Телеграмма полпреда СССР в Германии А. Ф. Мерекалова в Народный комиссариат иностранных дел СССР 8 страница

«1) Главный инженер Юнкерса Шаде и его помощник Гейрих состоят на службе в Авиатресте. 2) Группа инженеров Юнкерса в 10 человек также. 3) Поддерживается связь с техсоставом концессионера, выехавшим в Дессау.[261] При первой надобности они могут быть без труда привлечены для работы в СССР, о чем имеются их устные, а частью и письменные заявления. 4) Рабочая сила с возобновлением производства, ранее занятая на заводе, возвратится в значительной части вследствие хорошей оплаты.

II. Конструкторское бюро.

1)Бывший конструктор завода Мюнцель может быть привлечен. Связь с ним поддерживается. 2)В данное время зондируется привлечение бывшего конструктора завода Дорнье, ныне работающего у Юнкерса по сбору для нас тяжелых опытных бомбовозов. 3)Для конструкторской работы может быть привлечен Туполев, инженер ЦАГИ. Может быть использован как поставщик новых конструкций».

Ничего утопического в предложении Баранова и руководства УВВС не было. В условиях нараставшего в Германии экономического кризиса многие немецкие инженеры действительно ухватились бы за предложение работы на авиазаводе в относительно стабильном Советском Союзе. Концерн «Заводы Юнкерса в Дессау» фактически уже проходил процедуру банкротства, и многие сотрудники рады были бы покинуть тонущий корабль.

В качестве повода для начала процесса расторжения договора с «Юнкерсом» была докладная записка директора ГАЗ № 1 Онуфриева от 11 марта 1926 года, адресованная Сталину, Куйбышеву и Ворошилову:

«Заказ концессионеру 100 металлических самолетов, приемка которых проводилась без предварительных испытаний в Научно-опытном аэродроме, и лишь после окончания всего заказа было передано 2 самолета на испытание,[262] которые были признаны: несоответствующими договорным условиям, в силу чего ни в какой мере не отвечающими требованиям, предъявленным к ним как к военным самолетам. Несмотря на такие отзывы компетентного органа как Научно-опытный аэродром самолеты все же были приняты на вооружение отрядов. В результате чего эксплуатация этих самолетов подтвердила недостатки, выявленные испытанием».

По личному указанию И. В. Сталина к расследованию всех обстоятельств «дела Юнкерса» было подключено ОГПУ. Вскоре были выявлены множественные случаи коррупции, в том числе и среди высших чинов УВВС РККА. Одним из наиболее яростных защитников интересов «Юнкерса» в СССР был начальник концессионного отдела УВВС инженер Г.К. Линно. В архивах сохранились его доклады и письма, адресованные Начвоенвоздухсил РККА Баранову, председателю РВС Фрунзе и членам Главконцесскома — в них он яростно требовал убрать с пути развития отечественной авиации «тот тупик требований, гарантий и предусмотрительности, которыми забронировались отдельные отделы и другие подразделения УВВС до отдельных сотрудников включительно, во избежание возможной ответственности за боевое или техническое несоответствие, требования эти в сущности условные и несоизмеримые по причине многочисленности органов, подытоживающих опыт, и не меньшей многогранности суждений в ВВС, не имеющих в свою очередь ни сложившейся школы, ни оформившейся рабочей дисциплины».

У ОГПУ был свой взгляд на причины симпатий инженера Линно к немецкой авиации:[263]

«В числе лиц, арестованных за последнее время по делу срыва работы на авиазаводах, находится инженер Линно — главарь и вдохновитель всяких взяточнических авантюр в УВВС и в Авиатресте. По заявлению тов. Олъского, этот «рыцарь» сознался в том, что он получал взятки от заграничных фирм. Взятки, конечно, дают недаром, и, надо полагать, что эти фирмы, в частности «Юнкерс», совместно с «героем» Линно — обкрадывали долгое время нашу казну, поставляя нам барахло. К сожалению, нам удалось лишь установить, что моторы и самолеты прибывали в таком виде, что без ремонта пустить их в эксплуатацию было нельзя…»

Кроме того, ОГПУ был арестован работавший в московском филиале «Юнкерса» Шолль, который на допросах сознался в подкупе представителей руководства советского воздушного флота.

