|
Читайте также: |
прозванной "холодцом"; может, из-за это-го щека показалась холодной, словно
неживой.--Черный цвет тебе - очень к лицу. И потом ты у меня такая
красавица, тебе хоть стог на голову надень...
-- Не родись красив, а родись счастлив,-- прошептала Анастасия, и глаза
ее угрожающе заблестели.-- Давеча присоветовала государы-не на фонтаж* брошь
с жемчугами, а она как закричит: "Ты нарочно! Я с утра и так бледна!" А на
фонтаже блонды молочного цвета. Что ж на них надевать, как не жемчуг?
Прогонит она меня от себя. Сердцем чую...
-- Вот и славно,-- весело подхватил Саша.-- Поживем своим до-мом.
Хочешь, за границу поедем. Я в отставку подам...
-- Не говори так.-- В голосе Анастасии прозвучала незнакомая доселе
суровость.-- Если прогонит, я умру...
Саша нахмурился. Он знал, что если разговор коснулся отноше-ний жены с
государыней, то его лучше кончить, потому что утыка-ешься в стену, и если в
первое время замужества на эту тему мож-но было зубоскалить, мало ли у
Елизаветы недостатков, и порицать двор, и смеяться над глупостью
приближенных, то сейчас разреша-лось только безвольно благоговеть перед
величием трона и местом, которое подле него занимала Анастасия. Сашу это
несказанно злило и, стыдно сказать, унижало, потому что подчеркивало разницу
в происхождении.
-- Не будем об этом,--примирительно сказал Саша.--Я ведь по делу
приехал. Оно касается Никиты. Понимаешь, он арестован по ошибке...
Рука Анастасии плотно закрыла ему рот.
-- Не здесь...--И она повлекла его через залу, анфиладу ком-нат, потом
в узкий коридорчик и оттуда в парк.
Кажется, чего проще -- найти уединенное место среди деревьев и кустов,
но Анастасии все казалось, что слишком людно. В нижнем парке у фонтанов
пестрая группа черноволосых фрейлин играла в волан, у Монплезира толпились
освобожденные после дежурства гвардейцы, в большом пруду у Марли какие-то
чудаки ловили кара-сей.
Наконец они поднялись в верхний парк и нашли уединение в са-довой
беседке. Деревянная решетка ее, собранная из перекрещенных планок,
закрывалась от посторонних глаз огромным кустом шипов-ника, но через узкий
дверной проем можно было видеть весь парк и заметить любого, кто направится
в их сторону по аллее молодых, подстриженных лип.
-- Ну вот, теперь говори.-- Анастасия поправила парик, как не-удобную
шапку, и внимательным взглядом окинула куст шиповника. Над малиновым цветком
басовито гудел шмель.
-- А он не донесет?-- добродушно усмехнулся Саша, копируя жужжание, но
тут же сделался серьезен, поймав строгий взгляд жены.-- Произошла роковая
подмена. Никита арестован вместо ры-царя Сакромозо, которому великая княгиня
якобы назначила свида-ние.
-- Что значит "якобы"? Кто же его назначил?
<b> Тайная канцелярия, а вернее сказать -- Бестужев. Он решил таким
образом скомпрометировать великую княгиню. А Никите случайно попала в руки
записка с приглашением.
________________________________
* фонтаж -- головной убор с кружевами.
________________________________
Анастасия вздохнула глубоко, потом поежилась и, нервна теребя кудряшки
у виска, спросила настороженно:
-- И чего же вы хотите от меня?
Саша сразу обозлился на это "вы", Анастасия ревновала Сашу к друзьям и
часто говорила в запальчивости: "Они тебе нужнее, чем я!",-- а если доходило
до громкого разговора, когда он упрекал жену в приверженности ко двору, она
отвечала: "Да, это моя жизнь. А у тебя своя! Ради вашей мужской дружбы ты
меня не пощадишь!" И попробуй объясни ей, что обида говорит в ней, а не
разум.
Но сейчас об этом лучше не вспоминать. Если у женщины крас-ные глаза, а
на голове нелепый парик, то говорить с ней надо терпеливо и ласково, как с
ребенком.
. -- Мы посоветовались и решили, что сейчас от тебя зависит все. Тебе
отводится главная роль.
