Часть первая. Время — это субстанция, из которой я состою.

Время — это субстанция, из которой я состою.

Время — это река, уносящая меня, но река — это я;

это тигр, раздирающий меня в клочья, но тигр — это я;

это огонь, сжигающий меня, но огонь — это я.

Хорхе Луис Борхес

Глава 1

К СВОБОДЕ ВО ВРЕМЕНИ

Я не этот круто сползающий час, В котором, ты видишь, я тороплюсь.

Райнер Мария Рильке

Мы вылетели из Нью-Йорка в яростную метель и приземли­лись среди волшебной теплой голубизны Карибского моря. Я вез группу людей на остров св. Иоанна, чтобы провести там цикл занятий по оздоровлению и развитию личности. Работа проводилась по программе Института Холистических Исследо­ваний «Омега», которым я руковожу. Чтобы добраться с острова св. Фомы, где мы приземлились, на наш остров, мы сели на паромное судно с открытой палубой.

Вид, открывающийся с судна, был сама идиллия. Мы мягко покачивались среди бирюзового моря, усеянного зелеными хол­мистыми островками. Стоял теплый день, ласковый бриз доно­сил запахи цветов, и даже радуга сияла над горизонтом. Из-за вечных перемен в расписании судно задержалось на несколько минут в гавани.

Внезапно я обратил внимание на Вики, одну из женщин нашей группы. Она сидела на скамье и все время постукивала себя по коленям сжатыми кулачками. Ее напряженное лицо вы­ражало нетерпение. Я стал наблюдать за ней. Она смотрела пря­мо перед собой, очевидно не воспринимая красоты зрелища и лишь барабаня себя по коленям. В конце концов я пробрался к ней и спросил:

— Что-нибудь случилось?

Она подняла на меня глаза и жалобно произнесла:

— Когда мы уже будем там?

Я тут же подумал: «Где еще может быть лучше, чем именно здесь и именно сейчас?» — и сам себе ответил: «Нет такого мес­та». Нет никакого там, где было бы больше красоты, благоуха­ния и мира, чем здесь. Здесь и прямо в это мгновение.

Конечно, Вики ничего этого не видела. Подобно большинс­тву из нас, она настолько привыкла к жесткому прессингу време­ни, что если eй приходилось несколько минут просто посидеть, то у нее возникало ощущение, что она транжирит драгоценное время; это похоже на чувство греха, объясняла она мне впослед­ствии. Она так привыкла нестись на предельной скорости, часто выполняя несколько работ одновременно, что замедление оказа­лось болезненным и она буквально не могла видеть чарующего зрелища вокруг себя, не могла ощутить покоя даже в этой атмос­фере мира и блаженства. Она так свыклась с напряженным гра­фиком, что, даже решившись уехать, «сбежать от этого всего», она взяла «это все» с собой — постоянное чувство, что необходи­мо торопиться, чтобы ни одна минута не пропала даром. Она испытывала чувство вины за потраченное время, мучительное беспокойство по поводу упущенной возможности сделать что-то еще. Подобно большинству из нас, Вики разогнала свою повсед­невную жизнь до третьей скорости и не могла ума приложить, как ее сбавить и хоть немного расслабиться, хотя отчаянно меч­тала об этом и действительно в этом нуждалась.

Беда Вики — это всеобщая беда; беспорядочные отношения с временем стали главным признаком современного образа жиз­ни. Если вы приобрели эту книгу, то, возможно, почувствуете, что у вас никогда не бывает достаточного количества времени и что вы являетесь участником какой-то беспрерывной гонки. Этот нескончаемый бег обкрадывает нас, похищает спокойствие нашего рассудка и самые большие радости, данные нам от роду; он лишает нас того времени, которое мы могли бы посвятить настоящему общению с другими людьми, неспешной трапезе, игре и смеху, свободному и приятному одиночеству; он отнимает нашу способность испытывать красоту окружающей жизни.

Представьте себе мир без часов.

В лучшем случае мы растеряемся. В худшем — рухнет вся организация нашей жизни.

Почти каждый из нас ежедневно перед сном ставит будиль­ник, чтобы быть уверенным, что проснется точно тогда, когда, как он считает, следует проснуться — чтобы приготовить завт­рак, не опоздать на работу и убедиться, что дети не опоздали на школьный автобус. Те, кто может позволить себе роскошь про­сыпаться без будильника, все-таки первым делом смотрят на часы, если намерены хоть как-то сообразоваться с течением дня; если уже поздно, они бормочут: «Что-то я переспал», — как будто не заметить, что прошла часть дня, означает некий грех.

Без часов мы не знали бы, когда начинается киносеанс, отп­равляется поезд, открывается ресторан, начинается заседание или наступает дата, которую необходимо отметить. Служащие компостируют рабочие карточки; если фиксируется опоздание, им урезают зарплату, да и работа идет не так гладко. Мы работа­ем от девяти до пяти (за сверхурочные доплачивают), забираем детей домой в три, ужинаем в семь, смотрим новости в одиннад­цать. Выпускникам предоставляется три часа на выполнение вступительных тестов, профессиональным баскетболистам — двадцать четыре секунды на бросок, бегуны устанавливают ми­ровые рекорды с точностью до сотых долей секунды, специалис­ты НАСА выверяют момент пуска ракеты миллисекундами, фи­зики оперируют наносекундами.

Вся жизнь подчинена часам, на сегодняшний день настолько точным, что по ним можно определять скорость субатомных частиц. Мы носим часы на запястьях, как ручные кандалы, и двигаемся под их неумолимый счет.

Время стало тем, чем мы измеряем наши жизни: секунда, минута, час, сутки, год, десятилетие, продолжительность жизни. Все мы зависим от часов, потому что мы стали рабами времени.

А вот в средние века часов не было. Даже песочные часы, не слишком точный измерительный прибор, вошли в употребле­ние лишь в конце тринадцатого века. Мы почему-то никогда не задумываемся над тем, что наши предки воспринимали время иначе. Мы относимся к времени как к феномену, находящемуся вне нас, текущему мимо нас под равномерное тиканье каких-то всемирных часов. Но те, кто жил раньше нас, ощущали время как поток, совершенно отличный от стремительного бега совре­менной жизни.

