|
Читайте также: |
стороной. Государыня вполне искренне считала, что для пользы дела достаточно
отменить остермановы морские нововведения, а дальше все вернется на круги
своя. Господи, да когда же что-либо путное на Руси делалось одними
указаниями? Хочешь пользы -- засучай рукава, ночей не спи, ищи дельных людей
себе в помощники, а царское повеление: "...все пет-ровские указы
наикрепчайше содержать и по ним неотложно по-ступать"-- это отписка на
глянцевой бумаге, не более...
Упразднили "кабинет министров", вернули прежнее значение Се-нату, и
пошла великая дрязга. Одни говорили -- мы по петровским указам живем, а что
придумал Остерман -- все дурно! Другие, отста-ивая теплые места, спорили:
время не стоит на месте, и петровские указы ветшают, а Остерман сделал это и
вот это! К слову сказать, в утверждении последних было немало правды.
Одним из возвращенных петровских порядков был "закон о чинах", по
которому кадет или гардемарин должен был для лучшего усвоения дела послужить
простым матросом; срок служения в каж-дом случае был свой. Именно поэтому
Алеша Корсак, хоть и имел лучшие аттестации, при огромной нехватке
офицерского состава не мог получить чин поручика.
Но нет худа без добра. В прежние времена за ранний брак (а
гар-демаринам он разрешался только с двадцати двух лет) Корсак мог бы
попасть на галеры, на весла к преступникам и пленным тур-кам, а он живет
себе женатый, воспитывает детей, и никто не об-ращает на это ни малейшего
внимания -- как будто так и надо, же-ниться в восемнадцать лет.
Из всех флотских дел наибольшее внимание Елизаветы привлекло учреждение
новой формы. Первая форма для моряков была утвер-ждена адмиралом Сиверсом:
мундир и штаны василькового цвета, камзол, воротник и лацканы -- красного.
Остерман, естественно, внес нововведение: мундир, штаны -- зеленые, камзол и
прочее -- красные. Желание Остермана в этом вопросе осталось только на
бумаге, но при Елизавете борцы за возрождение старых традиций организовали
комиссию, и та постановила: мундир и штаны -- белые, камзол, во-ротник,
обшлага -- зеленые. Чины отличались друг от друга золотым позументом.
Кое-как отремонтированные корабли со слабым рангоутом и гни-лым
такелажем выходили в море, зачастую при свежем ветре откры-валась течь.
Команда была недостаточна, пополнялась за счет необу-ченных матросов --
иногда якорь поднять не могли, зато щеголяли в белоснежных мундирах, сияли
золотым позументом, пуская солнеч-ных зайчиков в необъятные балтийские
просторы.
Празднуя свои преобразования на флоте, Елизавета повелела пе-ревезти
бот Петра I из Петропавловской крепости в Александро-Невскую лавру. Когда-то
это суденышко, украшенное, словно кера-мический сосуд, трогательным
орнаментом, бороздило воды Яузы, Измайловского пруда и Переяславского озера.
Ботик был нежной заботой Петра, и по его приказанию с величайшими
трудностями "дедушка русского флота" был доставлен в Кронштадт. За два года
до смерти Петр возглавил на нем парад русской флотилии. Теперь двадцать лет
спустя ботик с величайшей помпой перевезли на веч-ную стоянку -- тут и
оркестры, и парад, и восторг, и набежавшая слеза.
Даже до сухопутной Москвы долетели вести о перевозке "дедуш-ки русского
флота", и древняя столица откликнулась -- пронесла по улицам старый
маскарадный кораблик, прозванный "памятником-миротворцем". Обычай этот был
введен Петром, кораблик обычно но-сили по улицам в памятные дни побед над
шведами, а в прочие дни макет хранился в специальной пристройке в Сухаревой
башне. В честь Елизаветы его подновили, покрасили, распустили паруса, по
вечерам на игрушечной палубе зажигали фонари. Красиво, душу щемит и ве-рится
-- жив флот русский! Вера, как известно, горы двигает, но сознаемся -- не
всегда!
