|
Читайте также: |
ничуть не подурнело, в выражении его не было и тени угрюмости или испуга,
которые неизменно безобразят черты наших соотечественников при виде высоких
персон. Многие считают, что главное в лице -- глаза, иные, правда,
утверждают, что не менее важен нос. У Луиджи был красивый нос, но ничем не
примеча-тельный, однако глаза заслуживают особого разговора. И не в том
дело, что, уезжая из Венеции, юный Винченцо отразил в них навсегда цвет
лагуны (понятно, что они были голубыми), а потом вобрал в глубину их
таинственное мерцание материала, с которым работал. Глаза его имели особое
выражение кротости и доброты, с которым он смотрел на божий свет, а особливо
на лучшее творение его -- женщи-ну. Он не был донжуаном, а по-русски
бабником, он просто жалел весь женский пол, и попадай под его взгляд хоть
служанка, хоть императрица, душа их вдруг начинала томиться, таять, и сама
собой формулировалась в голове мысль: этот итальянец все поймет в моей
горькой жизни. Только поговорить бы с ним негромко, погреться в сиянии его
удивительных глаз.
Винченцо Луиджи получил заказ из рук самой государыни, и уже через
полгода имел достаточно средств, чтобы вернуться в Венецию зажиточным
человеком, но вместо этого купил в Канцелярии от строений каменный дом с
садом, флигелем и амбарами, устроил в подвале первоклассную мастерскую и
завел учеников. Благородная жадность к работе и желтому металлу, которая в
странах Запада в отличие от нас, русских, вовсе не считается пороком, всегда
была двигателем прогресса. В России же прогресс толкается вперед столь
ненадежным двигателем как загадочная русская душа, но это так, к слову. И
потом, это, может быть, не так уж плохо.
Мечта о Венеции не остудилась в его сердце, но, качаясь в рябике на
невской волне и рассматривая отраженную в воде Большую Медведицу, Луиджи
как-то сумел договориться со своим внутренним голосом, доходчиво объяснив
ему, что родина может еще немного подождать.
Между делом он женился на русской деве -- розе зимних снегов,
меланхолической и хладнокровной, которая не умела вести хозяйство, требовала
к себе куда больше внимания, чем успевал дать ей муж, и все хандрила, мерзла
в перетопленных, угарных покоях. Подарив ему дочь, она полностью
израсходовала запас жизненных сил и незаметно угасла от чахотки.
Лет до пяти, а может быть, и более, Луиджи, можно сказать, не замечал
Марии. Дети -- это так беспокойно, так мешают работать, Да и где им было
встречаться? В детскую он не ходил, целыми днями в мастерской или по
клиентам. Иногда только издали он видел в саду толстенькую, неповоротливую
девочку, слышал ее громкий, требовательный голос. Няньки жаловались, что
дитя кап-ризно не в меру.
А потом вдруг вытянулась, похудела, откуда-то взялась в ней
удивительная прыть. С утра до вечера, пренебрегая игрушками, она скакала по
дому, неутомимая, как белка. Запрет на отцовскую мастерскую она сняла сама,
и не единожды заставал Луиджи ма-ленькую модницу за примеркой неоконченных
алмазных уборов, а то еще хуже, находил в испачканном, с трудом разжатом
кулачке са-мой лучшей и тонкой огранки камни. "Это нельзя! Никогда!
Нака-зать немедля!" Непривычный к угрозам голос Луиджи срывался на фальцет.
Мария притворно выжимала из себя слезу, а потом вдруг прыскала в кулак и
безбоязненно бросалась к отцу на шею. Их отношения начались с конфликтов, он
наказывал, она ластилась и, наконец, заставила отца полюбить себя без
памяти. Любовь эта, нежная, чувствительная, принесла не только радость, но и
вогнала в сердце шип, называемый словом ответственность. Имеет ли он право
растить этот веселый цветок в суровых хлябях русской столицы? В дом стал
ходить менее удачливый и вечно голодный со-племенник, чтобы обучать Марию
итальянскому языку, а Луиджи дал себе слово через год, в крайнем случае
через два, вернуться на родину. Как раз к этому сроку он надеялся округлить
весьма зна-чительную сумму, посланную через посредников в венецианский банк.
