|
Читайте также: |
Уникальная антикварная мебель в квартире и благородный интерьер свидетельствовали об изящном вкусе хозяев. Нежные обои с замысловатыми узорами на стенах грели душу, ассоциируясь с детством и уютом. Иногда обстановка напоминала мне дом писателя из старой доброй сказки, где все насквозь пропитано духовностью и вся атмосфера свидетельствует о простом и доступном человеческом счастье. Это здесь, именно здесь, я когда-то решила связать свою жизнь с литературой...
Камин в зале – самая примечательная и обожаемая мной деталь, возле которого я могла просиживать часами и разглядывать веселые пляски огня, ни о чем особо не задумываясь и не тревожась: все принесенные с собой заботы изумительным образом растворялись в дымоходе. Сегодня его предусмотрительно растопили к моему приходу и окружили компанией мягких старинных кресел на гнутых ножках.
Задержавшись у камина на несколько секунд, я протянула к нему озябшие пальцы и, не смотря на то, что уже два часа, как переоделась в брючный костюм из темного твида, вспомнила скользкое прикосновение мокрой одежды на продрогшем теле. Холод незаметно проник и в сердце, когда перед мысленным взором возник образ Алисы и молодого человека в черном; засквозило в душе леденящим ветром недоверие, почти бессознательное, но отчетливое, как предчувствие или интуиция.
Ведь ложь, сущность которой прозрачна и невесома, в действительности, не менее ощутима, чем холодные капли дождя на коже…
Я помогла сервировать небольшой круглый стол в центре зала, покрытый красным бархатом и мы, наконец, расселись по местам.
Когда бабушка Вера вышла к нам из своей комнаты, невозможно было удержаться от восхищения: белые волосы уложены в изысканные завитки и перехвачены сочной розой в тон помады и платья, на тонких плечах нежная шаль-паутинка, пальцы в шелковых перчатках поблескивали массивными перстнями.
Вот она – королева!
Без всяких сомнений, в молодости ее красоте не было равных.
И такой она останется до конца. Будь это день рождения ее мужа, день их памятной свадьбы, либо любой другой уважительный праздник – бабуля всегда на высоте!
– Вера Васильевна, – весело воскликнул отец, распластав ладонь на груди. – Вы всякий раз знаете, как покорить мое сердце. Я сражен наповал! Растерян в точности, как в тот день, когда увидел вас впервые. Я не мог решить тогда, в пользу кого мне стоило сделать выбор: в пользу вашей прекрасной и юной дочери, или, все же увести вас у вашего многоуважаемого супруга, хоть победа моя и продлилась бы недолго, потому что он, не иначе, отвинтил бы мне голову.
– Говори, да не заговаривайся, – парировала бабуля. – Ни один мужчина, пусть он даже наследник знатных кровей, не отвоевал бы меня у моего Македонского! А тебе, бесстыдник, и так досталась самая большая моя ценность! И ты знаешь это, дорогуша, ничем не хуже меня.
– Не могу не согласиться с любимой тещей, – папа галантно поклонился бабке через стол. – Не просто ценность, а сокровище. И не одно, а целых два! За что бесконечно благодарен и вам, Вера Васильевна, – он поднялся и, встав во главе стола, наклонился к бабуле и поцеловал ей руку, после чего мгновенно посерьезнел, – и, конечно же, еще одному человеку, ради которого мы собрались все вместе. Поэтому я предлагаю поднять бокалы и выпить за незабвенную память нашего достопочтенного покровителя, мужа, отца и деда – Александра Викторовича!
– Ура, – трепетно шепнула бабуля и пригубила бокал с такой страстью, словно слилась поцелуем с внезапно воскресшим своим мужем.
– Интересно, – подмигнул мне папа, – меня так же будут вспоминать когда-то?
– А как дела у нашей малютки, – поинтересовалась бабуля чуть позже. – Что-то ты совсем молчишь. Не заболела? Погода вдруг пошла против нас…
– Возможно, слегка устала, – я пожала плечами и заставила себя улыбнуться.
– Всё твои переводы, – покачала она головой. – Не спишь ночами. А ведь Бог для чего, спрашивается, день от ночи отделил? Чтобы днем работать, милая, а ночью спать…
– Все это верно, но…
– Вместо того, чтобы изнурять себя бестолковой работой…
– Мам, – одернула ее дочь, давая понять, что это никому не интересно.
