Мои родные, любимые люди. 5 страница

РАБОТАЮ БЫСТРО И ТОЧНО – РВУ И ПОЛОСУЮ, ВЫПЛЕВЫВАЯ ТУШИ ОДНУ ЗА ДРУГОЙ.

НИКТО НЕ СПРЯЧЕТСЯ!

НИКТО НЕ СБЕЖИТ!

НЕТ СПАСЕНИЯ НИ ОДНОЙ ТВАРИ!

ЖЕРТВА ОСТАЛАСЬ ОДНА.

ЗАБИЛАСЬ В УГОЛ, СЖАЛАСЬ, СМОТРЕЛА НА МЕНЯ ОБРЕЧЕННЫМИ ПОТУХШИМИ ПУЗЫРЬКАМИ.

Я НЕСПЕШНО ПРИБЛИЗИЛАСЬ К НЕЙ, ПРИНЮХАЛАСЬ… И СДЕЛАЛА ПОСЛЕДНИЙ ПРЫЖОК!

ШЕРСТЬ СЛИПЛАСЬ ОТ КРОВИ, ВСЕ ВОКРУГ ЗАБРЫЗГАНО, НА ЗЕМЛЕ ВАЛЯЮТСЯ РАЗОДРАННЫЕ ТУШКИ, КРЫСИНЫЕ МОРДЫ, НО СТАЛО ТИХО И СПОКОЙНО.

Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ЧЕРТОВСКИ УСТАВШЕЙ И ДОВОЛЬНОЙ.

ВСКИНУВ МОРДУ ВВЕРХ, ГРОМКО И ПРОТЯЖНО ЗАВЫЛА…

В ЭТОТ ЖЕ МИГ ЯРКАЯ ВСПЫШКА СВЕТА ПОКАЗАЛАСЬ В НЕБОЛЬШОМ ОКНЕ САРАЯ И НА СЕКУНДУ ОСЛЕПИЛА. Я УСЛЫШАЛА ГОЛОС, ЗОВУЩИЙ МЕНЯ ИЗ ЛЕСА, И СРАЗУ ЖЕ ПОЧУВСТВОВАЛА СЕБЯ НЕЖНЫМ ЛАСКОВЫМ ЩЕНКОМ.

МЕДЛЕННО ВЫШЛА ИЗ САРАЯ И ТЯЖЕЛЫМ НЕУКЛЮЖИМ ШАГОМ ПОБРЕЛА НА ЗОВ, В ЧАЩУ ЛЕСА…

– МИРА, – ЗВАЛ НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС, НЕ ТО ЖЕНСКИЙ, НЕ ТО МУЖСКОЙ. – МИРА! – ЗВАЛ ОН СНОВА И СНОВА.

И Я ПРОДОЛЖАЮ ИДТИ НАВСТРЕЧУ НЕИЗВЕСТНОГО, ВЛЕКУЩЕГО… ТАК НИКОГО И НЕ ВИДЯ ВПЕРЕДИ.

– МИРА, МИРА…

Просыпаюсь, пребывая в странном, почти бессознательном состоянии, с трудом ориентируюсь в собственной гостиной.

– Мира? – шепчу в недоумении. – Мира?..

* * *

Наличие таких снов кого-то другого могло бы удивить, напугать. Быть может, лучше совсем не видеть сны? Я по-доброму завидовала тем людям, которые спят спокойно, ничем не заботясь хотя бы во сне.

Говорят, без сновидений спят лишь те, у кого нет ни совести, ни чувства вины. Интересно – это правда?

Но разве это не патология?

А что, собственно, не патология в этой жизни?

Нет совести – плохо. Есть совесть – тоже ничего хорошего. И, как утверждает мой отец – психотерапевт со стажем – абсолютно здоровой психики не существует.

Иначе, не существовало бы эмоций. Не существовало бы человека. Не существовало бы целой земной цивилизации.

В каждом заложены свои законы страхов и переживаний. Конечно, где-то должна находиться общая мера, заветная черта, иначе – хаос и беда. Но как знать, когда появляются признаки, превышающие норму?