Воцарение на престол младенца Ивана с маменькой-регентшей внесло
существенные изменения в планы ювелира. Неустойчивое положение трона рождает
многие беспорядки. На жизни Луиджи они отпечатались тем, что знатные
вельможи, которые всегда имеют обыкновение брать драгоценные изделия в
кредит, здесь и вовсе перестали платить. Жаловаться на них можно было разве
что Гос-поду Богу, но русский Бог глух к стенаниям иностранца. Деньги не
копились, а таяли с неимоверной быстротой. Возвращение на родину становилось
неотвратимой реальностью. Уже найден был покупатель на дом и упакованы вещи.
Удержал его от отъезда Лесток, с которым Луиджи был знаком довольно
тесно. За три дня до памятной ночи, когда Елизавета взо-шла на престол,
Луиджи случилось ужинать вместе с Лестоком у итальянского купца Марка-Бени,
были там еще французский посол и секретарь посольства Вальденкур. Пили вино,
произносили тос-ты. Луиджи предложил выпить за солнечную Венецию, в которую
от-плывал через три дня. Тост был поддержан криками радости, однако Лесток
улучил минутку, отвел ювелира в сторонку и строго-на-строго посоветовал в
ближайшие три дня сидеть в своем доме и не высовывать носа, если желает
сберечь себе деньги и жизнь.
Луиджи умел слушать дельные советы. Он вышел подышать све-жим воздухом
только тогда, когда армия присягнула государыне Елизавете.
Вопрос о немедленном отъезде сам собой рассосался. Государы-ня была
весьма милостива. Она собственноручно приняла из рук ювелира драгоценные
поделки, восхитилась его работой и запре-тила думать об отъезде. Луиджи
опять засучил рукава, тем более, что в знак особой милости ему разрешено
было работать без посред-ников, то есть самому сноситься с китайскими
купцами и поку-пать драгоценности беспошлинно. Тут и вельможи вспомнили
ста-рые долги: каждому нужно одеться и выйти в свет, а если платье не
"облито" брильянтами, то ты как бы голый. Деньги к Луиджи тек-ли рекой.
Здесь ювелир окончательно понял, что в ближайшие десять-двадцать лет
ему из России не вырваться, приковала суровая страна своей щедростью, но
Марии-то за какие грехи страдать без отечества?
Девочке минуло 12 лет. Бойка, смышлена, истинная итальянка. Правда,
даже слепой родительский глаз видел, что не красавица, зато мила безмерно.
Отлепил, оторвал дитя от сердца и, как го-рячо она ни плакала, услал с
русской нянькой девочку в Венецию к престарелой тетке, чтобы та подыскала
приличный пансион или монастырь, где девица могла бы набраться манер,
знаний, навыков полезных, словом, всего того, что дает натуре культурный
Запад.
Луиджи остался с любимой работой, однако в этой суете сужде-но было ему
полной мерой узнать, что такое одиночество. Пустую-щий после ремонта
флигелек он сдал с тоски. Пусть звенят в саду детские голоса, пусть
приглашают его хоть изредка в семейный уют. Имелась, правда, еще одна задняя
мысль: Корсак человек воен-ный, и уже одно его присутствие отвратит от
нападения разбойни-ков, коих развелось в Петербурге великое множество.
Надежды эти, однако, не оправдались. Молодой мичман редко бывал дома, а
потом и вовсе отбыл в длительную командировку, препоручив его заботам
собственное семейство.
По счастью, разбойники обходили дом Луиджи стороной, а отно-шения с
молодой Софьей и особенно с маменькой Корсака установи-лись самые
дружественные. Но будем точными, к Вере Константинов-не Луиджи испытывал не
только дружеские чувства. Что нашел уже давно не мечтательный, а деловой и
прижимистый венецианец в по-жилой русской даме, знает только Амур-проказник.
Может, пленился Луиджи здоровым румянцем на все еще тугих щеках, умением
гото-вить кофе или незлобивым нравом? Вера Константиновна была всег-да всем
довольна. Парчово-бархатные душегреи ее, сшитые из кусков и кусочков, хоть и
выглядели несколько странно, но отличались диковатой красотой, словно букет,
в котором перепутаны все цвета и царственная лилея соседствует с печальным
лютиком.