Но бабуля продолжала:
– Ты могла бы получить второе образование.
– Думаю, с меня и одного достаточно, – моя улыбка вышла намного искреннее. – Мне нравиться переводить.
– Но, птенчик, ты такая бледненькая! И румянами, вижу, не пользуешься. И, кажется, вообще не пользуешься косметикой....
Она прищурилась, чтобы получше меня рассмотреть.
– Зачем ей косметика, – вставил папа. – У девочки чистая природная красота.
– Но она бледная, – не унималась бабуля. – Кто ее бледную замуж возьмет?
– Мам, – снова окликнула ее вполголоса дочь. Моя мама всегда говорила тихо, не повышая тона, но твердо и с большим достоинством.
– Что, «мам», Ирина? Я хочу правнуков, почему нет?
Но большие зеленые глаза Ирины ответили таким выразительным взглядом, что бабуля больше не настаивала.
Ах, ну как же… Затронута запретная тема. Иногда бабуля об этом забывала. Но только не родители.
Ужин длился недолго, но к тому времени, когда мы переместились к камину, я просто изнемогала от усталости.
Расслабленно откинувшись в кресле, через недопитый бокал вина я созерцала огонь – он мерно потрескивал и излучал приятное тепло. Рядом сидела мама, внешне очень похожая на бабулю – вылитая аристократка: гордая осанка, белоснежная кожа, светлые волосы, собранные в аккуратную «ракушку». Но выглядела она сегодня намного скромнее своей матери. Простое бирюзовое платье из джерси, из украшений только брошка. Неизменно сдержана в манерах и тактична.
Папа в быту предпочитал носить джинсы, но сейчас на нем были классические брюки и белая рубашка. По другую сторону камина, напротив нас с мамой, он удобно устроился в кресле и развернул газету. Бабуля примостилась в кресле по соседству с ним и не сводила мечтательного взгляда с рисующего хитрые узоры пламени.
– Представьте себе, – воскликнул папа, делясь с нами впечатлением от прочитанного. – Клонирование приносит все больше положительных результатов. Клонировали множество животных, которые ничем не отличаются от обычных. Следует полагать, скоро дойдет очередь и до людей…
Как я уже упоминала ранее, мой отец – психотерапевт. Опытный и мудрый доктор. Вместе с тем у него крайне философский подход к жизни и просто удивительное чувство юмора.
Услыхав его сообщение и в особенности веселую нотку в интонации, бабуля испуганно встрепенулась:
– Чему радоваться? Что будет с естественным зачатием, с рождением в муках? С душой? Или душу клонируют в комплекте? Люди ведь и жениться перестанут. А институт семьи? Господи, помилуй нас от такого несчастья! – Она поспешно перекрестилась, сверкнув увесистым камнем.
– Зато, представьте! – продолжал отец. – Развести стадо овец, загон лошадей, целую птицеферму – и все за короткий срок! Вот где важность открытия. Зачем душа корове или свинье? У них ее и нет, по утверждению Декарта.
– Какие же он опыты ставил, чтобы это увидеть? Абсурд!
– Ну сами подумайте, если это так, то на выходе мы имеем только качественную плоть, и ничего более.
– Абсурд! Говорю еще раз – абсурд, – не унималась бабуля. – Я бы никогда не согласилась есть мясо клонов.
– Как знать, уважаемая, Вера Васильевна, как знать, – лукаво усмехнулся папа. – Может, вы давно едите это мясо. Ведь клонирование разрабатывают веками. Я предполагаю, что нас сперва приучили бы к этим продуктам, а уж потом признались в своих достижениях. Как и с ГМО. Хотя... не факт, что вообще признались бы в чем-то, во избежание лишних споров.
– Это недопустимо, – взорвалась бабуля, но тут же подавила в себе внезапный всплеск и замолчала. Лицо ее еще долго выражало крайнее возмущение.
Мне кажется, отец нарочно волновал ее всяческими «возмутительными» новостями. Может, ради забавы, чтобы иметь возможность подтрунивать над престарелой тещей, может, как врач, таким способом заботился о ее кровообращении. В любом случае, с моим папочкой и с его рассказами долгими семейными вечерами скучать не приходилось.
Странно как-то, подумала я.
Сидим вот всей семьей, довольные, сытые, защищенные, отдыхаем у камина. Слушаем шум дождя где-то за стенами дома, обсуждаем развития генной инженерии.