Можно ли вылечить душу (если речь идет именно о ней) уединенной палатой, препаратами сомнительной пользы, или смирительной рубашкой?

Чтобы успокоить душу – связать тело?

Разве это не абсурд?

Если нет никаких шансов вылечить душу, может, лучше оборвать тогда ее обременяющую связь с телом – отпустить на волю, в бескрайние просторы неба: вернуть птице крылья, воздуху – свежесть, ветру – скорость, солнцу – сияние…

Но будь все так просто – на земле остались бы только стихии – и ни одного человека!

Поэтому душу все еще лечат посредством тела….

Все согласны с тем, что убийца – злонамеренный преступник, монстр, наказать которого – священный долг. А вот самоубийцы – это отдельный пункт, отдельная область науки, отдельный объект наблюдения, вызывающий и жалость и презрение одновременно.

Самоубийцу никто не стремиться поставить перед судом, но в определенных случаях связывают руки и полностью изолируют об общества, не хуже чем какого-нибудь маньяка.

Знаете, сколько бы людей преспокойно сокращали свой срок, не будь религии, морали, добродетелей различных сфер деятельности, что неустанно борются за спасение человеческой жизни?

Не сотни, и не тысячи.

Миллионы!

Это говорю вам я, Анна Гром, которой связывали руки нестерпимых десять месяцев, пока не настал тот момент, когда я просто устала.

Устало тело, а душа… видимо, смирилась с тем, что ей не вернуть свободу стремительной лани.

После этого меня больше не связывали. Решили, что я перестала желать себе смерти. Но ведь я и так уже была мертва…

Еще через восемь месяцев я вернулась к существованию.

Для чего?

Чтобы до конца своих дней скрываться за переводами в стенах квартиры?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

- 13

Несколькими часами позже, купив в киоске только что отпечатанный выпуск «Информ-недели», я остолбенела при виде оглавления на первой странице: «Убийство в парке. Жестокий урок современности».

Я развернула газету и просто глазам своим не поверила. Дойдя до типографического станка, моя статья претерпела массу удивительных изменений, редакций и дополнений.

Неблагополучная сирота и наркоманка, судя по всему, сама спровоцировала убийство.

Образ жизни, который вела эта девушка, Мирослава Липка, не соответствовал никаким нормам чести и морали. Завоевав небольшую славу в городе, она всячески пользовалась этим, чтобы известным образом заработать на очередную дозу… Помимо того, заводила сразу по несколько любовников одновременно, одним из которых и был Гришин М.В., ее собственный сутенер и дилер, взятый под следствие, как подозреваемый в убийстве. Незадолго до смерти, девушка уколола себе наркотик и, делая заключение по фотографии, до последней минуты пребывала в состоянии глубокого экстаза… Причиной убийства, вероятнее всего, послужил раздор на почве наркоторговли. В скором времени газета откроет читателям все подробности расследования…

Типографический штамп фотографии убитой актрисы.

Это чей-то дурацкий розыгрыш?!!

Еще одна деталь, повергшая меня в ужас, – там стояло мое имя в конце!

Я – автор всей этой грязной, отвратительной, бесчеловечной ахинеи!!!

***

Я ворвалась в практически пустую редакцию.

Бухгалтерша дожевывала бутерброд над своими списками и учетами, секретарша Вика принимала звонки устало и машинально, снимая трубки сразу с двух стоящих перед ней аппаратов, отвечая сухо и безразлично, порою в обе трубки одновременно. Увидев меня в приемной, она первым же делом покосилась на часы, видимо, напомнив себе, что на сегодня сверхурочной работы более, чем достаточно, и стала собираться домой.

– Виктора Палыча нет, – поведала она на ходу, когда я попробовала вломиться в запертую дверь кабинета редактора. – Но сказал, что еще будет сегодня. Значит, убийца за решеткой? То есть бояться больше нечего? А то такие слухи ходили про всяких маньяков, что на работу выходить было страшно.

