|
Читайте также: |
каркас.
-- Ах, мой нежный друг, все пройдет... успокойтесь. Все мелочи,
берегите себя,-- приговаривала госпожа Лесток, гладя тонким паль-чиком седые
виски мужа.
При дворе жива была память о том, как Екатерина-шведка успокаивала
буйный нрав царственного супруга -- приговором и лег-ким поглаживанием
головы. И госпожа Лесток копировала эту сцену словом и жестом. Лейб-медик
только вздыхал, глубоко зарыва-ясь в щекотавший лицо шелк. Если б он мог
разрыдаться, смыть с глаз кровавую пену...
Наутро он бросился в Петергоф разыскивать государыню и скоро очутился
на дороге, по которой паломница в сопровождении свиты шествовала в
Свято-Троицкий монастырь. Елизавета шла легко, с улыбкой, о том, чтобы
сейчас броситься в пыль к ее ногам, не могло быть и речи. Лесток смирил
нетерпение, в числе прочих пошел за государыней, моля небо, чтоб не дало оно
ей силы шествовать вот так до вечера.
Господа можно было не беспокоить лишними просьбами, через час без
малого Елизавета притомилась, веселая кавалькада направи-лась назад в
Петергоф, и сразу после ужина Лестоку удалось пред-стать перед государыней.
Он не просил прощения, он требовал, гневно сообщая о слежке, он
проклинал Тайную канцелярию, Шувалова, Бестужева, покойного Ушакова. Потом
он распластался у царских ног, с умильной слезой напоминая о тех временах,
когда он был ее другом, лекарем, по-веренным.
Елизавета выслушала его с невозмутимым видом. Лесток вел себя без
достоинства, она могла молча отослать его, но паломничество настраивает
людей на высокий лад. "...И прости нам долги наши, как и мы прощаем
должникам нашим..." Словом, Лесток был прощен и почти обласкан. Она сделает
все, чтобы восстановить его былое положение при дворе, да, да, она поговорит
с Бестужевым, конечно, он неправ, а Лесток прав, она прикажет Шувалову снять
слежку, это возмутительно, когда под окнами стоит шпион!
Лейб-медик вернулся домой в самом прекрасном расположении духа. Никого,
даже отдаленно напоминающего агента, в Аптекарском переулке не было. Он
спасен, спасен...
В разговоре с государыней Лесток забыл сообщить о такой без-делице, как
избитый до бесчувствия и брошенный в траву агент, который пролежал на земле
до утра, а с зарей, как и было предсказано, оклемался и даже доковылял на
своих ногах до дому. Спустя час судьба его была известна в Тайной
канцелярии. В этот же день агента препроводили в госпиталь. Устные показания
он дать не мог по причине сбитой набок челюсти, зато изложил все письменно с
жутчайшими подробностями.
О судьбе несчастного наблюдателя было доложено начальнику Тайной
канцелярии Шувалову, а потом и Бестужеву. Канцлер был потрясен беззаконием,
а особливо жестокостью Лестока. "Каков негодяй,--- повторял Бестужев,
потирая руки и благодаря судьбу за подарок,-- не каждый день в России
калечат тайных агентов. Экий проказник наш лейб-медик!" Теперь Бестужев
знал, какой фразой начать разговор с государыней: "Во имя человеколюбия..."
А дальше изложить все, что в папочке пронумеровано, повторить, что в
Гостилицах государыне в ухо шепнул про тайные сношения Лестока с молодым
двором через связного -- поручика Белова. Плохо, что именно Белова
приходится подставлять под удар, да ничего не поделаешь. Осталось только
уточнить кой-какие детали, а в общем, проект готов, недаром была установлена
слежка за домом Лестока. Уж если после всех этих данных Лесток не будет взят
под арест, значит он, Бесту-жев, не политик и ему пора подавать в отставку.
</b></b></b></b><ul><b><b><b><b><a name="37"></a></b></b></b></b><h2><b><b><b><b>-11-</b></b></b></b></h2></ul>
<b><b><b><b> Софья узнала о предполагаемом нападении на мызу не потому, что Алеша
открылся, а потому, что Адриан про-болтался. Вопрос был на первый взгляд
совсем невинным:
-- Скажите, Софья Георгиевна, когда маску на рожу наденешь, можно ли в
ней человека узнать аль нет?
