ИНТЕРНАТ 10 страница

Гарюхаобвёл товарищей сумрачным взглядом, остановился на лежащем Серафиме.

–Идите в спальню, – проговорил Серафим, словно почувствовав его внимание. – Всёлучше, чем здесь сидеть.

–А ты? – подался к нему Денис.

–А я чего? Полежу, вот чего. Никому не помешаю, а потом тоже пойду.

Ключ,наконец, скрежетнул, замок щёлкнул, освободил дверь от запора. Мальчикиподтянулись к выходу. Хмурый Хмелюк и встревоженный Галайда встретили их однимвозгласом:

–Выходите скорее!

Хмелюкповёл «декабристов» наверх, а Галайда поспешил к Серафиму. Потрогал лоб.Покачал озабоченно головой.

–Вот дела…

Крякнув,поднял мальчика на руки. Серафим запротестовал слабым голосом:

–Михал Натаныч, я сам, вы что? Надорвётесь же…

Онслез с рук старика и неверными шагами поплёлся к лестнице. Взобраться наступеньки он один всё же не смог, и кладовщик осторожно ему помог.

–Ничего, Серафимушка, ничего, голубчик, – повторял ласково Михаил Натанович.

Сердцеего рвалось от жалости и гнева.

–Ты потерпи маленько, «скорая» сейчас приедет, тебя в больницу отвезут, и врачитебе помогут. Ты выздоровеешь и послужишь ещё Богу, помяни моё слово! Я тебеверно говорю. Ты только потерпи капельку, терпенье ты моё божеское…

Такони добрели до проходной и там сели на скамеечке для посетителей. Серафимприкорнул к Галайде и устало закрыл глаза

Издалидо них и до охранника донёсся вой сирены. Галайда велел охраннику:

–Открывай ворота! Врачи приехали.

ОхранникЯков нахмурился:

–Не имею права открывать. Приказа сверху не имею.

Галайдавозмутился:

–Что значит – не имею? При чём тут приказ? Ты мне перестань царя тут крутить, отпирай,говорю!

–Не имею права посторонних пускать, – стоял на своём охранник.

–Какие там посторонние?! – вскипел Галайда. – Не видишь, что ли: мальчик болен!

–Все больны, и чё? – упёрся Яков.

–Знаешь, что, чудо ты гороховое, – с силой проговорил кладовщик. – Если хочешь,чтоб на твоей совести была загубленная жизнь, смерть невинного ребёнка – давайваляй в том же духе. Только я тебе вместе с ним являться буду и душу твоютормошить, раскаяньем мучить!

Охранникпозеленел:

–Хватит пугать, Михаил Натаныч. Я бы и рад, но строжайший же приказ! А работусейчас найти – это вообще… Вот выпустить – это на здоровье.

–Для Дубичева же пропускали! – напомнил Галайда, но охранник помотал головой:

–Это сама Крисевич приказала, не придерёшься.

–А совесть твоя потом к тебе не придерётся? – поинтересовался Галайда. – Илисовесть ничто, деньги – всё?

Охранникдумал недолго. Широко раскрыл глаза:

–Натаныч… Ну, а сам-то ты чего предпочтёшь – совесть или жизнь? Работы не будет,ты как себя прокормишь? И семью? На помойке станешь лоб расшибать, чтоб хотьчуть-чуть дольше на земле оставаться?

–Это как Бог даст, – ответил Галайда. – Он знает, когда и как мне лучше умереть.Главное – не предавать его.

–А кто предаёт? Чем? Тем, что мальчонку твоего не пускаю? Не смеши. Даже где-тов Библии твоей сказано, что надо подчиняться начальству!

–Если это подчинение не ведёт душу твою к гибели, – уточнил Галайда. – Не то ивором станешь, и убийцей, и сектантом каким. Чувствовать надо, понимаешь, Яша,где послушание начальству во спасение, а где – в пагубу. Ну, пустишь?

–… Нет.

Иохранник с непроницаемым лицом уткнулся в какие-то документы, лежавшие передним.