-- Какая?
-- Ты должна поговорить с государыней.
-- Вы решили!--вспыхнула Анастасия.--Это ты и Софья?
-- И еще Алешка. Я же писал тебе, что он приехал.
-- Ах, да...
-- И еще Мария.
-- Какая Мария?
-- Подруга Софьи, дочь ювелирщика Луиджи.
-- Ну, конечно, если дочь ювелирщика решила, то мне остается только
подчиниться...
-- Настя, не сердись, что с тобой? Мы обязаны помочь Никите! Если он и
должен понести наказание, то за беспечность -- не более.
-- Это не беспечность--быть влюбленным в великую княгиню,-- быстро
сказала Анастасия.--Это гораздо хуже.
-- Пусть,-- согласился Саша.-- Назовем это непочтением,
без-рассудством, в конце концов. Но ведь он в этом никогда не созна-ется. Я
его знаю. На плаху пойдет, чтоб не замарать имени Екатерины. И добро бы
любовь, а то ведь так, дорожное приключе-ние, а остальное он сам придумал.
Он вкратце рассказал события последних дней. Анастасия слуша-ла его не
перебивая, потом спросила неуверенно:
-- И вы хотите, чтобы я рассказала об этом Их Величеству? Ах, как
высокопарно умеет излагать Анастасия самую простую мысль! Да, да... Он
именно хочет, чтобы Елизавета узнала истину.
-- Истину?-- Анастасия рассмеялась желчно.-- Мы здесь во дворце не
живем, а играем в жизнь. Правила игры каждый всосал с молоком матери. А
правила такие -- маскировать пред государыней все плохое и выставлять
напоказ хорошее. Если нет ничего хороше-го, то можно придумывать,
фантазировать, то есть врать, только бы улыбнулась матушка Елизавета. А ты с
дочерью ювелирщика жаждешь донести до государыни истину -- смешно...
У Саши на щеках заходили желваки. Анастасия увидела, что он на пределе,
и сразу сменила тон:
-- Бедный Никита, угораздило его... Погоди, дай подумать.-- И она
надолго замолкла, глядя на кончик выглядывающей из-под платья туфли. Потом
сорвала травинку, торчащую сквозь решетку, принялась ее жевать, измочалила
до отдельных волокон.
-- Что ты так долго думаешь?--не выдержал Саша.
Анастасия поморщилась, не говоря ни слова. Она думала не о том, стоит
ли ей разговаривать с государыней, ее занимал другой вопрос: стоит или не
стоит сказать сейчас мужу об истинной причине ее страхов. Впрочем, когда
страхов много, это еще не беда. У нее был один, главный Страх, от которого
она ночей не спала, в каждом взгляде государыни видела угрозу. А дело все в
том, что Шмидша проболталась, выкрикнула ей в бешенстве ужасную фразу: "С
матерью-изменщицей переписываешься? Ужо тебе!"
Три года назад, когда счастье над Анастасией воссияло, когда обручилась
она с любимым и вернулась ко двору, совершила она беспечный поступок --
послала с нарочным небольшую писульку в Якутск. Нарочный был верный человек,
старый слуга ее матери, кото-рому разрешили отбывать ссылку вместе с
госпожой. Писулька была самая невинная. Анастасия сообщала матери о своем
браке и просила на то ее благословения.
Якутск -- это на краю земли. Там кругом снега, льды, и так круглый год.
Как-то после ласк на супружеском ложе, беспечная и веселая, она увидела эту
страну во сне, и холодом пахнуло с ее по-душки. Все там блестело прозрачным,
колючим льдом. Она просну-лась окоченелая, в слезах, со сведенными судорогой
ногами. После этого и написала записочку, чтоб подбодрить мать, утешить и
дать знак: жива я, помню и люблю.
Отослала писульку и ответа ждать забыла. Какой может быть ответ, если
бросила она свои слова теплые в ад, в холодную, зло-вонную яму, а год
спустя, когда повертелась она при дворе, приобрела опыт, то поняла, что
писулька ее--серьезное преступле-ние против государыни. Потом она стала с
ужасом ждать, что, не приведи Господь, Анна Гавриловна вздумает ей ответить.
