Уничтожалось сразу многое, в том числе и два из трех огромных пакетов. А как их уничтожать, если в каждом по 500 листов плотной бумаги? 8 страница

Опасаясь возможного прекращения англо-германской войны, в Кремле сочли необходимым повременить с нападением на Германию. Лишь получив сведения о провале миссии Гесса и убедившись в продолжении англо-германских военных действий в Восточном Средиземноморье, в Москве, видимо, решили больше не откладывать осуществление намеченных планов. 24 мая 1941 г. в кабинете Сталина в Кремле состоялось совершенно секретное совещание военно-политического руководства, на котором, вероятно, и был решен вопрос о новом сроке завершения военных приготовлений. К сожалению, в столь серьезном вопросе мы вынуждены ограничиться этой рабочей гипотезой, которую еще предстоит подтвердить или опровергнуть на[67] основе привлечения новых, пока еще недоступных документов.

Была ли вообще запланирована точная дата? Только комплексное исследование все еще не рассекреченных в большинстве своем документов, отражающих как процесс военного планирования, так и проведение мер по подготовке наступления, позволит дать окончательный ответ на этот вопрос. Вместе с тем известные историкам сроки проведения мероприятий по повышению боеготовности войск позволяют предположить, что все же такая дата определена была. По мнению В.Н. Киселева, В.Д. Данилова и П.Н. Бобылева, наступление Красной Армии было возможно в июле 1941 г.{60} В доступных документах, отражающих процесс подготовки Красной Армии к войне, указывается, что большая часть мер по повышению боеготовности войск западных приграничных округов должна была завершиться к 1 июля 1941 г. К этому дню планировалось закончить формирование всех развертываемых в этих округах частей; вооружить танковые полки мехкорпусов, в которых не хватало танков, противотанковой артиллерией; завершить переход на новую организацию авиационного тыла, автономную от боевых частей; сосредоточить войска округов в приграничных районах; замаскировать аэродромы и боевую технику.

Одновременно завершалось сосредоточение и развертывание второго стратегического эшелона Красной Армии. Так, войска 21-й армии заканчивали сосредоточение к 2 июля, 22-й армии — к 3 июля, 20-й армии — к 5 июля, 19-й армии — к 7 июля, 16-й, 24-й и 28-й армий — к 10 июля. К 5 июля следовало завершить организацию ложных аэродромов в 500-километровой приграничной полосе.[68] К 15 июля планировалось завершить сооружение объектов ПВО в Киеве и маскировку складов, мастерских и других военных объектов в приграничной полосе, а также поставить все имеющееся вооружение в построенные сооружения укрепрайонов на новой границе. Исходя из того факта, что «противник упредил советские войска в развертывании примерно на 25 суток», полное сосредоточение и развертывание Красной Армии на Западном ТВД должно было завершиться к 15 июля 1941 г. {61} Таким образом, именно эта дата может служить нижней границей в поисках точного ответа на вопрос о сроке возможного советского нападения на Германию. Вместе с тем выяснение вопроса о запланированной дате советского нападения на Германию требует дальнейших исследований с привлечением нового документального материала.

Понятно, что и Германия, и Советский Союз тщательно готовились к войне, причем с начала 1941 г. этот процесс вступил в заключительную стадию, что делало начало советско-германской войны неизбежным именно в 1941 г., кто бы ни был ее инициатором. Первоначально вермахт планировал подготовить вторжение к 16 мая, а Красная Армия — к 12 июня 1941 г. Затем Берлин отложил нападение, перенеся его на 22 июня, месяц спустя то же сделала и Москва, определив новый ориентировочный срок завершения военных приготовлений — 15 июля 1941 г. Как ныне известно, обе стороны в своих расчетах исходили из того, что война начнется по их собственной инициативе. Однако, поскольку в своих расчетах стороны исходили из разных сроков начала войны, германскому[69] командованию в силу случайного стечения обстоятельств удалось упредить советские войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны{62}.

