|
Читайте также: |
вечер в покоях Екатерины.
Римская цифра II обозначала убитого. Никита с Сашей его обнаружили,
Оленев его помнил, потому что паспорт ему оформлял, здесь ничего
предумышленного быть не может, простое совпаде-ние. Можно, конечно, тряхнуть
стариной, пойти по прежним сослу-живцам, порасспрашивать -- кто мог убить и
зачем... Но не только идти по старым связям, вспоминать-то о них было тошно.
Сашка человек ушлый, сам разберется, что к чему. Во дворце сплетен как
сквозняков.
Ill -- это двойник. Как говорил милейший юноша князь Оле-нев -- закон
парности. Может быть, и случайное совпадение, но что-то в этом есть. Если их
Софья на маскараде чуть было не перепутала, то мог и еще кто-то перепутать,
тот, кому Оленев не нужен, а в двойнике как раз есть надобность. Это Сашке
хорошо надо в голо-ву заложить -- узнать имя и отчество двойника.
Еще нельзя отметать, что Оленев служит в Иностранной колле-гии, а там,
как он сам говорил, шпионов ищут..Инстинктивно Ля-дащев чувствовал, что эта
линия самая опасная. Если Оленев угодил в неприятность по иностранным делам,
то это гаже всего, по-тому что попахивает Тайной канцелярией. Пальцы давно
нащупали проступившее на бумаге восковое пятно. Лядащев обвел его контур,
пририсовал парик, и получился Бестужев.
Главным занятием Тайной канцелярии в настоящее время было искать
болтунов, порочащих славное имя государыни, как-то: го-ворящих, что рождена
до брака, что наследник Петр Федорович имеет более прав на престол, чем она,
и прочая, прочая... Это не работа, это так.,, семечки. Болтунов было мало,
потому что Елизавету любили в народе, а Петра Федоровича только терпели,
куда ж недоумку на трон, лучше подождать, пока сына родит. Болтунов мало и
работы мало, но был в Тайной канцелярии круг людей, ко-торые имели
дополнительные обязанности и дополнительных началь-ников, чья иерархическая
лестница восходила к самому канцлеру Бестужеву. Этот круг людей, может, их
там и было-то всего три-четыре человека, занимался поисками
антигосударственных людей не столько в России, сколько в недрах прилегающих
к ней иност-ранных государств. Если Оленев пропал из-за усердия этих
трех-четырех, тогда дело плохо. Тогда и убитый немец имеет отношение к делу,
тогда следствие, розыск и Сибирь.
Лядащев зачеркнул трижды бестужевский профиль, сломал вко-нец
затупившееся перо и потянулся за новым. Часы на разные голо-са пробили
десять. Кажется ему или Пренстон и впрямь фальши-вит? Часы английского
мастера Луиса Пренстона были гордостью его коллекции, а теперь -- надо же
такому случиться -- отстают чуть ли не на минуту.
Василий Федорович ни в коем случае не мог позволить себе копаться в
механизме при свечах, но проверить-то необходимо. Ничего серьезного, просто
почистить и смазать надо утром.
Потом он ужинал, весьма благодарный жене, что она не заме-тила его
длительного отсутствия, была за столом мила и предупреди-тельна, велела даже
приготовить грог, зная, что муж до него боль-шой охотник.
Поленья в камине, трубка, горячий грог, книга, рядом жена нанизывает
бисер на нитку, вышивая ему кошелек -- кажется, время остановилось. Василий
Федорович и думать забыл о молодом князе, а вспомнил о нем уже в кровати, и
то потому, что не мог сразу заснуть. Рядом в кружевном чепце посапывала
сладко Вера Дмит-риевна. С улыбкой, вызванной приятным сновидением, она
поверну-лась на бок и крепко обхватила мужа рукой. В жесте этом была и
нежность, и уверенная власть собственницы.
Да куда ему деться, князю Оленеву? Ну работает в Иностран-ной коллегии,
и что? Ясное дело, этот стихоплет близко не придви-нется к каким-либо
шпионским делам. Либо он объявится через день-два и сообщит самую банальную
причину своего отсутствия, либо... Да не может быть никакого "либо" -- у
бабы прохлаждается! Лядащев попробовал освободиться от тяжелой, горячей руки
жены, но это ему не удалось. Так и заснул...