Мать всегда была безрассудна, отпишет целую депешу с благословением да
отправит со случайными людьми. И ведь не только благословения просила она у
матери в той записочке. Она еще каялась и присо-вокупляла: "Коли виновна --
прости!" Знать бы, что перехватили го-сударевы ищейки -- само письмо или
материнскую депешу.
Анастасия поняла, что начала говорить вслух, только поймав удивленный
взгляд мужа.
-- О чем ты, Настя?
-- Нет, это я так... не обращай внимания.-- Она твердо решила пока
ничего не говорить мужу. Саша все равно не отступится от своей затеи, а
знать лишнее -- только волноваться зря.
-- Вот что я тебе скажу,-- спокойно начала Анастасия.--Помочь Никите
необходимо, но рассказать тайну Екатерины я не вправе. Поверь мне, только
хуже будет. Государыня страсть как не любит, когда кто-то смеет совать нос в
семейные дела. О Никите рассказать государыне должна сама Екатерина.
-- Но она в ссылке! Екатерина сказала, что не в силах помочь Никите, и
назвала фамилию Лестока.
Анастасия рассмеялась.
-- Это она пошутила. Уж за себя-то великая княгиня постоять сможет.
Если ей станет известно, что в Тайной канцелярии сочиняют записки, чтобы
заманивать в ее покои молодых людей, дабы скомпро-метировать и тех, и
этих... Понимаешь? Но какая это гадость! Если бы ты знал, как я боюсь Тайной
канцелярии!
Саша отмахнулся от жалоб жены, словно и не слышал их вовсе.
-- Но великая княгиня в Царском Селе. Как до нее добраться?
-- Это она сегодня в Царском Селе, а завтра будет в Гостилицах. Мы все
едем к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому. Там будет пышный праздник в
честь отъезда австрийского посла. Я точно знаю, на этом празднике будут
великие князь и княгиня. За ними в Царское уже послана карета. Видимо,
государыня их простила.
-- А может, хочет показать австрияку, что у нее нет разногласий с
молодым двором? Мир и любовь! Уж посол всему миру растрезво-нит об этом!
Анастасия быстро закрыла Сашин рот ладонью.
-- Что ты мне рот затыкаешь? Шмель улетел, доносить некому. Анастасия
не позволила себе даже улыбнуться.
-- Ты тоже поедешь в Гостилицы, но не со мной, а в общем обо-зе с
гвардейцами. После обеда там будут танцы на лужайке. Екате-рина обожает
танцевать, это все знают. Во время танца ты с ней и поговоришь или
договоришься о свидании. Уж если государыня решила вернуть.ее к своей
особе, то она и выслушает Екатерину, и пожалеет. Ее величество бывает
необыкновенно добра, если в хоро-шем настроении.
- В хорошем настроении и тигрица кошкой мурлыкает,-- хмуро сказал
Саша.-- А теперь скажи, где мне у вас можно поесть? Я уми-раю от голода.
</b></b></b></b><ul><b><b><b><b><a name="32"></a></b></b></b></b><h2><b><b><b><b>-6-</b></b></b></b></h2></ul>
<b><b><b><b> Жизнь Екатерины в Царском Селе протекала вполне спокойно, и если
говорить честно, она вовсе не была в претензии к государыне за эту ссылку.
Во-первых, ее избавили от обязательной скуки. Что может быть более унылым,
чем каждодневный ритуал в зимнем дворце?
Ее поднимали рано, умывали, причесывали, потом долго и придир-чиво
обряжали в жесткое платье. К одиннадцати часам утра она выходила к своим
фрейлинам. Очень хотелось читать, но вместо этого приходилось вести пустые,
никчемные разговоры. О, если бы она сама могла выбирать себе приближенных
вместо этих дежурных кавалеров -- напыщенных, ломаных, недалеких. А фрейлины
все ду-рочки, у них только амуры и наряды на уме. Зимой в моде были шубки
без рукавов --"шельмовки", узкие башмаки "стерлядки", а на шее чтоб цветы,
банты и кружева. Фрейлины белились, румянились, сурьмили брови, часами могли
обсуждать, куда наклеить мушку: у правого глаза, что значит "люблю, да не
вижу!", или под носом-- "разлука неминуема!" Вечером обязательные карты. А
где взять де-нег? И великий князь, и Чоглакова любят только выигрывать.