Я оставила ее вопросы без комментариев. В конце концов, это уже не ко мне. Однако я не представляла, как воспримут подобную ситуацию Борщев, Черныш, тот же Гришин, черт возьми! Люди, которых я подвела и подставила, не приложив к тому даже собственной руки.

А про гордость свою можно вообще не думать.

Как Виктор Палыч мог так поступить?

И что – Гришина теперь линчуют, как того ненормального, что в «белой горячке» сбросил жену с балкона?

Как можно просто взять – и заклеймить человека? Без суда, без следствия!

До капитана Борщева удалось дозвониться лишь с пятой попытки.

– Что-то произошло? – удивился Алексей.

– Ты свежую газету видел?

– Еще нет. А что там?

– Там... у меня слов нет. – Я практически задыхалась. – Редактор переписал мою статью. Там все то, что Черныш просил не писать... и даже больше.

– Вот блин! – присвистнул капитан.

– Но мне не ясно, откуда у шефа вся эта информация...

– Точно не от меня. И вряд ли от Черныша. Во-первых, он уже обсудил все с тобой, а во-вторых, для этого просто не нашлось бы времени. Сейчас он на выезде по делу, вернется не скоро. Алиби Гришина, кстати, подтвердилось...

Я рухнула в кресло, словно сбитая с ног внезапным нокдауном.

– Похоже, он ее не убивал. По крайней мере – собственноручно…

- 14

Офису редакции предстояло пылиться в тишине до самого четверга.

Потом примчится Федя Васин – выдумывать гороскопы, еще какие-то внештатные сочинители принесут несколько тем. Если в стране к тому времени не возникнет кризис, либо, напротив, резкий экономический скачок, Лада Пикулина отыщет в интернете какую-нибудь гистограмму сравнительных дат и чисел. Все незаполненные пробелы, опять же, забьют новостями из интернета и программой передач по ТВ.

А что еще можно ожидать от стандартной периферийной газетки на десять страниц?

Точно так же, с огромной натяжкой, сочинялась и «криминальная хроника», в которую местные жители заглядывали исключительно для того, чтобы в очередной раз убедиться, что в болоте все спокойно.

Только в этот раз горе-сочинительство вышло за все вои пределы.

Время тянулось немыслимо долго, но я все же решила дождаться Виктора Палыча. В глухой тиши рабочего кабинета примостилась на привычное место у окна и сидела какое-то время неподвижно, разглядывая свое безликое отражение в мониторе. Немного позже, от нечего делать, включила компьютер.

Выяснилось, что моя утренняя статья бесследно исчезла из рабочего архива, будто ее и не было вовсе.

Задумавшись, я откинулась на спинку кресла, но не успела задать себе хоть один наводящий вопрос, как догадка возникла сама собой, едва уловимым приторно-сладким ароматом «Я узнаю тебя во сне».

Кажется, Ладе в последнее время пришлось по душе мое рабочее место. Я даже представила ее сидящей за компьютером и по-быстрому переделывающую колонку.

И, главное, это так на нее похоже. Ведь что для нее смерть молодой актрисы? Никакая не трагедия, а долгожданная сенсация, которую с откровенным удовольствием можно сбросить на головы читателей, как бомбу, начиненную гвоздями.

Права я, или ошибаюсь, проверить оказалось смехотворно просто. Рука сама потянулась к «мышке». Как и предполагалось – никаких паролей, никакой защиты – просто поражающая самоуверенность. И вот, пожалуйста, – сегодняшняя «криминальная хроника» в персональной документации госпожи Пикулиной, в отдельной папке, где с гордостью собирались все ее авторские шедевры.

Что ж, кажется, теперь все становится на свои места. Хотя я не видела смысла в ее поступке и не понимала, зачем понадобилось устраивать весь этот фарс, уж коли ей так не терпелось переквалифицироваться в «криминалистику», занять собой как можно больше пространства газеты. И тогда уж точно не ясно, с чего подписываться мной?