К сожалению, советской разведке не удалось достоверно установить намерения Германии на лето 1941 г., поэтому советское руководство не сумело верно оценить угрозу германского нападения. Правильно отмечая нарастание кризиса в советско-германских отношениях, Москва полагала, что до окончательного разрыва еще есть время, как для дипломатических маневров, так и для завершения военных приготовлений. К сожалению, Сталин, опасаясь англо-германского компромисса, как минимум на месяц отложил нападение на Германию, которое, как мы теперь знаем, было единственным шансом сорвать германское вторжение. Вероятно, это решение «является одним из основных исторических просчетов Сталина»{63}, упустившего благоприятную возможность разгромить наиболее мощную европейскую державу и, выйдя на побережье Атлантического океана, устранить вековую западную угрозу нашей стране. В итоге германское руководство смогло начать 22 июня 1941 г. осуществление плана «Барбаросса», а Красная Армия, завершавшая сосредоточение и развертывание на ТВД, была застигнута врасплох и в момент нападения Германии оказалась не готова к каким-либо немедленным действиям — ни оборонительным, ни тем более наступательным, что самым негативным образом сказалось на ходе боевых действий в 1941 г. В результате Советскому Союзу пришлось 3 года вести войну на своей территории, что[70] привело к колоссальным людским и материальным потерям.

Вместе с тем, анализируя подготовку Советского Союза к войне с Германией, следует помнить, что мы исследуем незавершенный процесс. Поэтому выводы относительно действительных намерений советского руководства носят в значительной степени предположительный характер. К тому же подготовка нападения не тождественна самому нападению. Ведь, насколько известно, несмотря на подготовку к войне с Германией, Кремль вплоть до 22 июня 1941 г. так и не принял решения об использовании военной силы для отстаивания своих интересов. Конечно, дальнейшее рассекречивание и введение в научный оборот материалов последних месяцев перед германским нападением, вероятно, позволит более точно реконструировать намечавшиеся действия советского руководства. Однако вполне возможно, что по некоторым аспектам этой проблемы получить однозначный ответ не удастся никогда.

Кроме того, следует обратить внимание еще на одну сторону этого вопроса. Никто никогда не отрицал, что СССР готовился к войне с Германией. Понятно, что наиболее выгодным для Москвы было нанесение внезапного удара по противнику. Совершенно очевидно, что обвиняющий советское руководство за подготовку к подобным действиям В. Суворов абстрагируется от исторической реальности 1941 г. Однако, если не закрывать на нее глаза, то возникает вполне резонный вопрос, почему Советский Союз не должен был готовить нападение на Германию? Что, Германия была большим другом советского народа? Или Гитлер и Сталин были[71] близнецы-братья? Ведь в тот момент именно Германия являлась наиболее серьезной угрозой не только для внешнеполитических интересов Советского Союза, но и для самого существования Советского государства и населяющих его народов. Поэтому советское руководство не только имело полное право, но и обязано было предпринять все доступные для него меры, которые позволили бы максимально эффективно нанести поражение своему противнику.

Однако все эти советские военные приготовления на самом деле не имеют к вопросу о «превентивной войне» со стороны Германии никакого отношения. Дело в том, что превентивная война — это «военные действия, предпринимаемые для упреждения действий противника, готового к нападению или уже начавшего таковое, путем собственного наступления»{64}, а значит, она возможна только в случае, когда осуществляющая их сторона знает о намерениях противника. Поэтому для доказательства своего тезиса В. Суворову следовало обратиться к германским документам и на их основе показать, что в Берлине ужасно опасались советского нападения. Однако он избегает обращаться к германским документам, поскольку они свидетельствуют, что в Берлине воспринимали СССР лишь как абстрактную потенциальную угрозу, а подготовка «Восточного похода» совершенно не была связана с ощущением «непосредственной опасности, исходящей от Красной Армии»{65}. Германское командование знало о переброске дополнительных сил в западные округа СССР, но расценивало эти действия как оборонительную реакцию на обнаруженное развертывание вермахта. Группировка Красной Армии оценивалась[72] как оборонительная, и никаких серьезных наступательных действий со стороны Советского Союза летом 1941 г. не предполагалось{66}.