В Царском не надо идти к государыне на поклон в галерею и часами среди
прочих ждать ее выхода, заранее зная, что Елизавета не выходит никогда. В
Царском Чоглакова забыла вдруг о своих обя-занностях цербера, предоставив
Екатерину самой себе.
Несколько выпало из череды упорядоченных дней неожиданное появление
Луиджи. Может, зря она не взяла у него драгоценный убор? Серьги, пожалуй,
мелковаты, но ожерелье чудо как изыскан-но! Однако подобный подарок можно
принять только из рук самой государыни, зачем Екатерине лишние нарекания?
Но какое безумие и базрассудство было взять с собой истерич-ную девицу
в мужском костюме! Луиджи, конечно, простак, но... После ареста русского
князя Екатерине очень хотелось вспомнить его имя, но сколько она ни рылась в
памяти, он по-прежнему оста-вался студентом из Геттингена. Девица все
оживила, имя вспомни-лось само собой -- Никита Оленев, такой любезный,
восторженный, покорный. Все эти воспоминания волновали.
Девица, конечно, любовница. Жены друзей так не хлопочут за
арестованных. Любовница и ревнует. Ну и пусть ее! Взгляд, которым она успела
обменяться с Оленевым, сказал ей все -- словно и не было пяти лет, он
продолжал любить ее.
Арест -- это плохо, но это тоже волнует. На постоялом дворе в снегах он
сам сказал, что будет ее рыцарем. Какое забытое слово -- рыцарь. Дон-Кихот
был рыцарем... А здесь судьба вдруг посылает двух рыцарей разом -- один на
словах, романтический, другой, Сакромозо -- подлинный.
Зачем он не стал спорить? Зачем не стал доказывать, что он не
Сакромозо? Это ясно, чтоб не устраивать скандала. Екатерина была уверена,
что недоразумение разъяснится в ту же ночь. А девица во-пит--спасите!
Значит, он в крепости...
Но Бог свидетель, она ничем не может помочь князю. Она сама в
опасности. Может быть, дурно так говорить, может быть, это эго-изм, но как
не быть эгоисткой, если ты супруга наследника? Неужели подлинный Сакромозо
тоже арестован? Картонные рыцари, карточ-ные короли! Но сама она не из
колоды карт, она живая!
Он красив -- князь Никита, и Сакромозо красив. Но Сакромозо опасен, а
Оленев наивен. Будь ее воля, она бы устроила турнир на зеленом поле.
Всадники в доспехах, лошади в кольчуге, пики наперевес... И у каждого рыцаря
на металлическом локте шарф ее цвета -- розовый!
Но судьба наградила ее другим рыцарем. Чоглакова подсмотрела, как он
играл в ее спальне солдатиками, учинила скандал, отобрала игрушки. Теперь он
является к жене с другой надобой. Уже готовый ко сну, в длинной, с
множеством складок полотняной рубашке, он с ходу сбрасывает туфли и прыгает
под одеяло.
-- Скорее, скорее... раздевайтесь!-- торопит он жену.-- Будем
разговаривать,
Разговаривать перед сном значило вспоминать Голштинию, Ни одно место на
земле не любил Петр так преданно и нежно. Что бы ни утверждала тетка Эльза
-- это его родина, а вовсе не Россия. Но Голштиния Петра была ненастоящей,
придуманной. Каждый вечер Петр вспоминал новые подробности -- словно
кисточкой разрисовы-вал маленькое кукольное государство.
-- Там у всех коз золоченые рога,-- говорил Петр.-- Это кра-сиво.
-- Но этого не может быть,--трезво возражала Екатерина.
-- Как же не может быть, если я сам видел!--кричал Петр.-- В Голштинии
все очень чистое, там моют мылом мостовые, там всюду газоны, днем видны
звезды, а у коз золотые рога,
Вначале Екатерина искала объяснения его выдумкам: может быть, он в
детстве видел на площади балаган и ученая коза с рогами, обмотанными золотой
фольгой, прыгала через обруч? Но воспомина-ния становились все нелепее, и
она поняла: великий князь выду-мывает, а можно сказать--сочиняет. Его не в
цари надо готовить, а в лицедеи или сказочники! Но странно--в двадцать с
лишним лет так искренне верить своим выдумкам. Может, он сумасшедший?