</b><ul><b><a name="16"></a></b><h2><b>-15-</b></h2></ul>
<b> Гаврила зря упрекал Белова.в промедлении. Всего-то промед-ления было
три дня, от силы пять, когда Саша не принимал реши-тельных действий, не "бил
в барабан", как требовал обезумевший от страха камердинер, а только
расспрашивал осторожно, словно ози-раясь среди людей, и ждал, что
естественный ход событий сам со-бой все разъяснит, А по прошествии этих пяти
дней, когда стало ясно, что Никита действительно пропал, было сделано и
заявление в полицию, и составлены опросные листы. Полицейские чины
произ-вели надлежащий розыск, были осмотрены военный госпиталь, а так-же
странноприимный дом, куда предположительно могли принести ограбленного,
избитого, бесчувственного человека.
Гаврила настоял, чтобы Саша сделал заявление в Иностранную коллегию о
пропаже ее сотрудника. Там поначалу очень всполоши-лись, связались с
полицией, на все лады ругая власть, которая плохо борется с разбоем, а потом
как-то разом остыли, сообщив Саше официально, что почитают князя Оленева
уволенным от долж-ности. Сообщение было сделано с таинственным видом, словно
на-меком, что Оленев вовсе не пропал, а находится на каком-то сек-ретном и
ответственном участке служения родине, но сколько Са-ша ни бился, пытаясь
вытряхнуть из чиновников хоть какие-ни-будь подробности, так ничего и не
узнал. Очевидно было, что Иност-ранная коллегия просто блефовала,
Саша выполнил все, на чем настаивал практический ум Гаври-лы, но делал
это как бы вполсилы, поскольку заранее был уверен, что все эти попытки не
дадут результата. Но формальности соблю-дены, и обманутый показным рвением
Гаврила решил уповать те-перь только на Бога.
Однако судьбе вольно было провести Гаврилу еще через одно испытание.
Морская плашкоутная служба обнаружила при разводе моста труп мужчины.
Достать утопленника было до чрезвычайности трудно, потому что течение плотно
вогнало тело в пролетное строе-ние моста, между балками и стропилами,
поддерживающими понтон. Пока поднимали тело, его порядком изуродовали. Ясно
было, что мужчина ограблен, раздет, ножевая рана в боку говорила о
подлин-ной причине смерти, и хоть покойник не совсем подходил по статьям к
пропавшему Никите Оленеву, Гаврила был вызван для опознания.
Камердинер наотрез отказался идти на это предприятие без Саши, и когда
они прибыли в предутренний час на набережную, бедный Гаврила не стоял на
ногах, а почти висел на Белове, шепча молитву. Однако первого взгляда на
прикрытое рогожей тело было достаточно, чтобы к Гавриле вернулись силы.
Полицейский только поднял рогожу, как камердинер крикнул задышливо: "Не он!"
-- и поспешил прочь. У утопленника была борода, вырастить которую можно было
только месяца за три, а то и больше того.
Вид этой торчащей бороды с запутавшимися в ней щепками и прочей речной
дрянью потом долго преследовал Гаврилу по ночам, хотя вид утопленника скорее
успокоил, чем напугал камердинера. Конечно, он понимал, что за это время в
Петербурге могли еще быть зарезанные и утонувшие, но мысли у него текли в
другую сторону. Гаврила рассматривал этого утопленника не как реального
человека, а как некий символ убийства и утопления. И раз этим символом стал
чужой, неведомый человек, значит такого сорта беда уже не могла коснуться
Никиты.
"Жив мой голубь, жив! -- сказал он себе.-- Надобно только искать
получше". Утвердила в этом мнении еще ночная, ото всех скрытая ворожба на
драгоценных камнях. Не берусь рассказать, что он делал в своей лаборатории
при одинокой свече, как скрещива-лись лучи сапфиров и изумрудов, но совет от
них он получил весьма обнадеживающий.