Мария приехала неожиданно, свалилась, как говорят русские, как снег на
голову, и завертелось, закружилось все в доме. А хо-роша-то стала --о.
Мадонна! -- и что удивительно, похожа стала на покойную мать, но как бы в
сильно улучшенном варианте. Темно-русая головка причесана на пробор, ранее
острый подбородок прият-но закруглился, на щеках ямочки, от отца только
смуглость. Рот, может быть, и великоват, но стоит ли так подробно
разбираться в деталях, если главным в лице ее было живое, вечно меняющееся
вы-ражение любопытства и причастности ко всему, что есть в мире
пре-красного.
Ах, папенька, Венеция это чудесно, сказочно, необычайно, но жить она
будет здесь. В пансионе все добры, умны, несколько нудно" ваты, пожалуй, но
лучше всего дома. Она умеет вышивать гладью, крестом, бисером, она умеет
рисовать и помнит все католические молитвы, она выучила французский и
итальянский и, к счастью, не забыла родной -- русский язык. Лучшего отца на
свете зовут Винченцо Луиджи, и они никогда не расстанутся.
Ювелир только вздыхал от счастья, и нужно ли говорить, что он во всем
согласился с дочерью.
</b></b><ul><b><b><a name="19"></a></b></b><h2><b><b>-18-</b></b></h2></ul>
<b><b> Луиджи думал два дня, потом направился во флигель для важно-го
разговора. Ему очень хотелось нанести визит втайне от Марии, но не тут-то
было.
Тихий дождь шелестел в листьях. Пока Луиджи раздумывал, на-деть ли ему
плащ или без него добежать до флигеля, на крыльце по-явилась Мария с большим
оранжевым зонтом.
-- Я тоже хочу в гости. Меня приглашали ко второму завтраку. И не
хмурься. Я все знаю,-- говорила она скороговоркой, выталки-вая отца на
тропинку.-- Помоги раскрыть зонт... Вы будете говорить о пропавшем молодом
человеке? Я буду сидеть тихо. Обещаю, слово не скажу.
Так и явились вдвоем. Софья пригласила их в гостиную. Рассе-лись. Дамы
чопорные, руки сложены на коленях, лица насторожен-ные. Разговор начала Вера
Константиновна и повела его не об интересующем всех предмете, а о телятине,
которая вдруг подоро-жала. Луиджи так и лучился взглядом, тема телятины его
живо ин-тересовала.
-- Что ни говорите,-- продолжала хозяйка,-- а связано это с
правительственным повышением цен на вино и соль. Виданное ли де-ло -- за
ведро вина платить по пятьдесят копеек! Да кто ж это может себе позволить? А
коли вино дорожает, то все дорожает. Те-перь уже не купишь вина к обеду...
-- Маменька...-- с легкой укоризной произнесла Софья, усмотрев в
излишней страстности свекрови что-то неприличное: дамам ли сетовать о
вздорожании вин!
Служанка меж тем проворно накрывала на стол. Поговорили о том о сем.
Луиджи сообщил о новом природном лекарстве под названием "нефть". Если этой
маслянистой жидкостью мазать по-раженные места, то весьма помогает для
разгибания перстов и сообщает ногам лучшее движение. Ходят слухи, что скоро
медицин-ская коллегия построит целую нефтяную фабрику.
Мария сидела пай-девочкой, не поднимала глаз, а Софья украд-кой
рассматривала ее французское платье из флера с позументом и каскадом кружев
у рукавов.
Говорить о деле начали только тогда, когда откушали по чаш-ке чаю и
попробовали пирог -- чудо кулинарного искусства. Ве-ра Константиновна не
решалась поставить вопрос в лоб, а все кру-жила вокруг ювелира, постепенно
сужая радиус действия. Вы наш защитник, Винченцо Петрович, вы так
обходительны с дамами, а особливо с высокими особами, они вам во всем
доверяют, да и как не доверять, если вы об их красоте первый радетель.
