Рассудочное и эмоциональное время

Многие из нас всю свою жизнь убегают от чувств, оши­бочно полагая, что не в силах вынести боль. Но вы ее уже вынесли. А вот почувствовать то, что лежит за болью, — этого вы действительно не сделали.

Бартоломью

Недавно ко мне за помощью обратилась одна женщина: из-за безудержного аппетита у нее возникли проблемы с собствен­ным весом, и она надеялась, что я помогу ей изменить поведение. Все, что она пыталась сделать до сих пор, сводилось к попыткам укрепить силу воли.

— Я говорю себе: «Черт возьми, да перестань же есть!» — и тут же ловлю себя на том, что уже доедаю пачку печенья или мороженого. Я не понимаю, что со мной происходит. Что мне делать, чтобы не есть?

— А когда чаще всего у вас возникает эта страсть к еде? — спросил я.

— Когда я обеспокоена или расстроена.

— Или подавлены? Или сердиты? Или чувствуете себя нич­тожеством?

Она совсем сникла:

— Да. Именно в этих случаях.

Ее переедание было такой же физиологической реакцией, как коленный рефлекс: боль от неприятных переживаний заглу­шалась едой. Конечно, она прекрасно знала, что, спасаясь от страданий с помощью еды, она лишь заменяет одно несчастье другим.

Силы воли в этом случае недостаточно. Она, безусловно, помогает, но никогда не устраняет главную причину переедания — желание избавиться от мучительных переживаний. Я предло­жил ей применить совершенно иную тактику.

— Попробуйте более трудный способ. По существу, я сове­тую вам еще больше углубиться в неприятные переживания.

— Я согласна попробовать все, что угодно.

— В таком случае прошу вас каждый раз, когда это случает­ся, обратить внимание на те свои переживания, при которых возникает желание поесть; и не избегайте их, оставайтесь с ними. Пусть они нарастают, а вы продолжайте следить за ними. Но ничего не делайте.

Она была явно недовольна:

— В том-то и дело, что я чувствую, что должна поесть. Я ненавижу это чувство.

— Совершенно верно. Поэтому иногда можно себе позво­лить махнуть на все рукой и поесть. Но как только вы научитесь оставаться лицом к лицу со своими переживаниями — просто замедлять темп и предаваться им, — вы начнете и управлять ими. Оставайтесь со своей печалью, с чувством одиночества или собственного ничтожества, и вчувствуйтесь в них. И когда боль нарастает, не предпринимайте никаких действий. Пусть она на­растает; испытайте ее во всей полноте. И я уверяю вас, что вскоре эти болезненные переживания станут ослабевать. Если вы не станете искать спасения в еде, а научитесь оставаться со своими чувствами, когда они нарастают, они окажутся не такими страш­ными и скоро исчезнут без всяких усилий с вашей стороны.

Она пришла снова через две недели.

— Получается? — спросил я.

— Не на сто процентов, но в большинстве случаев, — улыб­нулась она. — Но главное, меня больше не мучает тот страшный аппетит.

Все мы временами ведем себя подобно обжорам. В самый мучительный период разрыва с женой я с удивлением обнаружил в себе огромные запасы стратегического трудолюбия — желания работать без остановки, лишь бы избежать страдания. Я работал каторжно, я буквально не позволял себе никаких ощу­щений. «Надеюсь, ты все время занят и, значит, не так сильно переживаешь», — говорила мне мать. «Еще бы, конечно, мама». Действительно, работа не давала почувствовать боли.

Болезненные чувства очень неприятны, и мы стараемся из­бежать их любыми средствами. Мы находим себе занятия. Мы ускоряем свой темп. Созерцание мы заменяем действием. Мы включаем телевизор, готовим еду, делаем домашнюю работу, ковыряемся в Интернете, засиживаемся за работой, думаем о чем угодно, — только бы не оставаться наедине с чувствами, которых хотим избежать.

Когда мы так ведем себя, то живем головами, живем в «мен­тальном времени». Причина одна: мы стараемся спрятаться от чувств, которые живут в нашем сердце, избежать «эмоциональ­ного времени».

Наши мысли и чувства протекают с совершенно различны­ми скоростями и в совершенно различных ритмах. Мозг работа­ет на электрической связи, его синапсы регистрируют мысли и идеи в течение крошечных долей секунды. Обратите внимание, как быстро можете вы контролировать множество мыслей, неп­рерывно мелькающих в вашем сознании. Подумайте о красном шарике, о розовом слоне, о том, который теперь час... Вы видите, как легко одна мысль сменяет другую? Настолько легко, что вы даже не задумываетесь о том, как быстро вы это делаете.

А теперь — почувствуйте печаль. Почувствуйте себя неожи­данно влюбленным. Или рассердитесь.

Глупое задание, не правда ли? А дело в том, что эти чувства так не вызовешь. Мы можем быстро думать о них, но не чувство­вать их. Фактически, для того чтобы вызвать в себе некое чувс­тво, мы буквально должны сперва подумать о чем-то конкрет­ном, о чем-то таком, что заставит нас опечалиться, влюбиться или рассердиться.

Чувства испытываются посредством химических связей в пределах нашего тела. Это гормональный всплеск, волна, прока­тывающаяся по нас — иногда с такой силой, что кажется, будто мы тонем в ней. Чувствам, которые по-настоящему пережива­ются в данный момент, требуется еще некоторое время, чтобы проявиться. Поэтому у нас есть выбор — либо убежать от них, либо испытать до конца, «проработать» их.

Конечно же, поскольку эмоциональная и ментальная прора­ботки различаются по скорости — различаются приблизительно так же, как полет почтового голубя и радиосигнала, — то нам кажется более «эффективным» полагаться исключительно на наш мозг при выработке решений. Мозг считается самым эф­фективным компьютером в мире: он так быстро запоминает сообщения, отдает команды, производит вычисления, что обыч­но мы даже не замечаем его деятельности.

Мысли возникают беспрерывно, независимо от того, спим мы или бодрствуем. Попробуйте-ка выключить ваши мысли и просто посидеть спокойно, не думая. Мозг все время активен, все время обрабатывает мысли, перескакивая с одной на другую. Попробуйте-ка не думать о спелой, красной, сочной землянике. Стоит лишь напомнить, и мозг немедленно бросается к этому объекту. Наши мысли мгновенно переносят нас в прошлое, в будущее и столь же быстро — в настоящее. Самая сущность мысли есть скорость.

Некоторые эмоциональные реакции могут возникать быс­трее, чем мысли. Сколько раз случалось вам «взрываться» нео­жиданно, в такой момент, когда лучше было бы подождать более рациональной реакции? Сколько раз читали вы об убийце, кото­рый «не соображал, что делает»? Сколько раз приходилось вам испытывать такой страх, что хотелось бежать, такую ярость, что хотелось убить, такое ликование, что хотелось взлететь к об­лакам?

Дэн Гоулмен в работе «Эмоциональная мудрость» называет такие реакции «эмоциональными ограблениями»:

В такие моменты, по всей видимости, некий центр в лимбическом мозге объявляет чрезвычайное положение и привлекает к нему внимание всей остальной части мозга. Ограбление происходит мгновенно: критическая реак­ция запускается раньше, чем неокортекс — думающий мозг — успеет взглянуть, что происходит, и решить, хо­рошо это или плохо. Признаком такого ограбления явля­ется то, что сразу после него его жертва не знает, что же произошло.

В большинстве случаев эмоциональные реакции, возникаю­щие в нас, не столь всепожирающи, чтобы обусловить эмоцио­нальное ограбление. Тем не менее реакции, основой которых являются эмоциональные импульсы из прошлого опыта, требу­ют серьезного внимания, несмотря на то что, захваченные ежед­невным потоком работы и жизни в ментальном времени, мы стараемся их игнорировать или держать взаперти.

Сама вспышка (выражение ярости, прилив страсти, вык­рик) длится несколько мгновений, но связанные с ней чувства переживаются еще долго. Правильное поведение в отношении любого настоящего чувства требует времени: прежде всего, с этим чувством нужно побыть, сознательно испытать его, а затем усвоить, внедрить его в свою жизнь.