Следствием было установлено, что Линно и его сообщники закупали за границей бракованное авиационное имущество, переплачивая за него при этом от 30 до 50% сверх стоимости, за что получали от «Юнкерса» и других иностранных фирм взятки. Иногда продукция закупалась по цене, в 10 раз превышающей ее реальную стоимость. Кроме того, ОГПУ выявило факт тесных внеслужебных связей инженера с представителями «Юнкерса» в СССР — они часто приходили к нему на квартиру, где в обстановке непринужденной беседы им передавалась важнейшая информация о текущем состоянии советской авиапромышленности, что безусловно укрепляло позиции фирмы при переговорах.[264]

Было также установлено, что Линно формулировал технические требования к заказываемым у «Юнкерса» самолетам таким образом, чтобы их нельзя было использовать в той области, для которой они предназначались. Он же содействовал закупке у фирмы более 100 небоеспособных самолетов по цене выше стоимости. Совместно с юрисконсультом Перетерским Линно протащил через руководство УВВС и Главконцесском договор о закупке бомбовозов (ЮГ-1) по цене, в 2,5 раза превышавшей их стоимость, за что получил взятку в размере 0,5% со всего оборота и отдельное денежное вознаграждение.

9 мая 1927 г. судебное разбирательство по «делу Юнкерса» было завершено. Решением Коллегии ОГПУ Г.К. Линно и группа его сообщников были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу.

4 марта 1926 года Политбюро дало указание Главконцесскому начать процесс расторжения договора с фирмой «Заводы Юнкерса в Дессау». Уже к лету 1926 года всякая созидательная деятельность «Юнкерса» в Филях окончательно прекратилась. Фирма к тому моменту благополучно обанкротилась, и 80% ее акций были распроданы. Большую часть активов приобрела «Зондергруппа Р», что окончательно запутало начатое ОГПУ расследование, — теперь уже невозможно было выяснить, кто собственно является хозяином предприятий в Дессау и завода в Филях и кто должен нести ответственность за деятельность концессии в СССР. За профессором Юнкерсом был сохранен пост главы концерна, но большая часть мест в правлении была занята представителями германского правительства и рейхсвера.[265]

Для ведения переговоров о дальнейшей судьбе концессии в Москву прибыл бывший рейхсминистр финансов Отто фон Шлибен. Заручившись поддержкой наркоминдела Чичерина, он попытался отговорить УВВС и Главконцесском от громкого разрыва с «Юнкерсом». Однако на сей раз Баранов, помня о заведенном на Лубянке «деле», идти навстречу немцам отказался:

«Мы всегда были готовы к широкому и откровенному сотрудничеству с фирмой «Юнкерс». Но как выполнение отдельных заказов, так и выполнение концессионного договора принесло нам много разочарований: завод за 4 года дал 100 самолетов и по качеству весьма ниже стоящих иностранной продукции […] последний период работы и особо поведение представителей фирмы внесло столь глубокое разочарование, что нами была признана необходимость решительных шагов».

Шлибен уехал ни с чем. УВВС объявило о прекращении заказа на самолет ЮГ-1, мотивируя это решение тем, что до 1 сентября 1926 года так и не был налажен выпуск необходимых для него моторов. 1 марта 1927 года коллегия Главконцесском приняла окончательное решение о ликвидации концессии фирмы «Юнкерс» в СССР. Концессионный договор был расторгнут, и начался дележ имущества. Советской стороне отходило практически все имущество фирмы в СССР: 1) завод со всеми строениями, складами и их содержимым (за исключением запасов, предназначенных для сборки ЮГ-1) и технической документацией[266] на другие самолеты Юнкерса; 2) 14 самолетов ЮГ-1, 18 запасных моторов к ним и 23 комплекта поплавков и шасси; 3) находящиеся в Дессау материалы на общую сумму в 250 тыс. рублей, предназначенные для выполнения советских заказов; 4) склад запасных частей для обслуживания линии Швеция-Персия на сумму 40 000 рублей. В погашение встречных претензий фирмы правительство СССР обязывалось уплатить 1 542 616 долларов США. На этом, собственно, «дело Юнкерса» и закончилось, хотя германская сторона пыталась вести переговоры о возобновлении концессии вплоть до 1929 года.

