|
Читайте также: |
Теперь дело за Софьей. Марии не хотелось откладывать раз-', говор с ней
до утра, которое, как известно, мудренее ночи. Визит в столь позднее время
мог быть превратно истолкованным, но какие могут быть условности, если
господину Оленеву нужна помощь? И потом к Корсакам вовсе не обязательно идти
через парадные се-ни. Окошко Софьи в мезонине еще светилось.
Все это детально обдумала молодая особа, прохаживаясь под темными
кленами, и потом, сказав себе: "Я права!" -- решительно направилась к
лестнице, ведущей в мезонин.
Софья уже легла и долго не могла взять в толк, кто стучит-ся в наружную
дверь в столь поздний час. Она на цыпочках подо-шла к двери.
-- Кто там? -- спросила она испуганным шепотом.
-- Я уговорила отца,--немедленно отозвалась Мария.--Но мо-жете ли ехать
вы? Папеньку нельзя отпускать одного. Он не смо-жет говорить с великой
княгиней должным образом и только за-губит все дело.
Последние слова своего страстного монолога Мария уже произ-носила при
открытой двери, Софья смотрела на нее настороженно, ее, казалось, не удивил,
но и не обрадовал поздний визит.
-- А почему вы принимаете такое горячее участие в судьбе гос-подина
Оленева? -- спросила она холодно.
Софье хотелось подразнить хозяйскую дочку, которая так без-застенчиво
кокетничала с Никитой, а теперь ведет себя так, слов-но имеет на него
какие-то права. Она ожидала, что Мария смутит-ся, начнет лепетать о
справедливости, которая должна восторже-ствовать, о добре и зле, словом,
будет играть в скромницу, но девушка посмотрела на Софью строго, резко
выбросила вперед руки ладонями вверх, словно отдавала что-то важное, и
произнесла без запинки:
-- Неужели не понятно? Да потому, что я влюбилась в него без памяти.
Сразу же, как на набережной увидела, так и влюбилась. А потом оказалось, что
он ваш друг. Я так обрадовалась, передать не могу! Но счастье мое сразу и
кончилось!
-- А Никита знает о ваших чувствах? -- опешив от такой прямо-ты,
спросила Софья.
-- Ну что вы? Конечно, нет.
Софья отступила в глубь комнаты, приглашая Марию войти, и та тут же
воспользовалась этим,
-- Я поеду завтра с Винченцо Петровичем,-- сказала Софья и добавила:--
Садитесь. И не смотрите на меня так испуганно. Ни-кита найдется,
непременно.-- Она улыбнулась.
-- Я тоже так думаю. А вы не могли бы со мной поговорить о господине
Оленеве? -- Тон у Марии был просительный.
-- И как же вы хотите поговорить?
-- Расскажите мне о нем. Я ведь ничего не знаю, кроме того, что он
умен, красив, благороден и лучше всех во вселенной... и еще фаворит великой
княгини.
-- Какой там фаворит? -- ворчливо произнесла Софья.-- Она и думать о
нем забыла.
Они сели на постель, укрылись одной шалью.
-- С чего же начать? -- нерешительно произнесла Софья.-- Ни-кита учился
вместе с моим Алешенькой в навигацкой школе в Москве...
Они разошлись уже под утро. С этого разговора и началась у Софьи с
Марией большая дружба.
</b></b><ul><b><b><a name="21"></a></b></b><h2><b><b>-20-</b></b></h2></ul>
<b><b> В двадцати пяти километрах от Петербурга среди лесов и пус-тошей
находилось местечко, которое финны называли Саари Мойс, что означает --
возвышенная местность. Издревле здесь существо-вала благоустроенная мыза.
Место это почиталось здоровым из-за обилия зелени и хорошей воды, и Петр I
подарил деревеньку с при-легающими лесами супруге своей Екатерине
Алексеевне. Десять лет спустя здесь уже стояли палаты каменные двухэтажные о
шестна-дцати светлицах и был разбит сад с террасами.
Елизавета с детства любила Саарское село и, взойдя на прес-тол,
повелела произвести там значительную реконструкцию, часть зданий разобрать
за ветхостью, двухэтажные палаты отреставрировать и пристроить к ним
одноэтажные галереи с павильонами.