Даже и сегодня у некоторых народов Африки и у папуасов Новой Гвинеи отсутствует представление о времени, как его по­нимаем мы. Во многих языках нет слов, означающих «час», «ми­нута», «секунда». Когда солнце взошло — это день, а когда зашло — ночь; времена года определяются по тому, прорастают посевы или зреют, и никто не знает, сколько лет было его родителям, когда они умерли, — просто они были старыми, а смерть — неизбежное и благословенное событие.

Что за отсталый народ, можем мы подумать. Какие дрему­чие представления. Но я сомневаюсь, что папуасы согласятся с нами; и я вовсе не уверен, что некто, живший в средние века, сочтет, что наше общество такое уж передовое. На самом деле, они могут посмотреть на нас с жалостью. Что за сумасшедший народ, подумают они. Что за сумасшедшие времена...

Обе стороны, конечно, правы.

Это бесспорный факт, что, поскольку западные люди живут в индустриально-атомно-космическом мире, точное время явля­ется частью нас; это нечто такое, что следует оценивать и исполь­зовать. Но если мы хотим вкушать жизнь более полно, то долж­ны научиться владеть и другим видом времени.

Если мы не научимся контролировать время в своей жизни, то наши стрессы будут только усиливаться. Мы попадаем под ливень всех требований нашего общества — двигаться быстрее, делать больше, производить больше, покупать больше и, глав­ное, никогда не сидеть спокойно, просто наслаждаясь бытием. Пока мы не научимся сознательно контролировать время, наша жизнь все так же будет убегать от нас и мы даже замечать не будем ни события, ни красоту вокруг нас. Останется лишь непре­рывное чувство утраты: что-то исчезает, чего-то не хватает. Как Вики на палубе — можно оказаться хоть в самом Раю, да так и не понять этого.

Меня волшебство времени очаровало еще в те годы, кото­рые я едва помню. Мне понадобилось много лет, чтобы понять, что, будучи младенцем и не имея еще сознательной памяти, я ел, спал и учился по собственному графику, без часов. Вот тогда я бывал по-настоящему доволен, я был хозяином времени.

Мне было около шести лет, когда мой дедушка, изобрета­тель и страстный любитель механики, подарил мне часы и рас­сказал, как они работают. Он проводил со мной много времени: мы открывали мир чисел, их отношение к времени и отношение времени к нам. Вначале меня не так интересовал циферблат ча­сов, как их внутреннее устройство. Но вскоре я понял, что ин­формация, которую сообщали стрелки, — время дня — особен­но важна для всей нашей семьи.

Отец очень строго следил за временем, потому что его рабо­та — он был врачом — требовала четкого расписания. Мать тоже не забывала о времени и учила нас использовать его продуктив­но. «Время дорого, — говорила она. — Не разбазаривайте его».

По расписанию я закончил школу и медицинский колледж. Родители были довольны. Доволен был и я сам. Я использовал свое время наилучшим образом.

И все же во мне нарастало какое-то беспокойство, даже мя­теж, отчасти разделявшийся и моими родителями. Я искал чего-то другого, отличного от моей разлинованной и расписанной жизни. И вот в 1973 году, перед самой защитой медицинской диссертации, я совершил поездку в Индию. Эта поездка измени­ла и мое понимание, и мое поведение.

Примерно в это же время я перечитал написанную в самом начале 70-х годов книгу «Быть здесь и сейчас», которая неожи­данно приобрела для меня новый смысл; ее автор, Рам Дасс, стал с тех пор моим самым лучшим другом и учителем. Книга фоку­сирует внимание на «быть», а не «делать», на существовании в настоящем мгновении, а не в прошлом или будущем. Несмотря на то что многие считают эти идеи ересью, полагая, что следо­вать им означает просто поставить себя вне общества, я увлекся ими. Я был полон решимости внедрить эти идеи в свою жизнь и врачебную практику.

После защиты докторской диссертации я сосредоточился на холистической медицине, которая на то время считалась новейшей научной концепцией на Западе. В круг моих практических интересов входили проблемы хорошего самочувствия, предуп­реждения болезней, долголетия, а также взаимосвязи между те­лом и духом в условиях стресса и болезней. Я преподавал мето­дики упражнений, питания, снятия стрессов и релаксации — и при этом стал замечать, хотя и не мог еще выразить в форме теории, ту роль, которую играет время во всех аспектах здоровья.

Последствия временнОй бедности становились все более очевидными в моей работе с пациентами. Один за другим жало­вались они на «нехватку времени», их тревога и угнетенность бросались в глаза; иногда они просто говорили, что в сутках не хватает часов, чтобы успеть сделать все, что они должны. Я выс­лушивал их с сочувствием, предписывал упражнения и здоровую диету и — с самодовольством, при воспоминании о котором я теперь вздрагиваю, — думал гордо о себе: вот я работаю вдвое больше, чем любой из них, а у меня куда меньше, а то и вовсе нет тех симптомов, от которых страдают они.

Но я стал замечать и кое-что другое. Подобно многим пре­успевающим людям, я выработал для себя стратегию: так как жизнь заканчивается смертью — по крайней мере в моем распо­ряжении только этот срок, — то лучшим способом прожить свои годы будет наполнение их как можно более активной дея­тельностью. Я думал, что чем больше я сделаю, тем полнее про­живу свою жизнь.

Когда мне перевалило за тридцать, я, однако, стал ощущать некую пустоту, неудовлетворенность. Несмотря на то что я делал как можно больше, чтобы и испытывать как можно больше, я ощущал, что фактически испытываю все меньше. У меня появи­лась мучительная догадка, что я промахнулся.

Я действительно промахнулся, потому что на самом деле я не присутствовал в своей жизни, не мог присутствовать -слишком быстро она мчалась мимо.

«Похоже, мне нужно делать еще больше, — подумал я. -Мне необходимо повысить темп».