Но будь она при этом хоть гением, а списать нужный текст из головы, без соответствующих сведений, все равно бы не смогла. Поделиться же ими мог лишь тот человек, который, так или иначе, имеет отношение к расследованию. Откуда знать постороннему человеку, что незадолго до смерти Мирослава приняла наркотик? Даже Черныш этого не говорил.

И тут же мне припомнилось слащаво-угодливое контральто с эротической подрисовкой – щебет Лады по телефону с неким Артемом, а главное, ее неподдельный испуг от того, что я могла все услышать.

Перебирать варианты в памяти долго не пришлось.

Я знала только одного человека с таким именем, и его кандидатура совпадала просто идеально. Напарник Борщева, молодой щеголь с завышенной самооценкой – Артем Лихачев.

Ах, вот оно что! Догадка разозлила меня еще сильнее, чем искалеченная статья. С этой минуты время неожиданно потекло быстро и незаметно. Теперь я могла дожидаться здесь хоть кого угодно, хоть сколько угодно!

- 15

Но долго ждать не пришлось.

Маленькая стрелка часов успела повернуть к шести, когда в кабинет с шумом и треском влетела Лада, взмыленная и запыхавшаяся, как после кросса. Выступающая вперед грудь при каждом движении бурно колыхалась, угрожая вывалиться из тесной пестрой майки, что невольно приковывало внимание. Я неосознанно уставилась на танцующее декольте, чуть не забыв о цели своего визита.

– Что ты тут делаешь? – ее пронзительный голос нарушил тишину.

– Я тоже безумно рада тебя видеть, – ответила я, в прочем, без особой радости в голосе.

– Что сидеть без дела? – перебила она в своей привычной манере. – Дождь, наконец, затих…

Лада металась по кабинету, как гигантский мячик, доставая из полок папки и, быстро перелистывая файлы, громко ставила их назад. Не сводя с коллеги любопытного взгляда, я никак не могла понять: это она серьезно – про погоду, или несет всякую ересь от неожиданности? Вряд ли она ждала увидеть меня так скоро после выхода статьи. Скорее думала, что я вообще газет не читаю.

– Хороший день для прогулок…

– Это такой юмор, – поинтересовалась я. – В городе затаился убийца, а ты говоришь о прогулках?

– А тебе-то что? – фыркнула Лада. – Это уже заботы прокуратуры. Все ясно, как белый день: встретились двое детдомовских – и давай друг другу жизнь калечить. Банальщина!

Выдернув из файла какой-то листок, она сложила его в несколько раз и, поймав затем свое краснощекое, растрепанное отражение в зеркале у стеллажа, мгновенно приникла к нему исполненным очарования взором.

– Между прочим, такое происходит сплошь и рядом, – рассуждала Лада, намазывая помадой широко раскрытый рот. – Нас это все обходило чисто из случайности. Но… – Она громко причмокнула. – Вот и настигло! Главное, что убийцу сразу взяли.

– То есть ты думаешь, это Гришин?

– Нет сомнений, – с апломбом ответила дамочка.

Какая непрошибаемая самонадеянность и, что страшнее всего, – узколобость!

Знать бы, что становится причиной нравственной слепоты и глухоты некоторых людей, да взять – и вынуть вон!

– А ты не подскажешь, – говорю как бы между прочим, – редактор уже вернулся?

И без того ясно, что вернулся, они оба вернулись, но мне нужно было видеть ее реакцию. Взгляд, выстреливший в меня через зеркало, выглядел тяжело и недружелюбно.

– А на что он тебе?

Я ответила лениво, почти без интереса:

– Хочу узнать, кто исковеркал мою статью.

– Исковеркал?!!

Лада развернулась так резко, что пол под ней опасно дрогнул.

– Исковеркал, – повторила она презрительно, стараясь при этом меня перекривить. – Да ты спасибо скажи, что Палыч, по большому счету, ее за тобой оставил!

Подбоченившись и надувшись, как разъяренная клуша, Лада приобрела скорее комичный вид, нежели воинственный. Теряя над собой контроль, она перешла практически на визг.