Германские документы и высказывания Гитлера однозначно свидетельствуют, что, принимая решение напасть на СССР, Берлин руководствовался своими собственными стратегическими установками, а не страхом перед скорым советским нападением, поскольку восточный сосед расценивался лишь как потенциальная угроза Германии в будущем. Скорее, в данном случае германское руководство стремилось претворить в жизнь сформулированный Гитлером еще в «Майн кампф» основной закон внешней политики Германии: «Никогда не миритесь с существованием двух континентальных держав в Европе! В любой попытке на границах Германии создать вторую военную державу или даже только государство, способное впоследствии стать крупной военной державой, вы должны видеть прямое нападение на Германию. Раз создается такое положение, вы не только имеете право, вы обязаны бороться против него всеми средствами, вплоть до применения оружия. И вы не имеете права успокоиться, пока вам не удастся помешать возникновению такого государства или же пока вам не удастся его уничтожить, если оно успело уже возникнуть»{67}.

Затяжная война на Западе, постепенное усиление английской экономической блокады Европы создавали реальную угрозу экономического краха Германии, поэтому в Берлине было решено завоевать такое «жизненное пространство», чтобы Германия, «устойчивая от блокады, сплоченная территориально и экономически независимая от ввоза стратегического сырья континентально-европейская империя», была бы в состоянии выдержать длительную войну с Англией и США{68}. Укоренению идеи «Восточного похода» в германском руководстве способствовало и то, что германская разведка имела чрезвычайно скудные данные о советских вооруженных силах и оценивала Красную Армию по результатам боев советско-финляндской войны. В условиях переоценки собственных сил вермахта, столь быстро сокрушившего французскую армию, был сделан вывод о слабости советских вооруженных сил. То есть в Берлине сложилось мнение, что Советский Союз является не только ключевым звеном в стратегии будущей победы в войне с Англией, но и довольно слабым противником, разгром которого позволил бы Германии переломить ход войны в свою пользу.

Самое смешное заключается в том, что в вопросе о «превентивной войне» В. Суворов сам себя опровергает. Процитировав два варианта высказывания Гитлера от 4 августа 1941 г. о том, что «если бы я знал, что Россия так сильно вооружена, мне было бы куда труднее решиться на этот поход», он делает вывод, что «Гитлер ничего не знал о мощи Красной Армии»{69}. В результате сторонник тезиса о «превентивной войне» Германии против СССР попадает в глупое положение, пытаясь доказать, что Гитлер решил сорвать советское нападение, о подготовке которого он на деле ничего не знал. Собственно, на этом спор относительно лживой версии о «превентивной войне» Германии против Советского Союза можно считать законченным.

Таким образом, мы видим, что базовые тезисы В. Суворова являются откровенной ложью, позаимствованной из арсенала либерально-западнической[74] пропаганды, основной задачей которой является очернение истории Советского государства. Понятно, что в рамках подобного подхода Москве отказывают в праве не только отстаивать, но даже и просто иметь свои собственные интересы на мировой арене. Прежде всего, это связано с тем, что Советский Союз «был уникальной, не предусмотренной Западом для других народов перспективой самостоятельного прогресса и приобщения к стандартам развитости. Западная цивилизационная дихотомия: Запад и остальной мир, Запад и варварство, Запад и колониальная периферия — была впервые в истории нарушена для гигантского региона Евразии».{70} Совершенно очевидно, что история Советского государства и в дальнейшем будет объектом ненависти со стороны либерально-западнической пропаганды и ее российских подголосков, которые являются «агентами влияния» Запада в его традиционной информационно-психологической войне против России и стараются блокировать любые непредвзятые попытки осмысления исторической судьбы нашей Родины, ее положения в мире, а также возможностей ее сохранения и развития.

