Телеграмма полпреда СССР в Германии А. Ф. Мерекалова в Народный комиссариат иностранных дел СССР 4 страница

Это добавление было столь же необходимо для СССР, как и гарантирование Финляндии, Латвии и Эстонии, — после включения их в список подзащитных стран, агрессор не мог открыто напасть на эти страны, чтобы использовать их как плацдарм для войны против СССР. А после принятия добавления о косвенной агрессии ни одна из граничащих с СССР европейских стран не могла бы, к[178] примеру, предоставить агрессору право прохода войск, или размещения их на своей территории и не могла само собой сама присоединиться к агрессору против СССР (и других сторон договора, конечно).

Почему возникла необходимость делать такое добавление?

Потому что когда на этом этапе переговоров возник вопрос — а кто и как будет определять, представляет ли агрессия против какого-либо европейского государства опасность для одной из трех держав, выяснилось, что этот вопрос ранее не рассматривался. Поэтому и пришлось четко определить возможные варианты агрессии — как прямой, так и косвенной, дабы не допускать в будущем возможности для каких-либо неоднозначных толкований формулировок договора.

В дальнейшем шел обмен вариантами, формулировками, суть этой деятельности сводилась к тому, что Советский Союз и Запад никак не могли найти устраивающее обе стороны всеобъемлющее определение агрессии, как прямой так и косвенной; а в свете того, что Запад приоритетным считал подписание политического соглашения, и лишь потом начала консультаций и переговоров по подписанию военной конвенции, а Советский Союз настаивал, что военная часть соглашения важнее политической, которая по сути является дополнением к военной.

Непосредственные участники переговорного процесса некоторым образом озверели от бесконечных проволочек, источником которых было в меньшей мере французское и в намного большей мере английское правительство.[179]

Вячеслав Молотов прямо объясняет 18 июля французскому послу Наджиару советскую позицию: — «Прежде всего важно, чтобы французское и британское правительства договорились с правительством СССР о том, что политическая часть договора составляет единое целое с его военной частью, что равнозначно просто-напросто принять русскую редакцию статьи 6. Как только три правительства договорятся по этому главнейшему пункту, вопросы процедуры, такие, как констатация согласия по политическим пунктам (путем парафирования или подписания), станут второстепенными».

Французы были, конечно, намного более конструктивны, что и понятно, учитывая, что это они, а не англичане граничат с Германией. Но беда французов была в том, что они позволили англичанам двигать собой что в 1938, что в 1939 г. А англичане, точнее английское правительство, закоренелые мюнхенцы, антисоветчики, антикоммунисты, а главное — махровые русофобы — с намного большим желанием заключили бы новый договор с Гитлером, чем с СССР.

Кто виноват в саботаже переговоров, отлично видно из этих двух документов. Телеграмма министра иностранных дел Франции Ж. Бонне послу Франции в Великобритании Ш. Корбену

«19 июля 1939 г. Сегодня британское правительство своими колебаниями накануне решающей фазы переговоров рискует подорвать не только судьбу соглашения,[180] но и саму консолидацию нашей дипломатической и стратегической позиции в Центральной Европе. Последствия провала, вызванного чрезмерно категоричной позицией в последний момент, были бы таковы, что французское правительство не может испытывать колебания в необходимости в самом срочном порядке обратить на них внимание английского правительства, с тем чтобы оно взвесило всю ответственность, которую мы взяли бы на себя, подвергаясь риску разрыва или длительной приостановки переговоров. […]

Всякое возможное сейчас решение содержит явные, но не равнозначные риски, среди которых нам надо делать выбор.