– Газета вышла как спецвыпуск – только ради этой статьи! Все жопы подорвали, а ты что? Сдала работу пустой, абсолютно пустой! Ты не справилась с простой задачей. Все сделали вместо нее, и что я слышу – претензии?

Я слушала удивительно спокойно, словно весь яд, что источали ее слова, предназначался для кого-то другого.

– Но ведь ты с этой задачей справилась? Надеюсь, речь идет только о фактах, я не ошибаюсь?

Глаза ее округлились так, что стали похожи на две огромные маслины, отображая удивление и пренебрежение в одночасье.

– Да! В самое яблочко – именно я! Хотя, не спорю, для этого нужно иметь мозги! А не сидеть с гордым видом в офисе, дожидаясь, что кто-то пришлет тебе все новости по факсу!

Лада просто упивалась своими громогласными нотациями, почему-то решив, что стоит на голову, а то и на две выше меня. В этом явно ощущалась старая невысказанность, долго вынашиваемая в себе.

– И какой, если не секрет, талант ты использовала, чтобы развязать язык лейтенанту Лихачеву? – продолжала я все так же невозмутимо, окончательно выводя ее из себя.

Она часто дышала, ярко-красные перекошенные губы дрожали на блестящем потном лице. Ярость жгла язык и ей не терпелось поскорее выплюнуть на меня полыхающую жижу, но вместо этого Лада запнулась, шокированная моей новой догадкой, и только беспомощно огрызнулась:

– Это конфиденциально…

– О чем ты говоришь? – В моем голоcе впервые послышалась нотка раздражения. – Какое «конфиденциально», если об этом читает весь город? С чего ты взяла, что Артем Лихачев – достойный источник информации? И хоть насколько все верно, ты не имела права рушить это с плеча. О каком ты говоришь профессионализме? Будь ты действительно разборчивым журналистом, то поняла бы, что я имею в виду. Одному Богу известно, кто здесь жертва, а кто виновный. А ты не Бог!

Теперь она просто потеряла дар речи.

Лада не могла поверить своим глазам, и уж тем более – ушам.

Это я – журналист-невидимка, почти виртуальная ее коллега, всегда молчаливая и отстраненная, – говорила с ней в таком тоне!

Возможно, на ее месте я очумела бы ничуть не меньше от столь дикого и неожиданного обстоятельства. Частично я ее даже понимала и немного жалела. Неуемный карьерный пыл, жадное стремление самореализоваться подстегивали ее изнутри, как молодую кобылу, поднимали на дыбы. А недостаток ума добавлял свою лепту. Поберегитесь все, кто рядом! Эта лихая жеребица не уступит никому, идти с такой на таран – дело грязное и неблагодарное!

– Ты злишься из зависти, – заявила Лада с жаром, не придумав лучшего аргумента. – Сама бы и на половину так не написала!

И обдав меня уничтожающим взглядом, удалилась прочь, демонстративно держа осанку. Не сложно было догадаться, куда она понесла свои возмущения.

В кабинет редактора я вошла без стука, понимая, что Палыч меня уже ждет. На Ладу взглянула лишь мельком, заметив, что при моем появлении она скрестила руки на груди и, словно являлась здесь полноправной хозяйкой, заняла позицию у окна, присев на подоконник и сосредоточив на мне пристальное внимание. Присутствие шефа действовало на нее ободряюще. Но я больше не удостоила ее даже коротким взглядом.

Виктор Палыч попросил меня присесть.

– Что не так, Ань?

Высокий лоб с залысиной подозрительно напрягся. Почесав щетинистый подбородок, шеф одел очки и поверх них внимательно вгляделся в мое лицо.

– Ты выглядишь усталой, расстроенной, – как никогда заботливо отметил он, намеренно увиливая от прямого разговора.

– Вам только кажется, – ответила я безразлично, хоть внутренне и оказалась шокирована таким явным лицемерием. Что это – оборонительная позиция? Что происходит с этими людьми, им кто-то с корнем вырвал всё сознание?