Олег Рубецкий

Время перемен

С 1930 г. во внутренней и внешней политике Советского Союза в одно и то же время шли процессы, начало которым в той или иной степени положило решение тов. Сталина о необходимости перехода от концепции «построения мировой революции» к концепции «построения социализма в отдельно взятом государстве». Эти процессы вполне можно назвать сталинским курсом.

Российская империя не была социалистической страной, но была великой державой. Она занимала в Европе свое, немалое, место, с ней считались при любых раскладах европейской политики, в общем, Российская империя была такая же, как и другие европейские державы.

Советский Союз к 1930 году не был ни великой державой, ни империей, ни социалистической страной. Слабый в военном отношении, полный внутренних врагов, в случае агрессии ведущих империалистических держав против него, или даже хищников поменьше, объединенных в союз вроде Малой Антанты, Советский Союз с большой вероятностью был бы быстро разгромлен.

Англия и Франция небезосновательно ощущали себя хозяевами мира, победителями в Великой[86] войне. По их лекалам была скроена новая Европа. Соединенные Штаты снова впали в изоляционизм, Германия только преодолела последствия послевоенного и послереволюционного хаоса. А Советский Союз был окружен плотным кольцом враждебных ему стран, поддерживаемых Западом; только что закончился нэп, дававший большую свободу для разведывательной деятельности на советской территории, поэтому Запад располагал на тот момент достаточно верными оценками экономического и военного потенциала СССР. Советский Союз для Запада не представлял военной угрозы.

Для Запада намного большую угрозу Советский Союз представлял как рассадник идеологической заразы. Будучи повелителем Коминтерна, Советский Союз через него мог оперировать западными компартиями, все больше и больше влияя на политику стран Запада. Для этого не нужны были мощные вооруженные силы. В 1930 году было неизвестно, к какому результату может привести такая идеологическая власть руководства одной страны над миллионами людей других стран мира, сравнимая в какой-то степени лишь с властью католической церкви, давным-давно благодаря интернациональному влиянию на христианские народы, контролировавшей всю Европу. Любой западный политик помнил, как хорошо во время оно сработала формула «несть ни эллина, ни иудея во Христе», и мог живо представить последствия, окажись формула «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» столь же действенной. А они были весьма и весьма схожи и по сути, и в своей действенности на массы — коммунистическая идея была нова, привлекательна для западного[87] пролетариата и левых интеллектуалов, а СССР виделся им колыбелью мировой коммунистической революции, государством рабочих и крестьян.

Поэтому если военная угроза со стороны СССР Западом всерьез не рассматривалась, то активное продвижение идей мировой революции, дерзкие декларации руководителей Советского Союза о мировой революции как цели существования страны, о неминуемом крахе империалистических государств, а, главное, все расширяющееся, вовсе не декларативное, а действенное влияние советских идеологов на западный пролетариат — не могли не беспокоить Запад. И рано или поздно количество вполне могло перейти в качество — идеологическая экспансия СССР, достигнув определенного критического уровня, вынудила бы Англию и Францию организовать и направить другие страны на войну против СССР или даже непосредственно вести войну против опасного и вредоносного для них государства.

Если бы это произошло при том уровне готовности СССР к войне, с которого начался переход к сталинскому курсу, война вряд ли продлилась долго. А для решающего усиления Советского Союза были необходимы меры, предпринять которые не было возможности в существовавших исторических условиях.

Вероятно, знаменитая нота Чемберлена и последующий разрыв дипломатических отношений с Великобританией в мае 1927 г., как и введение правительствами США, Франции, Бельгии и Канады эмбарго на импорт советских товаров (по совокупности — за активную поддержку Советским Союзом английских бастующих рабочих, вмешательство в китайские и афганские дела и,[88] конечно, за разнузданную коммунистическую пропаганду, для ведения которой использовались миссии, торговые представительства, разнообразные советские учреждения за рубежом) послужили для Сталина последним звонком — сложно утверждать, но, возможно, лишь разразившийся мировой экономический кризис остановил Запад от того, чтобы покончить с надоевшей всем коммунистической Россией.