Вернемся к Алеше, Обязанность мичмана на корабле -- вестижурнал, делать
счисления, помогать штурману, вести астрономичес-кие наблюдения и
предоставлять их капитану. За труды дают не-большое жалованье, которое
никогда не выплачивается в срок, полто-ры порции еды в море, отпуск редок,
денщик не положен, обихаживай себя сам. Но поскольку на Алешином фрегате,
как и на прочих кораблях, был вечный некомплект, в море Корсаку при-ходилось
замещать и поручиков, и подпоручиков, и штурманов, и в артиллерийские дела
он вошел с головой, а однажды, когда вся команда отравилась какой-то дрянью,
он замещал самого капитана. После этого замещения к Алеше прикрепили
денщика, весьма шуст-рого и злого на язык матроса Адриана. Последний очень
гордился своим именем, внушая всем, что родился не в Псковской губернии, как
значилось в его документах, а на берегах Адриатики. Команда же, не веря,
прозвала его Дроней, потом Дрючком, третье прозвище я не рискну упомянуть на
этих страницах. Вообще, малый был отчаянный, помесь пирата с перцем, и Алеша
подозревал, что денщик дан ему не для услуг, а на перевоспитание.
Неожиданно весной сорок шестого года флот всколыхнуло изве-стие, что
величайший указ повелевает готовить эскадру к выходу в море для военных
действий. С кем воевать, если война никому не объявлена? Слухи были самые
противоречивые. На устах одно -- в поддержку Англии... Но кто пустил слух, в
чем эту сильнейшую в мире державу надо поддерживать, оставалось глубокой
тайной.
В начале июня под флагом адмирала Мишукова* вышел целый флот: 26
кораблей, 4 фрегата, 2 бомбардира и еще малые суда. Вскоре стало известно,
что в Ревель едет государыня и что выступ-ление флота не что иное, как
торжественный парад в честь Елизаве-ты и показ могущества России.
_______________________
* Адмирал Мишуков был главным членом в Адмиралтейской коллегии, однако
флот не оказывал ему должного уважения. Всем памятна была баталия 1742 года,
ко-гда фельдмаршал Ласси, верой и правдой служивший России, двинулся по
берегу Фин-ского залива с двадцатипятитысячной армией к шведскому
Гельсингфорсу и взял его.
Мишуков с эскадрой в 23 вымпела должен был в поддержку Ласси разбить
шведов на море. Но случилась незадача, адмирал не нашел неприятеля. В
кол-легии толковали потом о "пагубной нерешительности" Мишукова, хотя всяк
понимал неправомочность такого утверждения. Мишуков был очень решителен в
своей зада-че -- использовать любые обстоятельства, чтобы не встретиться,
хоть невзначай, со шведской эскадрой. Что тому виной -- трусость, леность,
бездарность -- неизвестно.
__________________________
В конце июля на ревельском рейде было разыграно примерное сражение, за
которым государыня наблюдала с возвышения близ раз-валин монастыря Святой
Бригитты. Шесть кораблей разделились в два строя и устроили холостую пальбу,
а также показательный абор-дажный захват фрегата.
Алеша бился со шпагой в руках. Хотя битва эта и напоминала мистерии,
которые разыгрывались в бытность его в навигацкой шко-ле, сердце полнилось
отнюдь не показным, оперным, а истинным восторгом. Потому что во славу
отечества! Виват, государыне! Ви-ват и многие лета!
После маневров флагманы и командиры судов были удостоены приглашения на
царев праздник с фейерверком и богатейшим пиршеством.
Матросам поставили водку, офицерам обещали всякие бла-га, и Алеша
ожидал для себя никак не меньше, чем повышения в чине,! тем более, что в
ретивости своей во время боя он был замечен самим Мишуковым.
Но случилось непредвиденное. Отшумел праздник. Елизавета со свитой
направилась в Регервик и обнаружила там вопиющие беспо-рядки в строительстве
порта. Последовали гром и молнии: "Государь и родитель мой Петр I говаривал,
что делом руководить должны луч-шие люди, а у вас здесь начальствуют пьяницы
и бездельники!" Адмирал Мишуков отлично понял задачу и выказал свое
благорас-положение к мичману тем, что направил оного Корсака, как зело
отличившегося в показной баталии, бить сваи с отрядом каторжан в порту
Регервик.