Однако, как мы увидим дальше, справедливо как раз обрат­ное. Нам необходимо научиться заставлять время замедлять свой бег. Нам необходимо включиться, реально поселиться в своей жизни, чтобы замечать все, чтобы уделять внимание каж­дому мгновению, а не просто нестись вперед.

В 1977 году я основал Институт Холистических Исследова­ний «Омега» в Райнбеке, штат Нью-Йорк. Он задуман как центр, где люди могут развивать свое умение становиться более живы­ми в обыденной жизни. С самого начала ключевой целью Омеги было создание по-настоящему здорового и живительного окру­жения, где люди жили бы в атмосфере духовности и единства. Для этого мы отыскали подходящее местечко в долине реки Гудзон, где лес, сады и звуки природы наилучшим образом сосед­ствуют с учебными занятиями, позволяют участникам сбавить темп и почувствовать комфорт. Пребывание в Омеге — это сочетание отпуска с учебой, которое дает возможность позабыть на время постылую ежедневную гонку.

Предложенные Омегой формы отдыха сразу же встретили массовое признание. Сейчас на протяжении года в наших прог­раммах участвует около двадцати тысяч людей, и это число про­должает возрастать. Омега стала оазисом для тех, кто ищет жи­вой связи с другими людьми, с природой и, в конечном итоге, с собственной сокровенной сущностью.

Я считаю, что секрет такого успеха — роль времени и ритма. В Омеге люди попадают в естественную среду. Здесь нет строгой привязки к часам, зато поощряется внимание и подстройка к ритмам природы — ритмам, которыми мы пренебрегаем в своей трудовой жизни, но которые составляют значительную часть нашего существа. В этой обстановке переключение времени про­исходит не просто безболезненно: оно дает целебный и оздоро­вительный эффект.

Я и сейчас работаю в Омеге; но я уже не тот человек, каким был в 1977 году.

Меня изменило время. Я имею в виду не только то, что время прошло. Да, конечно, я стал на восемнадцать лет старше и накопил соответствующее количество мудрости и глупости. Я хочу сказать, что изменилось мое понимание времени; измени­лось мое использование времени.

В Америке время — враг. Мы говорим: «тратить время», «проводить время», «убить время», «найти время», — и дошли до того, что пугаемся, когда нам нечего делать, и обставляем себя звуковыми колонками и телевизионными ящиками, чтобы за­полнять тишину. Я жил по-американски, веруя, что могу делать одновременно два или даже три дела: готовить лекции и прис­матривать за детьми, жарить яичницу и слушать последние из­вестия. Но произошло несколько событий, которые изменили мой способ мышления, перевернули весь мой образ жизни, сде­лали время главной темой моих занятий — и привели меня к этой книге.

Первое событие было, на первый взгляд, обыденным: я уви­дел, как идет человек.

Конечно, человек это был особенный, и его поступь не похо­жа была ни на что виденное мною до сих пор. Это был вьетнамец Тич Нхат Хан, буддийский монах и активист движения за мир; он оказал высокую честь Омеге, согласившись стать одним из ее внештатных преподавателей.

В тот день он проводил занятия по медитации, а я обсуждал служебные дела с одним из сотрудников. Окна моего кабинета выходили в наш сад, и вот там, в саду, я увидел Тич Нхат Хана. Я мгновенно забыл о делах и о посетителе; я стоял у окна, ошелом­ленный, и смотрел, как идет по саду Тич Нхат Хан, сопровожда­емый доброй сотней людей.

Он шел так, словно целовал землю каждым своим шагом. Он присутствовал полностью, он был всецело и очевидно погру­жен в акт ходьбы. Я почти почувствовал, как он смакует каждое мгновение, я почувствовал траву под ногами, почувствовал единство его тела в каждом движении.

Он присутствовал в своей ходьбе. В тот момент ничто дру­гое не имело значения; он жил только в теперь. Даже сегодня, вспоминая ту сцену, я ощущаю себя полностью присутствую­щим в том своем переживании его ходьбы.

В тот вечер, направляясь к ужину, я внезапно остановился. Я осознал, что моя голова занята незаконченным обсуждением в кабинете и что я забыл позвонить по телефону, так что придется звонить после ужина. Другими словами, я существовал в прошлом и в будущем, но не в настоящем. В тот вечер, как и во все предыдущие вечера, я не сознавал, что я иду, не сознавал своего дыхания, не замечал сияния освещенных окон в столовой инсти­тута.

Я стал думать о Тич Нхат Хане и — по мере того как я давал себе входить в свой настоящий момент — осознавать свои дейс­твия в этот момент и вместе с этим избавляться от утомительных мыслей о прошлом и будущем, — я начал замечать, как меня охватывает глубокое умиротворение. Казалось, все мое существо переходит в состояние релаксации. И еще я понял, что могу испытывать это состояние в любое время. Все, что для этого требовалось, — это ввести себя в настоящий момент и быть здесь. И я мог оставаться в этом состоянии сколько угодно! Я научился контролировать — то есть создавать — время!

Медленная и осознанная ходьба, с обычной точки зрения бедняков времени, выглядит «тратой» времени. Однако и я, и мои бесчисленные студенты установили, что даже несколько мгнове­ний такого присутствия настолько успокаивают и освежают, что еще долго в течение дня мы наслаждаемся миром и душевным комфортом.

Как мы увидим дальше, когда вы налаживаете мирный ритм вашей жизни — медитация ходьбы, выгуливание собаки, отдель­ное время для игры с детьми, искренняя беседа с другом, — это помогает выровнять, сбалансировать ход жизни. Удивительно и неожиданно то, что короткие периоды сознательного замедле­ния не только не похищают ваше обычное время, но наоборот, создают вам время, отплачивая вам тем, что я называю «свобо­дой во времени», на протяжении всего дня. Это и есть переклю­чение времени ( Англ. timeshifting — букв, «сдвигание времени». ).

В 1986 году мы развелись с женой. Сейчас мы друзья, вместе работаем в Омеге, но тогда разрыв был горьким и болезненным. В поисках противоядия я ринулся в работу с удвоенной энергией. Омега быстро расширялась. Я набрал больше частных пациентов. Я заполнял свои дни и ночи деятельностью — любой, лишь бы избежать сидевшей внутри боли.