Луиджи принялся за вторую чашку, разнежился и сказал, что приготовил
для великой княгини новый убор. Брильянты в нем скреплены агатами в золотой
оправе. Агат, конечно, камень не-броский, но по астрологическому календарю
является талисманом-хранителем для их высочества Екатерины Алексеевны. После
этого он сообщил, что принял отчаянное, несравнимое по смелости ре-шение:
коли представится случай шепнуть великой княгине вопрос, простите-де, ваше
высочество, не сочтите за дерзость, не ведом ли вам сей юноша -- Никита
Оленев, то он этот вопрос шепнет. Но это при условии, что Екатерина будет
пребывать в добром здравии и хорошем настроении. И разумеется, спросить
можно только в том случае, если их высочество будут пребывать в одиночестве,
и глав-ное, если работа им придется по вкусу, потому что если ожерелье не
понравится, то в голове будет одна мысль, как бы со стыда не сгореть.
Вера Константиновна кивала головой с полным согласием, а Софья нервно
теребила бахрому на скатерти, сплетая ее в тугие косички. Как можно так
длинно и нудно говорить о великой кня-гине? Право слово, любой, даже самый
милый человек в близости дворца тупеет.
-- Простите, Винченцо Петрович,--решилась вступить в разго-вор Софья,--
а если великая княгиня посмотрит на вас эдак,-- она приняла гордый и
надменный вид,-- и скажет: "Нет, не ведом, знать не знаю никакого Никиту
Оленева!" Тогда что?
Луиджи размял пастилку языком, хлебнул чаю, вытер губы и по-жал
плечами.
-- Упаду в ноги. Скажу, простите за дерзость,-- сказал он с
достоинством.
-- А чего ты еще хочешь? -- Вера Константиновна недовольно посмотрела
на невестку.
-- Упасть в ноги -- это правильно. Но дальше не так... Дальше
надо просить великую княгиню о защите. Напомнить, как предан ей сей
юноша, сказать, что четыре года он жил лишь мечтой о том, чтобы увидеть ее
хоть издали.
Прекрасные глаза ювелира приняли какое-то совершенно новое выражение,
они даже стали слегка косить, столь велико было потря-сение от бестактной
просьбы. За столом все замерли, и в этой тиши-не особенно выпукло прозвучал
вопрос, заданный доселе молчавшей Марией.
-- Господин Оленев влюблен в великую княгиню?
-- Ну откуда я знаю? -- рассердилась Софья, меньше всего ей хотелось
обсуждать этот деликатный вопрос с посторонними людьми.
-- И она в него влюблена? -- продолжала Мария, всматриваясь в Софью с
таким пристальным вниманием, словно могла поймать ответ визуально, угадать
по выражению глаз.
Только тут Луиджи очнулся от шока.
-- М-м-можно ли это? -- Он зацепился языком за первую букву и тянул ее
за собой, изображая неопределенное мычание.-- Да смею ли я касаться столь
деликатного предмета? Я только при-дворный ювелир и не более того. Две
встречи в саду с прекрасным, ныне исчезнувшим юношей дают ли мне право столь
бесцеремонно вторгаться... рисковать будущим дочери моей...--Тут слова его
пресеклись и Луиджи закашлялся, ему не хватило воздуха.
Вера Константиновна погрозила Софье пальцем и с взволнован-ной
заботливостью стала бить гостя по спине, но, вспомнив о при-сутствии Марии,
осторожно убрала руку, сделав вид, что сняла с камзола ювелира невидимую
пушинку. Однако Мария не обратила внимания на это фамильярное постукивание.
Она сидела нахмурив-шись, о чем-то мучительно размышляя.
-- Я все поняла,--сказала она вдруг.--Он ее фаворит. Но это неважно.
Видимо, власти великой княгини не хватает, чтобы по-мочь господину Оленеву.
Поговорить с ней надо непременно, но папеньке это не под силу. Он не сможет,
как бы ни старался.
Луиджи с благодарностью посмотрел на дочь, он даже взял ее руку и
прижал к губам. Знай он, какая мысль уже вызрела в ее голове, вряд ли
поторопился бы высказывать знаки любви и при-знательности.
-- С папенькой должен поехать кто-нибудь еще. Какой-нибудь такой
человек, который посмеет задать любой вопрос,-- сказала она решительно.
-- Уж не гвардейца ли Белова вы имеете в виду? -- испуганно спросила
Вера Константиновна.