Проклиная судьбу, Алеша сошел на берег. Утешало только то, что верный
Адриан последовал за ним. Целый год Корсак писал доклад-ные с просьбой
вернуть его на корабль, но добился только перевода в Кронштадт и опять-таки
на строительство канала.
Это была установка того времени: "Предпочтительное внимание флота
обращать на береговые постройки". Видно, сухопутные души были и у адмирала
Мишукова, и у второго человека в коллегии, тол-кового и преданного делу
Белосельского, и последующего генерал-адмирала князя Михаилы Голицына.
Большой каменный канал, с на-ходящимися в нем доками, был заложен еще
Петром, работы там было невпроворот, но каждую неделю Алеша мог видеть Софью
и де-тей, а это тоже немало.
Последней командировкой в Регервик Алеша был обязан тому, что в самую
лютую, колючую февральскую стужу поругался со своим непосредственным
начальником обер-офицером Струковым. Если быть до конца честным, то не так
уж этот белоглазый Струков плох, а то, что дурак, так мало ли их на свете.
Французы говорят: "Si un sot savait qu'il etait un sot, il ne serait pas un
sot"*. Мудрейшая пословица! А Струков начинал все свои указания с присказки:
"Я, может быть, ума и небольшого, но..." Далее следовал приказ, который
никогда не шел вразрез с первым утверждением.
До Кронштадского канала Струков служил главным в команде на плашкоутном
мосту через Неву. Должность эта, как известно, при-быльная, пассажиры,
проезжая в каретах по понтону, платят по ко-пейке, пейзажи вокруг один краше
другого -- дворцы и церкви, а здесь, на острове, все до крайности неказисто.
Земля, которую ин-женеры называют грунтом, несмотря на морозы, течет, как
кисель, сваи скользкие, тяжелые, словно свинцовые, все время на кого-то
падают, а солдаты слабые, болеют и мрут.
Тяжело работать на строительстве! Чтобы как-то скрасить быт, Струков
приказал оповещать начало работ, а также конец их долгим барабанным боем, а
потом прибавил еще пальбу из пушек для красоты и значительности. Обычай этот
он перенял у старой службы, столь пышно там отмечали открытие переправы по
весне. Корсак. Дурак, кабы знал, что он дурак, не был бы дурак посчитал, что
это безумие, забирать самых толковых рабочих для битья в барабан и никчемной
артиллерийской службы. Были и еще у Струкова нововведения, но опустим
подробности. В общем, Пору-гались они крепко. Через день Алеша получил
приказ о перемене места службы.
Приказ есть приказ. Поцеловал Софью, обнял мать, потетешкал детей и
отбыл в уже знакомый постылый Регервик. И опять он писал докладные, и опять
просился в море, и тут же в вежливых тонах просил уточнить, сколь долго
продлится его "краткосрочная командировка". Начальство отвечало ему тяжелым
молчанием.
Письма из дома он получал аккуратно, любезная Софья писала обо всех
подробностях быта, а конец каждого письма был украшен припиской маменьки,
мол, береги себя, любимый сын, и приезжай скорей, потому что соскучились.
Приписка была всегда одинакова и по смыслу и по способу сочинения, но кому
нужно менять слова в молитве, если она исходит из материнских уст.
Между заботами как-то незаметно пришла весна. В один из май-ских
вечеров Корсак, усталый, небритый, с маленькой, но чрезвы-чайно вонючей
трубкой в зубах, прогуливался по набережной. Курить он начал, дай Бог
памяти, года полтора назад, и все никак не мог привыкнуть. Противный вкус во
рту и першение в горле он перено-сил с легкостью, но погано было, когда в
компании бывалых моря-ков он терял бдительность и сильно затягивался. Кашель
наваливал-ся, как обвал, слезящиеся глаза готовы были выпрыгнуть из орбит.
Бывалые моряки били его по спине и деликатно замечали, что табак сырой и
трубка не обкурена.
Алеша затягивался слегка, гладил щетину, которая не желала быть
бородой, и мечтал, глядя на стоящие на рейде корабли. Скампавея разгружается
у пристани, панки и гальоты снуют с доставкой провианта... Заприметя иной
корабль, он думал, что, будь его воля, перетянул бы весь такелаж -- ишь как
разболтался" глядя на другой, увещевал себя мыслью, что ни за что не
согласился бы на нем плавать -- военная галера, гребцы, прикованные к
веслам.