Мне нет необходимости вновь подчеркивать те из них, которые повлечет за собой разрыв переговоров. Этим был бы нарушен весь наш механизм безопасности в Европе, была бы подорвана эффективность обещанной нами помощи Польше и Румынии; практическое осуществление наших соглашений с Турцией было бы, до определенного момента, поставлено под вопрос. Независимо от его сути предусматриваемое соглашение обладает достаточной превентивной силой ввиду угрозы, даже неопределенной, которую оно представляет для Германии, так что его заключение или провал не может не оказать решающего влияния на действия государств Оси в течение ближайших месяцев. Еще совсем недавно наши послы в Берлине и в Риме единодушно заявили, что исход наших переговоров может в течение ближайших недель в определяющей мере повлиять на мир или войну. Даже допуская,[181] что нынешние трудности в переговорах приведут только к их временному приостановлению, эта остановка в тот самый момент, когда, по всей вероятности, должны проясниться решения Германии, оставит тем не менее для последней свободное поле деятельности и поощрит ее в самых авантюрных замыслах, показывая ей, насколько мы не способны организовать в нужное время эффективную коалицию элементов сопротивления, формированием которой мы так кичились.

Перед лицом этой главной опасности риск, который повлечет для нас заключение соглашения даже ценой принятия советских формул, представляется значительно меньшим по значению. […]

Наступил момент, когда нужно, сохраняя возможности улучшения обсуждающихся текстов, поставить проблему на более высокий уровень и сопоставить сложности, которые повлечет принятие русских требований, с риском разрыва из-за их отклонения. Я сообщил Вам наше четкое мнение на этот счет. Ввиду непредсказуемых последствий, которые зависят от заключения или провала соглашения, французское правительство в этот важный момент считает, что, каковы бы ни были ухудшения самой сути этого соглашения, его превентивная и политическая сила остается еще достаточно эффективной, с тем чтобы заставить нас пожертвовать оговорками, как бы серьезны они ни были, которые нам надлежало сделать в силу некоторых положений соглашения.

С полным осознанием этой ответственности и прося английское правительство взвесить свою ответственность, французское правительство предлагает, чтобы инструкции в духе замечаний,[182] которые вы сделаете лорду Галифаксу, были срочно направлены нашим двум послам в Москве».

Печат. по изд.: Documents diplomatiques francais… 2 serie. T. XVII. P. 393-395.

(Год кризиса, 1938-1939: Документы и материалы. В 2 т. М., 1990.)

* * *

Письмо министра иностранных дел Франции Ж. Бонне министру иностранных дел Великобритании Э. Галифаксу

«19 июля 1939 г.

Я хочу направить Вам этот личный призыв, с тем чтобы просить Вас вновь изучить формулы, переданные Вам Корбеном по статье 1 проекта англо-франко-советского соглашения. Я не забываю очень важные уступки, которые наши два правительства уже сделали правительству СССР. Но мы вступаем в решающий момент, когда, как нам кажется, нельзя ничем пренебрегать, чтобы достичь успеха. Не следует скрывать губительные последствия не только для наших двух стран, но и для сохранения мира, которые повлечет за собой провал ведущихся переговоров. Я даже опасаюсь, как бы это не стало сигналом для акции Германии в отношении Данцига.

Эти переговоры идут уже более четырех месяцев. Общественность придает им во всех странах очень большое значение. Ввиду этого они обрели символический характер. [183]

Председатель совета и я считаем, что в этих условиях чрезвычайно важно прийти к завершению переговоров, успех которых представляется нам сегодня одним из основных условий сохранения мира».

Печат. по изд.: Documents diplomatiques francais… 2 serie. T. XVII. P. 402.

(Год кризиса, 1938-1939: Документы и материалы. В 2 т. М., 1990.)

25 июля Майский передал в МКИД, что англичане (ну и французы тоже) готовы послать в СССР военную миссию, которая «сможет выехать в Москву примерно через 7- 10 дней». Через два дня и французы подтвердили свою готовность.

Три английских гадости

В это самое время происходят события, не добавляющие, мягко говоря, уверенности в желании англичан заключать хоть какие-то соглашения с Советским Союзом.

Во-первых, всплыла информация о прошедших в Лондоне тайных переговорах между немцами и англичанами (Вольтат-Вильсон-Хадсон), суть которых сводилась к тому, что Вильсон, правая рука Чемберлена, предложил Гитлеру через Вольтата, правую руку Геринга, заключить ряд англо-германских договоров, которое вкратце выглядело таким образом:

«Пункт первый: оборонительное соглашение на 25 лет.