Я упорно работал, но мне хотелось работать еще упорнее. Несмотря на то что на мне по-прежнему лежало руководство Омегой, несмотря на полный объем врачебной деятельности, я взялся за создание огромного курортного комплекса на мине­ральных источниках в Леноксе, штат Массачусетс. Проект потре­бовал многих миллионов долларов и закончился для меня катас­трофой, которая оказалась еще одним поворотным пунктом в моих личных отношениях с временем.

Я знал, что уже и так слишком много взял на себя, и все же позволил себе соблазниться этим проектом, моей давней мечтой. Я знал также, что если все получится, то я стану богатым. К тому же во мне проснулся игрок: друзья подпевали, что если кто-то и может потянуть такую махину, то только я.

Однажды, торопясь на какое-то заседание, я поймал себя на том, что стучу кулаком по приборному щиту автомобиля. Такого со мной раньше не бывало. Внутренний голос требовал прекра­тить нездоровое перенасыщение своей жизни активной работой — но кто прислушивается к внутреннему голосу, когда диктует логика? Я мчался вперед на полной скорости.

А время для курортного строительства было совершенно неподходящим. В Америке начался экономический спад, у нас возникла масса проблем, и вскоре все наше предприятие рухну­ло. Конечно, оглядываясь теперь назад, я могу говорить, что мечтал об успехе — кто же мечтает о неудаче? — и что мне страстно хотелось сделать несколько миллионов долларов. Но по зрелом размышлении я понял, что, как ни дорого обошелся мне урок, именно он-то и был мне необходим. Поистине, банкротс­тво стало моим благословением в неявном виде.

Вместо того чтобы притормозить и почувствовать боль лич­ной утраты и дать этой боли как-то разрешиться, я очертя голову бросился в новое дело, только лишь бы занять себя полностью. Я пришпоривал себя, чтобы промчаться мимо страдания, но мчался при этом мимо драгоценных мгновений с детьми и Друзьями, мгновений, о которых теперь остается только сожа­леть. Моя жизнь была плоской дорогой, и я несся по ней вне всякого ритма. Только большое потрясение могло разбудить меня и заставить осознать, что пора что-то изменить. Таким потрясением и стало банкротство.

Очнувшись после кризиса, я безжалостно пересмотрел свою жизнь и свои взаимоотношения с окружающим миром. Мне стало очевидно, что если я буду следовать все тем же курсом, то есть ставить работу на первое место и стремиться сделать как можно больше, то будет нарастать и ощущение, что важнейшие в жизни вещи ускользают от меня, независимо от того, насколь­ко я «преуспею».

После тех событий я постепенно стал осваивать совершенно новое восприятие времени и изменять свои отношения с ним. Я научился испытывать полное спокойствие и глубокое удовлетво­рение в самые обычные мгновения жизни — для этого вполне достаточно сбавить темп настолько, чтобы можно было посма­ковать их. Я и сейчас, если уж работаю, то работаю упорно и, когда нужно, двигаюсь быстро. Но я учусь забывать о своей работе, когда не работаю, и сбавлять темп, когда захочу. Я умею расслабиться и радоваться просто тому, что я живу, радоваться так, как мне и не снилось во времена моей беспрерывной гонки.

Разве это не привлекательно?

Эта книга содержит определенную систему понятий, помо­гает лучше понимать время и, вместе с тем, учит искусству перек­лючать его. Я покажу вам, каким образом время влияет на ваше ощущение себя, на ваши отношения с людьми, на ваше пережи­вание работы, игры, здоровья, старения, умирания, общества, будущего.

Понимать время мозгом очень важно, но недостаточно. Когда вы научитесь воплощать время, когда вы сможете перек­лючать его по собственной воле, тогда вам откроется пережива­ние целостности и свободы — свободы во времени, о которой вы никогда даже не мечтали.

Глава 2

СОНАСТРОЙКА И РИТМ ЖИЗНИ

К Артуру Рубинштейну обратился один из его пылких поклонников:

— Скажите, как вам удается так здорово управлять но­тами?

— Нотами я управляю нисколько не лучше, чем многие другие музыканты, — отвечал пианист, — но вот паузы между ними — о, это действительно искусство.

Все движется в ритме: атомные частицы, сгустки электронов, молекулы в древесине и камне, трава и деревья, амебы, мле­копитающие, птицы, рыбы и рептилии, Земля, Луна, Солнце и звезды... и мы сами. Всюду царит ритм.

У нас, как и у всех млекопитающих, самым заметным рит­мичным органом является сердце; но и кровь, которую оно кача­ет, и все органы, мышцы и жилы, питаемые кровью, тоже дви­жутся ритмически, независимо от того, сознаем мы это или нет. Наше дыхание, наиболее явный показатель внутреннего состоя­ния, ускоряется или замедляется в зависимости от настроения или уровня психического возбуждения.

Таким образом, мир живет мириадами ритмов. Сонастройкой (entrainment) мы будем называть процесс синхронизации этих ритмов друг с другом.

Сонастройка ритмов — один из величайших организующих принципов вселенной, столь же неизбежный, как закон всемир­ного тяготения. Он объясняет, каким образом один ритм сочета­ется с другим и как различные сущности, от молекул до звезд, входят в ритм столь же автоматически, как пульсирует сердце или трепещут крылья мотылька.

Если вы установите рядом двое несинхронизированных ма­ятниковых часов, то через сутки они будут идти одинаково; соз­дается впечатление, что они хотят двигаться синхронно друг с другом. Когда вы вращаете ручку настройки радиоприемника, происходит перестройка внутреннего генератора в приемнике, и, при достаточном приближении его частоты к частоте сигнала радиостанции, между ними внезапно возникает связь, они начи­нают колебаться согласованно, и приемник оказывается точно настроенным на нужную программу.

Явление сонастройки (В технической литературе более привычны термины захватывание и затягивание. — Прим. перев.) частоты колеблющихся тел было от­крыто голландским ученым Христианом Гюйгенсом в 1665 году. С тех пор это представление вошло в естественные и технические науки, и его дальнейшая разработка привела к фантастическим успехам технологии.