И теперь каждый день он неизменно являлся к Саше, дабы осве-домиться,
нет ли новостей и не появилась ли надобность в его услугах. Неизменно хмурый
Сашин вид был ему ответом. Педантизм, а проще говоря занудство Гаврилы очень
досаждало Саше, потому что камердинер отлавливал его в самое неподходящее
время --и дозором под окнами на Малой Морской стоял, и в службу являлся, и
путался под ногами, когда Саша сопровождал генерала в его вояжах. Но нельзя
обругать человека за верность и преданность, оставалось только терпеть.
Другой заботой Гаврилы было убирать и чистить дом, он почти ошалел в
своей страсти к порядку: дал работу и прачкам, и коню-хам, и садовнику. В
покоях барина по три раза в день проветри-вались комнаты, Гаврила
собственноручно вытирал пыль и чистил одежду Никиты.
Серьезной заботой Гаврилы было размышление--сообщать ли князю Оленеву в
Лондон о пропаже сына или повременить. С одной стороны, он мог получить
страшную нахлобучку, если не сказать большего, за промедление, но, с другой
стороны, Гаврила не хо-тел предавать бумаге само слово "пропал", считая, что
уже этим как бы материализует простые подозрения. И опять-таки камни
подсказали: ничего в Лондон не сообщать, надеяться, но и само-му не сидеть
колодой, а действовать.
Последний совет чрезвычайно взволновал Гаврилу. "Как дейст-вовать? Ведь
и так шляюсь каждый день к Белову?" -- вопрошал он неведомо кого, двигаясь
по спальне Никиты и стирая большим опахалом из петушиных перьев пыль.
С этим же вопросом он проследовал в библиотеку и пошел с опахалом вдоль
книжных полок: лучшего вместилища для пыли, чем книги, не найти. И тут как
стрелой в сердце -- вот она, книга, которую цитировал барин перед роковым
отъездом! И лежал этот Монтень, помнится, на столике у изголовья, Гаврила
сам отнес его в библиотеку и поставил на полку. Может, Монтень даст от-вет?
"Сотая страница,-- приказал себе Гаврила,-- седьмая строка сверху!" Он с
трудом вытащил книгу из плотного ряда, послюнил палец и принялся листать
страницы. Вдруг мелькнул вложенный в книгу листок -- закладка или старое
письмо?
Бумага была порядком измята, потом словно разглажена, на обороте
отпечатался каблук. Не доверяя глазам своим, Гаврила во-друзил на нос очки,
а через минуту, срывая на ходу фартук, уже мчался к выходу, сотрясая воздух
гневным воплем:
-- Как, мерзавец, не заложена? А если Никита Григорьевич явятся и
пожелают поехать куда? Предупреждал ведь шельму, чтоб карета всегда на ходу!
Может, у тебя еще и лошади не кормлены?
Через полчаса Гаврила подъезжал к Малой Морской. Белов-- о, чудо! --
был дома. Гаврила весь трясся, шарил по карманам, рас-сказывая с вызывающими
зевоту подробностями, как он вытирал пыль...
-- Вот она! Вот пропуск к сатане, Александр Федорович! Уже записка была
прочитана несчетное количество раз, уже было высказано несколько самых
фантастических предположений, а Гаврила все сидел, вцепившись в подушки
канапе, и следил за каж-дым Сашиным движением. Наконец Саша отложил записку,
при-жал к столешнице тяжелым шандалом и нахмурился, глядя куда-то мимо
Гаврилы.
-- Что-то вы плохо выглядите, Александр Федорович,-- участли-во сказал
тот.-- Бледные очень и на себя не похожи.
-- Это от недосыпа,-- улыбнулся Саша.-- Ты иди, Гаврила. Ты нашел очень
важное письмо. Теперь мы точно знаем, куда уехал Никита. А то ведь были одни
предположения. И теперь ты ко мне больше не ходи. Хорошо? Если ты мне
понадобишься, я сразу дам знать. Но сам ни ногой. Понял?
Саша вовсе не хотел придавать голосу какую-то особую таин-ственность,
Гаврила ее сам придумал и тут же поверил, что его отлучают от дома из-за
какой-то высокой государственной надобности. "Дабы не скомпрометировать..."
-- твердил он себе, на-правляясь в карете домой. Ему очень нравилось это
слово.