Пункт второй: английская декларация о постепенном возвращении Германии ее бывших колоний и создание совместного англо-германо-французского комитета. [184]

Пункт третий: включение Германии в Оттавское соглашение, то есть превращение ее в «младшего партнера» в рамках Британской империи.

Пункт четвертый: договор о разграничении экономических сфер влияния между Англией и Германией, в ходе которого Англия была готова признать специфическую сферу интересов Германии на континенте в том случае, если это не приведет к ущемлению английских интересов.

Пункт пятый: открытие для Германии лондонского финансового рынка и заем размером до 4,5 миллиарда имперских марок.

Пункт шестой: в качестве ответного шага Гитлер должен обязаться не предпринимать никаких акций в Европе, которые бы привели к войне, за исключением таких, на которые он бы получил полное согласие со стороны Англии».

От имени кого сэр Горацио Вильсон делает такие щедрые предложения, он и не скрывал:

«Сэр Горас Вильсон дал совершенно ясно понять, что Чемберлен одобряет эту программу; Вильсон предложил Вольтату немедленно переговорить с Чемберленом, для того чтобы Вольтат получил от него подтверждение сказанного Вильсоном. Однако Вольтат ввиду неофициального характера своих переговоров счел неуместной для себя такую беседу с Чемберленом».

Сэр Горацио Вильсон от имени премьер-министра Чемберлена дал карт-бланш Гитлеру на «санирование[185] Германией Восточной и Юго-Восточной Европы», и в заключение заявил:

«Сэр Горас Вильсон сказал далее, что в Англии предполагается этой осенью провести новые выборы. Тактически, с чисто внутриполитической точки зрения, правительству безразлично, будут ли выборы проходить под лозунгом: «Готовность к надвигающейся войне» или же под лозунгом: «Имеется в виду и может быть достигнуто прочное соглашение с Германией». Оно может мобилизовать своих избирателей под любым из этих двух лозунгов и сохранить за собой власть на следующие пять лет. Само собой разумеется, что мирный лозунг для него предпочтительней».

Вся эта очень некрасивая история стала достоянием прессы (утечку организовали противники политики умиротворения), естественно, Чемберлену и его присным пришлось бурно оправдываться, мол, это все враки врагов, а на самом деле мы за мир, за Польшу…

Вот что о настроениях и тенденциях, царивших по этому поводу в это время в Англии, пишут Майский и Суриц: Телеграмма полномочного представителя СССР в Великобритании И. М. Майского в Народный комиссариат иностранных дел СССР

«24 июля 1939 г. Суммируя всю накопившуюся у меня за последние дней десять информацию, почерпнутую из самых разнообразных источников, считаю необходимым сигнализировать, что сведения о намерениях Чемберлена,[186] переданные мной вам со слов Ллойд Джорджа, все больше подтверждаются. Премьер делает сейчас отчаянную попытку ускользнуть от выполнения взятых на себя весной обязательств по гарантии Польше и одновременно оживить свою прежнюю политику «умиротворения». В этих целях английское правительство продолжает усиленно давить на польское правительство, рекомендуя ему «умеренность» в вопросе о Данциге. Одновременно в отношении Германии проводится политика кнута и пряника: с одной стороны, мобилизация британского флота, военно-воздушная демонстрация во Франции (и, вероятно, в ближайшее время в Польше), а с другой стороны, «личные беседы» Хадсона с Вольтатом в Лондоне о возможности предоставления Германии грандиозных международных займов до миллиарда фунтов, если Гитлер серьезно откажется от «агрессивных намерений» (читай; оставит в покое Запад и повернется лицом к Востоку). Несмотря на все официальные опровержения, нельзя сомневаться, что в своих беседах Хадсон выражал настроение премьера. Весьма характерно, что Хадсон как ни в чем не бывало остается на своем посту, хотя естественным следствием из создавшегося положения должна была бы быть его отставка, если он, как утверждает Чемберлен, без ведома последнего, на свой страх и риск огорошил Вольтата столь «сенсационными» предложениями.