За этими мечтаниями и нашел его Адриан с письмом в руке. По
взволнованному виду денщика понятно было, что тот уже запус-тил свой
любопытный нос в секретное послание (вот вам воочию неудобства просвещения!)
и мнение свое имеет.
-- Кто передал? Откуда?-- спросил потрясенный Алеша, пробе-гая глазами
бумагу.
-- Сегодня же и отплываем. Бриг "Святая Катерина". Вы, как изволите
видеть, мичманом. Я уж и сундук на борт отволок, и с хо-зяином за постой
расплатился.
Кто же порадел о нем в столице? Печать, подпись, все по форме, но упор
сделан на то, чтобы мичман Корсак очень поспешал в Пе-тербург в распоряжение
Адмиралтейской коллегии.
</b></b></b><ul><b><b><b><a name="28"></a></b></b></b><h2><b><b><b>-2-</b></b></b></h2></ul>
<b><b><b> В час, который наши романтические предки называли юностью дня, к
Береговой набережной, что близ Адмиралтейства, пристал легкий ялик. Из него
выпрыгнул на берег мичман Корсак, вслед за ним матросы вытащили его сундук.
Этот небольшой на вид кованый сундучок пришлось нести вдвоем на палке,
поскольку главным его содержимым были книги и приборы.
Получив в Регервике назначение на корабль, Алеша был почему-то уверен,
что петербургское начальство известит об этом семью, поэтому не удосужился
послать с сухопутной, более скорой, почтой самое маленькое письмецо.
Никем не встреченный Алеша прошел в дом, увидел в сенях ман-тилью
Софьи, брошенную на лавку, и у него перехватило дыхание. Случайно вошедшая
служанка, увидев матросов и хозяина, закрыла лицо фартуком, надсадно
крикнула: "Алексей Иванович пожалова-ли!"-- и исчезла. Крик отозвался эхом,
и сразу по дому прошла вол-на движения, словно на сонном корабле боцман
протрубил в свой рожок "свистать всех наверх".
Первой появилась Софья, окинула мужа мгновенным взглядом и тут же
припала к нему, спрятала лицо на груди. Но, видимо, испуг от внезапного
появления мужа был сильнее радости, потому что уже через секунду она
тормошила его:
-- Что случилось? Почему приехал? Почему не предупредил?
-- Все хорошо, очень хорошо,-- приговаривал Алеша, нежно рас-сматривая
ее лицо.
Он готов был бесконечно изучать эти прямые, чуть насупленные брови,
прозрачные глаза в опушке коротких, густых ресниц, кро-хотную родинку на
виске, но маменька оторвала его от этого заня-тия, а рядом уже Николенька
пытался отцепить у отца шпагу и смея-лась Лиза на руках у кормилицы.
Самое простенькое событие этого дня было исполнено высшего смысла: и
баня, где Алеша и Адриан парились не менее трех ча-сов, и суета на кухне,
где каждое блюдо пробовали все имеющиеся в доме женщины, добавляя с важным
видом "соли маловато" или "еще петрушки положить", и торжественное застолье,
за которым мало ели и повторяли ненасытно: "Ну, рассказывай..."
А что рассказывать-то? Главное, что на свете есть такое прекрасное
понятие, как отпуск, зачем-то торопили в Адмиралтей-стве, а теперь Алеша
может голову дать на отсечение -- три дня, а может, и неделю, он будет
принадлежать только семье. Николень-ка весь вечер цепко держал отца за рукав
шлафрока, видно, ребен-ку очень надоело женское общество.
Однако ночью, когда Алеша смог наконец остаться с Софьей на-едине, она
вместо того, чтобы предаться радости и любви, вдруг расплакалась. "Слезы мои
грех, я знаю, в такой день...-- твердила она сквозь рыдания.-- Но не могу я
больше одна!" Дети вырастут и без нее, у них замечательные няньки. Вера
Константиновна заменит им мать, а жену Алеше никто не заменит; и посмотри на
себя, какой неухоженный, руки в цыпках, похудел невообразимо, кожа на носу
шелушится и весь провонял табаком. Плача, Софья исступленно трясла головой,
волосы рассыпались по плечам и заце-пились за деревянную завитушку в
изголовье кровати. Она принялась выдирать эту прядь с болезненной гримасой.