Галайданабрал в грудь воздуха, выпустил его, понимая, что спорить теперь бесполезно, ипросто напролом пошёл мимо стойки охранника, неся на себе часто дышащегоСерафима.

–Эй, Натаныч, куда прёшь?! – спохватился охранник и вскочил.

–Тихо, Яша, не бунтуй. Ты не будешь в этом замешан. Я же сам прошёл? Сам. Ничеготебе не будет. Не волнуйся, дыши ровнее.

Тутраспахнулась навстречу входная дверь, забелели халаты врача и двух санитаров сносилками.

–Кто вызывал «скорую»? – спросила врач.

–Я вызывал, – ответил кладовщик.

–Что случилось?

–Да вот, с мальчиком. Температура у него.

–Мерили?

–Тут померишь, – проворчал Галайда про себя, а вслух назвал цифру спотолка: – Сорок.

–Я перемерю, – сказала врач, достала из кейса градусник, вложила прохладнуюпалочку в подмышку Серафима, а сама изучила горло, глаза, пощупала живот.

Градусникпропикал, но она его не вынула, а стала набирать лекарство в шприц. Уколола,достала градусник, поджала губы. Медсестре сказала:

–Данные больного запиши. И температура сорок три. Горло воспалено. Слабость. Вызнаете мальчика? – посмотрела она на кладовщика, и тот поспешно кивнул.

–Диктуйте имя, отчество, фамилию, дату рождения, родители.

–Вы его в больницу забираете? – с надеждой спросил Галайда.

–В больницу, куда же его ещё.

–Мне, может, с вами поехать? – предложил Галайда. – Как представителю интерната.Там всё о мальчике скажу.

–Пожалуйста.

Серафимапереложили на носилки, укутали и отнесли в машину. Галайда принёс вещи мальчикаи поспешил туда же. «Скорая» фыркнула белым дымом и увезла больного за воротаинтерната в свободную – как надеялись люди из спальни двести двадцать девять,пришпилив к зарешеченному снаружи окну носы, – жизнь.

Глава 19. НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК

ТакДенис остался без Серафима, и, оказавшись вмиг без невидимой, но крепкой опоры,он приуныл. Учился на двойки-тройки, ничем не интересовался и до исступлениямечтал хотя бы об одном гейме!

Егопытались растормошить и свои, и соседи, но не получалось. Enter делал вид, чтоу него всё в ажуре, а было всё в тумане, полном тварей, и ему совсем неулыбалось укутывать этим туманом других. Пусть думают, что у него всё класс!

Такпрошло полторы недели. Серафим не возвращался, и все завидовали: отмучилсямалый, теперь его после больницы родители домой заберут!

Апотом в кабинет хмуро-недовольной Аллы Викторовны один за другим потянулисьсотрудники интерната. Так как дело двигалось к Новому году, то они предвкушалиподарки: премии, например, или конфеты, или приглашение на вечеринку, или, нахудой конец, грамоту с благодарностью за нелёгкий труд.

Выходилиони мрачные, растерянные и злые.

Каждомуиз них Алла Викторовна, не глядя в глаза, тихим своим унылым голосом,прикрывающим презрение и готовность к мгновенному взрыву, сообщала о строгомвыговоре и занесении его в личное дело за несоответствие занимаемой должности.

Некоторых,малозначимых воспитателей и рабочий персонал типа кладовщика, плотника, электрика,сантехника и уборщиц не тронули. Подарков тоже не дали.

Наказанияпочти прекратились. Ренат не садил в карцер, не поливал из шланга, не посылалчистить туалеты и двор, не заставлял в мороз стоять на улице без куртки.

Фуфайкинне порол, не тушил о кожу сигареты. Гузель Маратовна не сажала на наркотики, недавала слабительное и специальные таблетки, от которых превращаешься врастение.

Пугинскийне грозил и не отправлял в психушку, чтобы сломать в ребёнке личность.

Всёвокруг притихло.

Казалосьдаже, что перемены приходят в честь Нового года – самого волшебного праздника вгоду….

Отсердца Дениса отлегло: смерть, грозившая ему от Рената, Гузели и незнакомца сего страшным предложением зашибать деньгу на гибели детей, вроде бы улетела всвой ад. На сей раз пронесло. Да здравствует Новый год!