Имеются достоверные сведения, что через посредство неофициальных эмиссаров Чемберлен сейчас нащупывает у Гитлера возможность «урегулирования» или по крайней мере отсрочки обострения данцигской проблемы.[187] Если ему это удастся, отпадет необходимость в быстром завершении англо-советских переговоров. Отдел печати Форин офиса в последние дни уже даже «на ухо» шептал журналистам, что возможна «отсрочка» переговоров на известный промежуток времени. Это отнюдь не исключено, тем более что 4 августа парламент расходится на каникулы по крайней мере месяца на два, и правительство будет свободно даже от того несовершенного контроля, который пока осуществлялся оппозицией. […]» Телеграмма полномочного представителя СССР во Франции Я. 3. Сурица в Народный комиссариат иностранных дел СССР

«25 июля 1939 г. Правильность нашей позиции в переговорах стала для всех особенно явственной в свете переговоров Хадсон — Вольтат и капитулянтского англо-японского соглашения. Среди французов оба эти факта вызвали необычайную тревогу, заглушаемую в прессе дирижерской палочкой сверху. Всякий честный сторонник соглашения с нами спрашивает себя, какое доверие Москва может иметь к переговорам, когда в момент переговоров находится мост к соглашению с Германией, а во время военного конфликта между СССР и Японией делаются позорные авансы Японии. […]

Полпред».

АВП СССР, ф. 059, оп. 1, п. 302, д. 2090, л. 192. Опубл. в сб.: СССР в борьбе за мир… С. 516.[188]

Кстати, о капитулянтском англо-японском соглашении. Это во-вторых. Англия развязала руки Японии в Китае. Это, напомню, в то время, когда многомесячные (и вроде бы очень важные для анличан) переговоры с СССР вступили в решающую фазу, а сам Советский Союз был втянул в военный конфликт с японцами на Халхин-Голе.

В-третьих, произошло вот что. В политической части многострадального соглашения стороны не смогли пока договориться только по одному вопросу — определению «косвенной агрессии», однако Молотов дал понять французскому и английскому послам, что для советского правительства, по сути, остался лишь один принципиальный вопрос, — не мешкая, договориться по военной части соглашения, параллельно продолжая оттачивать формулировку по «косвенной агрессии». Более того, Молотов достаточно отчетливо намекнул, что если военные миссии найдут общий язык, то и СССР пойдет навстречу Западу, и вопрос о «косвенной агрессии» будет снят. Казалось, острота проблемы затуплена, и в рабочем порядке этот вопрос будет решен к обоюдному удовлетворению сторон.

Но 31 июля парламентский заместитель министра иностранных дел Великобритании Батлер, а за ним и сам Чемберлен сделали заявления в парламенте, из которых следовало, что советская трактовка понятия «косвенная агрессия» содержит в себе угрозу независимости третьих стран, и это и является причиной затяжки переговоров. В результате последовало опровержение ТАСС.[189] Сообщение ТАСС об одной из причин затяжки переговоров с Великобританией

«2 августа 1939 г.

В своей речи в палате общин 31 июля с.г. парламентский заместитель министра иностранных дел г-н Батлер сказал, как передает печать, что английское правительство принимает все меры к ускорению ликвидации существующих разногласий между СССР и Англией, главным из которых является вопрос о том, должны ли мы посягать на независимость Балтийских государств или нет. Я согласен, сказал г-н Батлер, что мы не должны этого делать и именно в этом разногласии кроются главные причины затяжки переговоров.

ТАСС уполномочен заявить, что если г-н Батлер действительно сказал вышеупомянутое, то он допустил искажение позиции Советского правительства. На самом деле разногласия состоят не в том, чтобы посягать или не посягать на независимость Балтийских стран, ибо обе стороны стоят за гарантию этой независимости, а в том, чтобы в формуле о «косвенной агрессии» не оставить никакой лазейки для агрессора, покушающегося на независимость Балтийских стран. Одна из причин затяжки переговоров состоит в том, что английская формула оставляет такую лазейку для агрессора».