Когда великие князь и княгиня явились в Царское, как стали называть
Саарскую мызу, работы там были почти закончены, одна-ко подходы ко дворцу
напоминали строительную площадку. Петр Фе-дорович был вне себя. Штабеля
досок, груды камня, чаны с из-весткой он воспринял как личное оскорбление.
Почему ему надле-жит жить в неприспособленном, неотапливаемом помещении,
если он хочет жить в Петербурге? И чего ради царствующая тетушка решила его
сюда выслать?
Вначале досталось камердинерам и лакеям, потом он высказал свое
неудовольствие, причем в самых непотребных выражениях, в лицо камергеру
Чоглакову, который вместе с супругой тоже приехал в Царское, дабы наблюдать
за молодым двором. Чоглаков вначале спокойно слушал великого князя, только
отирал капельки слюны, которые летели ему в лицо с царственных уст, а потом
вдруг взорвался и отчитал наследника, как мальчишку-кавалергарда.
Петр выпучил глаза, показал ему язык и бросился в покои жены, чтобы
нажаловаться теперь уже не только на тетушку, но и на Чоглакова.
Меньше всего сейчас Екатерина была расположена разговаривать с мужем.
Она никак не могла прийти в себя после скандала с импе-ратрицей, сейчас она
мечтала об одном -- побыть наконец одной, привести в порядок мысли. Петр
ворвался вихрем и сразу поднял жену с канапе. Великий князь не умел
жаловаться сидя, только ме-ряя комнату шагами он был в состоянии высказать
то, что наболело. Жену при этом он цепко держал за руку, она семенила за ним
сле-дом, никак не попадая в такт. И чем горячее он говорил, тем бы-стрее
бегал по комнате. Что это была за мука! Великий князь умел жаловаться
часами...
Это возмутительно! Тетушка Елизавета сошла с ума! Зачем он здесь? Если
императрица хочет, чтобы Россия стала его родиной, то не следует превращать
ее в тюрьму. А Царское Село -- тюрьма, тюрьма... только недостроенная. Зачем
услали милых его сердцу голштинцев? Где Бредель, где Дукер? А Крамер? Он
лучший из ка-мердинеров, он знал его с первой минуты жизни, он был добр,
добр... Он давал разумные советы. А Румберг? За что его посадили в крепость?
Никто лучше Румберга не мог надеть сапоги! Русские свиньи, свиньи... Кузина,
почему вы молчите?
Екатерина не молчала. Она все пыталась вставить слово, но разве под
силу ей было бороться с этим потоком обид и негодований? Сам капризный тон
Петра, его детская интонация, хриплый и чуть картавый голос сразу же
выводили ее из себя: и это ее супруг, защитник и повелитель? Когда же он
станет взрослым? Но жен-ская обида скоро уступила место жалости почти
материнской. Он тоже одинок, тоже под наблюдением, тоже нелюбим. И она
начина-ла гладить его по плечу и стараться сбить с темы, которая особен-но
его раздражала. Уж то хорошо, что, бегая по комнате и с силой дергая ее за
руку, он не спрашивал, почему их сослали сюда.
Очевидно, он ничего не знал и воспринял их принудительный отъезд как
пустой каприз императрицы: приказы ее часто бывали нелогичны. Но Екатерина
знала истинную причину их ссылки в Цар-ское Село.
Маскарад прошел превесело! Ожили старые тени, вынырнули из небытия. Как
смотрел на нее русский князь! Разумеется, она не могла себе позволить
афишировать их старые отношения. Танцы, комплименты; болезнь не иссушила ее
душу, не обезобразила те-ло--это счастье! И она готова поклясться, что никто
не видел, как передала она записку Сакромозо -- очередное послание матери. А
утром вдруг разговор с государыней: "Как вы посмели украшать себя живыми
розами? Розы -- знак невинности, а вы -- кокетка!" Екатерина привыкла к
таким упрекам, это обидно, больно, но не оскорбляет, потому что уверена в
своей невиновности. Но когда Шмидша явилась к ней второй раз с приказом
следовать в уборную государыни, великая княгиня шла ни жива ни мертва. После
того, что случилось вечером в ее покоях, Екатерина могла ожидать ссылки куда
более дальней, чем Царское Село.