Можно рассматривать историю работы «Юнкерса» в России как военно-промышленный детектив или как пример успешной борьбы органов с коррупцией, но следует помнить о том, что московский завод фирмы все же какое-то время работал и выдавал продукцию, в которой Советское государство остро нуждалось. В 1924/1925 хозяйственном году из 264 поставленных советской промышленностью военных и гражданских самолетов 100 были изготовлены в Филях. Разведчики Ju-20 до 1930 года несли службу в военно-морской авиации Балтийского и Черноморского флотов, а затем были переданы Гражданскому воздушному флоту и Главсевморпути. Именно на Ju-20 Чухновский совершил свой перелет к Новой Земле в сентябре 1924 года — первый советский полет над Арктикой. Самолет Ju-21 также состоял на вооружении ВВС РККА вплоть до начала 30-х годов, но использовался в основном для проведения работ по аэрофотосъемке. 15 самолетов типа ЮГ-1 были построены Юнкерсом для СССР уже[267] после расторжения концессии на дочернем предприятии в Швеции, и еще 10 таких машин были приобретены УВВС в 1927 году. В 1926 году самолеты ЮГ-1 поступили на вооружение ЧФ, в 1929-м ими была вооружена 62-я морская разведывательная эскадрилья Балтийского флота и одна тяжелобомбардировочная эскадра Ленинградского военного округа (потом эти самолеты также передали в морскую авиацию). В 1930-1931 гг. все ЮГ-1 были списаны в гражданскую авиацию и стали использоваться для рейсов в Сибири, на Дальнем Востоке и для полетов над Арктикой. ЮГ-1 «Красный медведь», базировавшийся на борту ледокола «Красин», сыграл важнейшую роль в спасении летом 1926 года экспедиции Нобиле в Арктике. Взлетев с импровизированного ледового аэродрома, экипаж под руководством Б.Г. Чухновского обнаружил нескольких отбившихся участников экспедиции, составлявших т.н. группу Мальмгрена, и передал на борт ледокола их координаты.

Вторая попытка претворить в жизнь проект «восточного арсенала» была сделана в области химических вооружений.

Еще до начала Первой мировой войны на вооружении практически всех стран-участниц будущего конфликта состояли боевые отравляющие вещества (ОВ), снаряженные ими боеприпасы и приборы для их выливания и распыления. Официально применение ОВ в ходе боевых действий было запрещено еще Гаагскими конвенциями 1899 и 1907 гг. Германия нарушила запрет первой, применив боевые газы на Восточном фронте против армии генерала Гурко в январе 1915 года у Болимова. Существенного ущерба русским войскам причинено не[268] было, поскольку от мороза часть газа кристаллизовалась, а часть ветер унес обратно на немецкие окопы. После того как Германия повторно применила газы, но уже с более серьезными последствиями в битве на Ипре (9 апреля 1915 г.), все воюющие державы начали активно использовать ОВ. Россия, разумеется, не могла остаться в стороне. Отечественное военно-химическое производство в то время находилось в зачаточном состоянии — за время войны на российских заводах было произведено всего 3650 т. ОВ, в то время как в Германии — 68 100 т.

После окончания Гражданской войны было обнаружено, что химические войска РККА имеют весьма слабую материальную часть, поскольку накопленные еще с Первой мировой войны запасы ОВ и средств защиты были практически израсходованы, а новых и не производили. Между тем ни одна из участвовавших в войне стран не намеревалась останавливать гонку химических вооружений. Подписанный в 1925 году всеми странами, включая и Германию, Женевский протокол о неприменении в боевых действиях удушливых газов и бактериологических средств никак не повлиял на продолжение исследований в этой области и на процесс создания еще более совершенных ОВ и средств доставки. В 1918-1945 годах химическое оружие занимало ту же нишу, что и атомная бомба в наши дни. Наличие химических арсеналов у страны, вовлеченной в военный конфликт, служило лучшей гарантией неприменения «боевой химии» ее противником, чем любые международные протоколы и конвенции. Советское руководство это прекрасно понимало.

Для решения задач снабжения химвойск РККА 15 августа 1925 года при начальнике Управления снабжения РККА[269] было создано ВОХИМУ (Военно-химическое управление), первым начальником которого стал Я.М.Фишман, по странному «совпадению» работавший до этого помощником советского военного атташе в Германии. Начинать ему пришлось буквально на пустом месте — в условиях полного отсутствия технической базы, технологии производства и необходимых специалистов. В таких условиях вполне естественным был поиск технической помощи за границей, в данном случае — в Германии, при посредничестве ГЕФУ. Немецкая сторона порекомендовала в качестве партнера молодого немецкого химика Хуго Штольценберга, который в то время занимался созданием секретных опытных заводов-лабораторий по производству небольших партий ОВ для рейхсвера.