Утомившись от воспоминаний Петр Федорович засыпал. Если ла-кеи не
уносили его, сонного, это была мука, а не ночь! Свернувшись калачиком, он
занимал всю кровать, скрипел зубами, а то вдруг распрямлялся упруго и больно
бил жену локтем в бок. Лицо во сне у него было совсем детским, но большие
морщинистые веки прида-вали ему неожиданно старческий вид.
И вдруг все разом изменилось: курьеры, депеша от государыни и карета с
зеркальными точеными стеклами, резным орнаментом на дверцах, наличниках и
колесах -- словом, царская. Они едут в Гостилицы на празднество в честь
отъезда в Вену этого скучного барона Брейтлаха.
Чоглакова совсем потеряла голову от беспокойства, тоже втис-нулась в
карету, не боясь растрясти беременное чрево. Видно, необходимость лично
предстать перед государыней с отчетом погнала ее на праздник.
Екатерина была уверена, что по приезде в Гостилицы ее с вели-ким князем
сразу отведут к государыне для примирительного раз-говора, но не тут-то
было. Не успела она отдохнуть от длинной дороги, как ее с фрейлинами повели
к маленькому павильону оде-ваться, Оказывается, по замыслу императрицы всем
дамам надлежа-ло провожать австрийского посла наряженными пастушками. Поясом
из китового уса талию затянули так, что не вздохнешь, сверху короткая
розовая юбка и казакин. Широкополая, подбитая тафтой, шляпа была безобразна,
еще хуже был черный парик. Екате-рина хотела топнуть ногой и запретить
уродовать себя, но поступила умнее прочих -- она рассмеялась. Когда видишь
много одинаковых мужчин, это называется полк, армия, а как назвать группку
розово-белых пастушек, которые все одинаково уродливы, а разнятся только
ростом и объемом? Полк пастухов -- ну не смешно ли? А лучше сказать -- стадо
пастушек...
Столы были накрыты в саду, под липой разместился итальянский оркестр,
все было готово для начала праздника. Пастушки просле-довали перед
императрицей, послом и хозяином дома церемонным строем, великая княгиня была
представлена особо. Начались танцы.
Екатерина искренне радовалась обществу, музыке и не заострила внимания
на неожиданном разговоре, а вернее, шепоте, тревожно прозвучавшем у нее над
ухом.
-- Умоляю, ваше высочество, не оглядывайтесь. Мне необходимо говорить с
вами.
Екатерина скосила глаза. Ягужинская, любимица императрицы. Пожалуй, она
была единственной, кого не испортили ни черный парик, ни пастушеский наряд,
но если уповаешь на доверительную встречу, следовало бы иметь более
почтительный вид.
-- Дело очень серьезное,--продолжала Анастасия.-- Назначьте место и
время встречи.
-- Не сегодня, завтра в парке. И помните, я ранняя птичка.
Екатерина подошла к столу, оглянулась. Ягужинской подле нее уже не
было. О чем она хотела говорить? Если государыня дала ей поручение, то что в
нем может быть тайного?
Через минуту она уже забыла о тревожном шепоте статс-дамы. За столом по
левую руку сидел престарелый вельможный граф Бутур-лин, он так и сыпал
комплиментами, напротив сидел австрийский посол. Может быть, восторг его
перед великой княгиней был и наиг-ранным -- не важно. Горячий мужской взгляд
всегда возбуждает, кровь по жилам бежит быстрее и хочется танцевать,
смеяться, безумствовать. Екатерина поискала глазами Лестока. Сам лейб-хирург
ее сейчас мало интересовал, но если опала кончилась, рядом с Лестоком мог
сидеть красавец Сакромозо. Но ни Лестока, ни мальтийского рыцаря за столом
не было. Каждый из гостей занимал-ся едой, вином, разговорами, и только
рысий взгляд канцлера Бестужева следовал, казалось, за каждым движением ее
руки. Но на Бе-стужева сегодня можно не смотреть, его надобно не замечать,
раз-давить презрением!