-- Конечно, можно. Тебя я под любой маской узнаю, у тебя нос уточкой...
клювиком, словно на него наступил кто-то в дет-стве.
-- Понятное дело,-- обиделся Адриан,-- мы-то с вами знако-мы. А вот
если бы вы меня в первый раз в маске увидели? Если я, скажем, на дом нападу,
чтоб спасти кого... или ограбить. Дак потом можно признать человека аль нет?
Это на кого ты собираешься нападать да еще в маске? И Алек-сей Иванович
будет нападать?
Адриан попробовал унырнуть от ее пронзительного взгляда, по-нес
какой-то вздор про маскарад, но Софья уже не слышала денщи-ка, она бросилась
бегом в "каюту" мужа.
-- Что ты так раскраснелась, душа моя?-- спросил Алеша удив-ленно.
Представим себе сосуд с узким горлом, наполненный, скажем, орехами.
Если его перевернуть, то орехи закупорят горло и останутся в сосуде. Но если
оный сосуд начать резко и неумолимо трясти, то орехи с грохотом
повыскакивают из сосуда все до единого. Примерно так же вела себя с мужем
Софья. Она вцепилась в него мертвой хваткой и трясла до тех пор, пока не
узнала план нападения во всех подробностях.
Правду сказать, Алеша не очень-то и сопротивлялся. Не было в мире
человека более надежного, чем Софья, но она обладала неким непоправимым
недостатком, она была женщиной, поэтому зачастую логика ее была не только
непонятна, но и вовсе лишена смысла. Иначе как можно объяснить ее
категоричную фразу:
-- Я поеду с тобой, и не спорь!
-- Милая моя, но ведь ты будешь только обузой. Ты не умеешь драться на
шпагах, и я плохо представляю, как ты полезешь вверх по веревке.
-- Я и не собираюсь лазать по веревкам! Скажи мне только-- куда вы
собираетесь везти Никиту после похищения? Насколько я поняла, корабля у вас
нет.
-- Лесток брехун,--согласился Алеша.--Мы решили везти Ни-киту в
Холм-Агеево, в его загородную мызу.
-- И Лядащев с вами согласился?--удивилась Софья.
-- Видишь ли, Саша назвал Лядащеву место заключения Никиты, но в
дальнейшие наши планы мы его не посвящали. Вряд ли он их одобрит. Все-таки
Тайная канцелярия.
-- Тогда я тебе скажу. Никиту нельзя везти в Холм-Агеево, потому что
там его схватят через сутки. Алеша крякнул с досады.
-- Ты не понимаешь...
Он подробно принялся объяснять жене, что, устраивая похищение друга,
они не совершают ничего антигосударственного. Никита по-пал под арест по
недоразумению, задерживают его на мызе потому, что он ни в чем не
признается. Однако если его выкрасть, то во второй раз его не за что будет
арестовывать. Тайной канцелярии нужен Сакромозо, а никак не Никита.
Софья с глубоким сомнением смотрела на мужа. Откуда мы мо-жем знать,
что на самом деле нужно Тайной канцелярии?
-- Его нельзя везти в Холм-Агеево, его надо везти к Черкасским, вот
что. Я поговорю с Аглаей Назаровной, она не откажет.
-- Ты усложняешь! Зачем посвящать в нашу тайну лишних людей?-- только и
нашел, что возразить, Алеша.
-- И еще... Вы оставляете на берегу пустую карету. Это плохо. Как ни
безлюден Екатерингофский парк, всегда может найтись не-годяй, который
позарится на чужое добро. В карете буду сидеть я!
-- Видишь ли, душа моя,-- Алеша изо всех сил старался гово-рить
спокойно,-- еще хуже будет, если вышеупомянутый негодяй по-зарится на тебя.
Тогда, как говорится, черт с ней, с каретой! Не ругайся, как не стыдно! В
карете я буду не одна. Мы поедем с Марией, и в руках у нас будут пистолеты.
Алеша тихо застонал.
-- А в кустах мы посадим маменьку, чтоб в случае чего сбегала за
полицейской командой. Можно и детей прихватить для отвода глаз, пусть себе
играют на берегу!