Но, когда происходят определенные события, скорость и интенсивность реакций могут оказаться очень высокими. Если мы постоянно сосредоточены на событиях ментального време­ни, не давая себе передышки, чтобы разобраться с эмоциональ­ным содержимым всего происходящего с нами, то чувства оста­ются запертыми внутри, не пережитыми и не испытанными. При этом накапливается внутреннее эмоциональное давление и смятение, до тех пор пока не случится что-нибудь такое, что переполнит чашу. Это похоже на извержение вулкана: энергия накапливалась, пока не разорвала оболочку.

Гоулмен показывает, что нередко подобные реакции запус­кают нейронную систему всеобщей тревоги в самый неподходя­щий момент:

Здесь действует ассоциативный метод сравнения: если один из ключевых элементов настоящей ситуации подхо­дит к прошлому, то он может быть оценен как «решаю­щий», что и определяет ненадежность системы — она срабатывает раньше, чем придет полное подтверждение. Она решительно повелевает нам реагировать на настоящее таким же образом, как это было запечатлено в прошлом опыте, давным-давно, с теми же мыслями, чув­ствами и действиями, которые были выработаны в ответ на события, возможно лишь отдаленно подобные насто­ящим, но все же достаточно похожие на них, чтобы воз­будить сигнал тревоги в шишковидной железе.

По мере того как ускоряется темп движения общества, мы все чаще подолгу пребываем в ментальном времени и все мень­ше времени остается на обработку чувств. Неудивительно поэто­му, что волны нездоровых эмоциональных реакций захлестыва­ют общество. Мы видим рост насилия и раздражительности. Если мы не сумеем замедлить темп настолько, чтобы сознатель­но переживать наши чувства, то дисбаланс между эмоциональ­ным и ментальным временем будет только углубляться.

Итак, когда мы захвачены спешкой, мы обычно обращаемся к своему разуму и подавляем чувства. Разум выполняет свою работу, чувства просто мешают ему.

А когда у нас передышка и появляется достаточно времени, чтобы неприятные чувства вторглись и заняли свое место в соз­нании, мы сразу же находим способ отвлечься. Эти чувства неп­риятны не случайно: мы выталкивали их подальше все время, пока занимались делом. Мы часто находим себе дело, лишь бы избавиться от них.

На семинарах я часто спрашиваю моих слушателей: «Пред­положим, у вас выдалась свободная минутка и вы забрались на диван, намереваясь ничего не делать. Каковы ваши ощущения?»

Вот несколько типичных ответов:

— Я думаю обо всем, что мне необходимо сделать, и начи­наю страшно беспокоиться.

— Я вскакиваю и включаю телевизор.

— Мне становится грустно. Вроде хочется плакать.

— Я чувствую себя виноватой и бегу мыть посуду или уби­рать дом.

— Я засыпаю.

Одна из участниц последних летних занятий в Омеге, уче­ный-эколог, вела жизнь типичного наркомана от работы, «тру­доголика»: подняться в пятом часу, накормить и отправить в школу детей, весь день провести в работе и исследованиях, вече­ром записать результаты. Она приехала в Омегу лишь для того, чтобы избавиться от постоянного напряжения и восстановить порядок в своей «беспорядочной», как она ее называла, жизни. Какие-то проблемы чувствовались у нее и в отношениях с му­жем: обычно отчужденные, супруги время от времени поддава­лись влечению, демонстрируя явную, но не очень глубокую влюбленность.

Я спросил у нее, как она чувствует себя в спокойном состо­янии.

— Ужасно! — последовал немедленный ответ. — Хотя, в общем-то, не так уж и плохо. Я чудесно провожу время — посе­щаю все лекции, разговариваю с самыми интересными людьми...

Ничего явно опасного в ее жизни не проглядывало, и все же мне было очевидно, что бездействие по-настоящему пугает ее. Она поспешно, словно опаздывая, записывалась на все лекции и занятия, беспрерывно с кем-нибудь беседовала, — словом, всеми способами избегала одиночества, несмотря на то что, как пред­полагалось, ради него приехала в Омегу.

Я решился назначить ей предписание. Я попросил ее поси­деть. Просто посидеть под деревом в течение часа.

— Это было удивительно, — рассказывала она впоследс­твии. — Сначала единственным моим желанием было убежать. Кажется, я еще никогда в жизни не была так испугана. Мне не хотелось оставаться там ни секунды, и этот час казался веч­ностью. А потом произошло чудо. Я перенеслась в восхититель­ные переживания детства. Я ощутила себя среди природы — впервые за много-много лет. Это были замечательные пережива­ния. Чудесные.

Попробуйте и вы то же самое. Посмотрите, что произойдет, если вы замедлите свою гонку, вплоть до полной остановки. Прямо сейчас — начинайте перестройку на медленный ритм, позволяя расслабиться и своему телу, и рассудку.

Прежде чем читать дальше, сделайте длительную паузу. Не пытайтесь ничего особенного делать, просто ожидайте. Дышите. Будьте с вашими чувствами.

* * *

Почти все мы жалуемся, что нам некогда расслабиться. Все на нас давит — работа, семья, общество. И в то же время, как мы видели выше, мы уже давно подсознательно настроились на все нарастающий темп современной жизни.

Но я знаю, что существует другая причина того, что мы не решаемся замедлить гонку. Вовсе не внешнее давление и не под­стройка «в ногу» с обществом порождают в нас чувство вины и досады на то, что мы «непродуктивны».

Почему большинству из нас так трудно сесть спокойно и ничего не делать — просто быть в настоящем мгновении? Пото­му что в настоящем мгновении есть что-то такое, чего мы стара­емся избежать.

Это «что-то» как раз и является нам в виде наших чувств.

Эксперимент с сидением на диване отчетливо показывает это. Вначале, пытаясь «расслабиться», мы никакого расслабления не испытываем. Вместо радости и безмятежности мы ощущаем тревогу и вину. И мы спрыгиваем с дивана и находим себе заня­тие — потому что чувствуем, сознавая это или нет, что непонят­ный нарастающий дискомфорт — это лишь начало волны отри­цательных эмоций, которые все время только и ждут своего момента. Многие люди рассказывают мне, что, когда их охваты­вает тревога, они спешат заняться чем-либо, так как боятся «скользкого уклона». Им кажется, что стоит дать волю эмоциям - и им не будет конца, они прорвут плотину и сметут все.

Бесспорный факт: эти вроде бы бездонные чувства накапли­ваются в течение всей нашей жизни, от самых ранних детских лет вплоть до нынешнего дня, и все время мы подавляем их, чтобы заниматься своим делом. На службе некогда предаваться слож­ным эмоциям — начальник ругает, коллеги предают, напарник требует внимания, а тут еще предлагается новая работа. Дома практических проблем еще больше — семейный бюджет, дети и школа, разделение обязанностей мужа и жены, размещение денег на будущее, болезни, престарелые родители, непредвиденные обстоятельства... Поистине нет времени, чтобы уделить внима­ние сопутствующим эмоциональным факторам, побыть с ними наедине.

И есть еще масса людей, которые полагаются на нас, рассчи­тывают, что мы управимся со всеми сроками, задачами, давлени­ями. И мы управляемся: мы плотно навинчиваем крышку на свои чувства — злость, печаль и, на самом дне, страх.

Чувства эта могут быть очень сильными, пугающе сильны­ми — стоит только представить себе, как долго они накаплива­лись и как нетерпеливо ждут случая, чтобы вырваться на волю. Когда им удается просочиться, мы ощущаем дискомфорт или даже настоящую боль; если же они вырываются, то боль стано­вится невыносимой. Неудивительно, что мы включаем телеви­зор или вообще соскакиваем с дивана.

Но эмоции не испаряются. Можете игнорировать их, подав­лять, отрицать их существование — но они есть, они здесь и продолжают накапливаться. Как бы упорно ни старались мы законопатить их, они остаются внутри нас и ждут возможности выбраться на поверхность; чем сильнее мы их подавляем, тем упорнее ищут они выхода.

Конечно, нам хочется испытывать приятные эмоции — осо­бенно радость и любовь, — но они составляют только часть наших переживаний. Жизнь состоит из печали и радости, из боли и удовольствия; и никому еще не удалось пройти путь, на котором не было бы и того и другого.