Допраздника осталось два дня. Когда при утреннем построении в столовую кислыйХмелюк сообщил без интонаций:

–Вы, ребятки, на подарки от Деда Мороза не рассчитывайте. У нас и без Новогогода хлопот по горло. Выдадим вам тридцать первого по пирожку и хавайте вместоконфет.

Денисзатосковал. Неужто и вправду ему встречать Новый год не дома, а в интернате?Неохо-ота! Если б он верил в Деда Мороза, он бы умолил его, чтоб мама забралаего домой. Уж он бы тогда ни разу в жизни о маме плохого намёка не сказал,каждого её слова слушался!

Серафимтак в интернат и не вернулся. На вопрос Дениса, где он, Хмелюк невнятнопробурчал, что у него всё в порядке, а Галайда признался, что в запарке потерялкоординаты Кедринского и сможет что-то узнать только после праздников.

Тридцатьпервого декабря в завтрак дали пирожные, и Крисевич на пару с Пугинскимпоздравили детей с наступающим Новым годом. После завтрака в актовый зальчикпритащили со склада пыльную искусственную ёлку и старые самодельные игрушки ишары советских времён, поставили её, нарядили. Галайда выдал гирлянду, чтобывключить её вечером.

Уроковсегодня, к счастью, не задали, и многие мучились от безделья – кроме тех, когозаставили мыть, чистить, подшивать шторы, рисовать новогодние лозунги инадувать шары. Денис сидел в учебке и тосковал с особой силой по маме и поигре.

Хотяего жизнь казалась теперь ему страшнее любого экшна или Дьябло, где надопобедить сатану, чтобы заступить на его место…

Открыласьдверь учебки, и, обернувшись, Денис увидел Вовку Дракина и Надю Ляшко.

–Привет, – сказали все трое разом и слабо улыбнулись.

Денисвстряхнулся.

–Садитесь. Ничего на пороге париться, – пригласил он.

–Нечего, да нечего, а чё делать-то? – кисло вздохнул Вовка, усаживаясь за стол.

–Давайте анекдотики травить, – предложил Денис и тут же понял, что забыл напрочьвсе анекдоты.

–Не, – отмахнулся Вовка Дракин, – лучше давайте страшные истории.

Надязадумчиво постучала пальцами по столу.

–Не хочу страшные истории, – отказалась она.

–Почему? – спросил Вовка.

–Потому что они страшные. А мне этого и в жизни по горло.

–Да ладно!.. На романтические истории потянуло? Любовь припёрлась вновь, изсердца хлещет кровь? Цветёт в саду жасмин, а принц совсем один? –пренебрежительно проворковал Вовка Дракин.

Надяпоморщилась.

–Да иди ты со своими приколами! Надоело. Вообще всё надоело. Иногда – по самоенехочу!.. А ведь есть где-то и нормальные детдома и интернаты. Вы читали продеревни SOS?

–Чего-чего? – переспросил Денис. – Какие деревни?

–SOS. Чего, морского термина не знаешь? – подковырнула Надя. – А спроси чего изтвоих видеоигр – сразу лекцию прочитаешь, а? SOS – это значит «спасите нашидуши».

–Да без тебя знаю, что такое SOS, – отбился Денис. – Просто название странное –деревня SOS. Они там хуже нас, похоже, живут.

–И вовсе не хуже, а лучше, – возразила Надя. – Дети разделены на семьи, у нихесть большой дом-коттедж и мама. Представляете? И она - не надзирательница, ненадсмотрщица, а, действительно, мама, которая любит, балует, заботится, лечит,воспитывает.

Дениси Вовка слушали её недоверчиво.

–Завираешь, как Пиноккио, – выразил общую точку зрения Вовка.

–Вот и не завираю! Я сама видела! И подружилась там с ребятами из одной такойсемьи! – вскинулась Надя. – Они нормальные! И лучше многих, между прочим! Еслиуж меня ювеналка от родителей забрала, я б тогда лучше там жила. Там, как дома.И в школу обычную городскую ходишь….