– Знаю, тебя напугало это убийство, – вздохнул Виктор Палыч. – Грустно, конечно, но что только не случается в нашем неидеальном мире. Кто-то ведь должен при этом сохранять спокойствие духа и жить дальше.

Тщедушный человек, подумалось мне в ту минуту. И внешность тщедушная, и сам таков.

– Я рада, что вы заговорили о спокойствии духа, и совершенно с вами согласна – нужно его сохранять. Однако, жаль, что все остается на словах…

– Послушай, – неожиданно перебил меня шеф, для игры в безмятежность его надолго не хватило. – Не бери лишнего в голову, ладно? Ты слишком субъективно смотришь на некоторые вещи. Ей-богу, не понимаю, почему тебя волнует эта чертова криминалистика! Не ожидал от тебя такого. Умение красиво и грамотно излагать суть в нашем деле – недостаточно. Эта работа требует фанатизма солдата, разведчика! Что мне объяснять, ты сама все прекрасно знаешь!

– Кажется, это вы не понимаете. – Собственный ледяной тон настораживал и пугал меня. – Вам так нужна сенсация, что вы совсем ослепли. Чего, по-вашему, вы добьетесь этой статьей? Шума? Страха? Паники? Вы об этом думали? Главное, что в течении часа после выпуска, каждый вшивый экземпляр смели с лотков! Что газета теперь в руках у каждого! И что дальше? Вы тут в разведчиков играете, а мне час назад стало известно, что алиби Гришина на момент убийства подтвердилось. Вы списали его в убийцы, а он, по всей вероятности, не виновен! Как вам это?

Шеф посмотрел на меня с откровенным раздражением, и, как мне показалось, попытался найти в моем лице признаки помешательства, или хотя бы истерики. Лада у окна нервно зашевелилась.

– Преступник на свободе и у него развязаны руки, – добавила я, наслаждаясь их замешательством. – А Мише Гришину не только наш город, весь мир теперь с горошинку покажется. Догадываетесь, почему? Говорите, что не ждали от меня такой субъективности? Как прискорбно знать, что обычная тактичность утратила всеобщие мерки и стала субъективным свойством. Видимо, теряя мораль, человек теряет последние остатки своего ума…

– Ну что ж, – сказал Виктор Палыч сквозь плотно сжатые губы, выдержав небольшую паузу. Его лицо при этом успело изменить цвет и выражение, чем выдавало неспособность сохранять самообладание. – Твой профиль – литература, верно? Ты делаешь превосходные переводы, Анна, заказы сыплются горой, разве нет? А криминалистика стоит лишних переживаний. Зачем? Работать с литературой ведь намного спокойнее, согласись?

– Соглашусь только в одном: намного спокойнее ставить подпись под собственной работой. – Я почти не слышала и не узнавала свой голос. – И тем более, не отвечать за ложь и скандал, способные погубить судьбу какому-нибудь человеку...

– Уголовнику? – вскричал он в ярости.

– Не нам решать!

С этими словами я ушла из редакции «Информ-недели».

Навсегда.

- 16

Покинув офис, я почувствовала внезапный упадок сил, как будто лицемерная баталия в кабинете редактора происходила не словесно, а физически.

Поднявшийся ветер яростно затрепал волосами, а мелкие холодные капельки, набирая скорость и частоту, обрушились на голову и за шиворот. Мельком я успела подумать, что вероятно июль в то лето решил изобразить пародию на октябрь. Угнетающая сырость внушала ощущение безысходности и печали.

Давление вдруг беспорядочно запрыгало в висках, а ноги, наоборот, перестали ощущать земную твердь. Поддавшись этой слабости, я ринулась к автобусной остановке, где только сегодня утром беседовала с Ларисой Михайловной – чуткой и сердечной женщиной, которая открылась мне так доверчиво, излила душу и всю свою боль. И что же ей теперь оставалось думать? Господи, да такая «криминальная хроника» могла ее просто убить!