-- Не-ет, сударыня, с гвардейцем я не поеду. Да он и сам не согласится,
если, конечно, у него на плечах есть голова. Его просто могут узнать в
Царском Селе, его не пустят!
-- Меня пустят,-- сказала быстро Софья.-- Меня не узнают. Я поеду, как
ваш ученик, подмастерье... как это называется?
-- Но среди моих учеников нет дам!
-- Я переоденусь в мужской костюм.
-- Через мой труп,-- коротко сказала Вера Константиновна. Ни-когда еще
Софья не слышала в голосе свекрови таких жестких, металлических нот.
Луиджи сразу приободрился. Он не ожидал от Веры Константи-новны столь
решительной поддержки. Сейчас главное вовремя уйти, пока эта амазонка не
выдумала новую несуразность. О том, что наиболее крамольные мысли высказала
не Софья, а его дочь, он забыл, об этом и думать не хотелось.
Прощались светски, долго раскланивались, словно не в соседний дом шли,
а спешили к ожидавшей карете. В дверях Мария, стукнув закрытым зонтом, как
тростью, об пол, сказала Софье шепотом;
-- Я его уговорю.
Софья ответила строгим взглядом. Она и сама не могла понять, что ей не
нравится в Марии. Вот Винченцо Петрович -- он свой, а дочь его--иностранка,
которая хочет зачем-то быть русской. Не только выходные, но и домашние
платья ее были сшиты по послед-ней французской моде, и сидят так ладно, и в
суждениях Мария смела, словно другим воздухом дышит, привезла с собой из
Италии. И почему она ничего не рассказала о какой-то встрече с Никитой,
после которой у нее остался его плащ? Могла бы пооткровенничать, ей
предоставили такую возможность.
Софья поднялась к себе в светлицу, походила из угла в угол, потом
спустилась в сад по крутой наружной лестнице. Дождь кон-чился, на ступеньках
стояли лужицы, подсох только узкий их край. Стараясь ступать на сухое, Софья
спускалась боком, поддерживая одной рукой юбку, а другой держась за
выкрашенные в зеленый цвет перила.
"Софья, солнышко, осторожнее",-- прозвучал в ушах забытый го-лос
матери. Окрик прилетел из того чудесного времени, когда отец еще не был
арестован и она жила в родительском доме. Крутой спуск со Смоленской горки,
ступеньки засыпаны снегом, и только край их подтаял на весеннем солнце, и
Софья, шестилетняя, идет боком по бесконечной лестнице, преодолевая ее шаг
за шагом, ступая на освобожденный от снега краешек. Лед хрустит под
башмаками, и бархатный, намокший подол епанчи цепляется за зеленые перила и
ноздреватый снег.
Софья перекрестилась: "Господи, научи... Как помочь Никите? Неужели
права свекровь и он арестован?"
До самого вечера Софья не разговаривала с Верой Константи-новной,
сердилась, а после ужина, когда расположились шить, она увидела в рабочей
коробке у свекрови деревянную бобинку с намотанной на нее золотой нитью.
Края бобинки были обкусаны, де-рево расщепилось и обмохрилось. Софья взяла
бобинку в руки.
-- Это Кутька покусал, щенок был у Алешеньки. Такой парши-вец, все грыз
-- ножки у стола испортил. Я его потом на конюшню отослала.
-- А моего щенка звали Трезор,--сказала Софья тихо.--И он также у
маменьки бобинку обгрыз.-- И добавила страстной скоро-говоркой: -- Отпустите
Христа ради с господином Луиджи. Если не помогу Никите, то накажет меня
Господь. Буду целыми днями о загубленной жизни родителей вспоминать, и не
будет мне покоя. В глазах доброй женщины стояли слезы. Трудно сказать,
сейчас ли под влиянием пылкого монолога Софьи она поменяла свое реше-ние или
шла к нему путем долгого раздумья.
-- Когда господин Луиджи поедет к великой княгине?
-- Завтра.
Ну что ж. Раз другого выхода нет, так и говорить об этом не пристало.
Неси Алешин камзол и порты коричневые. Подгоню тебе по фигуре. Хотя, сама
знаешь, все это мне очень не нра-вится.