В мае 1923 года, в ходе визита германской военной делегации в Москву, был выработан договор о реконструкции химического завода «Бертолетова соль» в Самаре на базе концессии. В договоре заранее были обозначены требования к производительности предприятия после завершения его реконструкции:

Бертолетова соль — 28 000 пуд.
Хлорная известь — 75 000 пуд.
Каустическая сода — 165 000 пуд.
Олеум — 250 000 пуд.
Суперфосфат — 400 000 пуд.
Фосген — 60 000 пуд.
Хлор-бензол — 75 000 пуд.
Иприт — 75 000 пуд.

Сразу же после заключения этого соглашения «Берсоль» была ликвидирована постановлением[270] Президиума ВСНХ от 17 октября 1923 года, а ее имущество полностью отходило акционерному обществу «Метахим», являвшемуся уже совместным советско-германским предприятием. В июле 1924 года для инспекции самарского завода и переговоров по второстепенным техническим вопросам в СССР был направлен Вольдемар Ракке — инженер фирмы Штольценберга.

22 ноября 1924 года между ГЕФУ, Штольценбергом и обществом «Метахим» был заключен договор о концессионировании самарского химического завода, причем на базе «Метахима» и ГЕФУ вновь учреждалось смешанное акционерное общество «Берсоль», а фирма Штольценберга получала самостоятельную официальную регистрацию в СССР.

По договору, заключавшемуся сроком на 20 лет, советская сторона в лице «Метахима» соглашалась предоставить в концессию «химический завод бывш. Ушакова» в Иващенкове под Самарой (ст. Иващенково Самаро-Златоустовской ж. д., ныне — г. Чапаевск Самарской обл.), немецкая сторона (ГЕФУ и фирма «Штольценберг») была обязана организовать на этом заводе к 15 мая 1924 г. производство серной кислоты, каустической соды, хлорной извести, суперфосфата и жидкого хлора, а «иприта и фосгена (ОВ) не позднее шести месяцев после окончания в сыром виде необходимых для этих производств зданий» и бертолетовой соли — к 1 июля 1924 г. Советский Союз вкладывал в дело 5 880 000 золотых рублей, Германия, через ГЕФУ, — 4 460 000 золотых рублей. Значительную долю в производстве завода должна была составлять продукция вполне мирного назначения — сельскохозяйственные удобрения и средства борьбы с[271] вредителями, хлорная известь и прочее; что же касается продукции военной, — то наливные станции «Берсоли» должны были, после выхода завода на полную мощность, снаряжать ежегодно по 500 000 (!) снарядов с ипритом и фосгеном. Рейхсвер вложил в предприятие Штольценберга в общей сложности 24 млн. марок, из которых половина была израсходована на оборудование завода в Иващенкове.

Параллельно ВОХИМУ пыталось изыскать в Германии партнеров по организации совместного производства средств химзащиты. Однако переговоры с фирмой «Ауэр» о разработке и производстве «советско-германского» противогаза провалились. На заводе в Иващенкове удалось к концу 1924 года наладить производство суперфосфата, а через год была запущена линия по производству серной кислоты, но в итоге комиссия «Метахима» забраковала оба потока ввиду применявшихся там устаревших технологий и недостаточной безопасности производства. Деятельность немецких специалистов не устроила руководство ВОХИМУ, и советская сторона потребовала отзыва с производства всех присланных фирмой Штольценберга специалистов, ввиду их полной некомпетентности. В докладе Ворошилову от 24 декабря 1928 года начальник IV управления штаба РККА Я.К. Берзин подвел неутешительные итоги совместной работы:

«Договор о совместной постройке ипритного завода пришлось в 1927 г. расторгнуть потому, что фирма «Штольценберг», которой рейхсвер со своей стороны перепоручил техническое исполнение взятых по договору обязательств (поставка оборудования и организация производства),[272] получив от рейхсвера около 20 млн. марок, фактически надула и рейхсвер, и нас. Поставленное Штольценбергом оборудование не соответствовало условиям договора, и методы изготовления иприта нашими специалистами, а впоследствии и немецкими, были признаны устаревшими и негодными. Материального ущерба в этом деле не понесли, но потеряли почти три года времени, так как в надежде на строящиеся не предприняли меры к самостоятельной организации производства иприта».