-- Но на корабль не пускают женщин, солнышко!
-- А пассажиров? Будешь платить за меня капитану.
-- На военный корабль, ты знаешь, берут пассажиров только в крайнем
случае.
-- Мой случай крайний! И на корабль за тобой пойду, и в Кронштадт, если
они опять туда тебя упрячут.
Пока они препирались в открытое окно налетело множество вся-кой
мелюзги, мотыльки и мошки порхали вокруг свечи, а по темным углам ровно и
уныло гудели комары. Нечисть эту разгоняли долго, Софья успела
развеселиться, и даже неминуемая сцена раскаяния -- я вздорная, я порчу тебе
жизнь, не слушай меня!-- на этот раз не состоялась. Все слова растаяли в
нежности.
Истинной подоплекой рыданий Софьи были не только забота о муже, но и
страх, вызванный исчезновением Никиты. Однако не толь-ко ночью, но и утром
об этом не было сказано ни слова. Софья знала, что как только Алеша узнает
об аресте друга, замечательное понятие "отпуск" будет немедленно принесено в
жертву не менее значитель-ному --"дружба".
Однако сразу после завтрака Алеша взял перо и бумагу, чтобы написать
записки друзьям и немедленно послать с ними рассыльного. Софье ничего не
оставалось, как рассказать мужу все. При первых ее словах Алеша только
удивленно поднял бровь: ясно было, что он не постигает важности события. Но
по мере того, как он узнавал о маскараде, о посещении Никитой великой
княгини в царском дворце и Сашей Лестока, возбуждение все более охватывало
его. Софье стоило большого труда уговорить мужа тут же не мчаться на поиски
Саши.
-- Я уже отослала записку к Саше. Ты уйдешь, а он придет.-- Софья
хитрила, но ей очень не хотелось, чтобы важный разговор с Сашей произошел в
ее отсутствие.
После двух часов ожидания Алеша не выдержал, сбежал и, не найдя Сашу ни
на службе, ни дома, бросился на Малую Введенскую к Гавриле. По первому
впечатлению от встречи с камердинером Алеша решил, что тот повредился в уме.
После первых слов привет-ствия Гаврила фамильярно взял Алешу за руку и
повлек его в свою лабораторию. Там он запер дверь и стал вываливать на стол
драго-ценные камни. Оказывается, все дни и ночи он проводит, расклады-вая
оные камни в сложные криптограммы, и получает от них один и тот же знак --
барин жив, но нуждается в помощи.
-- Верчу камни и так и эдак, в мистическом узле всегда аквама-рин, что
означает море. А раз море, то вам его, Алексей Иванович, и спасать.
- Мне это и без всяких аквамаринов ясно,--проворчал Алеша.
-- И еще!-- Гаврила поднял худой палец.-- Помочь барину мо-жет большой
сапфир. А как? Я думал, думал и придумал. Вернее всего предложить сей камень
должностному лицу в качестве взятки.
-- Некому предлагать-то!
-- Когда появится кому -- скажите. Я дело говорю. Камни не лгут.
Провожать Алешу он не пошел. Спрятал камни, встал на колени перед
иконой и зашептал молитву, склонив голову.
Алеша шел домой в крайне подавленном настроении. К Фонтан-ной речке он
подошел в тот момент, когда для пропуска высокой, груженной дровами баржи
развели мост. Алеша буквально пританцо-вывал от нетерпения: наверняка Саша
уже пришел и теперь слушает рассказы Софьи о его жизни в Регервике. На
набережной успела собраться небольшая толпа, всем позарез нужно было на ту
сторо-ну. Кто-то окликнул Алешу негромко. Он не сразу узнал в нарядно
одетом, слегка надменном господине старого Сашиного знакомого Василия
Федоровича Лядащева, но тот сам помог вспомнить, пред-ставился, слегка
приподняв треуголку.