Нередко мы предпочитаем думать об этих вещах абстракт­но, вместо того чтобы почувствовать, пережить их. Как заметил Алмаас (А. Н. Almaas) в «Бриллиантовом сердце», слишком час­то мы попадаем в ловушку — либо собственного рационального рассудка, либо необузданной эмоциональной драмы.

Но присутствовать — это, в конечном итоге, быть вне рассудка и вне эмоций. Это просто осознание самого существо­вания. Мы должны испытывать чувства такими, какими они появляются, и испытывать тогда, когда они появляются, — что бы это ни было и как оно есть в это мгновение.

Обычно мы избегаем чувств настоящего момента. Если это боль, мы стремимся уклониться от нее и не желаем настоящего как оно есть. Если нам хорошо, то мы хотим этого же еще боль­ше; настоящее прекрасно, но мы немедленно начинаем изобре­тать сценарий, согласно которому в будущем нам станет еще лучше.

Научиться принимать настоящее просто таким, какое оно есть, и не требовать от него ничего другого — вот наш ключ к сокровищам полномерной жизни.

Очень немногие из нас чувствуют в себе способность выси­деть все эти переживания до конца и обрести душевный покой в итоге. И все же мы возьмемся за это. Это всего лишь вопрос практики.

Американское общество смотрит на эмоции с презрением. Плачущий мужчина — маменькин сынок; плачущая женщина — истеричка. А мы — деловые люди.

Такое отношение, конечно, вполне соответствует обществу, в котором высоко ценится упорная работа, а превыше всего — приносимые ею материальные блага. В подобном этому японс­ком обществе около десяти тысяч человек умирают ежегодно от перегрузки работой — этот феномен получил название касори. Корпорации признали, что проблема существует, но, когда нес­колько лет назад японское правительство попыталось сократить рабочую неделю с шести дней до пяти, рабочие запротестовали: что им делать с «лишним» днем?

Недавно я побывал в Японии и был там удивлен широко распространенной игрой, именуемой пачинко: это нечто вроде вертикального бильярда, в который играют под большими арка­дами; играют часами, причем игра почти не требует искусства и не предполагает какого-либо выигрыша. Зато в ней есть какое-то гипнотическое очарование — и даже польза, если вам позарез нужно забыть о своих чувствах.

У американцев есть свой вариант пачинко: он называется телевизором. Джон Робинсон, исследовавший проблемы распре­деления времени, установил, что 40 процентов «свободного» времени среднего американца уходит прямо в трубу (Игра слов: tube — труба; телевизионная трубка.). Как выразился Брюс Шпрингстин, «пятьдесят семь каналов, в которых ничего нет», — но мы продолжаем смотреть...

Играя в пачинко или прыгая с канала на канал, наш рассудок поистине находится в настоящем. Жаль только, что мы сами в нем не находимся. Мы на это время немеем — в полном смысле слова.

Для того, чтобы жить, мы должны чувствовать. Только ис­пытав боль, мы можем испытать и радость, а также меньшие удовольствия и неприятности, лежащие между ними. А большая часть жизни, даже жизни, прожитой в настоящем, состоит не из «больших» событий и эмоций, а из самых обыкновенных. Вот почему так важно чувствовать. И если мы не подавляем система­тически наши эмоции, если не убегаем от своих чувств к телеви­зору или в галерею для пачинко, то обычные мгновения обретут богатство и аромат, приближая нас к волшебным дарам жизни.

Быть в эмоциональном времени означает не просто физи­чески присутствовать, например, в одном помещении с вашим ребенком, но присутствовать также эмоционально. Это означает - быть в состоянии понимать, одобрять, разделять все то, что он хочет сказать и предложить вам, и получать от него так же много, как и вы сами можете ему дать. Это означает — быть в состоянии слышать не только чьи-то слова, но и скрытые за ними значения и чувства. Это означает — взаимодействовать с другим человеком, быть с этим человеком, не думая в это время о своих делах. Это означает — быть в состоянии не только злить­ся на шефа, досадовать на ребенка и обижаться на жену, но также радоваться похвале шефа, любить жену за ее любовь, гордиться честностью и открытостью ребенка.

Это значит — самому быть открытым. Быть живым.

Развитие глубокой эмоции до такого уровня, когда вы дейс­твительно ощущаете ее в настоящее мгновение, часто требует некоторого времени, — но вы должны внимательно следить, на самом ли деле вы переживаете эмоцию настоящего мгновения.

Возьмем для примера горе. Умер любимый человек. Вначале мы испытываем шок, оцепенение, бездумно фиксируем факт утраты. Затем приходит осмысление, и врывается чувство, быть может раньше, чем мы окажемся в состоянии с ним совладать. Боль невыносима. Мы переполнены горем и не представляем, как сможем жить дальше. В это время совершенно естественно и по-человечески будет попытаться как-то спрятаться, убежать от горя.

Но проходит время, острота страданий стирается, мы возв­ращаемся к своей деятельности. И вдруг случайно, возможно несколько лет спустя, какая-то мелочь — мелодия, пейзаж, лицо или походка незнакомца — напомнит нам любимого, и тоска по нему нахлынет с такой же силой, как и тогда, в момент наивыс­шего осознания потери. Мы переживаем в настоящем эмоции прошлого. И это тоже вполне естественно, это — человеческое.

Но тут мы вступаем на путаную и коварную дорожку. Ибо нередко, когда прошлое событие определяет наши чувства в нас­тоящем, эти чувства могут оказаться средством для бегства от настоящего к прошлому, позволяя нам перехитрить и обойти истинные эмоции настоящего. Психотерапия показала, что на­ши реакции в ходе супружеской ссоры, например, могут больше зависеть от того, как обращались с нами когда-то отец или мать, чем от самого предмета ссоры. Поэтому большинство психоло­гов скажут вам, что до тех пор, пока вы не поймете прошлые эмоции, вы обречены снова и снова переживать их, лишая себя возможности жить в настоящем.

На мой взгляд, понимание прошлого важно, но не дает пол­ного ответа на вопрос о жизни в настоящем. Слишком часто наше «понимание прошлого» заключается в том, что мы попрос­ту соотносим то, что происходит сейчас, с некоторой сюжетной линией прошлого — и, по существу, не остаемся в том, что происходит сейчас. Построение «сюжетной линии» бывает иск­лючительно эффективным способом сопротивления реальному настоящему чувству. Постоянно погружаясь в ту драму, мы прочными узами связываем себя с прошлыми страданиями — и избавляем себя от прохождения через муки настоящего мо­мента.

Врач Берт Шоу полагает, что существует значительная раз­ница между нашими эмоциональными реакциями и истинными чувствами настоящего момента. Например, мы нередко вовлека­емся в спор с супругом, ребенком или сотрудником, и этот спор быстро переходит в крик — из-за эмоциональных реакций каж­дого из участников.

Чувства, которые мы испытываем и сознаем в настоящий момент, на самом деле к этому моменту не относятся. Наоборот, это эмоциональные реакции, включенные прошлыми события­ми, и роль их заключается в том, что они вырывают нас из настоящего. Как пишет Дэн Гоулмен в «Эмоциональной мудрос­ти», наш эмоциональный радар в лимбической системе принял сигнал возможной атаки и, в свою очередь, создал страх на неко­тором уровне внутри нас — вот мы и ищем спасения. Эти эмо­циональные реакции, указывает Шоу, всегда являются результа­том воспринятой в прошлом угрозы или страха, поэтому мы реагируем так же, как делали это в прошлом, — часто несообраз­но с текущей ситуацией и, следовательно, избегая истинных чув­ств настоящего.

Если мы способны затормозить и позволить себе несколько вдохов, то у нас появляется возможность освободиться от эмо­циональной реакции. «Это позволяет нам, — продолжает Шоу, - прекратить реагировать друг на друга, используя свои старые запасы, а вместо этого присутствовать в настоящем настолько, чтобы можно было понять, что на самом деле происходит между нами».