Софья не обиделась, переждала, пока Алеша израсходует весь запас
насмешек, после чего сказала важно:
-- Твой сарказм неуместен,-- но тут же сбилась с высокого тона,
зашептала поспешно,--дай святое честное слово, что никому... ни одной живой
душе, ни словом, ни жестом, понимаешь? Мария-Никита...-- она нагнулась к уху
мужа и шепнула ему сердечную тай-ну Марии.
-- Да про эту тайну кричат все вороны в нашем саду,-- рассме-ялся
Алеша.
-- Не вороны, а соловьи,-- ласково улыбнулась Софья,-- и не кричат, а
поют.
Алеша понял, что побежден. Однако немало душевной работы понадобилось
ему, чтобы понять, что не из каприза или упрямства придумала Софья и дом
князя Черкасского, и себя в карете на берегу. Наверное, она права, Никиту
надо хорошо спрятать, а потом подумать, как вывезти его за пределы России.
Софья тем временем направилась к Аглае Назаровне. Кто такой князь
Черкасский и супруга его Аглая Назаровна, и какую роль сыграли они в жизни
Алексея и Софьи, мы уже поведали читателям, поэтому не будем повторяться.
Аглая Назаровна, горячая, властная и больная дама, проживала в богатом
своем особняке посреди обширного парка. Примирение с мужем несколько
укротило ее бешеный нрав, и хотя она так же искала справедливости, это
выливалось теперь не в судилище в "трон-ной зале", где она наказывала и
миловала дворню, а в широкую благотворительность. Она жертвовала деньги на
госпитали, дома призрения, монастыри, тяжелые припадки мучили ее теперь
крайне редко, однако ноги оставались по-прежнему неподвижны.
С князем они жили как и раньше; каждый на своей половине и столовался,
и ночевал, но раз в неделю в четверг Черкасский удостаивал супругу
продолжительной беседы. Аглая Назаровна гото-вилась к этой беседе, как к
выходу в свет: и платье лучшее, и над прической парикмахер не менее часа
колдовал. Кресло с вос-седающей в нем барыней несли на половину князя с
торжествен-ностью, подобающей разве что царице Савской.
Беседы их носили ученый и познавательный характер, говорили о
философии, искусстве, истории; и все это, придуманное и освоенное на Западе
за многие столетия, князь словно промерял на торс род-ного отечества,
придирчиво размышляя: а удобно ли будет России жить и дышать в этих одеждах.
Прикованная болезнью к креслу Аглая Назаровна не чужда была чтению, но
книжки любила изыс-канные и понятные -- про любовь, про томных дам и
чувствитель-ных кавалеров. Беседы с князем требовали знакомства с другой
литературой, но чего не сделаешь для любимого человека? Уже то хорошо, что
ей уготовлена роль слушательницы, но чтоб поддак-нуть в нужный момент и
изобразить на лице понимание, ей прихо-дилось корпеть над фолиантами,
взятыми из библиотеки князя.
В тот момент, когда явилась Софья с визитом, Аглая Назаровна с трудом
продиралась через сочинение Самуила Пуфендорфа, юриста и историка из
Лейпцига. У ее ног на низкой скамеечке сидела карлица Прошка с бумагой на
коленях и чернильницей на шее, дабы заносить на лист пересказанные хозяйкой
особо важные и понятные мысли ученого немца. Однако усталость была, злоба
была, а мыслей понятных не было, сплошной чистый лист бумаги.
Книга Пуфендорфа была упомянута князем как важнейшая, пото-му что сам
Петр Великий радел о ее переводе. Состояла она из двух трактатов, из коих
первый --"О должности человека и гражда-нина"--был переведен на русский еще
при жизни государя, а вто-рой--"О вере христианской"--был императором
отринут как ненуж-ный для России. Это была серьезная беда для Аглаи
Назаровны. В первом трактате она ничего не понимала, а второй, кажется,
вполне доступный ее разумению, мало того, что писан по-немецки, так еще
готическим шрифтом. Мука, да и только!