А там, на улице, или, быть может, в укромном темном месте, жив-здоров сейчас убийца, ничего возможно не опасаясь, уверенный в своей безнаказанности, и ему уж точно наплевать, есть у клона душа или нет!
Кто он такой и зачем убил, пока не известно, как и то, к чему склонялся после всего содеянного: тянет ли его, по определению, на место преступления, возникает ли желание похвастаться своей скотской силой? Или же это мелкое, задавленное существо, забившийся в щель отшельник, совесть которого снедаема страшным, параноидальным червем. И рассудок, и дни его, быть может, уже сочтены.
И столь много вопросов обрушилось на меня в одночасье, что вскружилась голова, всколыхнулись в душе тяжелые волны тревоги. Суть же главного, наиболее волнующего вопроса заглушала голоса всех остальных: «Неужели это обстоятельство тронуло тебя больше, чем просто профессиональное?»
И в то же время, глубоко-глубоко, в недосягаемых просторах подсознания (а в действительности, не таких уж недосягаемых), я знала ответ. И это пугало больше всего. Потому что не под каким предлогом я не смела его открыть…
Ведь я и сама отшельница.
Или, если хотите, – отлюдница.
И, если вы подумаете, что это неспроста, то, верно, не ошибетесь.
Но так было не всегда.
Какие-то два года назад я со всей откровенностью могла назвать себя самым счастливым человеком на земле. Я имела все, о чем способна мечтать любая современная женщина.
Жизнь цвела и буйствовала изобилием красок, отдавая мне только лучшие свои плоды, саму соч. Карьера стремительно набирала обороты, личная жизнь являла собою воплощение сказки, каждое желание сбывалось мгновенно. Что же касается общества, то подобно маслине, что купается в соусе, я ни дня не мыслила без него свое существование.
Как неосмотрительный Икар, в пылу вдохновения и экстаза, я неслась к солнцу. И оказалась низвергнута со страшной силой прямо в ад! В холодную, удушающую, парализующую волю тьму, что только и ждала момента моего судьбоносного падения, заведомо разверзнув подо мной пропасть.
Я часто вижу эту тьму во снах, где всякий раз она напоминает, что по-прежнему мной владеет. И горе мне, решись я потревожить принадлежащие ей воспоминания, реакция последует незамедлительно – наказание не менее жестокое, чем прежде.
На том месте, где притаилась память о ней, стоял специальный, предохраняющий замок, не имеющий ни ключа, ни шифра, созданный тяжелыми усилиями на протяжении длительного времени.
Это очень строгий завет. Табу! Грань, за которой скрывается самый злой и хищный из всех монстров – Отчаяние!
Никуда не деться мне от того, что жизнь раскололась надвое.
До и После.
Об этом не обязательно говорить вслух, как и притворяться, будто ничего не случилось. Все равно уже ничего не изменить. Я стала другим человеком, преобразилась даже внешне. Аскет-переводчица, без прошлого, без будущего, которая не переносит общество людей и всю оставшуюся жизнь намеревается прожить в каком-нибудь тихом месте, ограничив связь с миром до минимума, а если удастся, вообще обойтись без оного, и так же тихо и незаметно умереть, что б никто не догадался.
Поэтому, если в силу каких-то рефлексов, частично связанных с памятью двухгодичного прошлого, я ощущала не понятные мне переживания, то не имела права искать ответы в «базе данных», доступ в которую надежно охранялся.
Все то время, что я лежала в кресле, прикрыв глаза, и старалась отдохнуть, приходилось прилагать усилия, чтобы отогнать подальше от той чертовой «базы данных» настырные и опасные мысли. Внушать себе, что это обычный шок, свойственный любому другому человеку, узнавшему о столь чудовищном событии – убийстве…
Но тут же другой, пока только слабо жужжащий, но уверенный, с ехидцей голос попытался опровергнуть мои убеждения: «Пусть бы всадники Апокалипсиса вдруг нагрянули со всеми стихийными бедами, вскочили собственной персоной в твое окно – ты бы глазом не моргнула! Полгода назад ты решилась предстать перед людьми, всего полгода назад! Все остальное время ты жила в другом мире, не так ли? Или до сих пор думаешь, что все – только сон? Может, признаешь, что впервые в тебе что-то зашевелилось, среагировало…»
Я бессознательно сцепила зубы, от чего стало трудно дышать.
«Ты думаешь сейчас о том странном молодом человеке в черном, – шипел голос. – Не так ли?»