А Саша тем временем сидел, подперев щеку рукой, и до рези в глазах
всматривался в записку, рядом лежал русский ее перевод. "Сударь! Завтра 3
мая в семь часов пополудни Вас ждет во дворце известная дама. Приходите к
крыльцу и смело идите внутрь. Вас встретят. Пароль -- "благие намерения".
Записку следует уничто-жить". Саша изучил уже и немецкий и русский тексты и
выводы сде-лал, его волновало другое. Он пытался понять, откуда он знает
этот почерк?
Ну напряги память, напряги... Откуда знакома косина строк, словно
каждая прогибается под собственной тяжестью? Но строчки-то всего четыре, а в
памяти застряла целая страница. Только, по-мнится, она была писана
по-русски.
Он готов побожиться, что никогда не видел почерка великой княгини, но
записку к Никите могла писать и не она, а кто-нибудь из фрейлин. Записку
надобно показать Анастасии. Решено, в субботу он едет в Петергоф, а пока
надо посоветоваться с профессионалом. И Саша несмотря на поздний час
направился к Лядащеву.
Вера Дмитриевна не принимала никого, кроме Саши Белова. Трудно описать
ее восторг от такой неожиданной встречи. На Сашу обрушился водопад вопросов,
улыбок, каждое его желание предуп-реждалось, и только на один вопрос: "Дома
ли Василий Федорович?" -- Саша не мог получить ответ. Хозяйка как-то
удивительно ловко переводила разговор на другие темы.
-- А правда ли, что великая княгиня и наследник Петр Федоро-вич в
ссылке? Мне точно рассказывали, что они живут в Царском Селе и государыня
запретила им появляться в Петергофе. А там весь двор! Я Васе говорю, поедем
в Петергоф, снимем там какой-нибудь дом поблизости или купим. А он мне
говорит, друг мой, там на сто верст в округе все дома, включая собачьи
конуры, уже заняты или куплены. А правда ли, что у старшей дочери адми-рала
Апраксина оспа? Как не знаете? Дочь не знаете? Ну такая... некрасивая, цвет
лица прямо оливковый. Правда, правда, совер-шенно зеленый, а теперь еще
оспа. Бедный отец...
Щебетание это продолжалось час, а потом, исчерпав тему и решив, что
светские обязанности соблюдены. Вера Дмитриевна сооб-щила:
-- А Василий Федорович уехал в Торжок. Ах, не смотрите на меня так
грустно! Разве я была плохой собеседницей?
-- Когда он вернется?
-- Как пойдут дела. Понимаете, в Торжке умер мой дальний род-ственник.
Он небогат, и у него куча наследников. Сейчас эти на-следники растащат дом
по нитке, а там есть часы, и не одни, я точно знаю. Что вы удивляетесь?
Разве Василий Федорович не говорил вам, что он держит в руках время? Это так
мило...
Саша молча откланялся. Он был уверен, что все это чистая вы-думка, и
только негодовал на Лядащева, что он сочинил такую пустую историю. Это жена
может поверить, что он потащился куда-то за часами, смешно сказать, но для
прочих он должен был при-думать ширму поинтереснее.
</b><ul><b><a name="17"></a></b><h2><b>-16-</b></h2></ul>
<b> Вера Константиновна с трудом поднялась на второй этаж, по-стучалась в
опочивальню невестки и, не дожидаясь ее отклика, отворила дверь.
Софья босая, простоволосая, в ночной рубашке и накинутом на плечи
шлафроке сидела за туалетным столиком и, покусывая перо, сочиняла письмо к
мужу Уже были описаны дела домашние, детские, уже были заданы вопросы
относительно самочувствия и настроения, и теперь Софья размышляла, писать
или не писать в порт Регервик о самом значительном событии -- исчезновении
Ни-киты. Появление свекрови не столько озадачило ее, сколько испугало.
Заставить Веру Константиновну подняться в столь позд-ний час в спальню могли
только обстоятельства чрезвычайные.
-- Что случилось, матушка? -- Софья встала, подвигая свекро-ви
единственный в комнате стул.
Но та помахала рукой, мол, не надо стула, откинула белье на уже
разобранной постели, уселась на тюфяк и сказала строго:
-- А то и случилось, что я все знаю.-- Потом вздохнула глубо-ко.--
Прежде чем по городу мотаться и дознание вести не грех бы с матерью
посоветоваться.