Но мы еще только начинаем понимать, что явление сонаст­ройки относится и к человеку. В сущности, почти каждый из нас считает его настолько само собой разумеющимся, что как-то даже не осознает до конца. А если и осознает его существование, то не дает себе времени понять как следует.

Наша сонастройка — то есть наше вхождение в синхронизм с другим человеком, объектом, звуком, настроением, ритмом — может быть кратковременной или длительной. Она может при­нимать форму ответной улыбки, сольного или парного танца, любовного акта, напряженной дискуссии, коллективных дейс­твий в спорте, на производстве, в экстремальных ситуациях; это может быть чувство единства с целым городом или со всей стра­ной по поводу общего дела или общего врага — вспомните, как плакала вся страна, когда умерла Криста Мак-Олифф, или как радовалась, когда Нейл Армстронг ступил на Луну; это может быть чувство родства с природой, возникающее в лесу или на тихом озере; и даже ощущение единства с великими тайнами мироздания — ритмами сфер, пульсом вселенной, потоком вре­мени.

Женщины, живущие вместе в студенческих общежитиях, нередко замечают, что их менструальные циклы начинают сов­падать. Матери и их младенцы в утробе живут общим ритмом. Попробуйте не улыбнуться, когда вам улыбается годовалый ма­лыш. Или представьте себе любовный акт, когда партнеры сонастраивают — или не сонастраивают — свои ритмы: в первом случае — блаженство, во втором — разочарование и злость.

Фридерик Эриксон, сотрудник Лаборатории взаимных воз­действий в Пенсильванском университете, показал, что сонастройка происходит даже за обеденным столом. В разговоре чле­нов семьи отмечается один и тот же ритм следования ударяемых слогов речи; когда разговор прекращается, ритм не исчезает: кто-то взял соль, кто-то стукнул ножом по тарелке — все в том же ритме; закончив еду, все расходятся, и звуки шагов продолжа­ют тот самый ритм.

Великие ораторы хорошо знают, как важен ритм их речи для воздействия на слушателей. Члены конгрегации Мартина Люте­ра Кинга-младшего рассказывают, что, слушая его речь, они ощущали себя частицами огромной человеческой волны, взды­мающейся навстречу его словам. Этой способностью владел Джон Кеннеди, владел ею и Гитлер. Сама по себе сонастройка ни хороша, ни плоха; она просто существует, это естественная шла. (Писатель Рене Домаль в своей «Mount Analogue» сказал об этом так: «Нож ни плох, ни хорош, но тот, кто держит его за лезвие, несомненно ошибается».)

Африканец с барабаном, великий скрипач, играющий Брам­са, оратор, политический деятель — все применяют сонастройку. Все они владеют ритмом музыки или слов, все они улавливают отражение этого ритма в аудитории, его обратные волны. Я знаю, что поймал свой ритм, когда я настолько присутствую на собственном семинаре, что мне уже нет нужды сознательно кон­тролировать каждое свое слово: я просто пребываю в потоке речи. В таких случаях у меня появляется ощущение, почти ося­зание слушателей: они со мной, и точно так же я с ними.

При всем том, сонастройка по существу не связана со слова­ми или звуками. Знаменитый баскетболист Билл Рассел в автоби­ографической повести «Второе дыхание» рассказывает о тех иг­ровых моментах, когда товарищи по команде и противники иг­рают на максимальном пределе своих способностей: возникает сонастройка не просто друг с другом, но с самой игрой. В такой игре, говорит Рассел, победа или поражение не имеют никакого значения. Баскетбольное действо обретает священный смысл, а игроки — высочайшее единство.

Древние религиозные лидеры и шаманы знали власть ритма, преображающую банальное, обыденное время в священное вре­мя, когда спешка уступает место созерцанию, когда на смену привычному всеобщему времени приходит безвременность. Це­ремонии и религиозные ритуалы всегда совершались под бара­банный бой или хоровое пение, функция которых — внушить присутствующим состояние с замедленным ритмом, с более глу­боким и более духовным переживанием бытия.

В некоторых культурах состояние транса вызывается ритуа­лом барабанного боя. Антрополог Майкл Харнер изучал многие различные культуры и установил, что особые, весьма специфич­ные виды барабанного боя индуцируют единый ритм всей груп­пы участников; этот ритм считается священным, поскольку отк­рывает вход в «другой мир». Шаман говорит о барабане как о каноэ, с помощью которого они переплывут на другой берег.

В Африке барабан использовался, да и сейчас используется не только в религиозных ритуалах, но также в танцах и других церемониях для создания ритма, который отражает некоторое событие, историю или аспект окружающей действительности. Если нет письменного изложения, то историю излагает барабан и сопровождаемый им танец. Засуха или жатва, рождение ребен­ка или война — всему барабан посвящает соответствующий ритм. Это не равномерный бой, привычный у нас на Западе, а гибкий ритм, отражающий перемены в естественном окру­жении. Он создает пространство для сонастройки всех участни­ков. Даже в наше время нередко каждое село имеет собственные танцы и ритмы, отражающие особенности отдельных общин и указывающие на автономную сонастройку внутри каждого насе­ленного пункта. Свои особые ритмы существуют даже в боль­ших городах: темп жизни, скажем, в Сиэтле отличается от темпа Лос-Анжелеса.

Барабан звучит на Африканском фестивале. Сперва медлен­но, затем все быстрее и быстрее, снова медленно, снова ускоре­ние ритма... Замкнутое кольцо танцующих движется вокруг кос­тра, соразмеряя свой темп с барабанными ударами. Одни зрите­ли, захваченные ритмикой танца, притопывают ногами в такт барабану, другие хлопают в ладоши. Через некоторое время все участники, зрители, не говоря уже о танцующих и барабанщи­ках, перестают осознавать окружающую реальность; в сущности, никакого осознания, думания нет вообще: есть сонастройка с ритмом, в котором действительно содержатся все биения, все ритмы мира.