Я практически забилась в угол остановки. Тело казалось вялым и непослушным, в ушах заунывно и фальшиво звучал тромбон. То ли я находилась на грани истерики, то ли на грани обморока. Разум же словно помутился, все происходящее выглядело размытым и неясным, как бредовый сон.

– Ты представь, как я изнервничалась из-за этого трупа в парке, – прозвучал возмущенный выкрик в двух шагах от меня. – Я свою Машку держу взаперти, муж на месяц раньше отпуск взял, чтобы ее караулить, а тут… Вот, взгляни-ка…

Послышался легкоузнаваемый шорох бумаги и, обернувшись, я увидела двух женщин, детально изучающих фотографию Мирославы Липки в спецвыпуске «Информа».

– Меня девочки на работе валерьяной отпаивали, – с завышением продолжала женщина. – А по какому поводу шум, спрашивается? Из-за наркоманов! Да по мне – пусть бы они вообще перебили друг друга, чтоб и духа их не было…

– И ты подумай, – с изумлением подхватила ее собеседница. – Я ведь к этой девушке на спектакли ходила, детей своих водила, хвалила ее. А она, помилуй Боже, проституткой была…

Я вскочила так быстро, что едва не сбила с ног застывших в ужасе подруг, помчалась, не разбирая дороги, сталкиваясь с прохожими, нанося болезненные ушибы себе и другим, не замечая доносившихся вслед оскорбительных возгласов. Все равно что под гипнозом, все равно что одержимая, не принадлежащая больше себе самой.

Но даже не представляла, куда бежать, что будет дальше, когда «Белая площадь» закончится.

Все выглядело как никогда чужим и холодным. Абсолютно все! Чужой город, улицы, дома, перекрестки, светофоры. Не осталось ничего, что еще можно было назвать родным или близким сердцу. Милая и привычная квартирка моя, крепость, бастион – и та не внушала доверия в тот момент, напоминала ловушку.

Я словно потерялась в чужом городе, в чужой жизни. Мне лишь показалось, что я готова встретиться с реальностью. Но, судя по всему, это стало невозможным. Это никогда не станет возможным. Я не смогу унять эту жгучую внутреннюю лихорадку, эту вопящую боль!

И что мне делать?

Что со мной?

Вспомнился отчаянно-припадочный образ героя Достоевского, гонимый несносным пожаром в голове, тупиковым чувством обездоленности и безысходности. Вот к чему я пришла в итоге. Вот что движет сумасшествием...

Визг тормозов неожиданно прорезал слух, оглушил и парализовал сознание.

Тело мое наполнилось сначала неимоверной тяжестью, а затем приятной успокаивающей невесомостью. Весь мир вокруг в мгновение померк и благополучно скрылся в темноте…

- 17

Как же стало уютно и спокойно.

Меня окутывало удивительное тепло, похожее на нежные материнские объятия – заботливые, бережные, бесконечно любящие…

Себя же я ощущала маленьким бесформенным комочком и от того подумалось, что, наверное, я умерла. А точнее – умерла Анна Гром, эта странная, отчаявшаяся женщина, с благородным, но измученным сердцем; а я – всего лишь частица ее еще не погасшего до конца сознания, либо душа, переходящая в едва зачатый зародыш нового человека. От того и это состояние беззаботной, призрачной эйфории…

Вот, значит, как это все происходит.

Так просто и, главное, так органично.

Ни боли, ни страха, только бесконечное спокойствие.

Но почему я по-прежнему обладаю памятью Анны Гром? Неужели память прошлой жизни не исчезает сразу, целиком? Да и как же обещанные фанфары и архангелы в легких одеждах? А небесный суд, врата рая и стоны ада? Или хотя бы знаменитый свет в конце туннеля…

Холодная крупная капля упала мне на лицо и пробудила, как свирепая пощечина. Я распахнула веки и с разочарованием обнаружила, что никакой я не зародыш, и нахожусь не в материнской утробе, а просто посреди «Белой площади», в центре непонятного и шумного столпотворения.