Как и почти все супружеские пары — об этом еще будет разговор в главе о взаимоотношениях, — мы с женой стали мастерами по «нажиманию кнопок друг другу». В наших пере­палках она проявляет больше эмоций, а я стараюсь быть рацио­нальным. Недавно у нас возник спор относительно вечеринки у кого-то из ее друзей: она хотела пойти, а я не хотел. Началось с обычного разговора об этом, но вскоре мы обнаружили, что намертво втянуты в дискуссию, где центральными были вопро­сы о том, действительно ли я подхожу ей как муж и действитель­но ли она любит меня. Эмоциональные реакции, которые мы обрушивали друг на друга, не имели никакого отношения к готовящейся вечеринке, но зато были тесно связаны с моим ужасом перед большими компаниями (я всегда чувствую себя неуютно на людях) и с ее чувством отвергнутой, когда муж не хочет раз­делить с ней часть ее жизни.

Когда мы оба притормозили, более внимательно прислуша­лись друг к другу и осознали наши настоящие чувства, я смог сказать о своем дискомфорте, а она — о своем одиночестве. И мы встретились в реальном времени, в синхронном ритме с настоя­щим. Мы смогли ощутить то, что нас связывает, — и вечеринка исчезла как проблема, и не имело значения, пойдем мы на нее или нет (мы таки пошли).

Не так важно, что происходит с нами потом, гораздо важ­нее, что мы чувствуем в настоящем. Вместо того чтобы снова и снова переживать наши истории, без конца анализируя их со всех точек зрения, мы можем быть истинными свидетелями — ощущать полную глубину своих чувств, ощущать боль до тех пор, пока она не пройдет.

Решившись быть с болью, мы обеспечиваем себе возмож­ность быть с красотой и радостью, которые тоже рядом, вокруг нас, всегда. Застревая в драме, мы вообще перестаем верить в существование красоты и радости; но как только мы попадаем в настоящий момент — мы выбираем жизнь.

Не обязательно сидеть неподвижно со своими чувствами. Не нужно становиться «блаженным» или созерцать свою боль хладнокровно. Иногда ярость бывает такой лютой, что невоз­можно удержаться от крика; от сильной печали человек плачет; и всегда необходимо соответствовать своим чувствам, таким, какими они есть, а не воображаемым.

Не раз в моей жизни, желая, чтобы мои чувства прошли, я садился и сидел с ними или медитировал, пока они не исчезали. Таким способом я тогда просто дурачил себя, оказывая своеоб­разное сопротивление собственным чувствам и избегая их, что­бы «быть как Будда», — и это в такой момент, когда бить кулака­ми по подушке было бы куда естественнее.

Важно уметь распознать подлинное чувство в настоящий момент и оставаться с ним. Если человек способен присутство­вать в собственных чувствах — молча, всхлипывая или крича, — то они начинают терять ту тяжесть, которая, словно камень на шее, втягивает его в многократные переживания старых проб­лем.

Вот что рассказала Мери-Джо, одна из клиенток, о том, как она переживала свой развод:

Шло время, и я постепенно поняла, что существует некая фундаментальная структура, лежащая в основе эмоцио­нальных процессов. Сначала меня переполняло страда­ние; мне казалось, что вокруг меня стоит безысходный мрак, что никогда уже я не смогу нормализовать свое состояние, что меня необходимо лечить... Я заметила, что мне становится немного легче, когда я занята, но стоило прекратить работу, и все это наваливалось на меня с но­вой силой.

Но потом, на самой вершине этой волны страдания, что-то произошло: возникла какая-то новая мысль, предчув­ствие облегчения. Вскоре я стала доверять этому новому процессу; я воспринимала его как иную волну — она помогала мне исцелять травму и разбираться с чувства­ми, от которых я отгораживалась, потому что мне каза­лось, что они убьют меня. Это и сегодня больно, и всегда будет больно, но теперь, когда боль приходит, я просто наблюдаю: она становится все сильнее и сильнее, я погру­жаюсь в нее, и вот — дальше уже некуда, и она постепенно уходит!

Когда мы наблюдаем гребень волны, то понимаем, что скоро будет противоположный ее скат. И тогда открывается перспек­тива, и мы можем увидеть, что еще предлагает нам жизнь, уви­деть ее красоту и радость.

Арни, одна из самых близких моих друзей, пережила тяже­лейшую из трагедий — утрату ребенка:

Вначале я нигде не могла найти покоя; боль от смерти Джерри я чувствовала непрерывно, независимо от того, что я делала и о чем думала. Боль совершенно переполня­ла меня. Со временем я обнаружила, что помогает отвле­чение: если я находила себе занятие, то на какое-то время становилось легче. Но стоило мне остановиться — даже ожидая автобус или в паузе между посетителями на служ­бе, — и страдание возвращалось, еще более жестокое.

Сейчас я тоже страдаю, когда думаю о Джерри, но теперь все иначе. Я не пытаюсь занять себя, лишь бы избежать боли. И боль нарастает и достигает своей вершины, а затем я чувствую, что я уже на другой стороне. Она дейс­твительно проходит. Я ощущаю глубокую печаль, но я знаю, что она пройдет.

И когда я научилась пересиживать всю волну страдания, не сопротивляясь ей, произошла удивительная вещь: я снова стала по-настоящему испытывать радость жизни. Мой опыт страдания перестал быть живой частью насто­ящего времени, он теперь принадлежит прошлому, и я знаю, что могу идти дальше.

Все наши эмоции все время находятся в нас, и все они дейс­твуют одновременно. Одна женщина на похоронах отца стала вспоминать проведенные вместе с ним годы, и чувства радости, комфорта и единства с родным человеком нахлынули на нее: она шла и улыбалась.

— Как вы смеете улыбаться? — спросил ее один из родствен­ников.

Это был подлинный представитель общества, где царят ус­ловности и где нет ни прощения, ни понимания сложных эмо­ций, которые могут возникнуть во время травмирующих собы­тий. Позволительна только скорбь. Подлинная сумятица чувств, истинная радость, поднявшаяся в душе женщины в час ее горь­ких страданий, подлежат осуждению.

Но такая радость есть дар! И дар этот доступен лишь тому, кто умеет позволить себе чувствовать все — и внезапное, неожиданное чувство, и наплывающее медленно, — пусть даже среди беспросветной боли.

Позволить себе чувствовать — это как в океан броситься: вначале холодно и неприятно, но, привыкнув к воде, мы ощутим радостное возбуждение. Чтобы привыкнуть, нужно время; если мы мечемся, суетимся, времени уйдет больше. Но в конце кон­цов, овладев ритмом волн, мы поднимаемся на их вершины и мягко падаем вниз...

Такая эмоциональная работа очень эффективна и очень трудна — но она необходима. Она дает нам возможность идти по жизни более спокойно, уверенно, лучше понимать себя и проис­ходящее. Это — фундаментальная работа; она позволяет нам оставаться сосредоточенными на настоящем, не метаться между сердцем и руками, не загружать эти руки делом, лишь бы отв­лечься. А настоящее, в конечном итоге, — это то место, где мы живем.

Об этом говорит и Тич Нхат Хан:

Наши чувства играют очень важную роль, направляя все наши мысли и действия. Внутри нас течет целая река чувств, и каждая ее капля — отдельное чувство, и каждое чувство в своем существовании опирается на другие чув­ства. Чтобы наблюдать это, мы просто садимся на берегу реки и распознаем каждое чувство, когда оно появляется на поверхности, плывет по течению и исчезает.

Мы должны научиться спокойно, с комфортом наблюдать за рекой, за океаном; а еще мы должны научиться плавать.

Глава 4

СТРЕСС И БЕСПОКОЙСТВО

Когда вы погружены в занятие, но не сосредоточены, то ощущаете себя как бы вне дома. Когда же ваш контакт с бытием восстанавливается, хотя бы на несколько минут, вы узнаете об этом сразу же. Вы чувствуете себя дома не­зависимо от того, где находитесь и чем заняты.

Джон Кабат-Зинн

Я развел костер из собранных нами сучьев. Одно из бре­вен было влажным, но я все равно положил его сверху. Когда бревно подогрелось, на его поверхность высыпали муравьи — очевидно, это было их жилище — и забегали из конца в конец. Некоторые из них прыгали с бревна на землю и таким образом спасались от пламени; другие же продолжали метаться — взад-вперед, все быстрее и быс­трее.