Скорее всего, Сталин не знал китайского языка. Поэтому он действовал так, как действуют все люди, искренне считающие, что в китайском языке слово «кризис» обозначается двумя иероглифами, означающими соответственно «опасность» и «шанс», — стал воплощать в жизнь свои далеко идущие планы.

План Сталина

Советский Союз, по замыслам Сталина, должен был превратиться из международного изгоя в великую державу с уникальным государственным строем — социалистическую империю.

Но у СССР в отличие от гадкого утенка не было времени вырастать в прекрасного лебедя, нужно было действовать предельно быстро, а сокращение сроков могло быть достижимо лишь в условиях диктатуры — и вовсе не пролетариата, и не Центрального Комитета ВКП(б), и даже не Политбюро — а лично товарища Сталина, потому что концентрация власти до ее превращения в сияющую и несгибаемую вертикаль необходимое условие для руководства государством, также[89] как единоначалие — необходимое условие для успешного командования войсками.

Это была невероятно трудная задача — не просто восстановить экономику страны до уровня, с которого началась разруха, но очень быстро развить экономику до уровня мировых держав в приоритетных для обеспечения реальной обороноспособности страны направлениях. Масштаб задачи и темпы для ее выполнения поражали воображение. Практически это была революция. И как любая революция, она была провозглашена средством, которое заранее оправдано величием цели.

Для достижения этой цели — построения социалистической империи, — помимо экономической революции, потребовалась революция во внутренней политике. И Сталин покончил с нэпом, начал коллективизацию, а также принялся чистить партию, уничтожая реальные и мнимые фракции, уклоны, оппозиции безжалостно и эффективно. Партия должна быть единой, а политическая направляющая должна превратиться в генеральную линию, колеблющуюся только по воле национального лидера — Сталина.

Естественно, что и во внешней политике понадобился новый, революционный подход. Советский Союз прежде всего должен был показать миру, что больше не представляет угрозы в качестве разносчика идей мировой революции в том виде, в каком он активно пропагандировал и готовил практически до этого. Советский Союз должен был вписаться в существующую систему международных отношений, стать полноправным ее участником.[90]

Система коллективной безопасности

Кадры решают все. Так говорил Сталин. Так он признал роль личности в истории. Личностью, которая вершила историю, руководя советской внешней политикой в период сталинского рывка, был Максим Литвинов, который до 1930 г. был заместителем наркома по иностранным делам СССР, а в июле был утвержден наркомом. Сложно сказать, являлся ли именно Литвинов автором концепции системы коллективной безопасности в Европе. Но то, что он был ее деятельнейшим проводником и конструктором, можно сказать с уверенностью.

Это было его главным детищем, заботой. Литвинов, как человек, отвечающий за советскую внешнюю политику, имел гораздо большую степень самостоятельности, чем впоследствии его преемник Молотов, по сути являвшийся дипломатической аватарой Сталина. Молотов имел некий люфт в частностях, в технике исполнении, но все мало-мальски значимые решения принимались после обсуждения существа вопроса со Сталиным. Литвинову же было задано лишь направление, Сталин доверился его опыту и способностям, так же как доверился специалистам в других сферах, потому что видел края своей компетентности в малознакомых ему областях человеческой деятельности. Конечно, стратегические решения принимались Сталиным. Но Литвинов имел возможность принять ряд тактических решений, которые в конечном счете могли определять выбор того или иного стратегического решения. Или невозможность выбора.[91]

Суть концепции «системы коллективной безопасности» заключалась в том, чтобы на первой стадии подписать двусторонние договоры о ненападении (обязательно) или договоры о дружбе и взаимопомощи (желательно) со всеми, какими только можно, государствами, даже с самыми противными для советской страны. Затем нужно вовлечь эти страны в подписание коллективных или хотя бы перекрестных договоров, и чем больше будет вовлечено государств и чем они важнее и сильнее, тем лучше. Каждый такой договор отдаляет Советский Союз от участи жертвы агрессии, добавляет время для преобразования страны.