Софья ответила недоумевающим взглядом.
-- Алешеньке об этом не пиши,--продолжала свекровь, мельком бросив
взгляд на исписанную бумагу.-- Регервик все одно что заграница, а значит
пойдет через цензуру. Ты не смотри, что сейчас времена мягкие. Я больше тебя
жила, знаю...
-- Простите, маменька, но мне трудно вас понять,-- нарочито ласково
произнесла Софья, самоуверенность свекрови иногда ее раз-дражала.
-- Да уж конечно... Ты думаешь, если вы меня из гостиной вы-ставили, то
я ничего не слышала? И этот господин сладкий с окаянной фамилией, Лядащев,
кажется, тоже тень на плетень наво-дил. Никита пропал? Уж неделю, как о нем
ни слуху ни духу. Так?
Софья смутилась.
-- Маменька, я не сказала вам об этом только из опасения взволновать
попусту. Все еще разъяснится самым простым и не-винным способом.
-- Невинным способом! -- всплеснула руками Вера Константи-новна.-- Это
где-нибудь в Венециях аль в Парижах разъясняется не-винным способом, а у
нас-то дома... Попомни мое слово. Добро еще, если Никита сидит заложником в
разбойной шайке и выкупа ждет. А вернее всего, что это дело политическое.--
Последнее слово свекровь произнесла грустно и буднично, словно речь шла о
про-кисшем супе.
Только тут Софья обратила внимание, что Вера Константинов-на уже
раскрыла свой рабочую сумку, водрузила на нос очки, а те-перь оглаживает
себе грудь в поисках иголки. Значит, пришла она не на пять минут, а для
длинной нравоучительной беседы. Странно, однако, она началась...
-- Что вы меня пугаете, маменька?
-- Я б не пугала. Я бы вообще вмешиваться в это дело не ста-ла, кабы не
поехала ты сегодня с утра в казармы разыскивать Сашу Белова. Не нашла? И
добро бы сама беседовала с ординарцем, а то послала кучера. Анисим тебе
наговорит... Он не просто туго-дум, он дурак.
-- В военные палаты женщин не пускают,-- обиженно бросила Софья,-- и
знай я, что у Анисима такой длинный язык...
-- Вот, вот... Мало того, что это неприлично -- искать по казармам
чужого мужа, так ведь и опасно. Ты губы-то не поджи-май! У тебя дом, дети.
Все в один миг можно перечеркнуть. И не посмотрят, что ты женщина. У нас
женщин и в крепость сажают, и кнутом наказывают.
Пухлые ручки свекрови проворно сшивали куски ткани, разнящие-ся не
только формой и фактурой, но и цветом. Из блеклой парчи и косматого
лазоревого бархата она сочиняла модную душегрею. Вера Константиновна
приехала в Петербург, привезя из псковской дере-вушки два воза добра. В
числе столов и лавок, посуды и икон был и окованный железом сундук с одеждой
умерших прародителей. Пятьдесят лет без малого все эти терлики, охабени и
кафтаны карлотовые лежали без употребления, и теперь, твердо уверившись во
мнении, что прежняя мода на Русь не вернется. Вера Констан-тиновна занялась
перешиванием старого гардероба в современный. Работа портнихи неизменно
настраивала свекровь на доброжелательный лад, поэтому мрачные предчувствия
ее выглядели особенно неуместно.
-- Пока я не сделала ничего такого, за что меня следует нака-зывать
кнутом,-- оскорбилась Софья.-- Я просто хотела найти Сашу, чтобы справиться
у него, нет ли новостей. Наши предположения потвердились.-- Она вкратце
рассказала о найденной Гаврилой записке.
-- Прочти, что Алешеньке написала,-- примирительно сказала свекровь.
В уверенности и наивной непререкаемости, с какой она указа-ла на
исписанные листы, была она вся. Вере Константиновне и в голову не приходило,
что Софья может писать кому-нибудь, кроме мужа, и что в переписке супругов
могут быть какие-то секреты.
Когда письмо было прочитано. Вера Константиновна откусила нитку и
сказала задумчиво:
-- Ты на меня не обижайся. Я тебя просто предупредить хоте-ла.