Я поймал себя на том, что не могу отвести глаз от муравь­ишек, которым вот-вот предстоит изжариться, и все хочу крикнуть: «Прыгайте! Прыгайте же!» А потом я понял, что они напоминают мне мою собственную жизнь. Это я сам себе хотел крикнуть.

Такой эпизод из своей жизни рассказал мне мой друг Джош, но этот случай может служить метафорой для многих обита­телей двадцатого столетия. В стрессовой ситуации мы ведем себя подобно тем муравьям, отчаянно пытаясь избежать огня и не зная, куда прыгнуть.

Почти все мы испытываем стрессы на работе, стрессы дома, стрессы в транспортных пробках, стрессы в толпе, стрессы в очереди или возле кассы в магазине. Не будь стрессов — не было бы ни валиума, ни либриума, первых по частоте предписания медикаментов 70-х годов (да и сейчас они входят в список самых популярных).

Только в отпуске мы, предположительно, избавляемся от стрессов; хотя, когда я привожу группу отдыхающих на малень­кий карибский остров, то в первые дни слышу только жалобы: слишком жарко, слишком влажно, неудобны стулья, слишком острые блюда, не работает душ. В конце концов все-таки все расслабляются, и несколько последних дней проходят без стрес­сов. Но когда приближается время возвращаться, начинает на­растать беспокойство: сколько работы ждет нас дома? не разру­шили ли дети дом, пока нас не было? заведется ли автомобиль, который мы оставили в аэропорту?

Сьюзен, одна из моих учениц, объявила, что она нашла спо­соб расслабляться:

Мне часто приходится ездить собственной машиной со службы в университет, где я преподаю. Я с нетерпением жду момента, когда сяду за руль: езда на автомобиле пред­ставляет для меня то драгоценное время, когда я могу успокоиться и расслабиться.

Перед тем как отправляться, я не забываю поставить кассету, которую хотела послушать. Кроме того, посколь­ку у меня не будет времени перекусить в другом месте, я беру с собой что-нибудь такое, что можно есть одной рукой, когда вторая держится за баранку. В машине всег­да находится сотовый телефон, и при необходимости я могу с кем-то поговорить. Короче, это грандиозно: я могу есть, слушать магнитофон, ехать, разговаривать с клиен­том и расслабляться одновременно!

Это ее способ расслабления. Это не мой способ. По моим понятиям, это способ подавить беспокойство, когда у вас ничего не сделано.

Это достаточно типичное «решение» в типичной ситуации. Я считаю, что 95 процентов всех стрессов в нашей жизни связа­ны с нашим чувством нехватки времени; суть этого чувства в том, что мы не видим возможности выполнить все то, что долж­ны.

Страх того, что может произойти в будущем, порождает тревогу; этот продукт стресса возникает как результат сопротив­ления — мы не желаем быть в настоящем.

Но все же — и здесь кроется ключ ко всей концепции перек­лючения времени — в настоящем моменте нет стресса.

* * *

Если стресс возникает из сопротивления тому, что действи­тельно происходит в настоящий момент, тогда, как мы видели в последней главе, «происходит» именно эмоция, или чувство. Та­ким образом, я могу определить стресс как состояние, когда человек переживает боль и в то же время пытается сопротив­ляться боли.

Если, например, вы начали бракоразводный процесс и, что­бы не дать себе ощутить боль разрыва, находите «занятие» (так делал и я), — тогда подавленная боль становится линзой, через которую вы видите весь мир. И мир выглядит так, словно в нем нет почти ничего, кроме стресса.

Важно понять, что стресс, напряжение, которое буквально пожирает нас, — это не то же самое, что боль. Мы можем пере­живать боль, или разочарование, или замешательство; но если это то, что предлагает нам настоящий момент, и если мы позво­ляем себе переживать эти чувства, то нам нет нужды взваливать на себя дополнительную ношу — ощущение стресса.

Представление о том, что если мы переживаем эмоцию в настоящем, то способны действовать более свободно, хорошо иллюстрирует одна притча дзэн:

Два монаха, путешествуя пешком по лесу, подошли к бурной речке. На берегу сидела хрупкая молодая женщи­на; она не могла перебраться на другой берег. Один из монахов взял ее на руки, перенес через поток, и оба мона­ха продолжили свой путь.

Несколько часов прошло в молчании. Наконец, второй монах взорвался:

— Как мог ты так поступить? Мы ведь давали обет никог­да не прикасаться к женщинам!

—Я нес эту женщину всего одну минуту и оставил ее много часов назад, — отвечал первый монах с улыбкой.

— А вот ты, я вижу, носишься с ней весь день.

Наши болезненные эмоции — это наше личное бремя. Если мы сумеем перенести их через речку и оставить на том берегу, то получим свободу наслаждаться красотой леса и сиянием солнеч­ных лучей на его деревьях.

Я повторяю: в настоящем моменте нет стресса. Когда мы принимаем то, что есть непосредственно сейчас, даже если это усталость, испуг или травма, то нам нет необходимости испыты­вать еще и стресс. Мы можем не быть счастливыми, но мы открыты реальности, открыты той жизни, которая есть в насто­ящий момент, и мы не позволяем стрессу разрушать нас дальше.

* * *

Стресс оказывает отчетливое физиологическое и психоло­гическое воздействие; развитие физических заболеваний, обус­ловленных продолжительным стрессом, хорошо изучено и дос­таточно широко известно. (Еще пятьдесят лет тому назад д-р Ханс Сили [Selye] впервые описал эту связь в своем «Синдроме общей адаптации».) На ранних стадиях стресс ослабляет надпо­чечники, слизистую оболочку желудка и иммунную систему. Хронический же стресс рано или поздно приводит к глубокому расстройству организма — сердечным приступам, инсультам, дегенеративным заболеваниям и даже раку.

Но если стресс может быть смертельно опасным, то почему мы не принимаем серьезных мер, чтобы избежать его, — подоб­но тому как защищаем себя от пищевых отравлений или от падений со скалы? Простой биологический эксперимент отвеча­ет на этот вопрос.

Бросьте лягушку в бассейн с горячей водой — она выпрыгнет оттуда сразу же. Но если ее посадить в холодную воду и медленно подогревать, вплоть до кипения, — лягушка так ни­когда и не выпрыгнет. Поскольку вода нагревается постепенно, лягушка успевает адаптироваться и не реагирует, даже когда вода становится смертельно горячей.

День за днем, из годя в год мы приспосабливаемся к подог­реванию. Из-за нехватки времени мы привыкаем недосыпать; мы берем себе вторую работу, хотя переживаем, что и основную не закончим вовремя; мы заглатываем все больше и больше информации, хотя у нас нет времени переварить ее. От нас тре­буют, чтобы мы больше работали, больше производили, быстрее реагировали, — и мы поддаемся этим требованиям. Уровень стресса поднимается все выше, и мы свыкаемся с этим, и распла­чиваемся за это непомерной ценой — своим здоровьем.

При всем этом я не считаю физиологические нарушения наихудшим последствием стресса. Я склонен согласиться с Уоллом Серван-Шрайбером, который пишет в «Искусстве времени»: «Для меня самое страшное в стрессе не то, что он убивает, а то, что он отнимает вкус к жизни».

Один мой знакомый вместе с группой бизнесменов ежед­невно ездит катамараном из Нью-Джерси на Уолл-стрит. Ему нравится дорога: ветер, волны, медленный ритм суденышка соз­дают желанное противоядие повседневной деловой суете.

Во время одной из таких поездок — погода стояла чудесная - он засмотрелся на сцену, которая повторялась каждый день по дороге домой, но на которую он раньше почти не обращал внимания. Компания биржевых маклеров сидела над своей еже­вечерней игрой в покер:

Они не обращали внимания ни на великолепное небо, ни на движения нашего судна; было очевидно, что они цели­ком поглощены игрой и что ничего другого им и не нужно. Ставки были огромные. Я заметил, что по мере приближения к Нью-Джерси темп игры возрос — ставки еще повысились, каждая новая сдача разыгрывалась все быстрее; никто не выходил из игры; голоса их стали виз­гливыми; казалось, их не заботит даже, выиграют они или проиграют. Это было дико.