До 1933 г. в Европе доминировали Англия и Франция, и, по сути, Антанта являлась единственным военно-политическим блоком в Европе, направленным на сохранение системы территориальных границ, образованных в результате Версальского мира.

Профранцузская Малая Антанта, включающая в себя Югославию, Румынию и Чехословакию (и фактически Польшу, вступившую в 1921 г. в союз с Румынией), созданная в начале 20-х гг., перед лицом кажущейся тогда реальной советской военной угрозы, к 1933 г. перестала существовать как блок — каждая страна вела самостоятельную внешнюю политику. Тем не менее советскому руководству было ясно, что в условиях вступления СССР в европейскую войну эти страны скорее всего образуют активный антисоветский союз, как под воздействием внешних обстоятельств — давление и помощь Англии и Франции, так и в силу враждебного к СССР отношения.

Таким образом, Советский Союз к 1930 г. имел против себя в Европе один явный блок — Антанту,[92] с которым тягаться ему было совершенно не по силам, плюс «виртуальный» блок малых европейских стран, который также был сильнее Советского Союза. По сути, против СССР была вся Европа. Именно такой смертельно опасный дисбаланс сил в числе прочих причин и заставил Сталина провести революционные преобразования во внешней политике Советского Союза.

В 1932 г. был подписан целый пакет договоров о ненападении — с Прибалтийскими странами, Финляндией, Польшей и, что было особенно важно, с Францией. В 1933 г. были восстановлены дипломатические отношения с США, подписан договор о дружбе, ненападении и нейтралитете с фашистской Италией. 1934 год ознаменовался вступлением Советского Союза в Лигу Наций в качестве члена Совета, продлением ранее подписанных договоров о ненападении, восстановлением дипотношении с рядом европейских государств (Венгрия, Румыния, Болгария, Чехословакия).

К 1935 г. в результате деятельности наркома иностранных дел Литвинова Советский Союз некоторым образом разъединил как Большую Антанту, заключив договор о ненападении с Францией, так и потенциальный блок малых европейских стран, практически со всеми соседями подписав договоры о ненападении. А вступив в 1934 г. в Лигу Наций, СССР сделал войну против него практически невозможной (при сохранении конкретных исторических условий). Это был реальный успех как самого Литвинова, так и зримое доказательство верности и своевременности решений тов. Сталина по смене внешнеполитического курса Советского Союза. Также это было для Сталина доказательством действенности «системы коллективной безопасности»[93] и подтверждением его способности правильно оценивать людей и подбирать кадры — вот назначил Литвинова для выполнения ответственнейшей задачи, и он хорошо с этим справляется, проявляя разумную инициативу и самостоятельность… в хорошем смысле этого слова.

После прихода Гитлера к власти в Германии и, в связи с этим резкого ее усиления в Европе сформировался новый военно-политический блок — Берлин и Рим. Направленность его была тоже антисоветская. Новый блок требовал новых усилий по нейтрализации угрозы от него. А с учетом сближения Германии и Японии, в то время главного источника непосредственной военной опасности для СССР, эта задача становилась первоочередной.

Очередным успехом Литвинова стало подписание с Францией и Чехословакией договоров уже не просто о ненападении, а о взаимной помощи — т.е. СССР перешел в отношениях с этими странами во вторую стадию в рамках системы коллективной безопасности.

2 мая 1935 г. Советский Союз и Франция заключили Договор о взаимной помощи, статья 2 коего гласила:

В случае, если… СССР или Франция явились бы, несмотря на искренне мирные намерения обеих стран, предметом неожиданного нападения со стороны какого-либо европейского государства, Франция и взаимно СССР окажут друг другу немедленно помощь и поддержку.