Начинаешь важное дело, посоветуйся со старшими, узнай их мысли, касаемые
данного предмета. Вдень-ка мне нитку...
Мысли, "касаемые данного предмета", были высказаны в нетороп-ливой
манере и были столь причудливы, что Софья в себя не могла прийти от
изумления. Время от времени рука с иголкой замирала, свекровь вскидывала на
Софью увеличенные линзами очков глаза. Двойное отражение свечи придавало ее
словам таинственный харак-тер. Очевидно было, что она подслушала разговор с
Лядащевым весь, целиком, и экстракт ее раздумий сводился к следущему: "Если
Ни-кита поехал на свидание к великой княгине и после этого пропал, то самый
простой и разумный путь справиться об этом у самой великой княгини".
-- Ну что вы такое говорите, матушка? -- не выдержала Софья.-- Кто ж
нас пустит к великой княгине? Да ее и в городе нет.
-- Вот именно. А в Царском Селе с ней гораздо сподручнее свидеться.
Только это тайна! И Белов об этом не должен знать.
-- Помилуйте, матушка, да разве я посмею что-либо в этом деле скрыть от
Саши!
-- Ты меня не поняла. То, что мы узнаем, рассказывай пожалуй-ста, но
как мы узнаем -- об этом не должна знать ни одна живая душа. Я уже говорила
об этом предмете с господином Луиджи. Он обещал подумать.
-- Луиджи? Наш хозяин?
От неожиданности Софья рассмеялась громко, почти неприлич-но --
истерически. Право слово, мозги у стариков повернуты иногда в другую
сторону! "И как вы посмели?" -- хотела крикнуть она, но вовремя одумалась.
-- Как вы могли, матушка? Кто дал вам право посвящать в нашу тайну
совершенно незнакомого человека? Ведь только что сами тол-ковали про
казематы и кнут! Луиджи иностранец, он бредит своей Венецией, ему до нас и
дела нет.
Софья ожидала, что свекровь поднимется с негодованием и уйдет, хлопнув
дверью, как неоднократно поступала ранее со строп-тивой невесткой. Однако
Вера Константиновна не только не обиде-лась, но улыбнулась удовлетворенно.
-- Ты не знаешь господина Винченца. Более доброго и порядоч-ного
человека не сыскать во всем Петербурге.
"Дамский угодник!"--с негодованием подумала Софья, злясь на себя, что
никогда не посмеет высказать эти мысли вслух. В его-то сорокалетние годы
вести себя так неосмотрительно! Уже и прислуга прыскает в кулак, замечая
самые неприкрытые знаки внимания Вере Константиновне. И она хороша! Хихикает
с ним, словно девочка. Как неосмотрительна бывает старость! Уж она-то в их
годы будет знать, как себя вести...
-- А если он и бредит своей Венецией,--свекровь сняла очки и посмотрела
на Софью грустным, затуманенным взглядом,-- то как же не бредить-то, помилуй
Бог? Здесь у самой сердце замирает. Он мне рассказывал. Море теплое-теплое,
солнце жаркое-жаркое, и всю-ду гондолы. Это как наши рябики, только черные и
гребут в них стоя. Ну что ты на меня смотришь? Придвинься ближе. О таких
де-лах надо шепотом.
Софья послушно склонила голову.
-- Великая княгиня с мужем своим Петром Федоровичем обре-таются в
Царском Селе. Кажется, они в опале. К великой княгине никого не пускают,
кроме,-- она приблизила губы к самому уху Софьи,-- портного Яхмана и ювелира
Луиджи. Он для их высочества Екатерины гарнитур делал. Я видела. Красота!
Алмазы так и сияют! А потом их величество Елизавета раздумала дарить
гарнитур их высочеству. Гарнитур себе забрала, а Луиджи сказала -- подбери
другой, поскромнее, да сам и отвези. Это было еще до отъезда государыни в
Петергоф. Теперь господин Луиджи в некотором за-труднении и решил сам
отправиться в Царское Село.
-- И он может все узнать? -- восторженно прошептала Софья.
-- Об этом пока разговора не было,-- важно присовокупила Вера
Константиновна,-- но он обещал подумать. А с дочкой его Марией я отдельно
говорила. Уж она-то отца уломает!