Потому что он подозрителен! Чрезвычайно подозрителен, разве нет? Не удивлюсь, если его арестуют не сегодня, так завтра. Он не только грубостью меня зацепил, есть еще что-то… Тайна, одним словом!
«Какое тебе дело до чьей-то тайны?»
Человеческая сущность!
«Человеческая сущность? Да, милая, человеческая сущность темна и непостижима! Может, ты почуяла в нем убийцу, который преспокойно прохлаждается в театре, после всего содеянного – эдакий хитрый змей? Но при этом – нарочно ведет себя вызывающе, чтобы его непременно заподозрили!»
Не старайся загнать меня в угол! Ты проиграешь! Не будет никаких анализов, никаких догадок, никаких попыток что-то воскресить.
«Тогда откуда эти мысли, Анна?»
Внутри все скомкалось от внезапного страха. В горле резко пересохло. Бокал выскальзывал из влажных ладоней, я залпом допила вино и поставила его на пол.
Сидящая рядом мама что-то увлеченно вязала, быстро перебирая спицами. Хотелось верить, что она ничего не заметила.
Со мной действительно творилось что-то неладное. Я только не хотела тревожить родных. Приходилось изо всех сил изображать участие в беседах.
Видит Бог, это давалось непросто.
– Знаете, девочки, что я тут придумал, – жизнерадостно объявил отец. – А давайте, как только погода наладится – махнем все вместе на речку, а? Солнце, вода, шашлычки…
– Коньячок, – воодушевленно поддержала бабуля.
Мама, перед тем, как что-либо ответить, сперва взглянула на меня, желая знать мое мнение на этот счет. А мне, если честно, такое развлечение представлялось смутно. Тысячу лет не ходила на пикники… Мне куда охотней отдыхается дома наедине с книгой.
– Ну…
Заметив, с каким нетерпением все ждут моего ответа, пришлось солгать:
– Конечно. Почему не поехать?
– На этих же выходных – все в машину и на пикник, – победно постановил папа.
– Реки нынче такие грязные, – слабо запротестовала мама. – А шашлык так портит печень…
– Запьешь коньяком, – пресекла бабуля, которую решение выехать на природу порадовало больше всех.
Возражений больше не было.
– Мне понравилась твоя рецензия на собрание статей Михаила Лифшица, дорогая, – папа продолжал старательно втягивать меня в диалог. – Но, по-моему, такая литература далеко не каждому читателю по плечу, я сам с трудом осилил, признаюсь честно, хоть оторваться было трудно... Кстати, тебе не надоело писать про уголовщину и криминал? Столько хороших тем, на которые можно писать замечательные статьи.
– Экономика и культура?
– Экономика, – поморщился папа, – цифры и термины – фу, какая скукотища! А вот культура – это интересно.
– Ты имеешь в виду два концерта в год, одну презентацию сборника стихов, да кой-какие постановки в театре среднего размаха? – спросила я без энтузиазма.
– Неужто все так плохо? Ну, а здоровье? Я бы тебе помог.
– Уголовщина – чем не важная тема, пап? В экономике часто что-то не ладится. Если человек далек от культуры – никакая газета его не просветит. Ты сам заметил, рецензия на книгу Лифшица ничего не значит для того, кто не интересуется историей искусства и философией, я с таким же успехом могла бы рецензировать справочник по квантовой физике. Тот, кому важно здоровье, знает без журналистов, как его беречь. А вот если в городе убийца... Кому нужна культура, деньги, процедуры, если его могут запросто лишить жизни в один момент?
– Все верно, – согласилась мать.
– Сроду здесь никого вот так не убивали, – выпалила вдруг бабуля. – Сколько живу, но такого не видела. Войны нет, слава Богу, лихолетье, кажись, минуло, с чего, спрашивается, такое учинять? Это все молодежь! Голодранцы бесстыжие! Им тычут эти жопы да пистолеты, все равно, что кодируют, и разве люди из них получаются? Клоны! Юность – дело бесстрашное, а потом?
– А потом приходит старость – и человек становится невыносим, – мягко заметила мама.
Бабушка Вера в ответ напыжилась:
– Я надеюсь, это ты не про меня?..
Домашние беседы ни о чем нагоняли на меня смертную тоску. Легче было вынести угрызения совести за собственную нетерпеливость, нежели выслушивать эти безобидные, ничем не обязующие диалоги, изображая к ним непосредственный интерес.