Известия. 1939. 2 августа». [190]

Французский посол в СССР Наджиар пишет по этому поводу своему министру:

«Ничто не могло быть более несвоевременным, чем высказывания премьер-министра по этому вопросу. Подчеркивая, что русская формула наносит ущерб независимости третьих стран, Чемберлен только спровоцировал англо-русскую полемику, проявлением которой является сообщение ТАСС. Он придал большой размах расхождениям во взглядах, которые Советское правительство хотело смягчить, что мы и сами заинтересованы сделать как по отношению к Балтийским странам, так и для того, чтобы не обесценить в глазах Германии и Италии психологический эффект, ожидаемый от направления военных миссий. Премьер-министр правильнее бы поступил, если бы сказал, что три правительства согласны по существу (не наносить ущерба третьим странам), и что расхождения касаются второстепенных вопросов редакции.

С этой же точки зрения слова Чемберлена о том, что открытие технических переговоров до полного согласования политического соглашения является фактом, почти не имеющим прецедентов, мне представляются столь же несвоевременными и также способными только помочь пропаганде Оси».

Вот такие шаги навстречу Советскому Союзу делали англичане. Надо ли удивляться некоторому пессимизму в их отоношении со стороны СССР? Надо, кстати, к чести французов сказать, что они-то действительно желали поскорее заключить с нами договор, и не важно, чем это было продиктовано — пусть и страхом[191] перед немцами, а что тут такого? Советский Союз тоже боялся немцев, это совершенно естественное опасение. Бесстрашные долго не живут. Важно то, что англичане мешали, а французы — нет.

Пока англо-французская военная делегация собирается в Москву, настало время вспомнить о немцах. С начала 1939 г. политические отношения с ними практически не развивались — только торговые. Стороны обменивались сигналами, но не более того. Гитлер практических решений к расширению отношений с СССР не предпринимал, тем не менее высказываясь то там, то сям в смысле, что не видит препятствий для такого расширения и что скорее всего это понадобится. После отставки Литвинова Гитлер уже всерьез задумался над советским вопросом и позже заявил Риббентропу, «что после решения польского вопроса необходимо инсценировать в германо-русских отношениях новый рапалльский этап, и что необходимо будет с Москвой проводить определенное время политику равновесия и экономического сотрудничества».

Временный поверенный в делах СССР в Германии Астахов регулярно присылал Молотову отчеты, сообщения о встречах, но ответов не получал. Фактически до конца июня Советский Союз никак не использовал своих представителей в Германии для решения каких-либо задач по сближению с немцами.

Некоторые историки считают, что на самом деле Советский Союз как-то тайно руководил действиями своих представителей, например, по линии НКВД, или еще как-то. Я с негодованием отвергаю сии конспирологические изыски. Не говоря уже о том,[192] что этому нет никаких подтверждений советскими документами, так нет и немецких документов о встречах советских представителей с немецкими и обсуждении каких-то вопросов, направленных на установление более близких связей с немцами. Рассматривать же варианты с тайными закромами Лубянки, где ровными рядами стоят такие документы, не хочется. Страшно!

26 июля у Астахова состоялась беседа со Шнурре, в ходе которой тот изложил поэтапный план нормализации советско-германских отношений. После этого немцы сделали ряд шагов, которые можно назвать экстраординарными на фоне предыдущего затишья. 2 августа Астахова пригласил Риббентроп, 3 августа попросился на прием к Молотову Шуленбург — предложения немцев становились все более выгодными для СССР. Естественно, был и ответный интерес к этим предложениям, но без конкретики. Этому сложно удивляться, учитывая отношение англичан к переговорам с СССР, тем не менее до 15-16 августа Советский Союз не предпринимал реальных шагов навстречу немцам.

Я повторяю — до 15-16 августа 1939 года Советский Союз не предпринимал реальных шагов не только по заключению с Германией каких бы то ни было политических соглашений, но и не обсуждал конкретно даже предварительных условий, которые могли бы привести в таким соглашениям.