Барабанщик, достигая состояния высшего вдохновения, настраивается на ритм момента, ритм вселенной, он сам стано­вится инструментом, который передает этот ритм толпе. Баба Олатунджи, тот самый Баба, который познакомил Запад с афри­канским барабаном, сказал мне однажды, что ритм идет через него, но у него самого не возникает никакого ощущения верхо­венства или власти: ему всего лишь дано быть посланцем.

В западных сообществах с древних времен также использо­вались ритмы песен для определения и регулирования темпа жизни. Пели землепашцы в полях, танцевали гости на свадьбе, отбивали часы колокола, с песней налегали гребцы на весла. Устраивались многолюдные фестивали — как религиозные, так и светские. В древней Греции Гомер пел — а не рассказывал -свои повествования. В средние века в Германии у каждой гиль­дии была собственная песня и зафиксированный в ней собствен­ный ритм.

Всегда и всюду музыка была и продолжает оставаться наи­более эффективным средством сонастройки; она никогда не бы­вает сплошным звуком: звук чередуется с тишиной, и эта после­довательность звуков и пауз составляет ритм. Власть музыки грандиозна. Мой отец рассказывал о представлении бетховенского Фиделио в Зальцбурге, когда дирижировал Тосканини: публика — масса почтеннейшей элиты — была в таком восторге, что танцевала в проходах между рядами, к великому удивлению пев­цов.

Трубач Майлз Эванс говорил мне: «Майлз Дэвис создал ве­ликую музыку: он открыл пространство между нотами и вошел в него». А ударник Тони Вакка выразился так: «Если ты не мо­жешь найти свой ритм, то не найдешь и свою душу».

Но в наши дни музыка сводится к очень узкому диапазону ускоренных ритмов, и очень редко уделяется внимание какой-либо иной музыке. Как и само общество, музыка стала более резкой, на всех волнах доминируют рок и реп. По словам антро­полога Эдварда Т. Холла, наша популярная музыка не определя­ет, а скорее отражает темп нашей жизни:

Музыку можно рассматривать как некий ритмический консенсус. Логика появления хит-мелодий заключается в том, что некто сочиняет нечто очень близкое к тому, что люди делают и чувствуют, да еще и в том же ритме; это распознается и принимается моментально. Такая музыка дает волю чувствам и ритмам, с которыми человек зна­ком.

Поскольку музыка — великое средство сонастройки, то на­ша музыка должна ускоряться. Этого требует общество.

Сонастройка составляет настолько значительную часть на­шей жизни, что мы обычно не осознаем ее. Но изредка все же замечаем отдельные проблески. Например, когда моему сыну Эли было два с половиной года, он постоянно требовал кассету с «Аладдином» и, подобно многим другим детям, слушал ее раз за разом. На мою беду, кассета продолжала крутиться в моей голове и в перерывах между слушаниями. Музыка все играла; иногда я даже не замечал ее, в другой раз среди тишины и покоя тема Аладдина могла внезапно вынырнуть в памяти и зареветь в пол­ную мощность. Фактически она все время сидела во мне как некий подводный процесс, и я бессознательно подчинялся его скрытому ритму.

Не у каждого внутри засел Аладдин, но все мы ощущаем постоянное давление общества. Мы живем в скачущем ритме, который никогда не прекращается, даже если мы забываем о нем. Бессознательно, как яд с обманчиво сладким сиропом, мы впитываем, усваиваем все ускоряющийся ритм. Под него мы ходим, разговариваем, отвечаем на вопросы близких и чужих людей, под него мы не расслабляемся. Обратите внимание на свое раздражение, когда на собрании кто-то рядом с вами бара­банит пальцами по столу или притопывает ногами по паркету.

Привычка скользить по поверхности переживания и мчать­ся дальше проникла во все уголки нашей жизни. К примеру, мы приходим в зоопарк посмотреть на животных. Недавно в Наци­ональном зоопарке в Вашингтоне, Колумбия, проводились наб­людения над... посетителями; выяснилось, что в среднем посети­тели тратят на каждое животное буквально один взгляд — от пяти до десяти секунд. Беглый просмотр книжки с картинками мог бы дать вам не меньше сведений о поведении, реакциях, еде, движениях и способах общения животного. В ходе этих наблю­дений в Национальном зоопарке один из экскурсоводов отме­тил, что многие люди считают, что бегемоты чрезвычайно долго пребывают под водой; на самом же деле, среднее время под водой у бегемота составляет девяносто секунд, максимальное — пять минут. Туристам просто не хватает терпения постоять доль­ше и увидеть всплытие. Привычка к спешке, можно сказать, гарантирует нам, что мы пропустим то, ради чего пришли.

Бессмысленно ускоренный ритм, проникающий так глубо­ко, что мы его почти не замечаем, навязывается нам нашим обществом. Ритмы современного общества обладают наиболь­шей притягательной силой для сонастройки с ними и поэтому потенциально наиболее губительны.

За последнюю сотню лет западное общество наладило чрез­вычайно быстрый ритм, способный изменяться только в одну сторону — ускоряться, вынуждая нас еще больше работать, еще больше производить, еще больше знать. Все наши машины до­ведены до сумасшедших скоростей. Компьютеры, факсы, акус­тическая и электронная почта, автоматический набор номера — псе это хорошо для бизнеса и иногда действительно удобно, но в результате ритм везде вокруг нас неуклонно ускоряется, давле­ние возрастает, оставляя нам мало времени для размышлений и ни минуты для чувств.

Этот все ускоряющийся ритм представляет собой относи­тельно новое явление, и, похоже, никто не знает, как его изме­нить. Почти никто, впрочем, об этом и не задумывается, потому что общество такой ритм считает «продуктивным», а мы, инди­виды, настолько захвачены, сонастроены с ним, что у нас нет сознательного желания его изменять.

Если же мы и сознаем, что что-то не так, то все равно не знаем, как изменить ритм, как сонастроиться с чем-то более медленным и более человеческим. Большинство людей не умеет переключать время. Мы не знаем, как можно подстроиться к медленному ритму, когда общество не переставая барабанит по нас. Мы не умеем сделать передышку для созерцания, найти время для себя, перейти от лихорадки к спокойствию, по-насто­ящему расслабиться, начать замечать и чувствовать.