Появление Софьи было воспринято с радостью. Гостья была не только
приятна и умна, она освобождала хозяйку от непосильной работы, давала
возможность расслабиться и узнать, что происходит в мире за высокой
узорчатой оградой ее парка. Немедленно был сервирован стол, всю скатерть
заставили фруктами, орехами и даже венгерским вином в высоких бутылках.
-- Разговор у меня к вам секретный,-- начала Софья. Из комнаты были
тотчас высланы все слуги, и только карлица Прошка осталась сидеть у барских
ног: от нее таиться было так же глупо, как от собачки, дремавшей в кресле.
Софья решила ничего не скрывать от своей знатной благодетель-ницы.
Аглая Назарова могла быть вздорной, крикливой, нелепой, обидчивой, то есть
необычайно трудной в общении, но слово "честь" было для нее законом, и она
не была трусихой. Рассказ Софьи княгиня слушала, как волшебную сказку. Лоб
ее собрался морщина-ми, нежные мешочки под глазами взволнованно дрожали, а
мослас-тая, в карих крапинках рука исщипала карле все запястье. Заметив
Прошкины муки, Аглая Назаровна разозлилась: "Видишь, не в себе я, отойди!"
Когда карлица поспешно исполнила приказание, она тут же налила себе вина и
успокоилась, готовая с полным вниманием слушать Софью. Когда рассказ был
кончен, княгиня сказала:
-- Экое окаянство у нас в России случается! Вот бы послушал эту историю
покойный Пуфендорф. Интересно узнать его мнение. А то ведь все мудрствует,
что ни слово, то загадка. "Право не зависит от законов
вероисповедания,--произнесла она нараспев,-- а должно согласовываться только
с законами разума". Да. ведь это чушь!
-- Вы так думаете?-- вежливо улыбнулась Софья.-- Почему?
-- А потому, что турка надобно судить по одним законам, а православного
по другим. Турку Богом гарем разрешен, тьфу... а рус-скому полагается единая
супруга.
-- Это, конечно, так, но при чем здесь...?
-- Дружок ваш арестованный?-- перебила ее княгиня.-- А при том, что
слыхала я: великая княгиня до мужеска пола большая охотница. Это никак не
по-христиански. Жалко юношу. Как ты говоришь его фамилия?
-- Князь Никита Оленев.-- Софья понизила голос.-- И сознаюсь вам, ваше
сиятельство, мы решили его похитить, да, да".. Только везти его после
похищения некуда. К нему в дом нельзя, к нам тоже опасно. Вы понимаете?
-- Откуда мне знакома эта фамилия?
-- Ну как же... у него камердинер есть, Гаврила, известный лекарь и
парфюмер.
-- У меня и спрячем.--Глаза Аглаи Назаровны по-кошачьи сверкнули.--
Князя во флигель дальний, что у пруда, а Гаврилу в мо-их покоях.
Заслышав про Гаврилу, карлица Прошка подошла к столу поближе,
заулыбалась. Она хорошо помнила, как четыре года назад камердинер князя
Оленева был пленником и благодетелем этого до-ма. Он был привезен сюда
силой, дабы свести прыщи с хозяйских щек, появившихся от его же кухни мазей,
но по воле провидения стал лечить не только кожу, но и душу Аглаи Назаровны.
Как-то во время припадка княгини Гаврила невзначай обронил фразу: "А
ножки-то у них двигаются!" И с тех пор лелеяла Прошка надеж-ду, что настанет
светлый миг и Гаврила, как посланец Божий, войдет в их дом и излечит хозяйку
от паралича.
-- А долго ждать-то?--деловито и строго спросила Аглая На-заровна, щеки
ее малиново рдели от нетерпения.-- Сможете ли вы все сделать толком? Может,
мне на Каменный Нос дворню послать с ружьями? Мы эту бестужевскую мызу
приступом возь-мем!
-- О, нет! Умоляю вас, успокойтесь! Все надо сделать очень, ти-хо и
тайно. Уж поверьте мне на слово. И спасибо, спасибо за теплые слова.
Когда Софья ушла, Прошка опять нацепила чернильницу на шею и положила
перед барыней трактат Пуфендорфа, но та отмахнулась от книги с явным
облегчением.
- Немца убрать! Сдается мне, что в этот четверг мы с князем будем
обсуждать совсем другие темы. Я ему своими словами пове-даю о должности
человека и гражданина в родном отечестве. А уж он пусть рассудит.