Если у кого-то возникают ассоциации с англо-немецкими переговорами между Вильсоном и Вольтатом, дескать, это нормальная практика — англичане в ходе переговоров с СССР вели тайные переговоры с немцами, а Советский Союз в ходе переговоров[193] с англичанами тоже вел переговоры с немцами, и поэтому можно между этими деяниями поставить знак равенства, то этот кто-то сильно ошибается.

Во-первых, у Англии был союзник — Франция, с которым Англия проводила согласованную внешнюю политику, и в переговорах с СССР выступала заодно.

Во-вторых, Англия и Польша (которую англичане были готовы отдать немцам для санации, уж не знаю, что под этим словом подразумевали немцы, но опыт подсказывает, что ничего хорошего) тоже были союзниками. У СССР же не было никаких обязательств и, если уж на то пошло, он и мог хоть прервать переговоры в любой момент, хоть вести параллельно сто переговоров с кем угодно.

В-третьих, Англия тайно сносилась с немцами в тот момент, когда успех англо-франко-советских переговоров был как никогда реален, а СССР был вынужден оборотиться к немцам лишь после того, как крах этих переговоров стал очевиден.

Крах переговоров с Англией и Францией

Когда некоторые историки пишут об англо-франко-советских военных переговорах, то сразу обращают внимание на следующие факты — уровень западных делегаций не соответствовал уровню решаемых задач; собирались и ехали они специально очень медленно; англичане напутствовали своих переговорщиков определенным образом — затянуть переговоры как можно дольше; что несмотря на долгую подготовку и дорогу не были решены очевидные вопросы[194] с союзниками Англии и Франции, например с Польшей — о ее согласии на пропуск через свою территорию советских войск; и полномочий у них реальных не имелось, и планов конкретных не наблюдалось… Все эти некоторые историки правы. Так оно и было. Эти факторы сыграли свою роль в оценке истинных намерений и готовности западных делегаций.

Я лишь хочу слово тихое молвить в защиту французов — все же они были действительно настроены на заключение соглашения с СССР в отличие от англичан. Но даже и такой настрой французов совершенно был недостаточен для переговоров.

Первый (и фактически последний) раунд военных переговоров проводился с 12 по 17 августа. Два дня ушло на изложение планов обороны Франции и Англии, и тут никаких вопросов не было. В конце второго заседания Ворошилов поднял «польско-румынский вопрос»:

«Советский Союз, как известно, не имеет общей границы ни с Англией, ни с Францией. Поэтому наше участие в войне возможно только на территории соседних с нами государств, в частности Польши и Румынии.

Ген. Думенк заявляет, что завтра он сделает об этом сообщение».

На следующий день, 14 августа, для советской стороны многое прояснилось. Ворошилов задал три вопроса:

«Предполагают ли генеральные штабы Великобритании и Франции, что советские сухопутные[195] войска будут пропущены на польскую территорию, для того чтобы непосредственно соприкоснуться с противником, если он нападет на Польшу?»

И далее:

«Предполагается ли, что наши вооруженные силы будут пропущены через польскую территорию для соприкосновения с противником и борьбы с ним на юге Польши — через Галицию?»

И еще:

«Имеется ли в виду пропуск советских войск через румынскую территорию, если агрессор нападет на Румынию?»

Вот эти три вопроса больше всего нас интересуют.

На эти вопросы ответа у англо-французов не было. Все, что они смогли придумать, — это то, что Польша должна попросить помощи у СССР, потому что ее ничего другого не останется. То есть у них не было никакой предварительной договоренности с Польшей и Румынией, не было никаких планов на то, как должны действовать советские войска, как взаимодействовать с потенциальными союзниками.

То, что, посылая военные миссии, правительства Англии и Франции не дали им указаний относительно Польши и Румынии, значило, что они не имели договоренностей с поляками и румынами на начало августа. Значило, что за более чем 4 месяца Запад не удосужился решить со своими союзниками таких важных вопросов.[196]

Французский посол Наджиар пишет министру иностранных дел Франции Ж. Бонне в этот же день, и прилагает к телеграмме аналитическую записку:

«Как и предвиделось в моей последней телеграмме № 867, русские говорили, по существу, о польских и румынских проблемах, первостепенная важность которых была отмечена во многих моих телеграммах, самые последние из которых имеют номера 629, 699, 707, 744, 784, 834 и т. д. […]

Очевидно, что с самого начала трехсторонних переговоров от французского и английского правительств не ускользнула первостепенная важность румынского и польского факторов».