</b></b><ul><b><b><a name="20"></a></b></b><h2><b><b>-19-</b></b></h2></ul>
<b><b> Чем настойчивее уговаривала Мария взять с собой к великой княгине
Софью, тем больше возникало у ювелира сомнений отно-сительно
целесообразности самой поездки в Царское Село. В кон-це концов, не сказав
дочери ни да, ни нет, он решил прибегнуть к средству, которое неоднократно
его выручало, а именно -- по-советоваться с Лестоком.
Часы пробили восемь, но Луиджи был уверен, что застанет лейб-медика
дома. После свадьбы с прекрасной Марией Мегден Лесток стал домоседом,
предпочитая общество жены пьяному застолью, картам и даже балам во дворце.
Дабы придать своему ви-зиту вид обыденности, ювелир пошел пешком, решив по
дорогеi детально обдумать предстоящий разговор. Однако мысли его все время
увиливали от главного.
Речки, каналы, канавки и многочисленные мосты через них. Очень похоже
на Венецию, но если быть честным -- совсем не похоже. Мосты на его родине
изящны и основательны, под ногами камень, а эти деревянные, из досок, столь
ненадежны! Правда, их красиво рас-крашивают, тумбы рустованы и украшены
вазами, а то вдруг весь мост разрисуют под каменный руст, но мост от этого
не станет на-дежнее. По венецианским мостам не ездят кареты и телеги, а
здесь так и снуют, забывая, что подобный транспорт опасен для хилых до-сок.
И потом это странное русское изобретение -- устраивать щель посередине моста
для пропуска мачтовых кораблей...
О чем просить совета у Лестока? При дворе сплетничают, что лейб-медик
потерял былую власть над государыней, но ум, прозор-ливость и интуицию он не
мог потерять. Прежде всего Луиджи спро-сит у него -- уместно ли сейчас везти
великой княгине драгоценности? Да, ему ведомо, что великая княгиня чем-то
прогневала государы-ню, но ведь драгоценности надобны царским особам при
любом состоянии дел в государстве. А ну как их величество спросит потом у
Луиджи: отвез драгоценности их высочеству? А он что ответит?
Мол, нет, не отвез, подумав, что их высочеству в ссылке сподручнее без
брильянтов. Да пристало ли об этом думать скромному ювели-ру? Получил заказ
-- выполняй! Этот лозунг еще никогда не подводил Луиджи.
Ювелир так разнервничался, что чуть не упал в воду с подвесно-го моста.
Цепи угрожающе скрипели, у русских нет обычая регуляр-но смазывать маслом
металлические части. Господи, сколько лет он живет в этом великом
государстве и все никак не может привыкнуть к их беспечности!
Ну хорошо... Положим, мудрый Лесток скажет -- вези убор. Цар-ские особы
потом сами разберутся, а ты чист. Но как быть с прось-бой Марии? Дочь умеет
уговаривать, в этом ей не было равных.
К особняку Лестока он вышел в сумерках, но что такое сумер-ки в
Петербурге в середине мая! В Венеции в этот час сияют звезды, а небо такое
низкое -- рукой достанешь, а здесь... весь город словно вуалью покрыт,
фонари на улицах не горят, а все видно.
-- Но красиво... очень,--сказал он вслух неожиданно для себя и
остановился, не доходя до узорной калитки.
Такой длинный путь, а так и не смог собрать в кулак разбре-дающиеся
мысли. Теперь придумывай, беспечный ювелир, как объяс-нить Лестоку
необходимость взять с собой переодетую женщину. А может, сказать все, как
есть? Может, Лесток лучше великой кня-гини сможет объяснить суть вещей? Но
Вера Константиновна все-ми святыми заклинала не разглашать никому тайну
несчастного юноши. Что угодно, но он не вправе обмануть эту прекрасную
женщину. Так ничего и не решив, Луиджи взялся за дверной мо-лоток.
Лакей проводил ювелира к секретарю Шавюзо. Ах, какая жа-лость, господин
Луиджи, господина Лестока нет дома. Нет, ждать его не имеет смысла. Он
вызван к государыне в Петергоф. Но если господин Луиджи на словах передаст
свою просьбу, то она непременно будет передана их сиятельству.