Все было как в прошлый раз, государыня сидела у зеркала, и трое
горничных занимались ее туалетом: одна расчесывала локо-ны, другая
массировала шею и грудь Елизаветы, третья по очере-ди примеряла разных
фасонов туфли на полную, обтянутую розовым чулком ногу. И опять статс-дама
Ягужинская с жемчугом в руках. "Как держит ее подле себя государыня? --
невольно подумала Екатерина.-- Рядом с этой дамой всяк чувствует себя словно
смерт-ный рядом с богиней". Великая княгиня знала, что несколько лет назад
Петр волочился за Ягужинской, я, хоть она не хотела себе в этом сознаться,
волокитство мужа раздражало ее несказанно. Одно дело, когда он любезничает с
дурнушками, тут порок налицо, но влюбиться в красоту! Даже в этой
неприступной, холодной Афине Петруша видел женщину, а в ней, законной
супруге,-- никогда!
Мысли эти проскочили мельком, тут же уступив место страху. Лицо
государыни при появлении невестки стало жестким, даже через румяна видно
было, как она покраснела от гнева. Движением руки она выслала всех из
комнаты, посмотрела на Екатерину с ненавистью и словно камень в лицо
бросила:
-- Дрянь!
Будуар заколебался пред Екатериной, глаза ее заполнились слезами.
-- Но ваше величество...
-- Молчать! -- Елизавета поднялась неуклюже, забыв быть изящ-ной,
уткнула руки в бока и обрушила на невестку шквал ругани. Некоторых слов
Екатерина просто не понимала, но угадывала в них' крепкие выражения
кучерской и лакейской.
Следуя за Шмидшей по коридорам, Екатерина решила: что бы ни сказала
тетушка, ее удел один -- молчать, а будет минутка затишья, броситься к ногам
государыни. Но этой минутки не было. Елизаве-та была в такой ярости, что
Екатерина ждала -- вот-вот ее ударят. И ладно бы отхлестала по щекам дланью,
но сколь унизительно быть избитой белой атласной туфлей, которую императрица
сорвала с ноги, а теперь размахивала ею перед лицом великой княгини.
Екатерина молчала, глядя в пол, слезы сами собой высохли, и толь-ко жилка
под глазом неприятно дергалась.
Наконец силы императрицы иссякли, грудь стала дышать спокой-нее. С
удивлением она увидела в руке своей туфлю, отбросила ее с негодованием и
села к зеркалу.
И сразу же, повинуясь неведомому приказу, сродни интуиции или передачи
мыслей на расстоянии, в уборную явились горничные и как ни в чем не бывало
принялись за туалет государыни, а Ягужинская подошла с поклоном и возложила
на царственную шею жемчуг.
Конвоируемая Шмидшей, Екатерина, прошла в свои покои. Щеки ее пылали, и
она остужала их руками, слегка массируя дергающую-ся жилку. Потом посмотрела
в зеркало -- неужели ее лицо безобра-зит тик? Все... самое страшное позади.
Удивительнее всего, что Елизавета ни слова не сказала об аресте, который
случился здесь вчера вечером. Она ругала великую княгиню только за тай-ную
переписку с матерью, все остальное было гарниром. Каким-то образом в руки
Елизаветы попало последнее письмо. Но должна же была она ответить матери,
которая решила сделать брата Фрица герцогом Курляндии и просила помощи
Екатерины. Слава Богу, она не дала никаких обещаний, а написала только,
чтобы Фриц и думать забыл о своих притязаниях, в Курляндии вообще решили
не назначать герцога. Но даже столь незначительные сведения несли в
себе крамолу- Курляндия и так и эдак склонялась в раз-говоре; как смеешь ты,
негодница, девчонка, рассуждать о делах государственных?!
Уже в карете, которая везла ее в Царское Село, Екатерина по-думала, а
может быть, императрица не знает, что произошло вчера в покоях невестки? И
почему не предположить, что арест Сакромозо дело рук только Бестужева и он
не доложил об этом госуда-рыне? В яростном ослеплении Елизавета вспомнила
все ее прошлые прегрешения, с грохотом высыпала все обиды: и за мать
обругала, и лютеранкой обозвала, и шельмой, и потаскушкой, перечислив всех
молодых людей, которые, по рассказам Шмидши, оказывали Екатерине излишние
знаки внимания. Знай государыня о вчерашней сцене, в этот список непременно
попало бы имя Никиты Оленева.