Вспомним времена колонистов, 1750 год, жизнь обычной семьи.

То было трудное время. Вручную приходилось возделывать землю, сеять и убирать урожай, стирать одежду, без электричес­тва выпекать хлеб, воспитывать детей, содержать в порядке дом, утварь, орудия труда. Не было приспособлений, экономящих время, электроприборов, быстроразвариваюшегося риса, замо­роженных готовых обедов.

Как же объяснить, что свадебные церемонии в те времена длились нередко по пять дней, окончание жатвы и другие важ­ные события праздновались по целой неделе? Где те подавлен­ные, измученные работой колонисты находили время, чтобы повеселиться, — ведь вся их литература свидетельствует, что таки находили? Почему у них было гораздо больше, чем у нас, времени для религии и медитации? Почему там было больше радости, дружелюбия, внимания, чем в нашем обществе, охва­ченном тревогой и злостью, не имеющем времени на доброту?

Колонисты работали в ритме своего общества, своего време­ни; их ритм не имел ничего общего с нашим. Конечно, колонисты боролись, — но обычно не против времени. Стрессы и рас­стройства, преследующие многих наших современников, им были практически неизвестны. Релаксация составляла органичес­кую часть их жизни. Они находились в спокойном ритме ежед­невного потока событий. Их ритмы определялись не столько днями, часами и минутами, сколько временами года.

Для них, как и для всех людей до Промышленной Рево­люции, как и для большинства сегодняшних жителей в не-запад­ных обществах, время было замкнутым в круг. Конечно, оно размечалось переменами. Сезон дождей и сезон засухи. Теплое и холодное время. Рождение и смерть. Посев, обработка, жатва (каждый этап отмечался празднованием). Но фундаментальных перемен в существовании не было. Годовые циклы повторялись с такой же надежностью, как и суточные, дети рождались так же неизменно, как умирали старики.

Внезапное, драматическое переключение от того, кругового времени на современное линейное можно видеть на примере Ладаха — небольшого уголка на севере Индии, в Гималаях.

Ладах был совершенно изолирован от мира до середины шестидесятых годов. Труд там был нелегким. Жители Ладаха пользовались простейшими орудиями; они сами себе выращива­ли пропитание, разводили животных, сами ткали одежду. Но, как отмечает шведский лингвист Хелена Норборг-Ходж в книге «Древнее будущее: уроки Ладаха», работа выполнялась коллек­тивно и обычно сопровождалась пением, а в результате образо­вывался огромный запас времени, особенно зимой, когда прак­тически не прекращались праздники и просто вечеринки.

В 1974 году индийское правительство построило дорогу до Ладаха, поощряя туристов и «экспертов по развитию» посещать этот заброшенный уголок. Ладах моментально втянулся в де­нежную экономику. Сегодня большинство его жителей не пред­ставляют, как они могли бы обойтись без денег, — хотя совсем недавно понятия о них не имели. Теперь они покупают различ­ные товары из других стран, машины, сберегающие им время, — словом, живут на западный манер.

Внезапный переход в современность совершенно изменил жизнь в Ладахе, вплоть до того, что изменились сами отношения между людьми. Один знакомый из Ладаха рассказывал Хелене Норборг-Ходж:

Не могу я этого понять. Моя сестра теперь живет в сто­лице, у нее там есть все эти приспособления, чтобы быс­трее делать работу. Одежду она покупает готовую, в ма­газине, у нее есть джип, телефон, газовая плита. Все это экономит ей массу времени, но когда бы я ни приехал к ней в гости, ей некогда даже поговорить со мной.

Жители Ладаха, не сознавая этого, переключились с круго­вого на линейное время. Любопытно было бы узнать: стали ли бы они счастливее, переключившись обратно?

С понятием кругового времени я столкнулся впервые, когда читал о племенах хопи на юго-западе Соединенных Штатов. Как и большинство коренных американских народов, хопи живут в круговом времени; для нашего современного линейного времяощущения это звучит эксцентрично. В круговом времени день следует за ночью, и точно так же без конца сменяют друг друга времена года. Ежегодно засеваются поля, взращивается и убира­ется урожай, — поэтому будущее видится как повторение того, что уже было в прошлом. Настоящее мгновение является цент­ром непрерывно повторяющегося потока событий, которые уже происходили и будут происходить в будущем. Изменения — это мелкие события на фоне общего постоянства.

Таким образом, поскольку дни, времена года и даже целые жизни снова и снова возвращаются, то, с точки зрения хопи, время никогда никуда не убегает: то, что не было завершено в сегодняшнем суточном круге, может быть завершено завтра; если не в этом году, то в следующем; если не в этой жизни, то в другой. Глядя в будущее, не приходится ожидать прогресса, но зато и хуже жизнь не становится.

Настоящее — вот то место, где происходит жизнь.

В противоположность этому, наш современный ритм отк­ровенно неестествен, он отражает давление общества, а не при­тяжение земли. Мы научены быстро думать, быстро действовать, быстро выполнять. Быстрее покупайте, умоляет нас телевидение: всего десять торговых дней осталось до Рождества! Мы на­вязали природе ритмы жадности, материализма, захвата.

Мы делаем это даже в детстве. Один мой друг с горечью рассказывал мне, как его дочурка принимала рождественские подарки:

Сара переживала настоящий припадок предвкушения. Вместо того чтобы взять в руки каждый подарок, посмот­реть на него, подумать о нем и действительно получить его, она бросилась в омут открывания: она сдирала упа­ковку с одной вещи -- и сразу же бросала ее, чтобы лихорадочно вцепиться в другую. Это было похоже на голодное безумие.

Сара, конечно, по-своему подстраивается к фантастической скорости, с которой мы живем. Она копирует наши образцы поведения — мы ведь тоже торопимся узнать, что предстоит, пренебрегая тем, что уже происходит.

* * *

Я не предлагаю, чтобы мы превратились в колонистов или стали жить как хопи. Ничего бы у нас не вышло даже при боль­шом желании. Я выступаю лишь за то, чтобы мы учились у них. Потому что они — и не только они — живут в потоке времени, а не бегут изо всех сил, стараясь обогнать время, не бегут против времени.