-- Нет, ничего не надо передавать,-- поторопился Луиджи.-- Я еду завтра
в Царское Село, везу их высочеству работу. Прелест-ное ожерелье, знаете... И
серьги.
-- Брильянты?
-- С агатами,--Луиджи кивнул головой и повернулся к двери. В соседней
комнате раздался неясный шум. Показалось ли Луиджи, или секретарь вправду
хотел его задержать? И почему он так внимательно вслушивается в то, что
происходит за стеной? Это их дело. Луиджи решительно спустился по лестнице.
Даже если Лесток дома, но не расположен принимать ювелиров, он имеет на это
право.
Луиджи был уже в палисаднике, когда Шавюзо вдруг выскочил на крыльцо.
Можно было предположить, что тот желает вернуть ювелира в дом, однако взгляд
секретаря был устремлен на боль-шую, кривобокую карету с подслеповатыми,
тесными окошками, ко-торая остановилась у калитки. Желтые, как у извозчичьих
пролеток, колеса ее уже неподвижно стояли на мостовой, а черный, обшарпанный
кузов все еще продолжал мелко трястись, скрипеть и охать, словно пытаясь
прийти в себя после быстрой езды. На-конец дверца ее отворилась, кучер
опустил ступеньку и на нее встала узкая женская ножка в фасонном башмачке.
Луиджи под-нял глаза и удивленно присвистнул -- мадемуазель Крюшо
собствен-ной персоной: фиолетовое короткое пальто наброшено на плечи, шляпка
с независимо торчащим крылом куропатки, одна мушка на щеке, другая на шее, и
несмотря на прохладную погоду открытый лиф с почти обнаженными, желтоватыми,
как спелые дыни, грудями. Дама была давней клиенткой Луиджи, хотя и тайной.
-- Фантастические дела,-- сказал себе ювелир.-- И такую да-мочку Шавюзо
выходит встречать в белые сумерки! Кто из них и когда ездил в подобный
особняк? Интересно, знает ли об этом Лесток? Вряд ли он одобрил бы подобную
неразборчивость племян-ника.
Луиджи оглянулся на секретаря и увидел, что тот удивлен не менее, чем
торопящийся уйти гость. Ничуть не смущаясь и игри-во приплясывая, Крюшо
поднялась по ступенькам крыльца. Лило-вые кружева на подоле полоскались у
легких ножек, на оттопырен-ной руке раскачивалась обшитая гарусом сумка.
-- Мне нужен хозяин,-- бросила она неожиданно низким, словно
простуженным голосом.
Шавюзо испуганно отступил назад, дверь за ним захлопнулась.
Флегматичный кучер сидел на козлах неподвижно, как истукан, шапка сползла
ему на глаза, он готов был сидеть здесь вечно.
Луиджи обошел карету со всех сторон, перешел на другую сто-рону улицы и
неторопливо направился домой, но не успел он за-вернуть за угол, как услышал
щелканье кнута и шум трогающейся кареты.
И вот она уже мчится по улице, громыхая по булыжникам жел-тыми
колесами, кучер стоит на козлах и улюлюкает в голос, под-гоняя лошадей. В
темном окошке Луиджи увидел голову Лестока, без парика, в надвинутой по
самые уши шляпе, сзади его головы плескалось и пенилось что-то лиловое,
игривое. Мгновение, и карета взлетела на мост.
Луиджи не успел увидеть, рассержен ли Лесток, или взволнован, или
находится в том игривом настроении, которое возникает у мужчин при соседстве
подобной дамы, но то, что она сидела в ка-рете рядом с лейб-медиком и они
мчались куда-то, не обращая внимания на любопытные взгляды, было настолько
необычайно, что Луиджи против воли бросился за каретой, даже взбежал на
мост, а оттуда, сверху, долго следил, как громыхала она по улице.
Вот тебе и домосед... молодожен. Куда же повезла его Крюшо? Неужели в
веселый дом к мадам Дрезденше?
Луиджи вернулся домой раздавленным и тут же попал в любящие объятия
дочери. Ласковые ручки обхватили мертвой хваткой шею отца и не выпускали до
тех пор, пока он не согласился со всеми ее требованиями.
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 9 страница | | | Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 11 страница |