</b></b></b></b><ul><b><b><b><b><a name="38"></a></b></b></b></b><h2><b><b><b><b>-12-</b></b></b></b></h2></ul>
<b><b><b><b> Конечно, не совсем так и с большими потерями, но удался. Уже в ходе его
осуществления выяснилось, как много мело-чей они не учли, как были наивны в
главных предположениях, ко, как говорил Ларошфуко, "судьба устраивает все к
выгоде тех, которым она покровительствует". К пяти часам дня, а именно это
время было выбрано для нападения, жизнь на Каменном Носу протекала таким
образом, что все было на руку друзьям, потому что не забудь солдат закрыть
дверь на щеколду, которую всегда закрывал, не люби старший из команды игру в
фаро и не проиграй сержант Прошкин недельный заработок, план освобождения
Никиты и вовсе был бы сорван.
Однако все по порядку. Для нападения на мызу был подобран следующий
реквизит: три маски черные, парик рыжий с бородой, рваные порты с рваной же
рубахой, две лодки, карета, веревки с кошками-якорьками на концах, а также
шпаги, ножи и пистолеты.
План нападения был таков: Алексей вблизи причала разыгрывает
кораблекрушение, для чего дырявит утлую лодчонку, топит ее и, барахтаясь в
воде, что есть мочи кричит: "Спасите, православные!" По замыслу автора плана
солдаты бросятся его спасать, а он, разыг-рывая пьяного, будет тянуть эту
канитель по возможности дольше, отвлекая на себя все силы и внимание охраны.
Далее его, бесчувственного, должны внести в дом.
В это время Саше, Адриану и Гавриле надлежало с помощью веревок с
кошками проникнуть на мызу с тыла, то есть через забор, после чего со всеми
предосторожностями дойти до двери в дом, которую Алеша должен был отпереть.
Далее "разбойники" проникают в караульное помещение: "Кошелек или жизнь".
Трам-тарарам, выстрелы, шпаги и так далее. Солдат вяжут, всем кляпы в рот,
по оставленным веревкам нападавшие с Никитой перелезают че-рез забор и по
заросшему белыми зонтиками лугу бегут к лодке, спрятанной в осоке. Там
четыре весла; даже если солдаты развяжут-ся как-то и бросятся в погоню, все
равно не догнать им быстро-ходного ялика.
А на Екатерингофской дороге в тени дубов их ждет карета, в которой
сидят Мария и Софья. Одна из лошадей выпряжена, Саша поскачет домой верхом.
Адриан и Алеша вернутся в город на ялике. Сделали дело и разбежались --
таков был стратегический план.
Утро назначенного четверга было жарким и ветреным, а после полудня небо
вдруг затянуло тучами и пошел дождь, маленький и противный. Плохая погода
ничем не могла нарушить планы наших героев, разве что несколько неожиданным
для Веры Константиновны было горячее желание Марии и Софьи поехать
покататься в карете Оленевых, которую Гаврила лихо подогнал к калитке. Она
устала повторять, что Софья непременно простудится, а дальше гнилая
лихорадка и смерть, там дети сироты и вообще, можно ли быть та-кой
неразумной? Софья не возражала, однако видно было, что она поступит
по-своему. В поддержку подруги Мария излишне взвол-нованно тараторила что-то
про модные лавки, а сама пыталась от-теснить Веру Константиновну от входной
двери и скрыть от ее глаз Гаврилу, который выносил из дома мешок с
реквизитом. Наконец Гав-рила взгромоздился на козлы. Вид у него был
торжественный, дожил до великого часа, однако подсознание, о котором в
середине XVIII века ничего еще не было известно, но которое существовало,
нагнало на него икоту, а что еще хуже, заставило мелко трястись. Его дрожь
передалась карете, и она выглядела почти как живое су-щество, заразившееся
болезнью Святого Витта. Но попробовал бы кто-нибудь заподозрить его в
трусости! Просто холодно, милые дамы, дождь ведь сеет...
Доехали, доплыли, все как по расписанию. В устье Екатерингофки в
заранее выбранном месте Гаврила пересел в ялик к Саше и Адриану, а бородатый
Алексей перебрался в убогую лодчонку.