Стол был роскошен. Чего тут только не было! Каждое экзоти-ческое блюдо
громко объявлялось: "говяжьи глаза в соусе под названием "поутру
проснувшись!", "хвосты телячьи по-татарски", "баранья нога столистовая",
"говяжье небо с трюфелями", "гусь в обуви", "крем жирный, девичий"... Когда
пили за здравие государыни, пушки палили, как на войне, валторнисты
надрывали легкие, выводя томные мелодии. Потом перед гостями водили хороводы
бабы и дев-ки в парчовых сарафанах и высоких кокошниках. Кончили праздник
катальной горкой, но не все отважились предаться этому модному и
островолнующему развлечению -- ведь страшно-то как, помилуйте, когда тележка
летит вниз по деревянному настилу, сердце обрывает-ся. Скатились и опять
вверх, сердце уже в горле, а душа воспарила.
Горки построены по строгому математическому расчету, золоче-ные колеса
узорных санок катятся по специальным прорезям в настиле, тело ремнями
пристегнуто к спинке. Лети вниз и молись, что-бы расчеты оказались верными,
ремни крепкими, да чтоб не потерять лицо, а то вылезешь потом из тележки с
дрожащими от страха нога-ми в мокрых, простите, портах. Словом, очень было
весело, небо отливало опалом, лютики на лугу -- золотом, а елки, липы и
белые зонтики трав пахли мятой.
Великая княгиня сама попросила, чтобы для ночевки молодому двору
предоставили домик при катальной горке -- он стоял на хол-ме, построен был
недавно, а потому чист, светел, доски, казалось, еще источали сосновый дух.
Граф Разумовский с удовольствием по-шел навстречу пожеланиям великой
княгини, принесли пуховики, одеяла, свечи.
Екатерина, великий князь и статс-дама Крузе разместились на-верху, в
крохотных, украшенных китайскими вазами покойцах, про-чая свита ночевала
внизу. Служители, обслуживающие катальную горку, их было что-то около
пятнадцати человек, отправились по такому случаю спать в подвал.
Несмотря на усталость, Екатерина не сразу уснула. Надо было привыкнуть
к новому положению свободы, вернее не к новому, а к возвращенному старому, а
уж если быть совсем точной, она никогда не была истинно свободной в России.
Тысячи глаз за ней следят! Но сейчас она не даст промаху, будет вести себя
так, чтобы ни к чему нельзя было придраться. Государыня за обедом несколько
раз весьма благосклонно посмотрела на нее и два раза, нет, три, улыбнулась.
"Прощена, какое счастье!" С этими мыслями Екатери-на заснула.
</b></b></b></b><ul><b><b><b><b><a name="33"></a></b></b></b></b><h2><b><b><b><b>-7-</b></b></b></b></h2></ul>
<b><b><b><b> Было около восьми утра, когда в комнату безмятежно спавшей Екатерины
ворвался Чоглаков и, забыв об этикете, вцепился ей в плечо с криком:
-- Ваше высочество, умоляю, вставайте! Дом рушится! Да не смотрите на
меня так... Павильон поехал. Фундамент опускается!
Екатерина села, опустив босые ноги на пол. "Катальная горка, я здесь
ночую,-- с трудом вспомнила она со сна.-- Павильон поехал... Куда может
поехать павильон?!"
Прокричав страшные слова, Чоглаков бросился в комнату велико-го князя.
Тому не надо было ничего объяснять. Он отлично понял опасность
происходящего, оттолкнул камергера и с кошачьим про-ворством бросился к
лестнице. В руках у Петра Федоровича был шлафрок, а в порты он успел
впрыгнуть сам, не дожидаясь помощи слуги.
Чоглаков опять было сунулся в комнату Екатерины, но был бесце-ремонно
вытолкан за дверь: "Вы мне мешаете одеваться!".
Без излишней торопливости она надела чулки, верхнюю юбку. Стены
павильона мелко дрожали, словно в них бил сильный ветер, стекла неприятно,
болезненно дребезжали. Екатерине не было страш-но, ее даже обдало холодком
восторга -- какое необычайное прик-лючение! Будет что рассказать за столом.