Помимо тех же причин, которые способствовали краху предприятия «Юнкерса» в Филях, в данном случае имело место еще и определенное несовпадение взглядов советской и немецкой сторон на перспективы концессии в Иващенкове. Штольценберг не имел свободных средств для инвестирования в крупное производство, а рейхсверу был нужен всего лишь еще один небольшой завод-лаборатория, спрятанный от глаз Контрольной комиссии союзников в глубине советской территории. ВОХИМУ и Фишман в то же время требовали от немцев построить им завод-гигант, выдающий по 4 тонны ОВ ежедневно. Заместитель наркома обороны И.С. Уншлихт 21 января 1927 года направил Ворошилову и Фишману служебную записку с требованием отобрать завод у Штольценберга и передать его на баланс ВСНХ СССР. В ней он, в частности, писал:

«До настоящего времени у нас не было производства ОВ в заводском масштабе. Небольшая установка эксольхима и строящийся Ольгинский завод ВОХИМ треста носит характер экспериментальный, опытных установок, а не крупного заводского производства,[273] могущего хотя бы в какой-либо степени удовлетворить потребность Красной Армии на случай войны. В заводе «Берсолъ» мы получаем первую и пока единственную базу производства ОВ в крупном масштабе. На нем исключительно придется пока базироваться в ближайшем будущем».

В итоге завод был передан образованному при ВСНХ «Вохимтресту». История «Берсоли» завершилась так же бесславно, как и история «дело Юнкерса» — чередой разбирательств и арбитражных судов, в результате которых концессия была ликвидирована.

Окончательно проект «восточного арсенала» был похоронен в результате инцидента, известного под названием «гранатная афера». «Вогру» при посредничестве «Метахима» занималась в том числе и размещением немецких заказов на советских оборонных предприятиях. Из всех подрядов было выполнено только два — на изготовление 400 000 76-мм снарядов и на 300 000 ручных гранат. Снаряды предназначались для трофейных русских трехдюймовых пушек, некоторое количество которых немцам удалось спрятать от Контрольной комиссии. В 1926 году у берегов Финляндии затонула яхта «Анна», в трюмах которой находилось 50 тонн изготовленных на советских заводах боеприпасов, следовавших в порт Штетин. Английская газета «Манчестер гардиан», а следом за ней и германская «Форвертс» ухватились за этот компромат и выступили с разоблачительными статьями, присовокупив заодно некоторые подробности о «деле Юнкерса» и информацию о визитах представителей командования[274] рейхсвера в СССР под псевдонимами и с чужими документами. «Форвертс» была печатным органом СДПГ, и лидер социал-демократов Густав Штреземан намеревался в полной мере воспользоваться «гранатным скандалом» для того, чтобы свалить правительство Х.Маркса и вдоволь поиздеваться над немецкими коммунистами: «Москва поставляет оружие рейхсверу, чтобы подавлять в Германии революционное движение, и она же подстрекает немецких рабочих на выступления против пулеметов, начиненных русскими боеприпасами! Братский привет из Москвы!» Незадолго до этого фон Сект оставил пост командующего рейхсвером, в результате чего влияние «русского лобби» офицерского корпуса на германскую политику ослабло и одернуть Штреземана было некому. К 7 декабря статью про «русские гранаты» напечатали уже все немецкие газеты, включая нацистскую «Фелькишер беобахтер». Находившийся в тот момент в Германии Чичерин охарактеризовал всю эту истерию кратко и емко: «made in England».

Штреземан, используя «гранатную аферу», не только добился смещения правительства Маркса, но и позиционировал себя как международного политического деятеля, получив Нобелевскую премию мира. Был нанесен весьма сильный удар по «восточной ориентации» германской внешней политики, а факты военного сотрудничества с Советским Союзом были использованы прозападно ориентированными социал-демократами для давления на страны Антанты. С одной стороны, демонстрировались лояльность Германии по отношению к союзникам и ее стремление соблюдать международное право, с другой — «гранатная афера»[275] стала серьезным предостережением о необходимости ослабить «путы Версаля» для разрыва связки «Берлин-Москва», которой Запад весьма опасался.