...Петр выговорился, успокоился, за ужином вел себя вполне сносно, а
вечером явился со своей половины в спальню к жене. Ни о какой любви,
разумеется, не было и речи. Петр был твердо уверен, что их брак -- чистая
формальность и здесь просто не-приличны какие-либо чувства, кроме
приятельских. Как только он нырнул под одеяло, в спальню вошла Крузе и
вывалила из меш-ка целый ворох игрушек. Петр весело рассмеялся. Крузе,
подмиг-нув, закрыла дверь на ключ, чтобы в спальню не сунулась Чоглакова*,
которой строго-настрого было наказано не давать велико-му князю предаваться
детским развлечениям. Крузе судила иначе и с умилением издали следила, как
на ночном столике появился отряд прусских солдатиков, выстроенных в каре,
как между све-чей, заменяющих деревья, выросла картонная казарма, а по
из-гибам одеяла, как по холмам и долинам, поехала карета с кро-хотными
форейторами на запятках.
_________________
У Чоглаковой и Крузе были одинаковые неписаные обязанности, не столько
служить великокняжеским особам, сколько следить за ид поведением. Первая
была ставленницей Елизаветы, и все, заслуживающее внимания, нашептывала
прямо в ухо императрице. Камер-фрау Крузе, теща любимца двора адмирала
Сиверса, была определена к молодому двору Бестужевым и доносила ему лично.
Внешне дамы вполне ладили, хотя дух соперничества часто заставлял их хоть в
мелочах, но под-ставлять друг другу ножку. Елизавета не переносила вида
игрушек в руках Петра Федоровича, Бестужеву было на это совершенно
наплевать, и, совершая беззаконие с оловянными солдатиками, Крузе как бы
дразнила свою соперницу, ставила ее на ме-сто. Мол, по твоему ведомству
нельзя, а по моему -- можно!
Екатерина с безразличием следила за игрой, она уже привык-ла. Если
явится вдруг Чоглакова, все игрушки немедленно будут засунуты под одеяло, а
Петр неуклюже будет изображать нежность к жене, зная, что этого ждет весь
двор.
-- Держи коленку! Куда убрала? -- закричал вдруг Петр звонко, видя, как
от неловкого движения Екатерины, карета завалилась набок. Поверженные лошади
из папье-маше продолжали перебирать ногами.
Дальнейшая жизнь потекла именно так, как предполагала Ека-терина. Петр
играл в войну, но уже не солдатиками, а лакеями, камердинерами, пажами и
карлами, которых обрядил в военную форму
и заставил брать наскоро построенную крепость. После обеда он
упражнялся на скрипке, а вечером возился с собаками. Раньше его армия была
более значительной, в ней были еще учителя и гу-вернеры. После высылки его
любимцев за границу "воевать" стало почти не с кем, поэтому если вдруг
подвертывалась Екатерина, то Петр и ее обряжал в военную форму и ставил на
часы под ружье. Екатерина просила об одном -- разрешить ей читать в карауле.
"Это ведь ненастоящая война",-- увещевала она мужа. Тот приходил в ярость.
Выход был один--прятаться.
С раннего утра Екатерина брала книгу и уходила в Дикую рощу, которая
тянулась вдоль Рыбного канала и называлась так в отли-чие от регулярного
парка, расположенного вблизи дворца. В Дикой роще деревья никогда не
подстригались, липы и клены росли, как им вздумается, и теперь прямо на
глазах набухали почками. На камнях под соснами начал цвести мох, оттенки его
были самые раз-нообразные--от бледно-зеленого до багряно-красного. Всюду май
вносил жизнь, зацвели желтые цветки, ожившие мухи ползали по палым,
прошлогодним листьям, здесь никто их не убирал, иногда вдруг прилетала
бабочка. Хорошо, совсем как в Германии.
Еще была охота... Чоглакова сквозь пальцы смотрела на это увлечение
Екатерины, очевидно, она получила специальные указания на этот счет.