Эти люди все еще пребывали в нью-йоркском темпе, хотя в этом давно не было необходимости. Они ускоряли игру, как бы стараясь отразить угрозу вечернего «замедления». И я уверен, что они и домой принесли свой поспешный ритм: весь день они провели «на высоте», и теперь сбавить эту скорость не могло ничто — даже поездка на катамаране и прекрасный закат.

А мой приятель сбавил эту скорость и наслаждался окружа­ющей красотой; он переживал свой кайф. И хотя их кайфы раз­деляла неизмеримая пропасть, было и нечто общее между ним и игроками в покер: все они полностью присутствовали в настоя­щем моменте — только, разумеется, в совершенно различных ритмах.

Поскольку жизнь немыслима без чувств, мы постоянно ищем ситуаций, в которых чувства возникают. И наша естест­венная склонность к удовольствию включает в себя не менее естественное желание испытывать то, что психологи называют «пиковыми переживаниями».

Как бы мы их ни называли, пиковыми или кайфовыми, мы безошибочно узнаем их. Мы непосредственно здесь, мы пол­ностью поглощены, ощущаем каждую свою клеточку живой и наполненной. Задействованы наши чувства, эмоции, разум. Это может быть сплав на плотах по кипящей реке — а может быть смакование большой шоколадины; или розыгрыш блестящей сдачи в покере с высокой ставкой; или путешествие на шлюпках через Гудзон; или катание на коньках; или просто сидение в саду.

Но темп современной жизни оставляет нам все меньше и меньше шансов испытывать удовольствия обычного дня. Дли­тельность «момента» стала еще короче, мы вынуждены двигать­ся слишком быстро и не в состоянии дождаться интенсивного осознания чего бы то ни было. Поэтому единственным способом достичь настоящего пикового переживания для многих из нас остается поиск опыта настолько драматического, чтобы он про­изводил сильное впечатление даже в небольшой дозе.

Заштрихованная часть графика показывает, как глубоко мы ощущаем наше переживание; эта глубина осознания или интен­сивность переживаемого ощущения от данного события названа здесь «интенсивностью». Внешнюю мощь стимуляции — нас­колько головокружительно воздействие или насколько сокру­шителен удар — я называю «экстенсивностью». Продолжительность времени, в течение которого мы способны фокусировать наше сознание на событии, называется «моментом фокусиров­ки». При длительном внимании момент фокусировки растягива­ется; в нашем привычном ритме он очень короток.

А если наша фокусировка кратко временна, то необходимо очень экстенсивное событие, чтобы вызвать в нас пиковое пере­живание. Только нечто потрясающее — затяжной прыжок с парашютом, оргазм, высокая ставка в игре, внезапное несчастье или великое интеллектуальное откровение — может утолить жажду кайфа.

Но если мы сумеем удерживать наш фокус длительное вре­мя, то гораздо более спокойное событие, не отличающееся высо­кой экстенсивностью, окажется достаточным, чтобы дать нам столь же глубокое внутреннее переживание, столь же сильный кайф. И качество этого кайфа идет не от риска, а от количества времени, в течение которого мы остаемся сфокусированными на моменте, — ощущаем, слушаем, обоняем, касаемся, смотрим, осознаем все то, что есть вокруг нас и в нас.

Многие кратковременные пиковые переживания положи­тельны — по меньшей мере на первых порах. Когда я освоил виндсерфинг, то по мере повышения спортивного мастерства мне приходилось идти на все больший риск, чтобы достичь того же пика. Но я практически не подвергал опасности свою жизнь. Жизнью рискуют парашютисты, авто- и мотогонщики, но обыч­но их профессиональное мастерство предотвращает беду.

По-настоящему подвергают свою жизнь опасности любите­ли наркотиков. Принимая во внимание продолжительность мо­мента, мы можем значительно лучше понять, почему наше об­щество так подвержено дурным привычкам. Привыкание — это просто попытки извлекать свое пиковое переживание из опреде­ленного занятия или вещества. Поскольку наши моменты фоку­сировки слишком коротки, чтобы достичь пика в повседневных событиях, то мы бросаемся к наркотикам (или к сексу, работе, деньгам, власти). Но длительность фокусировки все сокращает­ся, и мы хотим больше. И еще больше. И еще. И возникает привычка, зависимость.

Прямая привычка (к алкоголю, наркотику) — это только одна из иллюстраций того факта, что при недостаточности или недоступности положительных пиков их могут замещать отрицательные. Если нам не удается извлечь пиковое переживание из обыденной жизни, если мы не чувствуем ее, то многие из наш устраивают себе внешние драмы, лишь бы получить свой пик. Я уверен, что именно поэтому многие так любят копаться в прош­лой «сюжетной линии», о которой уже говорилось в предыдущей главе; именно поэтому с некоторыми людьми «вечно что-то слу­чается»; поэтому же обычно один адюльтер, едва завершившись, сменяется другим. И даже прыжки в воду со скал и каскадерские трюки многие любят смотреть по этой же причине: пиковые переживания при этом более слабы и испытываются как бы условно, но зато в своих фантазиях зритель поднимается на те же высоты, что и настоящий каскадер.

Я не хочу сказать, что коммерческое предприятие, скалола­зание, азартные игры или любовные похождения не являются важными компонентами жизни; сопровождающие их пиковые переживания могут быть чрезвычайно приятными. Но когда подобная деятельность переходит в привычку и зависимость, она становится опасной. Стакан вина прекрасно дополняет ужин, но систематическое пьянство разрушает жизнь.

Очень важное отличие в нашей жизни появляется тогда, когда мы обретаем способность замедлить темп, растянуть мо­мент и полностью присутствовать в том, что нас окружает. И тогда прогулка по лесу, игра с детьми или симфония Бетховена могут вознести на такой же пик переживания, как и прыжок с парашютом. Вдыхать аромат цветов, проводить время в меди­тации, даже делать домашнюю работу или принимать пищу! можно с огромным удовольствием. Поскольку подавляющая часть нашей жизни проходит при низком уровне экстенсивнос­ти, то легко представить, какой выигрыш ждет того, кто умеет извлекать пиковые переживания из обыденных событий.

Мы обеспечили себя самым роскошным шведским столом развлечений и удовольствий, который когда-либо существовал. Телевидение, кино, книги, компакт-диски, плейеры, зрительный и активный спорт, курорты, напитки, клубы здоровья и т. п. — все это, как считают, помогает избавиться от стрессов. На самом деле эти развлечения помогают избежать стресса, но не преодо­леть его. Сколько раз смотрели вы телевизор, и вдруг мысль о незаконченной работе стреляла залпом адреналина... и вы пос­пешно переключали программу — не найдется ли чего-нибудь более эффективного, чтобы отвлечься?

Иногда само обилие возможных путей отключения усилива­ет стресс. Вы идете в кинотеатр с десятью различными экранами и размышляете: «Этот неплох, но, быть может, какой-нибудь другой будет лучше», а через несколько минут: «Пожалуй, лучше мне было остаться там». Обратите внимание, как подолгу делают свой выбор многие посетители видеосалонов. Рестораны предла­гают десятки главных блюд, библиотеки — тысячи книг, турис­тические агентства — сотни маршрутов. И эти сведения непре­рывно капают на наш мозг, и каждая капля несет в себе и питает зернышко стресса.

Любой выбор может оказаться «правильным», и действи­тельно нет ничего плохого в том, чтобы посмотреть телевизор, сходить в кино, поразмяться на тренировке, поужинать в ресто­ране. Однако жизненно важно понять, что, хотя и можно избе­гать эмоций с помощью полезного и приятного развлечения, опасно делать это систематически: может возникнуть привычка и зависимость, подобная наркотической. Стресс может вернуть­ся с утроенной силой или найти другие выходы — в виде ночных кошмаров, расстройств пищеварения, общей атрофии чувств и самой жизни.

Один из важнейших признаков стресса — постоянная го­товность броситься в следующее развлечение. Но если вы будете постоянно прыгать из одного быстротечного момента в другой, то никогда не получите удовлетворения. В конечном итоге вы не только потеряете способность развлекаться, вы вообще потеря­ете способность испытывать большую радость от чего бы то ни было реального. Вы обрекаете себя на состояние, которое так весело и серьезно обыгрывает Лори Эндерсон: «В раю точно так же, как сейчас здесь, только намного лучше».