Она не верила, что может произойти что-то ужасное. Зимой, по рассказам
управляющего, в этом павильоне уже ночевали, если он устойчиво стоял в
холод, то с чего бы ему вздумалось поехать с холма летом?
Осталось только застегнуть мантию, и тут Екатерина вспомнила про Крузе,
которая спала в соседней комнате. Вчера неуемная статс-дама по ее
собственному выражению "перелишила", а поп-росту говоря, перепила за ужином,
и такая мелочь, как сотрясание стен, не могла заставить ее пробудиться.
Екатерине пришлось довольно долго трясти ее, прежде чем Крузе разлепила
отекшие, красные веки. Вряд ли до нее дошел бы смысл слов великой кня-гини,
но раскачивание кровати, на которой она только что видела мирные сны,
привело ее в ужас.
-- Землетрясение!-- завопила она дико и к удивлению Екатерины упала на
колени.
В павильоне не было икон, и обезумевшая от страха Крузе стала творить
молитву пухлому гипсовому купидону, который примо-стился над окном.
-- Вы сошли с ума!-- крикнула Екатерина, с трудом отдирая туч-ную
статс-даму от пола.-- Идите же!
Они не успели подбежать к двери прихожей, как раздался страшный треск.
Пол под ними странно колыхнулся, и они обе повалились навзничь. Падая,
Екатерина зашибла бок и откатилась куда-то в угол. Ощущение, что дом
стронулся с места, стало наконец явным, он был словно корабль, который по
стапелям поплыл в вожделенную морскую стихию. Потирая саднящий бок,
Екатерина попыталась встать, но ей это не удалось, пол ходил ходуном.
Стоящая в углу печь странно накренилась, угрожая каждую минуту рухнуть.
Крузе осипла от крика. "Боже, спаси нас",-- пронеслось в голове.
В этот момент в проеме двери показался человек в форме пору-чика
Преображенского полка, он был молод, строен, широкоплеч, словом, красив,
только выражение лица у него было жестким, не-приязненным, морщинка беж
бровей -- как трещинка, серые глаза прищурены. Он окинул взглядом комнату,
прыгнул к Екатерине и ловко подхватил ее на руки.
-- Слава Богу, вы живы,-- услышала она его взволнованный шепот.
На пружинящих (словно по палубе шел) ногах, он направился к двери, за
ним на четвереньках поползла Крузе. Екатерина не по-няла, что случилось
далее, только услышала пронзительный вопль статс-дамы. Дверной косяк пополз
вбок, лестница покосилась. "Мне надо встать на ноги",-- пронеслось в голове
у великой княгини, но вместо этого она еще теснее прижалась к своему
спа-сителю: в его сильных руках она чувствовала себя почти в безопас-ности.
Дом качало, а природа за окном являла картину полной безмя-тежности, в
ветвях лип пели птицы, все так же сияли мокрые от росы лютики, только
площадка, с которой они вчера выходили на катальную горку, отодвинулась от
павильона и поднялась выше его пола на полметра.
По лестнице уже спешили слуги, тянули руки, чтобы принять у
преображенца его драгоценную ношу, но тот цепко держал Екатерину и, ощупывая
ногой ступени, осторожно спускался вниз. Услугами лакеев воспользовалась
Крузе, она была близка к об-мороку.
Прежде чем молодой преображенец поставил Екатерину на зем-лю, она
успела спросить его имя.
-- Поручик Белов, ваше высочество,-- хмуро ответил тот и опу-стил ее на
ноги в нескольких шагах от стоящих под елками вели-кого князя и Чоглакова.
Беременная жена его была тут же. Она ночевала в большом доме, но весть о
разрушении катального па-вильона уже разнеслась по всему имению.
С расширенными от ужаса глазами она кинулась к Екатерине, принялась
ощупывать ее, гладить по голове, лепетать какие-то ненужные слова
сочувствия, а сама зорко следила за Беловым, который уже помогал выносить
из-под обломков плит раненых и убитых.
-- Этот очаровательный поручик предупредил мужа о возможном
несчастии,-- сказала Чоглакова.-- Вообразите, он прогуливался рядом с
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 15 страница | | | Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 17 страница |