Государыня сама любила охоту, а окрестность Царско-го Села совершенно
безлюдна.
С утра Екатерине закладывали одноколку, обряжали в охотни-чий костюм:
кафтан, штаны, сапоги с ботфортами, и она отправля-лась с кротким егерем на
ближайшее болотце стрелять уток. Егерь был из русских -- старый, молчаливый,
с перебитым носом, и что особенно смешно -- имел бороду. От нее пахло
конопляным маслом, а в минуты задумчивости егерь имел обыкновение взбивать
бороду резкими ударами тыльной стороны рук, отчего она торчала вперед, как
накрахмаленная. Первоначально на все просьбы Екатерины по-ехать во-он за тот
холмик или пройтись пешком он отвечал отка-зом, то есть с неимоверной
важностью качал головой, но потом, ви-дя, как увлечена великая княгиня
охотой, как лихо держит ружье, как метко стреляет, он перестал противиться
ее желаниям. Они посетили и дальнее болотце, и сосновый лес, и озеро, причем
большую часть пути проделывали пешком. Их сопровождали две ве-селые собаки,
которые выискивали меж кочек убитую дичь. Проще было бы ездить верхами, но
Чоглакова категорически возражала против этого, боясь, что Екатерина бросит
бородатого стража и ускачет на своем английском жеребце в неопределенном
направ-лении.
На двенадцатый день опалы, Екатерина цепко держала в памя-ти эти сроки,
охота была особенно удачной, если не считать стертой ноги. И еще жара,
оводы... Видя, что великая княгиня хромает, перепуганный егерь предложил
нести ее на руках.
-- Глупости!--сказала она.--Рядом тракт. Я буду ждать тебя у дуба с
дуплом. Пригонишь туда лошадей. И не трясись ты! Я никому не скажу, что ты
оставил меня одну.
Егерь, видно, совсем потерял голову. С криком "нельзя" он вцепился в
рукав великой княгини, но та вырвалась, топнула стер-той ногой и решительно
направилась к видневшемуся дубу. Егерю ничего не оставалось, как потоптаться
на месте, взбить свою немыслимую бороду и бежать к оставленной в роще
одноколке. Со-баки кинулись было за хозяином, но потом вернулись к
Екатерине, достигли с ней тракта и благодарно растянулись у ее ног, положив
морды на лапы.
Великая княгиня села на землю, привалилась спиной к дубу, блаженно
расслабилась. Шляпа сползла ей на глаза. Она ткнула пальцем в тулью,
возвращая ее в прежнее положение, и тут заме-тила клуб пыли, который
перемещался по дальнему краю поля. Всадник... Екатерина всмотрелась
внимательнее. Нет, карета! Она вскочила на ноги. Неужели от государыни?
Неужели кончилось их проклятое заточение? Не в силах ждать, забыв про
стертую но-гу, Екатерина бросилась бегом по тракту навстречу карете. Собаки
с лаем устремились за ней.
Но скоро она перешла на шаг. Нет, это не из дворца. Карета скромная, на
козлах один кучер. Может быть, медики пожаловали? Крик, натянутые с силой
вожжи, вздыбленные морды лошадей. Ка-рета, словно нехотя, остановилась. Из
нее вышел тучный мужчина в большой шляпе и епанче до пят. За ним шустро
выскочил под-росток с миловидным лицом и напряженными глазами. С наглой
без-застенчивостью мальчишка уставился на великую княгиню, потом опомнился,
вслед за мужчиной согнулся в глубоком поклоне.
-- Ваше высочество, вас невозможно узнать в этом наряде! -- Сорванная с
головы шляпа бороздила краем своим дорожную пыль.
Только тут Екатерина узнала в нем придворного ювелира Луиджи, Подросток
тоже снял шляпу. Сделал он это весьма осторожно, боясь растрепать свои
короткие, блестящие, словно лаком покры-тые волосы. С каких это пор у Луиджи
появились пажи да еще такие неучтивые!
-- Вас государыня прислала ко мне? -- резко спросила Екатерина.