По правде сказать, рай есть там, где находитесь вы, прямо сейчас

Если мы собираемся научиться говорить «да» тому, что есть настоящее — будь это боль, рай или что-то промежуточное меж­ду ними, — тогда нам необходимо научиться говорить и «нет». А это дело непростое.

Большинство из нас готовы открыться, помогать людям, где только возможно, быть со своей семьей, с друзьями, коллегами. Но мы можем делать только что-то одно за раз, а эмоции и события временами так наполняют настоящий момент, что быть с кем-нибудь еще оказывается лишь благим намерением. Пыта­ясь быть «к услугам», мы только усиливаем свой стресс.

Я сталкиваюсь с этим у себя во врачебном кабинете постоян­но. В конце дня, не забывая, что я обещал быть дома на полчаса раньше, я стараюсь поскорее заполнить карточки. Звонит теле­фон — кто-то из пациентов со своей проблемой. Мне не хочется отвечать, но я все же беру трубку. Я разговариваю по телефону и одновременно просматриваю карточки, мое внимание раздвое­но, я не могу дождаться конца разговора. Я не с тем человеком, который звонит мне, и к тому же я испытываю стресс от желания быть с кем-то или чем-то другим.

— Мне нужен твой совет, — говорит мне приятель. — У тебя найдется минутка для меня?

— Извини, не сейчас. Давай, я позвоню тебе, когда освобо­жусь.

Это гораздо лучше, чем уделить этому человеку лишь поло­вину внимания и дать необдуманный совет. Конечно, бывают острые ситуации — тяжелая болезнь, несчастный случай, кри­зисный период у друга; тогда необходимо отложить все и сосре­доточиться на более важном.

Сказать «нет» — для этого требуется сила. Но зато, пусть даже друг будет временно раздосадован или клиент разочарован, вы получаете существенный шанс жить в настоящем. Это столь же важно, как и умение быть с эмоциями — то есть говорить им «да».

Древнегреческий философ Гераклит сказал: «Нет ничего постоянного, за исключением перемен». И сегодня можно с уве­ренностью сказать, что наш мир продолжает изменяться в сто­рону большей сложности, большей возможности выбора и боль­шей вероятности стресса.

Из этого вытекает, что ничего поделать нельзя; мы и прини­маем стресс, под которым находимся, понимая, что он может только усилиться. Но когда я разговариваю с людьми, меня по­ражает, сколь многое находится под нашим контролем. Напри­мер, мы можем научиться выбирать свои реакции на события.

Пришла очередь одной из клиенток готовить церковный ужин — важное еженедельное событие, с серьезным элементом соревнования среди ревностных прихожан. К сожалению, в наз­наченный день муж не мог помочь ей, так как у него что-то стряслось на работе, а няня-сиделка заболела, оставив ей на по­печение еще и ребенка.

Время становилось «все короче», ее беспокойство нарастало, а с ним и ощущение, похожее на удушье. Все, что она могла сделать, это двигаться как можно быстрее и делать как можно больше. Она сама сделала все закупки, накрыла стол, убрала по­мещение, испекла индейку, ореховый торт, ягодный торт... И когда ее напряжение и тревога достигли предела (она как раз заканчивала приготовление огромного салата) — ей на ногу упа­ла стеклянная банка и поранила ее так сильно, что кровь залила ковер на полу столовой.

И вот тогда она сделала то, что может служить примером для всех нас. Она рассмеялась. В самый разгар беспросветного хаоса она выбрала самую отчаянную, казалось бы нелепую, реакцию — смех; но ее смех был благотворен, он сбил ритм.

Она глубоко вдохнула, потом еще раз... и выбросила из голо­вы все, что произошло. В конце концов, ничего изменить было нельзя; и в замедлившемся, расслабленном настоящем она осоз­нала, что будет так, как будет. Ее тревога рассеялась. Ужин так или иначе состоится.

Мой друг Сид боялся американских горок. Он никогда не катался на них в детстве; страх не исчез и тогда, когда он стал взрослым. Но любопытство к горкам мучило его, и вот однажды он ввинтил телеобъектив в свой фотоаппарат и устроился в са­мом низу горок: он ловил лица пассажиров в тот момент, когда они взлетали перед последним, самым страшным, падением.

Когда слайды были проявлены, он обнаружил два основных типа реакций: либо гримаса страха и побелевшие пальцы на поручнях, либо вскинутые в восторге руки и экстатический смех.

Сад изучил фотоснимки и сделал свой собственный созна­тельный выбор: он впервые сел в кресло, а его жена с телеобъек­тивом заняла место внизу. На снимке мы увидели Сида в момент начала падения: руки подняты, на лице торжествующая улыбка.

Короче говоря: общество может швырять нас в ситуации, провоцирующие стресс, а мы можем принять решение: стрессу не подлежать. Мы можем родиться трусами — и научиться быть храбрецами.

Конечно же, мы часто сами себе навязываем стресс. Необхо­димо понять это, увидеть, что далеко не всегда стресс возникает от внешнего воздействия. Вот что рассказала мне моя приятель­ница Кэрол:

Я выросла в семье, где авиарейс в три часа означал, что мы вбегаем в аэропорт ровно в три часа, яростно споря: то ли плюнуть и вернуться домой, то ли мы все-таки еще успеем к самолету. После того как я немного полетала сама, меня осенило, что приехать в аэропорт на час рань­ше — это никакая не трата времени; это просто избавле­ние себя от жестоких испытаний. Да, если уж я чувствую, что «должна что-то делать», то беру с собой журнал или какую-нибудь работу. И будьте уверены, иногда вместо часа у меня остается всего двадцать минут. И теперь я считаю, что научиться планировать свои прибытия и от­правления означает приобрести наилучшее средство про­тив стресса, которое я знаю.

Кэрол научилась следить за своим временем. Чему-то подоб­ному обучаюсь сейчас и я. Почти всю свою жизнь я умудрялся опаздывать. До того, как я начал серьезно заниматься переклю­чением времени, я даже гордился тем, что прихожу в кинотеатр за несколько секунд до начала сеанса, вскакиваю в поезд, когда он уже трогается, последним взбегаю по трапу самолета. Обычно я начинаю вовремя, но затем я хочу что-то записать, о чем-то с кем-то переговорить, затем я попадаю в транспортную пробку, и хорошо если едва-едва успеваю в последний момент.

Оглядываясь назад, я вижу, что в какой-то степени мое по­ведение объяснялось тем, что тесно спрессованные действия соз­дают впечатление наиболее эффективного использования вре­мени. Пусть все видят, что мое время слишком дорого, чтобы рассиживаться да глазеть по сторонам.

Но когда я стал изучать законы времени, то осознал и роль стресса, обусловленного жесткими насыщенными графиками. Я осознал, что постоянно беспокоюсь, захвачу ли я первые кадры кинофильма, и постоянно подвергаю себя нездоровому шквалу адреналина, когда изо всех сил бегу коридорами аэропорта.

В последние годы я научился создавать себе запас времени — хотя иногда дают себя знать и старые привычки. Я также не стараюсь «сделать только еще одну вещь», например записать что-то в последний момент. Я выхожу несколько раньше и не спешу, а если приезжаю на место до назначенного часа, то ос­тавшееся время вовсе не оказывается потерянным.

По радио рассказывали об эксперименте, проведенном в рамках исследований стресса у служащих, которым приходится ежедневно ездить на работу автомобилем. Двум подопытным предложили проехать по одному и тому же маршруту в час пик: один из них должен был ехать как можно быстрее — обгонять медленно идущие машины, менять ряд, идти на желтый свет и т. п.; другому было велено просто придерживаться средней ско­рости транспортного потока. «Быстрый» умудрился приехать на пять минут раньше, но был взвинчен и измотан, тогда как «мед­ленный» вышел из машины спокойный и собранный. Пять «сэ­кономленных» минут стоили стресса, который отнял часть жиз­ни, заведомо не укладывающуюся в этот интервал.