Для СССР и Германии «гранатный скандал» стал поводом к пересмотру всей концепции военного сотрудничества. Идея «восточного арсенала» во многом исходила из возможности войны СССР или Германии против военного блока «Франция-Польша». Однако к 1926 году такой вариант развития событий казался наименее вероятным. В августе 1925 года Франция завершила процесс вывода войск из Рурской области, и всем было очевидно, что новых попыток территориального передела в Европе не будет — по крайней мере до новой мировой войны. Опасения Германии за собственную безопасность несколько поутихли, и необходимость создания тайной базы для перевооружения рейхсвера стала казаться не столь насущной, как это было в 1921 году. Внешняя политика Германии постепенно переориентировалась на Запад, расчет был сделан на ревизию Версальского договора дипломатическими методами через вхождение в Лигу Наций и другие международные организации. Рапалльский договор давал немцам в руки инструмент для «мягкого шантажа» союзников перспективами очередного сближения Берлина с Москвой.

В связи с дальнейшим развитием «гранатного скандала» Герберт фон Дирксен, тогда еще занимавший пост в «русском отделе» германского МИДа, составил краткий меморандум от 12 июля 1926 года, посвященный компрометирующим Германию военным связям с СССР:[276]

«Компрометирующий материал.

1. 200 тыс. снарядов складированы в Ленинграде, будут транспортированы в Германию (нарушение Версальского договора).

2. Липецк. Обучение немецких курсантов в военной школе летчиков (нарушение Версальского договора).

3. Обмен военными и морскими миссиями. (Если, может быть, и не нарушение Версальского договора, то, во всяком случае, опасность тяжкой компрометации.)

4. Мы строим в России химзавод.

5. Мы содержим танковую школу.

6. «Юнкерс».

7. Предстоят переговоры с Уншлихтом о переносе немецкой (военной) промышленности в качестве оборонной промышленности в Россию («Рейнметалл», «Крупп»).

8. Мы инвестировали в военную промышленность 75 млн. марок».

От «переноса военной промышленности» было решено отказаться. Внешнеполитические позиции Германии на западе хоть и укреплялись, но были все еще весьма уязвимы. В то же время Советское правительство и командование РККА, будучи под впечатлением от неудачных «выступлений» Юнкерса и Штольценберга, все больше разочаровывались в военно-промышленных концессиях. Уншлихт в своей записке Сталину и Политбюро ЦК ВКП (б) от 31 декабря 1926 года подвел итоги первой «фазы» сотрудничества:[277]

«До сих пор основная идея сотрудничества опиралась для нас на полезность привлечения иностранного капитала к делу повышения обороноспособности страны; для них она вытекала из необходимости иметь совершенно укрытую базу нелегальных вооружений».

В результате РККА получила от немцев лишь «частично пригодное оборудование», немцы (ГЕФУ) израсходовали все средства, но ничего не добились, за исключением результатов политических игр со странами Антанты.

При этом обе стороны демонстрировали друг другу свою заинтересованность в дальнейшем продолжении сотрудничества, но осознавали необходимость изменения его основных форм и направлений. Рейхсвер по-прежнему не собирался отказываться от предоставляемых Советским Союзом возможностей нелегального наращивания военного потенциала и получения ценного опыта, а для РККА все так же необходимо было «окно в Европу», через которое открывалась возможность ознакомления с передовыми достижениями западной военной науки и военной техники. Далее в записке Уншлихт сформулировал цели и задачи нового этапа сотрудничества:

«…продолжать совместную работу в танковой и авиационной школах, а также по авиахимическим испытаниям… При этом необходимо оговорить, что внешне наша линия никаких изменений претерпевать не должна, и они должны оставаться в уверенности, что мы по-прежнему заинтересованы в их материальной поддержке». [278]

С 1926 года военно-промышленные концессии вместе с проектом «восточного арсенала» окончательно уходят в прошлое, уступив место различного рода схемам «технической помощи».