Он без помех доплыл до Каменного Носа, по пути успел прору-бить в днище
изрядную пробоину. В отдалении, прижимаясь к берегу, неслышно следовал Сашин
ялик. Неожиданности начались с того, что проклятая Алешина лодчонка никак не
желала тонуть. Она нелепо задралась кормой вверх и продолжала держаться на
плаву несмотря на все Алешины усилия. Кричать о помощи было рано. Если за
лодкой наблюдают солдаты, то призывы тонущего мало бы тронули их. Держись за
корму -- и доберешься благополучно до берега.
Алеше ничего не оставалось, как нырнуть. Под водой он успел отплыть от
лодчонки на порядочное расстояние, а когда вынырнул, ловя воздух ртом,
последующий крик о помощи выглядел вполне правдоподобно. "Спасите,
православные!" Алеша бил по воде руками, делал вид, что уходит под воду,
вопил голосом и пьяным, и трезвым. Мыза безмолвствовала, никто не спешил к
нему на помощь, причал был пуст, калитка заперта. Охрипнув, осипнув,
наглотавшись соленой воды и проклиная человеческое равнодушие, Алексей
доплыл до берега и с трудом вылез на осклизлый причал. Борода у правого уха
отклеилась, и он закусил конец ее зубами. Хорошо хоть усы были на месте.
Алексей толкнулся в калитку--заперта! Он окинул взглядом за-бор --
высоко, не перелезть] Вода стекала с него ручьями, и холод собачий, черт бы
вас всех!..
В этот момент осторожно звякнул крюк, калитка неслышно от-ворилась, и
он увидел Сашу, который стоял в выжидательной позе, прижимая палец к губам.
У стены дома находились Адриан с двумя пистолетами в руках и поникший,
исцарапанный Гаврила. Губы его неслышно шептали молитву. Алеша открыл было
рот, пытаясь объ-яснить неурядицу, но Саша погрозил ему пальцем и улыбнулся,
глаза его в прорези маски сощурились на мгновение, но тут же опять по-рысьи
настороженно вперились в дверь дома.
Внутренний двор усадьбы выглядел совсем не так, как представ-лял себе
Алексей. Забор был крепок и ладен, а дом и прочие постройки не просто
старыми--дряхлыми. Срубы покосились, ниж-ние венцы разъели жучок и плесень,
однако дубовая дверь, за которую им следовало попасть, сияла новыми
металлическими на-кладками, Алексей подошел к ней вплотную, пытаясь
высмотреть в щель, каков там запор и нельзя ли открыть его ножом. Он надавил
на дверь плечом, и она неожиданно открылась.
А православные тем временем резались в карты. Чем другим может заняться
солдат в карауле, если за окном дождь, начальство далеко, а безделье
осточертело? Харитон отнес арестанту обед и отправился вздремнуть в свою
каморку под лестницей. Сержант Прошкин, силач и забияка, после проигрыша
напился с горя и по-валился на лавку, чтобы сотрясать покои своим
богатырским храпом. Четверо служивых продолжали игру. Старшему Кушнакову
везло, по-этому никто не смел выйти из-за стола: карты иногда приковывают
людей к месту покрепче, чем цепи.
Скрипнула открываемая в сенцах дверь.
-- Ты что, Иван, щеколду не закинул?--спросил старший.
-- Да это Харитон бродит,-- отозвался солдат и крикнул гром-ко:--
Харитон, ты, что ли?
-- Ори, ори глухарю на току!
Это замечание рассмешило солдат. Представить сутулого, худого Харитона
распушившим крылья и хвост -- что может быть смешнее? Игра продолжалась.
-- Куда короля пик дел?--успел выкрикнуть старший, как дверь в
караульное помещение широко распахнулась.
Люди в масках вбежали в комнату и встали по углам, нацелив на играющих
пистолеты. Крикни Сашка: "Предоставить арестанта или всех перебьем!"--
похищение, может быть, обошлось бы без единого выстрела. Но Сашка крикнул
заученное: "Кошелек или жизнь!" Содержимое кошельков было беспечно разложено
на столе, вот оно -- бери, но старший не хотел расставаться со своим добром.