-- Очень рад вас видеть, Василий Федорович! Искренне благо-дарен, что
вы принимаете участие в отыскании друга моего Ни-киты Оленева.-- Алеша
уважительно тряс руку Лядащева.-- Не мо-жете ли обнадежить нас какой-нибудь
новостью?
-- Так Оленев еще не отыскался?--удивился Лядащев.--И не дал о себе
знать?
Алеша сокрушенно покачал головой. Уж если Тайная канцелярия пасует, то
судьба Никиты может быть ужасной.
-- Сегодня я жду к себе Белова. Надеюсь, он имеет какие-либо новые
сведения.
Лязгнули подъемные устройства, мост сошелся. Лядащев и Алеша вместе
вступили на доски, дальше их пути расходились.
-- Умоляю, если вы что-либо узнаете...-- Алеша сказал это ско-рее из
вежливости, чем в расчете на помощь Лядащева, но тот отозвался вполне
дружески.
-- Непременно. Мне симпатичен этот молодой человек. К сожа-лению, дела
увели меня в сторону от этой истории. Нижайший поклон Софье Георгиевне.
"Ишь как все имена в памяти держит,--подумал Алеша с неожи-данной
неприязнью,-- зря Сашка якшается с Тайной канцелярией".
Друг пришел только вечером. Радостно саданув Алешу по плечу, Саша на
негнущихся ногах прошествовал в гостиную, рухнул в кре-сло и тут же начал
жаловаться:
-- Ненавижу службу! И ведь мне мало надо, я не привередлив! Хоть толику
здравого смысла в том, чем я занят. И еще чтоб было на чем сидеть. Пять
часов торчком -- это ли не мука!
Они смотрели друг на друга и улыбались. Автору очень хотелось пропеть
здесь гимн дружбе, но боязнь показаться высокопарной сковывает ее уста.
-- Ну, рассказывай.-- Алеша первым произнес эту, уже набив-шую
оскомину, фразу.
В этот момент в сенях жиденько тренькнул колокольчик.
-- Кого еще принесла нелегкая!-- проворчала Софья, направля-ясь к
двери.
Вернулась она несколько смущенная, почти церемонная, потому что
нелегкая принесла Лядащева. Он вошел в гостиную словно в хорошо знакомый
дом, где ему заведомо будут рады, вежливо кивнул друзьям и обернулся к
Софье, ожидая приглашения сесть. Та по-спешно указала на стул. Все
напряженно молчали. Что бы Василию Федоровичу задержаться часа на два или
хотя бы на час, когда главное было бы обговорено. Лядащев почувствовал
напряжение и начал разговор сам.
-- Вообразите, какую дивную вещицу мне удалось приобрести,-- сказал он
и с невозмутимым видом достал из кармана небольшую, похожую на табакерку
коробочку.-- И где бы вы думали? В Торжке.-- Он протянул коробочку Алеше.
Тот вежливо покивал головой, выражая живейшую радость по поводу
удачного приобретения, повертел коробочку в руках, совер-шенно не зная, что
с ней делать.
-- И вы не поняли!--Лядащев счастливо рассмеялся.--Это же часы.
Вообразите, карманные, солнечные часы. Им цены нет.-- Он надавил рычажок, и
коробочка открылась, как книга.
Алеша с восторгом уставился на прибор. На левой поверхности он увидел
инструкцию, выгравированную готическим шрифтом, а на другой крохотный компас
и круг с делениями. В центре круга плос-ко лежал металлический стерженек.
Лядащев поднял его, и на круге обозначилась неверная тень от свечи.
-- Кому нужны часы, которыми можно пользоваться только днем?--проворчал
Саша, подозрительно глядя на Лядащева.
-- Но ведь как красиво! Как компактно и умно!--Алеша так и этак вертел
вещицу.--Ты ничего не понимаешь!
Улыбаясь, Лядащев закрыл коробочку и повернулся к Саше.
-- А теперь рассказывай. И постарайся подробнее. Я не пред-ставлял, что
дело с Оленевым столь серьезно.
"Он дурачит нас, как мальчишек",-- подумал Саша, однако был достаточно
подробен в рассказе, умолчал только о планах Лестока с кораблем и вывозом
некоего инкогнито. Уж если судьба навяжет им сомнительного протеже Лестока,
то ради спасения Никиты он не остановится ни перед чем, однако об этом не
нужно знать Тайной канцелярии.
