первых, как клубничный джем – сколько не ешь, никогда не пресытишься. А вот вторых приравнивала к испорченному мясу. Представляете? От того и не любила наши местные поэтические вечера, якобы, от них на версту несет гнилью. И знаете что? – Женщина заговорщицки наклонилась. – Я совершенно с ней согласна.

– Мне как-то не приходило в голову ассоциировать поэзию с едой, – ответила я.

– А у Миры нашей было такое воображение, поверьте, Анна, вы бы и не такое услышали… Ой, – спохватилась Лариса Михайловна. – Вы, наверное, по делу? – И жестом пригласила меня присесть. – Простите, я очень поглощена вечером памяти…

Я на секунду замешкалась, не зная, стоит ли поднимать интересующий меня вопрос при ребятах.

– Где Алиса? – Я заметила, что девушки нет среди присутствующих.

– А мы не ее уровень, – неожиданно выпалил молодой человек, который перед тем читал стихи. Ларисе Михайловне пришлось пояснить:

– Алиса ушла из труппы. У девочки сложный период, она запуталась…

По взгляду женщины я догадалась, что ей неприятно обсуждать и тем более осуждать поступок Алисы при учениках. И тогда я предложила:

– Может, мне стоит поговорить с ней?

Кажется, эта идея женщине понравилась, потому что она воодушевленно подхватила:

– Знаете что, а вы попробуйте! Вы человек умный, образованный. Может, именно вы сможете повлиять на нее…

Я заметила, что молодые люди разглядывают меня с затаенным интересом, словно не осмеливаясь о чем-то спросить.

– Правда, что вы были крутым театральным критиком? – наконец решился парень.

Я скромно отшутилась:

– Пописывала немного.

– Так напишите о нас, – воскликнул он.

– Боюсь, я сейчас не в форме. Давно не пишу об искусстве.

– Приходили бы чаще, – уверил он, – тогда бы и форма быстро вернулась. А мы вам такой спектакль сыграем, поверьте, – столица умрет от зависти!

– Обещаешь? – рассмеялась я, оценив эту «угрозу».

– Да уж мордой не ударим!

Лариса Михайловна подала мне листок с адресом.

– Толик у нас экстраверт, – сказала она, с теплотой потрепав его волосы.

Я уже попрощалась с ними, когда Толик вдруг любвеобильно подметил:

– А знаете, Аня, вам бы черный парик, ну, такой – с челкой – и вы ну просто вылитая…

– Тебе вечно мало внимания, – резко одернула его руководительница. – Не навязывайся!

– Ты хотел сказать, Клеопатра? – усмехнулась я. – О нет, как показывает практика, для Клеопатры я слишком бледна. Но за комплимент благодарю.

Лариса Михайловна тем временем вызвалась сопроводить меня до холла, что подтверждало ее стремление поговорить наедине. Старуха вахтерша с чуткостью сторожевого пса следила за каждым нашим жестом и звуком, неодобрительно бормоча и хмыкая что-то себе под нос. Лариса Михайловна понизила голос почти до шепота:

– В кабинете было неудобно о таком спрашивать… Но, скажите честно, вы знаете, где Кирилл?

– Разве вчера он к вам не заходил? – Я не сразу смогла понять, что она имела в виду.

– Мы его уже больше недели не видели, – призналась женщина с неподдельным беспокойством. – Скажу по правде, я не верю, что он способен скрываться.

– Скрываться? – удивилась я. – Почему вы так думаете?

– Ах, простите. Это так неприятно. – Женщины смущенно потупила глаза. – Алиса пошла с таким заявлением после того, как увидела вас с Кириллом вместе – на его мотоцикле. Глупость сделала! Я ее не оправдываю. Но мы знаем, что он арендует какое-то место за городом, только никто там не был, и в общем… Она поняла, что вы поехали туда вдвоем и... Вы только не подумайте... Не подумайте, что кто-то вмешивается в ваши личные отношения, только я вынуждена напомнить, что он давал подписку о невыезде...

Я некоторое время смотрела на нее не моргая, сраженная не так известием, что Кирилл может скрываться, как ее фразой «ваши личные отношения». Потом недоумевала еще больше, почувствовав, что щеки пылают огнем, как будто меня застигли на чем-то непристойном.

Не знаю, каким образом мне удалось при этом с абсолютной внешней безмятежностью ответить:

– Никакие отношения, кроме дружеских, меня с Кириллом Чадаевым не связывают. А то, что он скрывается от чего-то – просто абсурд. По-моему, скрываться вообще не в его духе, тем более, если речь идет о таком серьезном деле. Он либо еще ничего не знает, либо просто сейчас, пока мы соображаем, что к чему, общается с прокурором.

Лариса Михайловна растеряно кивнула:

– Вы, конечно, правы, Анна, простите… Почему-то все так запуталось в последнее время… так запуталось...

Но запуталась не только она. Стоило мне решиться и взглянуть в лицо действительности, как выяснилось, что ждет она меня в боевой готовности, с целым арсеналом испытаний и жестоких сюрпризов.

Роковые события, как правило, происходят стремительно. Как любое крушение.

Но чтобы понять причину происшествия и разгрести обломки, требуется слишком много времени и усилий.

* * *

Странная особенность есть у людей – настырная, бестактная, голодная на детали! – домысливать фрагменты чужой жизни. И чем меньше открываешься окружающим, тем страшнее становятся «скелеты» в твоем шкафу.

Говорю, как человек, ежедневно натыкающийся на претензионные взгляды и не озвученные вопросы (о подробностях моей личной жизни, конечно). Ничуть не удивилась бы, узнав, что соседи, которых я к тому же почти не знаю, видят меня если не тихо помешанной, то несчастной старой девой с проклятием на роду.

Мало кто знал все подробности тех событий, что мне пришлось пережить. В провинции не каждый с жадностью следит за столичными сенсациями. А кто и знал, воспринимал по-своему. Одни жалели меня и боялись лишний раз заговорить в моем присутствии. Вторые считали настолько странной особой, что всячески избегали. Третьи, напротив, почему-то думали, что эдак мне и поделом.

А я с одинаковым равнодушием относилась ко мнению каждого из них.

Потому что жалость – это не то же, что и сочувствие; это удар хлыстом по кровоточащей ране. Испытывать неизъяснимый страх к замкнутой личности способны лишь глупые люди. Ну а порицание… думаю, здесь объяснять нечего.

Пусть несхожие убеждения – с неразличимой жестокостью бьют по нерву.

К примеру, сотрудничество с Борщевым поначалу давалось пыткой, он обращался со мной, как с фигурой из песка, убежденный, что я развалюсь при малейшем неуклюжем движении. Уже на вторую нашу встречу я откровенно попросила его не смотреть на меня, как на вымирающий вид. В конце концов, раз я продолжала жить, работать, адаптироваться в окружающей среде, зачем заставлять меня снова и снова пережевывать свою горькую пилюлю?

Лада Пикулина еще при знакомстве дала понять, что задумчивыми грустными глазками ее не проймешь – крепка, как сталь броня снобизма! А кто на что горазд – то, стало быть, имеет. Я, в ее представлении, заслужила именно «разбитое корыто», возомнив из себя столичную королеву. Вернулась, как и положено, – ни с чем, поджав хвост, как побитая собака.

Дата добавления: 2015-09-02