16 мая почти такой же договор был заключен с Чехословакией, у которой, в свою очередь имелся договор[94] о взаимопомощи с Францией. «Почти» означает дополнительное условие в советско-чехословацком договоре, по которому договор вступает в силу только если помощь стране, подвергшейся нападению, окажет Франция:

…Оба правительства признают, что обязательства взаимной помощи будут действовать между ними лишь поскольку при наличии условий, предусмотренных в настоящем договоре, помощь стороне — жертве нападения будет оказана со стороны Франции.

Таким образом еще в 1935 г. СССР, Франция и Чехословакия оказались связанными друг с другом как прямыми, так и косвенными обязательствами о взаимной помощи.

К 1936 г. Сталин продемонстрировал миру новый курс СССР во внешней политике. Советский Союз стал «обычной страной» с необычным политическим строем. Выбрав политику договоров вместо политики конфронтации, Сталин показал, что для Советского Союза в данных исторических условиях приоритетна борьба за сохранение мира, нежели экспорт революции.

СССР удалось использовать противоречия между Францией и Англией — Франция вместе с Советским Союзом работала над построением системы коллективной безопасности, а Англия заключила с гитлеровской Германией военно-морское соглашение, явно подталкивая Германию к агрессии против СССР (в официальных английских комментариях подчеркивалось, что[95] норма в 35% должна обеспечить Германии полное господство в отношении СССР на Балтийском море).

Важное значение для понимания последующих событий имеет то, что действия Англии в отношении Германии после прихода к власти нацистов сложно расценить иначе, чем поддержку нацистов. Англия открыто натравливала Германию на Советский Союз, причем оказывала давление на Францию, заставляя ту идти в кильватере английской политики. У французов самостоятельных политиков не нашлось, в результате чего им и пришлось в 1940 г. подписывать перемирие с немцами в Компьенском лесу, в том же самом знаменитом вагоне, — дав возможность определять свою внешнюю политику англичанам, французы в полной мере испытали национальный позор. Но главное не это, а то, что в тех исторических условиях, с 1933 по 1939 годы, Советский Союз совершенно объективно мог опасаться, что Англия поддержит Германию (или даже вступит с ней в союз) в войне против СССР. Не было свидетельств обратного. Все внешнеполитические шаги Англии в период 1933- 1939 гг., касающиеся одновременно германских и советских интересов, были в пользу Германии и против СССР. Повторяю, в тех исторических условиях вероятность союза Англии и Германии против СССР была велика. А с учетом отношений Англии и СССР до 1933 г. англо-германский союз — в случае войны Германии против СССР — представлялся долгое время неизбежным, и всегда — возможным. Это важно всегда помнить, потому что это многое объясняет в причинах некторых действий Сталина, кажущихся странными с позиций XXI века.[96]

Испанский сбой

Итак, пока Англия ковала фашистский меч, Франция показала малым странам Европы, традиционно на нее ориентировавшимся, что с Советским Союзом можно иметь дело и что система коллективной безопасности может объединить и коммунистов, и капиталистов. Это, казалось бы, создавало достаточно надежную основу для сохранения мира в Европе. Оставалось только подключать к этой системе все новые и новые страны, чтобы у потенциальных агрессоров не было возможности безнаказанно напасть на любую из европейских стран.

Но в 1936 г. случилась Испания.

Англия и Франция в отношении Испании сразу повели политику невмешательства. В принципе, такая политика имела определенные основания — в Испании началась гражданская война, и поддерживать ту или иную сторону значило вмешиваться во внутренние дела Испании. Раз уж дело дошло до гражданской войны, и стороны не желали никакого примирения при посредничестве иностранцев, испанскому народу самому предстояло решить свои проблемы. Но такая политика была бы оправданной лишь в том случае, если бы невмешательство в испанские дела было непреложным условием для всех.

22 июля, на 5-й день мятежа, Франко обратился к правительствам Германии и Италии с просьбой о военной помощи, через 10 дней после чего немецкие и итальянские корабли вошли в подконтрольные франкистам порты, а еще через месяц немецкие и итальянские бомбардировщики уже вовсю бомбили позиции республиканских войск.[97]

Дата добавления: 2015-08-26