-- Где записка, которую нашел Гаврила?
Саша порылся в карманах и подал письмо.
Вначале Лядащев осмотрел бумагу со всех сторон, потом положил на стол
и, нахмурившись, принялся всматриваться в строки, слов-но не только слова,
но и буквы несли в себе дополнительный, за-шифрованный смысл. Выражение лица
его было не просто заинтере-сованным, но и удивленным до крайности.
Оч-чень любопытное письмецо,-- сказал он наконец и весь дальнейший
разговор повел, обращаясь исключительно к Саше:-- Значит так... Некто, а
именно Оленев, направляется к тебе с визитом,но в дороге меняет решение.
Предположительно, он арестован после свидания с великой княгиней. Здесь
ставим римскую цифру I.
-- Не предположительно, а точно,--воскликнул Саша.--Лесток не
сомневается, что он в тюрьме, только не знает, в какой именно.
-- Превосходно,-- менторским тоном продолжал Лядащев, и Але-ша дернулся
из-за подобной оценки событий: что за дьявольский язык у этих сыщиков.
-- После ареста Оленева великую княгиню и великого князя от-правляют в
ссылку. Ты следишь за моими мыслями? Все истово закивали головами.
-- Здесь ставим римскую цифру II. Кучер уверяет, что, направ-ляясь к
тебе, Оленев не выходил из кареты. Следовательно, он обнаружил записку в
дороге. Вечером накануне ее бросили в карету, а он не заметил. Видите, и
каблук отпечатался.
Алеша наклонился вперед--правда, каблук.
-- Это было на следующий день после маскарада,-- продолжал Лядащев.--
Помните, Софья Георгиевна, ваш рассказ про двойни-ков?
-- Но мы же еще в прошлый раз говорили, что это простая случайность,--
вмешался Саша.
-- Ах, милые, поживите с мое на белом свете,-- протянул Ляда-щев с
дурашливой интонацией.-- Все случайности потом как-то да сыгрываются, потому
что их подсовывает сама судьба. Прочитай-ка еще раз записку,-- он протянул
письмо Саше,
-- Да я ее наизусть помню. Никиту зовут во дворец.
-- А где сказано, что именно Никиту?
-- Как где?-- воскликнул Саша и замер, весь подчинившись но-вой,
неожиданной мысли. Ведь в самом деле, здесь ни намеком не указывалось, кому
предназначена записка. Более того, тон ее был таков, словно звали на
свидание если не близкого, то хорошо знако-мого человека. А пароль мог быть
точным знаком, от кого именно письмо.
Софья встала и, заглядывая через Сашино плечо, попыталась произнести
вслух незнакомые немецкие слова.
-- Вы хотите сказать, что Никита занял чье-то место? Что его заманили в
ловушку? Он, доверчивая душа, решил, что его зовут на любовное свидание, а
Екатерина ждала совсем не его?
-- Боюсь, что Екатерина никого не ждала в этот вечер,-- за-думчиво
сказал Лядащев.--Дело в том, что я знаю человека, кото-рый писал эту
записку. Его зовут Дементий Палыч и служит он в Тайной канцелярии. Это будет
у нас цифра III.
Сцену, которая последовала за этим, в литературе принято назы-вать
немой. Обескураженный Алеша весь как-то разом обмяк, Софья быстро
перекрестилась, а Саша ударил себя по лбу -- вспомнил! Никто не решался
произнести ни слова.
-- Вы можете отдать мне эту записку?-- нарочито спокойным голосом
спросил Лядащев, он был доволен произведенным эффек-том. "Есть еще порох в
пороховницах!"--мысленно похвалил он себя и тут же мысленно обругал за
тщеславие.
-- Убью его к черту!-- крикнул Саша.-- Вызову на дуэль и убью. Этот
Дементий в числе прочих с меня когда-то допрос снимал.
-- Вот уж не стоит,-- усмехнулся Лядащев.-- Дементий Палыч весьма
достойный человек и отличный работник. А к Лестоку больше не ходи. Не верю я
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 13 страница | | | Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 15 страница |