–Размечталась, – фыркнул Вовка, помолчал и вдруг признался: – А я хотел с жизньюпокончить.

–Зачем? – спросила Надя, округлив глаза.

–Чтоб в этом аду не мучиться.

Надяскептически пожала плечами и веско возразила:

–Не обольщайся. Помрёшь – в худший ад попадёшь, без всякого облегчения иостановки.

Вовкапокивал.

–Знаю теперь. Мне Серафим рассказал. Если б не он… честное слово….

Оноборвал фразу и подошёл к зарешеченному окну. Стоял, разглядывал редкихпрохожих вдали за забором интерната. Встрепенулся, приблизил лицо к стеклу.

–Тётка знакомая… у забора стоит….

Денисзевнул.

–Стоит и стоит. Отдыхает, наверное.

–Ничё не отдыхает…. На интернат смотрит…. Слушай, Enter, да это ж твоямамка!

ДушаДениса ухнула куда-то вниз, в пропасть. Ноги ослабели, пальцы задрожали.

–Мама…, – пролепетал он и рванул к окну.

Насвободном от зоны интерната пространстве стояла женщина в чёрной куртке, серойшапке, длинной чёрной юбке и в сапогах на низкой подошве. Она чуть ли неприжалась к сетке забора, выглядывая в слепых окнах лицо сына.

–Мама, – прошептал Денис, вмиг её узнав.

Онсхватился за оконную раму и принялся её трясти, крича во всё горло:

–Ма-а-маа!!! Ма-амочка-аа!!! Ма-ам!!!

Вовкаиспуганно пытался схватить его за руки.

–Обалдел?! – прорычал он. – Если стекло выпадет тебе, знаешь, что будет?!Остынь!!

Материнскимчутьём Зинаида Аркадьевна поняла, за каким именно квадратом стекла, затянутогорешёткой, бьётся в истерике её единственный сын. Она вцепилась голыми пальцамив металлические звенья сетки, натянутой между бетонными столбами, затрясла её,завопила во весь голос, не обращая внимания на случайных прохожих:

–Деня-а!!! Сыно-оче-ек! Дени-исушка-а! Родной! Я тебя вызволю отсюда, сыно-очек!

Онатрясла сетку, она будто растерзать её хотела. А из интерната к нейпытался вырваться Денис. Он пулей вылетел из учебки, промчался по коридору,спустился на первый этаж и, в чём был, выскочил на улицу, миновав охранникаЯкова, будто его и не существовало вовсе.

Яковринулся за ним, поёжился на морозе, вернулся за курткой и шапкой, позвонилПугинскому, доложил, что воспитанник Лабутин пытается сбежать за интерната и счувством выполненного долга присел на свой стул, ожидая подкрепления.

АДенис домчался до мамы и, накрыв её ледяные пальцы своими, прижался к сеткевсем лицом.

–Мама, мамочка, ты меня прости! Прости, пожалуйста!!! Я такой дурак! Я вообщепень! Мам, я никогда! Я никогда тебя не подведу! Я тебя люблю! Я за тебя горой!Мамочка! Не могу тут больше! Тут бьют, в карцер сажают, тут убивают, мам! Спасименя отсюда! Я хочу домой! Забери меня! Я даже компьютер выброшу! Я всё-всёбуду по дому делать, и учиться хорошо! Мам, я горы сверну, только спаси меняотсюда! Мне так плохо!

Онплавал навзрыд. Слёзы мёрзли на щеках. А Зинаида всё повторяла охриплымголосом, выдавливаемым из сжимающегося горла:

–Денечка, сыночек мой, я тебя так люблю, я так по тебе скучаю! Сердце у меня всёвремя болит за тебя, поседела вон. Денечка, я все инстанции прошла, на всехпорогах ноги поотбивала. Скоро суд будет, чтоб мне тебя отдали…. По утрамприхожу сюда, хожу, выглядываю тебя, пока на работу не пора…. А по вечерамприхожу – так до ночи в окошки тебя высматриваю, пока в интернате свет непогаснет. Исхудал как…. Вытянулся…. Измучился, солнышко моё….