Он вдруг бросился на пол и ухватил за ноги самого неказистого и мокрого
злоумышленника. От неожиданности косматый мужичишко пальнул в воздух. Тут и
началось светопреставление.
Через минуту вся комната утонула в плотном пороховом дыму, уже не видно
было, в кого палить, уши заложило от выстрелов. В ход пошли шпаги. Стол с
картами, бутылками, деньгами пере-вернулся, и каблуки сражающихся нещадно
топтали личики дам и валетов. Медные и серебряные монеты со звоном
подскакивали на половицах и раскатывались по углам.
Саше несказанно мешала маска, она суживала видимое простран-ство,
стягивала лицо, делала его чужим, а в бою, как перед смертью, тебе не должны
мешать подобные мелочи. Кроме того, ему досталось двое противников. Первым
был старший из команды. Шпагой он владел бесподобно, при этом без остановки
орал, то угрожая напа-давшим, то призывая мерзавца Прошкина "открыть наконец
зенки", то прикрикивая на своего напарника, миловидного, рыхлого сол-датика.
Этот, каналья, вместо того чтобы драться, то и дело нагибал-ся к полу,
пытаясь словить серебряные монеты. Чаще, чем шпагу его, Саша видел по-женски
округлый, обтянутый синим сукном зад, но даже пнуть его он не имел
возможности: шпага старшего мелькала со скоростью спиц мчащейся кареты.
Алеша тоже вертелся волчком, потому что его противник выбрал странное
оружие, если можно таким назвать шандалы, бутылки и тяжелые крынки, которые
стояли на подоконнике. Шпагу этот лов-кий долговязый солдатик отбросил еще в
начале боя, она его явно не слушалась, но по-паучьи цепкие руки его все
время что-то хватали и метали в Алешину голову.
Адриану повезло больше других, он не столько дрался со своим
противником, сколько играл шпагой, как на сцене. Видно было, что ни тому, ни
другому никак не хочется быть раненым, а уж тем более убитым. Они все время
менялись местами, сталкиваясь неожиданно, толкали друг друга плечом и
скалили зубы, явно не испытывая злобы.
Гаврила не принимал участия в схватке, он, как и было задума-но,
пытался сыскать камеру, в которой содержали его барина. При-мерное
расположение комнат в этом помещении он знал, Алеша подробно объяснил, где
он видел Никиту, но какая из дверей в этот темном коридоре нужная? Гавриле
категорически запрещено было применять для поиска голос, никаких там "барин"
или "Никита Григорьевич". Но, видно, услышав выстрелы, Никита понял, что
про-исходит что-то необычное и забарабанил в дверь. Вот тут уж верный
камердинер не мог сдержаться:
-- А-а-а! -- заблажил он во весь голос.-- Ключи где? Тут я! Зачем в
этот самый момент служителю Харитону понадобилось выйти в коридор, известно
одной фортуне. Видно, хоть и был он глух, однако обоняние не потерял, запах
пороховой гари разносился по всему дому. Гаврила оглянулся на его
торопливые, шаркающие шаги. На шее у Харитона позвякивала связка ключей.
-- Открывай!-- гаркнул Гаврила, неловко схватившись за висев-шую у
пояса саблю. Она неохотно, с противным скрежетом выполз-ла из ножен.
Харитон даже не пытался оказать сопротивление, трясущимися руками он
нащупал нужный ключ. Дверь отворилась, и Никиту приняли крепкие руки
камердинера,
-- Мальчик мой ясный, Никита Григорьевич!--зарыдал Гаврила, уткнувшись
в грудь барина.-- Вырвали мы вас из рук супостатов. Да куда вы рветесь-то?
Там и без вас управятся!
Никита, худой,бледный, скорее удивленный, чем обрадованный, смотрел на
камердинера без улыбки, потом разом отлепил от себя его руки и бросился на
шум боя. Гаврила, потрясая саблей, последовал за ним. О Харитоне было
забыто. А глухой служитель бочком побрел в конец коридора, вся его фигура
выражала только покорность и унижение. В своей комнатенке он не задержался,
а на-правился по винтовой лестнице в тихую обитель--бывший маяк.
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 18 страница | | | Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 20 страница |