Меня держали чьи-то крепкие, почти горячие руки. Лицо, представшее перед взором, выглядело настолько бледным, что поначалу показалось маской, но пробежавшая по нему короткая волна на миг оживила и исказила его вспышкой сдерживаемой боли.

Моя собственная боль долго ждать не заставила – врезалась с размаху в затылок, от чего перед глазами взвился яростный рой мелких мушек и мутная, удушающая тошнота стала медленно и подло подкрадываться к горлу.

– Кто-нибудь, вызовите «скорую»! – прозвучало так, словно поблизости очень громко и со страшной силой посыпалось стекло, рухнула градом жесть или старый шифер, – заставило меня поморщиться.

Быстро моргнув несколько раз, я заметила, что хаотичная тучка черных точек стала понемногу редеть, открывая взору четкость и осознанность.

– Кажется, она очнулась, – снова послышался «скрежет стекла и металла», но уже не так резко и громко.

И, похоже, голос был прав.

Я снова увидела перед собой лицо и поняла, что знаю этого молодого человека, державшего меня на руках будто рыцарь, стоя на одном колене, так, чтобы я не касалась земли, и старавшегося удержать мою голову в горизонтальном положении. Он сорвал с головы мотоциклетный шлем и темные волосы упали на высокие скулы. Это движение заставило меня нервически вздрогнуть и сделать попытку вскочить на ноги.

– Вам нельзя трепыхаться, нужно дождаться «скорую», – серьезно заметил молодой человек, возвращая меня в прежнюю позицию. При этом лицо его снова передернула мимолетная судорога, и я догадалась, что ему на самом деле не так-то просто держать меня на руках.

И в то же время совсем не ясно откуда взялась эта странная и совершенно нелепая ситуация?

Вокруг собралось несколько людей с озадаченными выражениями, и кто-то даже держал надо мной зонт, потому что дождь все еще накрапывал. А справа, в нескольких метрах от нас, на обочине дороги, лежал на боку тяжелый спортивный мотоцикл.

Произошла авария, размышляла я непривычно долго, наверняка это сбили меня, если уж я окружена таким неподдельным вниманием и суматохой, к тому же, помимо вспыхнувшей головной боли, вслед за ней заныло и все остальное тело, да так – что сразу не определишь, что являлось источником этих болезненных сигналов. Может, мне и правда не стоило «трепыхаться», вдруг я тяжело травмирована?

Кто же на меня наехал?

Я снова посмотрела на парня с восточными чертами и в этот раз заметила на нем кожаную гоночную куртку.

– О, Боже, – вырвалось у меня слишком уж удрученно.

– Что-то болит? – спросил он.

«Все, что мне сейчас болит, – подумала я со злостью, – подтверждает то единственное обстоятельство, которое не даст мне забыться, как в дурацком сне, и не позволит надеяться, что я всего лишь сплю!»

– Отпустите меня! – ответила я чуть не плача.

В этот раз я упорно решила подняться и он не смог меня удержать. Но на ноги стала не сразу, они предательски дрожали и казались задубевшими, я переваливалась как неуклюжий медведь, ворочающийся со сна. Потихоньку, без резких движений, ухватившись за широкий и шершавый ствол дерева, что, к счастью, оказался в пол шаге, я все таки поднялась, слабо отмахиваясь от рук посторонних, которые всячески стремились помочь и только мешали.

– Мне ничего не болит, – твердила я сквозь зубы.

В действительности, каждое движение было скованным, мышцы по-прежнему казались немыми, но и определить степень повреждений в ту минуту я была не в состоянии, вначале предстояло избавиться от шока. Очевидно одно – я жива и переломов, вроде бы, не наблюдается. Конечно, одежда, волосы – все мокрое и липкое от грязи, но я была уверена, что и это как-нибудь переживу. Вот и чья-то услужливая рука из толпы в порыве заботы о ближнем протянула упаковку бумажных носовиков.

– Повезло, – прокомментировал кто-то мое собственное предположение. – Отделалась, считай, испугом…

Дата добавления: 2015-09-02