Не от того, прости Господи, что не переносила своих родных. Напротив – обожала всеми фибрами души. Умерла бы за любого из них, не колеблясь.
Однако любые усилия падали ниц перед желанием остаться одной. Больное, слабое, ничтожное желание… все равно брало верх.
Конечно, они меня понимали, по крайней мере – старались понять. Да и кто же еще, если не они? Но от этого становилось еще мучительнее. Как бы я ни старалась, но неизбежно их чем-нибудь огорчала. И уже потому не могла оставаться рядом с ними долго.
Помимо знаменитого камина, находилось в квартире еще одно – неповторимое, волшебное место, бывшее когда-то дедовым кабинетом и ставшее библиотекой. Время от времени там принимал своих пациентов папа, если лечение проводилось инкогнито, в обход больничной картотеки и сплетен медсестер.
Я ускользнула из родственной компании в момент незначительной паузы, и, войдя в кабинет, ощутила сладкую, возбуждающую дрожь, поднимающуюся горячими волнами от живота к макушке при виде неисчислимых рядов книг на каждой стене. От пола к потолку – ни одного «живого» места, свободным оставалось лишь окно небольшой теплой комнаты, под которым красовался массивный дедов стол и несколько кресел.
Где же вы, гламурные журналы о домашнем интерьере? Вам осталось только ахнуть и заплакать!
Несколько тысяч избранных, редчайших изданий.
Капитальные вложения, недвижимость, бабкины драгоценности, до сих пор не имеющие счета и цены, – ничто в сравнении с настоящим фамильным достоянием – дедовой библиотекой!
Иногда мне хотелось брать – и есть их одну за другой эти книги. Они пахли временем, знанием, словно медом, кружили голову магическим ароматом.
Здесь было все, и даже больше! Лучшие умы человечества! Издания немецкие, английские, французские и итальянские в оригинале.
Не просто буквы и бумага – тысячи непревзойденных душ: гонимых и отверженных, обреченных и страдающих, признанных и торжествующих… Гениальных душ небесных ангелов, случайно (либо умышленно) познавших все горести жизни человеческой…
Мириады мыслей, мгновений, созерцаний, озарений…
И ты! Как дитя! Теряешься и робеешь, вздыхаешь и замираешь – перед могуществом мировых гигантов…
– Почему не напишешь что-нибудь свое? Ты же так превосходно писала.
Невесомая истома скомкалась и сникла. Парящего «змея» вернули на землю.
Мама стояла в проеме кабинета и смотрела на меня почти так же восхищенно, как я – на шеренги бесценных томов.
Сердце заныло лишь на секунду. Подавив судорожный вздох, я ответила вполне уверенно:
– Все в прошлом. Бумагомарак и без меня хватает.
– Хватает. Но к тебе это не относиться. И когда-нибудь, я надеюсь, твой талант пересилит пессимизм.
Я не сдержала иронической улыбки:
– Скорее – реализм.
Стройные переплеты притягивали, как магнит. Рука сама собою поднималась, плавно скользила, словно проводник, пропускающий не изученные еще энергетические импульсы.
Я подхватила маленький гладкий томик Уильяма Фолкнера.
– Возьму. Может, найдется время почитать на досуге.
– Ты разве не остаешься? – спросила мама разочарованно.
– Пора уже заканчивать этот нудный роман, – я старалась казаться веселой и говорить бодро. – Хотя вряд ли наши соотечественники многое потеряют, если никогда не увидят его перевода.
Мама засмеялась. Наверное, просто стремилась меня поддержать. Но у меня отлегло от сердца при виде ее нежного улыбающегося лица.
Папа переловил меня уже практически при выходе.
– Ты плохо ела, – негромко подметил он. – Ковырялась в тарелке для видимости. Сколько часов спишь?
Доктор – одним словом.
Я вздохнула, как школьница, которую не отпускают на улицу, пока она не выучит все уроки.
– Утром несколько часов, потом вечером…
Папа быстро чмокнул меня в нос, не дав договорить:
– Ну хорошо-хорошо. Никаких претензий.
Прощались не менее жарко, чем перед тем приветствовали друг друга. Разве что у каждого лежало по глыбе на плече. У них от того, что не насытились моим обществом. У меня – от переизбытка внимания.
Папе не терпелось проводить меня до дома или хотя бы отвезти на машине, но я строго-настрого запретила, в конце концов – две улицы перейти.