-- Ни в коем случае! -- пылко воскликнул ювелир, обозревая все вокруг
своим взглядом.-- Еще месяц назад их величество заказа-ли для вас
драгоценный убор, повелев мне вручить его вам, как только он будет готов. Я
помню о своих обязанностях.-- В руках его появился обитый парчой футляр.
-- Жалкий человек! -- почти с состраданием бросила Екатери-на.-- Весь
двор знает, что я в опале, и только вы находитесь в неве-дении. Если бы вы
проехали еще версту, вас бы задержал карауль-ный солдат. Сюда никто не
ездит.
-- Но как же быть с этим? -- Потрясая футляром, Луиджи стал испуганно
озираться.
-- Оставим это до лучших времен, а теперь уезжайте. Сейчас здесь будет
егерь. Он следит за каждым моим шагом.
Луиджи, отирая пот, уже пятился к карете, когда спутник его, паж или
подмастерье, вместо того чтобы подсадить хозяина, сде-лал шаг вперед.
-- Умоляю, ваше высочество...
Этих слов было достаточно, чтобы Екатерина поняла, что пе-ред ней
женщина. Только этого ей недоставало -- тайных свиданий на дороге с
переодетыми девицами.
-- Я не могу с вами говорить.-- Голос великой княгини против воли
прозвучал высокомерно и обиженно. -- Покажите убор,-- обра-тилась она вдруг
к Луиджи.
Тот, ломая ногти, поспешил открыть замок футляра. Сноп искр, света,
лазурной радости вырвался на свободу. Екатерина сразу увидела, что
брильянтов в ожерелье маловато, но черные камни меж ними были так изысканны.
Ах, как пошел бы этот убор к ее серому с серебром платью!
-- Уберите,-- прошептала она с горечью, захлопнула крышку и
отвернулась, разговор был окончен.
Однако ряженая особа не захотела этого понять. Не хватило у нее
деликатности также оценить по заслугам жертву великой княги-ни. Навязчивую
девицу куда больше волновали собственные дела. "Умоляю, ваше высочество...
это вопрос жизни и смерти..." Словом, она произнесла кучу невнятных фраз,
которыми обычно сорят посе-тительницы, и только вдруг знакомая фамилия --
Оленев -- заставила Екатерину прислушаться.
-- А чего вы печетесь об Оленеве? Вы его жена, любовница? -- Екатерина
говорила отрывисто, резко, а сама смотрела в сторону дуба, где с минуты на
минуту должен был появиться егерь.
-- Он друг моего мужа,-- твердила невозможная особа.-- Оленев
арестован? Но он невиновен, ваше высочество! И вы должны помочь ему1
-- Я? -- потрясенно спросила Екатерина.-- Я даже себе не могу помочь!
Нет более бесправного человека в России, чем я.
Луиджи вдруг опомнился, схватил своего переодетого пажа за руку и
потащил к карете, но женщина вырвалась и неожиданно упа-ла на колени.
-- Куда делся Никита, умоляю? -- Она склонилась щекой к зем-ле, сжатые
кулаки ее уткнулись в пыль.
-- Ваш Оленев благородный человек!
-- Я знаю, что он благородный человек.-- В голосе женщины по-явились
жесткие нотки, так не разговаривают с членами царской семьи: -- Но где он?
Куда его упекли?
-- Я была уверена, что он давно на свободе,-- надменно крик-нула
Екатерина.-- Его арестовали по недоразумению.
"Очень хорошенькая,-- отметила про себя Екатерина, и сердце ее
царапнула ревность. -- Она врет, что Оленев друг мужа. Так не просят за
друзей мужа... За них просят почтительно. Однако что за нелепость? Неужели
Оленев в крепости?"
Меж стволов росших вдоль тракта лип Екатерина увидела, как по полю
стремительно несется одноколка. Конечно, егерь все видит.
-- Да уезжайте же наконец! -- крикнула она в ярости.-- Помочь вам может
один человек -- Лесток.-- И она кинулась бегом к дубу. Екатерина уже не
видела, как Луиджи сгреб в охапку мнимого пажа, как сели они в карету,
развернулись с трудом и помчались в сторону Петербурга. Ее волновала одна
мысль -- что егерь все ус-пел рассмотреть и будет о чем докладывать
Чоглаковой. Может, деньги ему предложить за молчание? Почти одновременно с
однокол-кой она достигла дуба и без сил повалилась в траву. Собаки с лаем
прыгали у ног хозяина, словно ябедничали.