-- Ка-ак? Матушка, и Мария все знает? Скоро все галки в нашем саду
будут кричать на весь свет, что Никита влюблен в великую княгиню и ездил к
ней на свидание.
<b> О том, что он влюблен,-- улыбнулась свекровь,-- я никому ничего не
говорила. Тем более, что он и сам этого точно не знает, попомни мое слово...
</b></b><ul><b><b><a name="18"></a></b></b><h2><b><b>-17-</b></b></h2></ul>
<b><b> Итак, Винченцо Луиджи, венецианец, сорок шесть лет. Он при-был в Россию
пятнадцатилетним юношей с отцом своим Пьетро Луиджи, который называл себя
архитектором, хотя и не имел на это права. Но в России давно утвердилось
мнение, что лучших певцов и строителей, чем итальянцы, в мире нет и быть не
может, поэтому Пьетро был весьма радушно встречен в зарождавшемся Петербурге
и даже принят ко двору; как известно, Петр Великий был весьма де-мократичен.
Луиджи-отец был определен к строительству Петропавловской крепости, а
Луиджи-сын предпочел другое ремесло. Слава досточти-мого Бенвенуто Челлини,
великого флорентийца, не давала ему покоя. Но не только о славе мечтал юный
Винченцо. В ювелирном ремесле, чудилось ему, был самый надежный и быстрый
способ раз-богатеть и, следовательно, скорей вернуться на родину. Винченцо
поступил в ученики к искусному брильянтщику Граверо.
Жизнь предвещала удачу, но тут все напасти разом свалились на бедную
семью. Луиджи-старший упал с крыши собора и умер в одно-часье. Винченцо
оказался без средств к существованию и в крайнем разладе с учителем,
развратником и пьяницей, который все норовил наставлять юного венецианца
именно в этих науках, пренебрегая огранкой камней.
Если б были тогда у Винченцо деньги хотя бы на дорогу, он на-верняка
сбежал бы из этой призрачной, холодной, хмурой северной Венеции в Венецию
подлинную, которая снилась ему каждую ночь. По узкому каналу, зажатому
темными, ни огонька, домами, скользила его гондола. Лохматые звезды плавали
в черной воде. Гортанно и звонко перекликались гондольеры, дабы не
столкнуться на повороте лебяжьими носами своих гондол. Где-то звучала
музыка, и Винченцо терзался, силясь понять, поют ли у моста Риальто или на
площади Санти ДжованниПаоло, где высится бронзовая статуя мрачного
кондотьера Коллеони. Проснувшись, он обнаруживал, что подушка его мокра от
слез. Луиджи переворачивал ее, засыпал и опять видел ночную Венецию. По
утрам ему приходила в голову дурацкая мысль:
если хочешь увидеть свой родной город золотым, солнечным, то и заснуть
надобно днем и в хорошую погоду. Однако бдительный Граверо не позволял ему
предаваться грезам в рабочее время.
Оставалось одно -- работать и терпеть постоянную ругань, а иногда и
побои: восемнадцатилетнему ученику трудно было совла-дать с пьяным учителем,
имеющим силу гориллы.
Но все это в прошлом. Овладев мастерством, Луиджи ушел от сво-его
грозного учителя, завел крохотную мастерскую, а вскоре за-жглась и его
звезда, когда в числе прочих ювелиров он был при-глашен во дворец к царице
Анне Иоанновне для огранки полученных с Востока драгоценных камней. Все это
были подарки из Китая, Персии и прочих государств, желающих подтвердить
вновь испечен-ной императрице свое благорасположение.
Дабы не отпускать от себя только что приобретенное богатство, Анна
Иоанновна приказала оборудовать мастерские рядом со своими покоями и потом
часто заходила в эти мастерские, наблюдая с любо-пытством, как режут и
шлифуют рубины, изумруды и прочая. Блеск драгоценностей, до которых
императрица была большая охотница, не помешал ей обратить внимание на одного
из ювелиров.
Луиджи не был высок ростом, к тридцати годам волосы его поре-дели и
фигура чуть расплылась, обозначив под камзолом округлый живот, но лицо его
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 55 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 8 страница | | | Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 10 страница |