Эта примитивная гонка из одного пункта в другой — только один из очевидных примеров навязанного себе давления времени. Если мы не будем сами на себя наваливать этот груз, то, несомненно, нам станет легче оставаться в настоящем моменте, у нас появится время для момента. И повторю снова: в настоя­щем моменте нет стресса.

Вы можете возразить: «Но мой начальник требует отчет после обеда, а я этот отчет не закончил; как же это понимать, что в настоящем моменте нет стресса?» Мой ответ таков: «Если вы позволите себе быть в этом моменте, в этом теперь, и просто быть с тем, что есть, то стресс исчезнет. Он существует только в то время, когда вы вне момента, впереди или позади. Устраните его, и вы напишете лучший отчет, который вам когда-либо уда­вался».

Да, только мы сами можем контролировать наши стрессы, несмотря на то что далеко не сами их создаем. Мы можем убе­гать, прятаться, развлекаться, — а можем и позволить себе пол­ностью присутствовать в моменте.

Представьте, что вы ожидаете своей очереди в приемной у врача. Чем вы занимаетесь, сидя там? Вы можете противиться ожиданию, ненавидеть ожидание, взывать к медсестрам, меч­тать перенестись в другое место. Но можете выбрать и более мягкую реакцию.

Что если, вместо того чтобы считать это время «потерян­ным», вы посмотрите на него как на «найденное», как на прият­ный сюрприз вроде десятидолларовой банкноты в кармане кос­тюма, который вы уже год как не надевали? Ваш стресс, гаранти­рую вам, тут же рассеется.

Транспортные пробки, банковские линии, кассовый конт­роль в магазинах — все это места, где вы, подобно Сиду на американских горках, можете переключить ваш внутренний от­клик в режим спокойствия и здоровья. Джуди, одна из моих учениц, рассказывала мне, как, находясь в угнетенном, стрессо­вом состоянии, она старается «видеть красоту»:

Я начинаю смотреть вокруг, пока глаза не остановятся на чем-нибудь. На чем угодно. Например, рассматриваю, как пробивается свет сквозь листья растения на подоконнике. Как зеленый цвет распадается на тысячи оттенков. Некоторые листья просвечивают насквозь, они кажутся почти как стекло прозрачными, другие спрятаны в тени, на некоторые падает прямой солнечный луч. А какой контраст представляет зелень по сравнению с грунтом в горшке и с керамикой... А причудливая сеть мелких тре­щин на поверхности горшка! Я могу просто сидеть и думать: какой красивый, какой удивительный предмет! И совершенно теряю ощущение хода времени.

И действительно, не имеет никакого значения, где мы «ви­дим красоту». Мередит, другая ученица, обратила внимание на чертеж стрелки на указателе выхода в конференц-зале Омеги. Контраст желтого с красным создавал впечатление модерна, ис­кусства. А это и есть искусство, и оно действительно прекрасно — если вы изберете такой способ видеть его.

Обратите внимание: Джуди рассказывает, что когда она присутствует в моменте (ведь именно это она делает), то теряет «ощущение хода времени». Это происходит потому, что, когда вы находитесь в моменте, время окружает, а не несется мимо вас. Вы объединяетесь с ним, становитесь частью его потока.

Глава 5

РАСТЯГИВАНИЕ МОМЕНТА

Вечность — это любое мгновение, если терпеливо раск­рыть его.

Hoax бен Шиа

Помните, во Введении я приводил притчу о монахе, тиграх и землянике? Однажды я рассказал ее в классе и услышал такое возражение.

— Монах просто отрицал, — сказал один из студентов. — Он хотел закрыть глаза на то, что было вверху и внизу, поэтому сконцентрировался на землянике.

Но притча не о слепоте и не об отрицании. Монах прекрасно сознавал свое затруднительное положение. Как раз в силу ситу­ации он более глубоко переживал полноту момента. Если должно случиться что-то угрожающее, спрашивает притча, то можем ли мы пережить его единожды, когда оно наступит, а не репетиро­вать беспомощно снова и снова, раньше чем что-либо случится?

Что бы там ни произошло только что и что бы ни ожидало в будущем — зачем упускать полное переживание настоящего? Даже если вам предстоит соскользнуть в бездну, зачем отказы­вать себе в землянике?

Это соображение может показаться банальным, но значи­мость его в нашей повседневной жизни очень велика. Торчим ли мы бессильно в транспортной пробке или нервничаем по поводу приближающегося совещания и срока сдачи работы, — если мы не научимся открывать для себя каждый момент и полностью в нем присутствовать, то наша жизнь пройдет на рысях мимо нас и мы упустим ее. Но мы чаще выбираем сокращение настоящего момента, а не растягивание его. Доктор Ларри Досси [Dossey], автор книги «Пространство, время и медицина», попросил груп­пу служащих посидеть минуту неподвижно, закрыв глаза, и не вести никакого счета, но подать знак, когда минута закончится (вы тоже можете это попробовать). Большинство испытуемых подали знак приблизительно через пятнадцать, а один даже че­рез шесть секунд!

Если субъективная «минута» длится пятнадцать секунд, то сколько длится «момент»?

Если мы не научимся открывать каждый момент и честно принимать то, что он нам приносит, то наша жизнь будет просто катиться к своему известному завершению. Мы сможем осво­иться в эмоциональном (чувственном) времени, если научимся растягивать наш момент, раскалывать его и вступать внутрь, оставаться в нем без напряжения и спешки и испытывать то, что в нем происходит.

Почти все мы боимся того, что может происходить в нашем моменте, и поэтому избегаем его. Тигры из Введения нагоняют такой страх и беспокойство, что мы торопимся занять себя чем-либо, лишь бы забыть о них: мы пытаемся отрицать их сущест­вование. Согласиться с тем, что они существуют, означает при­нять себя такими, какие мы есть, принять неизбежность своей смерти.

Многие из нас верят, что, когда тигры уйдут, «когда все утрясется», — тогда мы будем есть землянику. Когда очередной кризис отступит, у нас будет время расслабиться, порадоваться жизни, заняться диетой и физкультурой и даже осуществить давнюю мечту — пойти в отпуск.

Но когда тигры в конце концов исчезнут, их место могут занять львы. И если мы это допустим, то прошлое и будущее вцепятся в нас с такой силой, что мы перестанем сознавать, что происходит у нас под носом прямо сейчас.

Поэтому притормозите. Остановитесь. Внимайте.

Очевидно, что не гак это просто — просто быть в моменте. Будь это просто, мы легко и непринужденно пребывали бы в настоящем все время. На самом деле требуется сила и смелость, чтобы развернуть указатели, сменить подстройку, пойти против тех, кто вынуждает нас двигаться быстрее. Это означает, что мы должны принять как есть и наши трудности, и самих себя.

К сожалению, многие люди осознают важность и единствен­ную реальность настоящего, когда приходит последний час или смертельная болезнь. Встреча лицом к лицу с собственной смертью сопровождается полным переживанием настоящего — о чем мы раньше даже не задумывались.

Многие годы мне приходилось постоянно работать с боль­ными СПИДом или раком и с другими клиентами с катастрофи­ческим или смертельным заболеванием, и не раз меня потрясало их мужество, их необычайное внутреннее преображение. Вот что сказала мне Бетти, когда рак груди у нее был в последней стадии:

Эта болезнь — самое лучшее, что когда-либо происходи­ло со мной. Мой брак был мучительным; сын чуждался меня; я жила в беспрерывной тревоге. И вот, благодаря раку, я узнала, что если мне суждено когда-либо изменить все это, то только теперь. И я узнала мужа — увидела с новой стороны, как никогда раньше не видела; и с сыном у нас сложились удивительные отношения.

Эта вновь обретенная ценность жизни заключена в отно­шении человека к самым земным вещам: к трапезе, прогулке по траве, красоте сумерек, встрече с незнакомым человеком.

Этими простыми чудесами изобилует каждый момент каж­дого дня; они доступны всем нам, и в болезни, и в здравии. Нам не нужно ждать одиннадцатого часа, чтобы вкушать их.

Существует специальный термин, обозначающий созна­тельное фокусирование на настоящем моменте: полнота внима­ния [mindfulness]. Термин взят из буддистской медитационной практики; он помогает войти в состояние присутствия в мо­менте.

Дата добавления: 2015-09-05