-- Это ювелир приезжал, только и всего,--сказала Екатерина, не поднимая
головы.
- А я ничего не видел и не слышал. Пожалуйте в карету, ваше
высочество.-- И егерь с полной значительностью взбил бороду.
</b></b><ul><b><b><a name="22"></a></b></b><h2><b><b>-21-</b></b></h2></ul>
<b><b> Вернемся несколько назад, всего лишь на сутки. Луиджи не ошибся в своих
предположениях: Лесток действительно ехал к Дрезденше -- весьма достойной
даме, приехавшей из Германии около десяти лет назад. Беда только в том, что
средства к существованию, и очень немалые, она доставала несколько
сомнительным способом, а именно: содержанием Модного дома, который Петербург
украсил еще одним эпитетом -- "веселый".
В XVIII веке не существовало полиции нравов. За нравственно-стью при
дворе следила государыня, но недостаточно строго, и как ни горько нам
сознаться, сама далеко не всегда была безупреч-на. Именитые дамы, ловящие
чутким ухом пикантные сплетни, совер-шенно справедливо считали, что если при
дворе можно фривольни-чать, то уж скромным подданным совсем не грех
подражать лучшей части общества. Спустя три года после описанных здесь
событий Модный дом будет распущен, а сама Дрезденша предстанет перед судом,
а пока очаровательные модистки процветают и, как выясни-лось впоследствии,
богатые клиентки не только примеряют у Дрезденши платья, но и встречаются с
представителями сильного пола. Для "утех любви" шли не с главного хода, а с
"синего", прозван-ного так из-за обивки в сенях -- тускловато-голубой
холстины, укра-шенной лазоревым орнаментом.
Именно через этот вход шустрая мамзель Крюшо ввела Лестока в
апартаменты Дрезденши. К чести лейб-медика скажем, что он был здесь впервые.
Крутая лестница на второй этаж привела его в гостиную, не роскошную, но
уютную и опрятную, с православной иконой в углу, немецкими гравюрами на
стенах и неожиданно яр-кими шторами на окнах. Неслышные ветерки вздували
шторы, и они легко опадали, словно крылья бабочек, которые все трепещут и
никак не могут успокоиться.
Здесь перед Лестоком предстала сама Дрезденша. Изящное, скромного
покроя платье и румянец на щеках придавали ей почти юный вид, особенно
красили ее искреннее смущение и благородная взволнованность. Она низко
склонилась перед Лестоком, ему даже показалось, что Дрезденша хочет
облобызать, словно игумену, его руку, и не произошло это только потому, что
он отвел ее за спину.
Дрезденша молча взяла свечу и повела лейб-медика по коридо-рам и
коридорчикам, лестницам и приступочкам. Наконец его при-вели в тупик,
толкнули низенькую дверь. Комната была тесна, скудно обставлена, окно
закрыто плотной циновкой. На столе горела свеча, подле нее сидел человек и
читал книгу. При появлении Лестока он вздрогнул, резко обернулся. Это был
Сакромозо.
-- Вот уж не ожидал вас встретить здесь.--Лесток без сил рух-нул на
стул.
Поспешая за Дрезденшей, он совершенно сбил дыхание, а встре-ча вызвала
сильнейшее сердцебиение. Лесток достал маленькую ко-робочку, вытащил из нее
круглую таблетку и положил под язык. Сакромозо молча исподлобья наблюдал за
его манипуляциями. Вид у рыцаря был потрепанный, камзол смят, кружева на
рубашке обвис-ли, как лапша, обычно бледное лицо его приобрело серый цвет и
украсилось мешками под глазами. Ничего не осталось в нем от прежней
светскости -- озлобленный, подозрительный, весь ощерен-ный человек.
-- Как вам удалось бежать? -- В голосе Лестока прозвучало ис-креннее
удивление, почти восхищение, и Сакромозо понял, что лейб-медик не посвящен в
подробности этого странного дела.
-- Произошла глупейшая история. Когда вы узнали о моем аресте?
-- Через два дня.
-- От кого?
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 10 страница | | | Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 12 страница |