И вот, наконец, меня отпустили.
Мои родные, любимые люди.
Когда-то они оказались рядом в очень трудную для меня минуту.
Иначе и быть не могло.
Спасли меня … теоретически.
И все же произошедшее теперь всегда будет стоять между нами... как стена из сырого гранита, от которой веет могильным холодом...
- 9
Нерадивый, пасмурный вечер.
Депрессивный дождь заливает улицы.
Странно, что такую погоду, выворачивающую душу наизнанку, еще называют творческой.
Странно, что так и есть.
Дивный каприз природы – наделять творцов в такие моменты острым, мистическим блаженством. Когда душа – антенна, пропускающая сигналы астральных стихий, а тело – предмет воспроизведения, перерождающий душевные муки в материал.
Однако в этой милости – ее жестокость.
Боль, терзающая чувственную душу, может так же и уничтожить ее.
И столько прекрасных, возвышенных натур погибает в подобный вечер…
Невесть откуда берутся эти циничные раздумья. Нахальными, незваными гостями, смутно и бестолково ютятся в голове.
Я шла, поглощенная ими, попавшая в ловушку, будто невольно втянутая в чей-то скучный разговор. И потому не сразу услышала шаги у себя за спиной.
Сердце сделало резкий глухой толчок, когда я внезапно осознала, что преследуют они именно меня.
Свернула за угол.
Они за мной.
Перешла дорогу.
Они сделали то же.
Повернула к своему дому.
«Хвост» отправился следом.
Пустые, промозглые тротуары. Где-то вдалеке завыла жалобно собака. Стремительно промчалась машина. И больше поблизости – никого.
Я сразу же ускорила шаг и услышала, что преследователь тоже заторопился. Совсем близко.
Меня разрывали страх и любопытство. Хотелось обернуться, взглянуть на него, и в то же время не хватало духа.
Сжимая покрепче ручку зонта, я перешла практически на бег.
Поддавшись приступу паранойи, бросилась в свой подъезд, стремглав взлетела на третий этаж, спотыкаясь, чуть не падая, как попало складывая зонт и перебирая на ходу связку ключей дрожащими и мокрыми руками. На мгновение я замерла, – внизу, простонав, бухнула входная дверь.
Ввалившись в квартиру, я едва не растянулась на полу прихожей, но очень быстро пришла в себя. Заперлась и отступила на шаг.
Прислушалась.
Сердце замерло.
Тихо.
Никто не шагал.
Не стучал.
Не звонил.
Не пытался выбить дверь.
Я осторожно заглянула в глазок.
Никого!
Глубоко вдохнула.
Выдохнула.
Закрыла глаза.
Тряхнула головой.
Затем тихо повернула замок, резко распахнула дверь и выглянула в подъезд.
Никого!
Медленно, сдерживая дыхание, стала спускаться вниз.
Третий этаж. Второй. Первый.
Выглянула на улицу и убедилась – ни души!
Если кому-то требовалось напасть на меня, достаточно просто подкараулить в подъезде. В этот час и при такой погоде – совершенно беспрепятственно.
К тому же – вот она, добыча, смело ступающая прямиком в руки, самолично представшая на востребование.
Но цель преследователя заключалась совсем в другом.
Это стало ясно, как только шаги затихли.
Впрочем, их и не было.
Я разглядела на лестнице только одни следы – свои собственные.
Он даже не входил в подъезд!
Вернувшись домой, я со злостью захлопнула дверь, сбросила туфли и стояла босая посреди прихожей.
В квартире таилась тишина. В общем – как и обычно. Но никогда еще она не казалась мне такой тяжелой и зловещей.
Я все еще дрожала, но уже не от испуга, а от злости. Возникло желание заорать нечто свирепое и непристойное, чтобы беспредельная тишина задрожала, раскололась, рассыпалась мелким стеклом.
Зачем кому-то понадобилось меня пугать?
Либо это так.
Либо я попросту сошла с ума.
Автоответчик зафиксировал два сообщения. Первое от Феди Васина:
– Эй, ты где? Палыч тебе сегодня весь день наяривал. Я эсэмэсками завалил… Ты вообще мобильник с собой носишь? Дело такое, может ты уже в курсе: он надумал выпуск газеты переместить на день позже, ну, типа, чтобы про убийство этой девчонки собрать побольше информации, сечешь? Так что, бери «перо» – и дуй в прокуратуру, или куда там еще… Короче, вместо выходного придется лабать, при том – всем. Палыч, похоже, решил поиграть в «Прайм-тайм». В общем, до встречи завтра в офисе. Звони. Пока. Целую! – Последовал звонкий чмок.