Мы забыли то, что знали и знают большинство людей, ког­да-либо живших и живущих сейчас. Мы забыли, что сама жизнь — само время — это мириады расцветающих, развертывающих­ся ритмов. Подобно музыке, пульс вселенной наполнен звуками и тишиной, активностью и отдыхом.

Мы забыли, как отдыхать.

Для того чтобы вспомнить, нам необходимо сонастроиться с другими ритмами, иными, чем у общества. Начинать, мне ка­жется, лучше всего с собственного ритма.

Проверьте свой пульс. Побегайте десять минут. Проверьте пульс снова. Отдохните минуту. Еще раз проверьте. Вы отметите, конечно, разные ритмы — быстрые в активном режиме, медленные в спокойном состоянии. Мы даже рождены в результате последовательных сокращений и расслаблений, а не одного неп­рерывного усилия. Клетки мышц должны отдыхать, чтобы иметь возможность работать снова.

С человеческими эмоциями происходит то же, что и с пуль­сом. Гнев, страх, любовь, спокойствие — в каждом своя частота сердцебиений, свой отличный от других ритм.

Что происходит с нами, то происходит и со всей вселенной. Квантовая физика и теория хаоса подтверждают то, что сказал еще древний мудрец: трепет крыльев бабочки может повлиять на погоду в другом конце света. Солнце и звезды не горят ров­ным жаром, но становятся то холоднее, то горячее в ритме взры­вов их внутренних газов.

Если наше сердце бьется в различных ритмах и если это свойство самой жизни и всей вселенной, то почему мы считаем, что должны прожить свою жизнь на одной постоянной скорос­ти? Почему мы только и знаем, что бежать быстрее, когда не хватает времени, чтобы выполнить «положенное»?

Причина — диктат общества. Мы созданы так, что умеем приспосабливаться, и вот мы приспособились к пульсу общест­ва. Но общество является нашим хозяином только в том случае, если мы ему это позволяем. Самую глубокую привычку можно искоренить.

Средством будет сила воли. Приобретением станет безмя­тежность.

Ритм — могучая сила; иногда с ним необходимо бороться, иногда следует отдаться его закону. Как поступить в каждом конкретном случае — зависит, прежде всего, от понимания цели. В дальнейшем я покажу вам некоторые способы обретения без­мятежности путем переключения ритмов и освоения различных методик сонастройки. А пока что я прошу вас только приучиться замечать и осознавать различные ритмы, через которые вы про­ходите каждый день. Научившись этому, вы научитесь и изме­нять их — то есть сможете устанавливать ваш собственный темп.

Я прошу вас быть проактивными, а не реактивными. Я про­шу вас взять на себя сознательную ответственность за все те ритмы, с которыми вы сонастраиваетесь.

Принятие ответственности начинается с замедления. Оно начинается с переживания настоящего момента, с подстройки к обстоятельствам и людям, среди которых вы находитесь сейчас. Сонастраиваться по-настоящему с различными ритмами можно только при условии, что вы сознательно пребываете в насто­ящем.

При осуществлении каких бы то ни было взаимоотношений стороны подстраиваются к одному и тому же ритму, вливаются в его поток, входят в одно и то же настоящее время. Тогда и только тогда становится возможной истинная связь.

Осознанное восприятие ритма, своего собственного и окру­жающих людей, позволит вам переключать ритмы, а тем самым переключать и время. Но для того, чтобы слушать и чувствовать, вы должны замедлиться. Понимание невозможно, когда нет спокойствия; спокойствие существует только тогда, когда время течет медленно.

Чувствуете себя загнанным? Спокойно и глубоко вдохните, прежде чем двигаться дальше. Идет яростный спор? Предпиши­те себе молчание — пусть обе стороны подумают о том, что они наговорили. Вы беспокоитесь о будущем? Войдите в настоящее.

Эти рекомендации просты, чрезвычайно просты, — но это первые шаги к осознанию себя в ритмическом потоке настояще­го мгновения. С этим осознанием, внимательные и сосредоточен­ные на настоящем, мы сможем снова обрести господство над скоростью и ритмом своей жизни.

Мы сможем по собственному выбору установить более мед­ленный ритм и дать себе время почувствовать и ощутить обы­денное и насладиться им. Мы сможем подстраиваться и к более быстрым ритмам окружающего нас мира, но в нашей власти делать это сознательно, ощущать свое присутствие и знать, что стоит нам пожелать — и мы всегда можем покинуть несущийся поезд.

Я вовсе не утверждаю, что замедление — единственная цель владения ритмом. Переключение времени — это, на самом деле, постоянное изменение своего ритма, его замедление или ускоре­ние, с тем чтобы чувствовать себя присутствующим, находиться в потоке времени. Рок-группа существует для того, чтобы произ­водить безумный экстаз, и это безумие может быть прекрасным, если оно сочетается с осознанием; то же относится и к футболь­ной игре, когда спортсмены «сражаются», а зрители аплодируют. Бесчисленные армии на протяжении истории психически «поднакачивались» возбуждающим ритмом полковой трубы или ду­хового оркестра.

В мире, где быстрее означает лучше, умение переключать время весьма важно, если мы хотим процветать в обычном ежед­невном бизнесе. И все же, учитывая ритмы современной жизни, я считаю, что замедление — через осознание времени, через внимание к настоящему моменту и осмысление той незаметной и губительной подстройки, которую навязывает общество, -вот чего мы должны постоянно жаждать.

Я уверен, что простое осознание нашей способности перек­лючать свой ритм, не выходя из структуры лихорадящего общес­тва, сделает наши часы не такими тревожными, наши дни не такими изматывающими, а наши жизни более полными. Проще говоря, оно сделает нас более счастливыми.

Счастье — это тоже ритм. Счастливые люди живут не так горячечно. В их жизни больше времени. Они больше присутс­твуют в настоящем. Это счастье доступно каждому из нас.

Глава 3

Дата добавления: 2015-09-05