«Техническая помощь»

«Фоккер», «Хейнкель», «Дорнье» и «Рейнметалл» укрепляют обороноспособность Страны Советов

Наиболее простым и выгодным способом военно-промышленного сотрудничества во все времена оставалась прямая торговля оружием. Выше мы уже упоминали о закупке УВВС РККА при посредничестве ГЕФУ самолетов «Фоккера». Эта фирма сумела избежать общего для всей германской военной промышленности «версальского кризиса» при помощи заблаговременного перевода основных активов и производственных мощностей в Голландию, где заново открылась под вывеской «Vliegtuigenfabriek NV». С 1922 по 1925 годы УВВС приобрело в общей сложности 500 боевых самолетов «Фоккер». Все они обладали сравнительно удачной конструкцией и были дешевле продукции «Юнкерса». Сам факт отношений с «Фоккером» УВВС и Главконцесском также намеревались использовать в качестве дополнительного аргумента для оказания давления на Хуго Юнкерса при обсуждении вариантов проекта второго концессдоговора.В общей сложности было закуплено 11 типов самолетов, но наиболее крупными партиями в Советский Союз поставлялись три модели:[279]

Fokker D-VII, истребитель-биплан, считавшийся лучшим самолетом своего класса в 1918 году. Этот самолет был настолько хорош, что даже основной конкурент Фоккера во время войны — «Альбатроссверке АГ» стала выпускать его на своих заводах по дополнительному контракту. Взлетный вес составлял 905 кг, максимальная скорость-190 км/ч, высотный потолок — 7,5 км, двигатель — BMW III мощностью 180 л.с. Было закуплено несколько десятков экземпляров, которые затем состояли на вооружении РККА и использовались в качестве учебных самолетов;

Fokker С-IV — двухместный разведчик. Взлетный вес — 2272 кг, максимальная скорость — 200 км/ч, потолок высоты — 4,5 км. Советским Союзом в 1924 году была закуплена партия этих самолетов в количестве 20 экземпляров. После 1930 года некоторые из них использовались для доставки почты на линии Москва-Иркутск;

Fokker D-XI и D-XIII (модификация под более мощный двигатель) — одноместный истребитель-биплан. Взлетный вес — 1325 кг, максимальная скорость — 218 км/ ч, высотный потолок — 7 км, двигатель — «Испано-Сюиза» мощностью 300 л.с. Внимание представителей советского УВВС он привлек после того, как рейхсвер закупил довольно крупную партию этих самолетов на случай начала открытого военного конфликта из-за Рурской области.

«Зондергруппа Р» порекомендовала эти машины для вооружения истребительных эскадрилий ВВС РККА — с этого момента СССР стал основным покупателем D-XI. Количество «фоккеров-11» на вооружении отечественной авиации доходило до 200 штук. D-XI стал также единственным немецким самолетом в СССР,[280] получившим боевое крещение. В 1929 году D-XI применялись с советской стороны в конфликте на КВЖД как по прямому назначению, так и в качестве ударного самолета. «Фоккеры» помогли с первых же дней боев завоевать господство в воздухе, вследствие чего чанкайшистская авиация практически не принимала участия в сражениях. Кроме того, D-XI и DXIII долгое время активно использовались для обучения пилотов, в частности в советско-германской авиашколе в Липецке.

Более классическим примером «технической помощи» является история сотрудничества советской авиационной промышленности с фирмой «Хейнкель». Представители УВВС РККА и Авиатреста заинтересовались самолетами Хейнкеля после появления в Липецкой авиашколе новейшего разведчика-корректировщика артиллерийского огня HD-17. Надо отметить, что в 1920-х годах свой истребитель у отечественной промышленности «не ладился». И-1 Поликарпова доводился с 1922 года примерно пять лет, но так и не был принят на вооружение, И-2 Григоровича строился небольшими сериями и использовался только в качестве учебного самолета, а И-4 ЦАГИ был слишком дорог и трудоемок в производстве. В итоге по перспективному плану развития авиастроения, разработанному в 1926 году, помимо производства небольших серий И-2 и И-4, было решено поручить разработку нового истребителя для ВВС РККА конструкторскому бюро Хейнкеля. И немцы заказанный истребитель создали в срок. Новый самолет получил название HD-37; в 1927 году два самолета были собраны на секретном заводе под Берлином и отправлены в СССР. На сей раз речь шла[281] уже не о концессии, а о покупке пакета лицензий на производство в СССР нового самолета. Разворачивать производство «русского Хейнкеля» предполагалось своими силами при консультационном участии германских инженеров.

Дата добавления: 2015-08-26