Бонне только через два дня переадресовывает записку Наджиара к председателю совета министров Франции Даладье:

«Предоставляя Польше гарантии, мы должны были поставить условием этой гарантии советскую поддержку, которую мы считаем необходимой. Обстоятельства, которые весной оправдывали принятие этого решения, в настоящее время, несомненно, представляются более благоприятными. Во всяком случае, по мнению нашего посла в Москве, необходимо, чтобы поляки поняли сейчас, пока еще не слишком поздно, необходимость занятия менее отрицательной позиции».

Польско-румынский вопрос не возник внезапно, об этом советские дипломаты говорили своим западным коллегам постоянно, на всем протяжении переговоров.[197]

И западные коллеги сообщали своему правительству об этом. Но Запад Англия и Франция этих вопросов с Польшей и Румынией даже не обсуждали, не говоря уже о каких-то реальных шагах.

Но, возможно, такие переговоры были проведены за то время, пока делегации добирались до Москвы? Тогда об этом будет известно на следующий же день.

В крайнем случае Англия и Франция могли решить этот вопрос со своими союзниками срочно, понимая всю остроту момента, — они ведь сами настойчиво торопили и подгоняли советскую сторону, то и дело ссылаясь на все возрастающую напряженность между Польшей и Германией. Например, адмирал Драке, глава английской миссии, 13 августа заявил: «Германия уже имеет отмобилизованных 2 млн войск, и ее выступление намечено на 15 августа».

Немедленного ответа не было. Оставалось одно — сейчас англичане и французы запросят Польшу, и судьба договора станет ясной.

Проходят дни. Военные переговоры продолжаются до 17.VIII — к ним отношение у советской стороны пока остается серьезным, все зависит от того, в какой мере Запад имеет влияние на Польшу — и зависит от самой Польши, конечно. Все ждут разрешения польского вопроса. А поляки уже категорически отвергли любую возможность нахождения советских войск на их территории. Тем не менее французы пытаются их уговорить, послав в Варшаву нескольких эмиссаров. Однако никаких обращений на высшем уровне, отвечающих критичности момента, нет. Англичане же и вовсе не проявляют озабоченности.[198]

Зато немцы за это время проявляют все возрастающую активность, Шуленбург, подпитываемый инструкциями из Берлина, вносит все более и более заманчивые предложения. И сам Шуленбург, и Риббентроп — сторонники сближения с Россией, и это подкрепляется большим желанием Гитлера в преддверии нападения на Польшу обеспечить нейтралитет Советского Союза.

Ждал ли Сталин, как решится польский вопрос? Нет.

Сразу, как выяснилось, что «польско-румынский вопрос» до сих пор не решен, стало ясно, что он вряд ли решится положительно, — если бы Польша была принципиально согласна, достаточно было времени, чтобы решить с ней все вопросы. Это была основная причина поворота Сталина к Германии, ну и можно вполне употребить выражение «последняя капля».

Поворот к немцам

15 августа Молотов, получив указания от Сталина, наконец воспользовался готовностью немцев к диалогу и некоторым образом удивил Шуленбурга:

«Затем т. Молотов сообщает Шуленбургу, что еще в конце июня наш поверенный в делах в Италии телеграфировал нам о своей беседе с Чиано. Чиано в беседе с нашим поверенным в делах упомянул о существовании в Берлине, как сказал Чиано, «плана Шуленбурга», имеющего в виду улучшение советско-германских отношений. «План Шуленбурга» будто бы предполагает: 1) содействие Германии[199] урегулированию взаимоотношений СССР с Японией и ликвидации пограничных конфликтов с ней; 2) заключение пакта о ненападении и совместное гарантирование Прибалтийских стран; 3) заключение широкого хозяйственного соглашения с СССР. Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, насколько данное сообщение из Рима соответствует действительности.

Дата добавления: 2015-08-26