– Аня, есть новость! – прозвучало второе басом. – Задержали подозреваемого…
Я немедленно схватила трубку и набрала номер Борщева.
– Когда это произошло? Когда его арестовали?
На секунду Леша замешкался из-за перепуганной интонации в моем голосе.
– Несколько часов назад. Но, ты же понимаешь, это всего лишь подозреваемый…
- 10
Как бы я не убеждала себя о важности сна, о том, что мне необходимы силы, чтобы не зевать на предстоящей встрече со следователем, но лишь беспомощно провалялась всю ночь в кровати, мученически перекатываясь с боку на бок. К ноутбуку тоже не притронулась.
Утром вскочила по сигналу будильника, уставшая и возбужденная одновременно. Последние надежды пришлось восслать на три крепкие «дозы» кофе, что успела проглотить перед выходом.
На этот раз никаких впечатляющих костюмов. Джинсы, жакет, туфли-лодочки.
Следователь – высокий жилистый мужчина лет под сорок, темноволосый, с задумчивым лицом и светлыми проникновенными глазами – принял меня буквально сразу же. Одетый в обычный джинсовый костюм, он не представлял никакого намека на официальность. О том, что передо мной служащий уголовного розыска, свидетельствовало только крепкое рукопожатие, да еще типично «казенная» обстановка приемного кабинета. Как и положено: сейф, шкаф, заставленные полки, сдвинутые столы, компьютер, толстые папки, увядшие вазоны на подоконнике, электрочайник. И два стула – как без них? – ты, мол, садись и пиши, а я вопросы задавать буду. Достаточно представить эпизод из любого современного фильма о сыщиках – и вы не ошибетесь.
Но человек, который представился, как Черныш Андрей Сергеевич, не казался беспечным и веселым, как многие герои кино. И вместе с тем перед лицом журналиста не млел и не смущался, как большинство провинциалов. Напротив, сдержан и немногословен. Только не от того, что отличался излишней строгостью. Того требовала занимаемая должность, и он с достоинством выполнял свою работу.
Поэтому предупредил меня наперед, еще до того, как я успела засыпать его вопросами, что уважает мои цели, но для публикации поделится лишь той информацией, которая соответствует интересам следствия.
Я предполагала подобный поворот и заявление следователя не сбило меня с толку, как какого-нибудь новичка.
Встретив мое согласие с некоторым удивлением, мужчина все же решил объясниться:
– Видите ли, в таких случаях приходится очень осторожно распоряжаться информацией. Люди и без того склонны слишком многое додумывать. А паника пользы не прибавляет. Чтобы не казаться многословным, скажу так: во избежание массового помешательства, лучше пока что держать детали расследования подальше от гласности. Ясно, что никакая прокуратура не удержит слухов, и наше сотрудничество с журналистами просто неизбежно. Алексей Борщев уверял, что вам можно доверять.
– Буду рада, если смогу помочь, – сказала я.
Когда дело дошло до сообщения, он сложил руки в замок и отрапортовал:
– Под следствие взят сожитель погибшей – Гришин Михаил, двадцати пяти лет, привлекаемый ранее по подозрению в сутенерстве и продаже тяжелых наркотиков… Последний пункт не для печати, я просто вынужден напомнить... Пока он главный подозреваемый, но до прямого обвинения дело не дошло. Известно, что девушку задушили. Возможно, человек, близко знакомый жертве – нет признаков сопротивления. Других следов насилия на теле девушки не обнаружено. Это важно отметить, потому что в участок звонят встревоженные барышни и допытываются про насильника из парка. Вчера кто-то принес сплетню о том, что это уже третье убийство за год, сегодня я уже слышал цифру пять, с дополнительной порцией ужасающих подробностей... Понимаете, да? Пока что обрабатывается версия убийства на бытовой почве. Но не делайте конкретного заключения, – ни к чему сгущать краски раньше времени. Дайте понять, что у следствия все под контролем, что виновный очень скоро будет наказан. Кстати, может, вы в курсе, чем они там уже спекулируют?
Дата добавления: 2015-09-02; просмотров: 45 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Мои родные, любимые люди. 2 страница | | | Мои родные, любимые люди. 4 страница |