Кним спешили Яков и пара воспитателей. Зинаида, несмотря на слёзы, приметила ихи заторопилась:

–День, ты держись, мой родной, я за нас борюсь. Отец Григорий из нашего храмамне помогает, и ещё несколько человек их православных. Я тебя отвоюю,слышишь? Мы скоро снова заживём вместе. И ещё, чуть не забыла: тебемальчик один, Серафим, привет передаёт, у него всё в порядке, она за тебя и завсех мальчиков молится. Денисушка!

Онасмерила высоту забора и внезапно жарко спросила:

–А через забор сможешь перебраться?! Прямо сейчас?!

Денисмигом уцепился за сетку и полез наверх, карабкаясь с отчаяньем человека, попятам которого гонится убийца. Он почти перегнулся, чтобы перекинуть ногу испрыгнуть в объятия мамы, но за него уцепились и сдёрнули вниз. Ренат крикнулсвоим помощникам:

–Держите его крепче! Уводите!

Асам придвинулся к сетке и злобно процедил:

–Мы встретимся с вами в ином месте, Зинаида Аркадьевна. Будете помнить, какпохищать из интерната детей.

–Своих собственных детей! – ничуть не испугавшись, процедила закалённая за этимесяцы Зинаида.

Ренатоскалился, словно волк на добычу.

–Были ваши, стали наши, и ничего вам не обломится, как ни старайтесь. Тут такиеденьги, такие дела завязаны, что лучше идите домой и притворитесь, что всегдабыли бесплодны. Никто вам сына не вернёт. Это государственная политика, ясно? Апереть против государства – это как букашке против асфальтного катка.

Онсплюнул и ушёл вслед за воспитателями, которые тащили кричавшего, бьющегося вих руках Дениса. Зинаида крикнула:

–Я всё равно заберу своего сына! И за другими приду!

Ренат,открывая дверь в здание, цинично показал ей средний палец и скрылсяокончательно.

Зинаиданесколько раз трясанула сетку и, обессиленная, сползла в сугроб. Кто-то помогей подняться. Она повернула голову и, узнав, с облегчающим рыданием воззвала:

–Отец Григорий!

Высокийчернобородый мужчина, широкоплечий, статный, в рясе и полушубке, жалеючи смотрелна неё яркими синими глазами. Возраст, казалось, не для него: ему можно былодать и пятьдесят, и сорок, и тридцать пять.

–Увидели сына? – спросил он участливо.

–Увидела, – охнула Зинаида. – Знали б вы, как это невыносимо, батюшка - будтосердце по кусочку обрывают.

Священникглянул на серокирпичное здание с зарешеченными окнами.

–Пойдёмте со мной, Зинаида, полечим ваше сердце.

Поддерживаяженщину, он повёл её прочь от интерната.

–Вы в церковь? – спросила неживым голосом Зинаида.

–В церковь, – кивнул отец Григорий.

–Можно с вами?

–Я вас туда и веду. Пока никого нет, посидите, поплачьте. А потом надо двигатьсядальше с Божьей помощью.

–Исхудал. Вытянулся, – пожаловалась Зинаида, будто воочию видя отобранного сына.– Жёсткий стал. Измученный…. Что они с ним делают?! Его бьют, я знаю.Издеваются.

ОтецГригорий попробовал её успокоить:

–Вроде нет уже. Наказания отменены.

Зинаидукак крапивой хлестнули: наказания отменены! Значит, они были?!

–Его теперь точно накажут. За то, что ко мне выбежал, – потрясённо выговаривалаона. – Как же я не подумала! Ох, ворона, ворона! Денечка ты мой родной….

Хлынулигорячие слёзы. Встречный ветер вмиг остужал их и леденил мокрые щёки.Отец Григорий свернул на дорожку, ведущую через сквер к церкви.

–– Не будут наказывать, – уверенно утешил он. – Не смогут. Давайте-ка помолимсяо вашем Дионисии. Нет ничего сильнее материнской молитвы.

Зинаидасмутилась.

–Да я лишь в ноябре в церковь-то пришла. Раньше на себя надеялась думала, всёсмогу…. А тут, бессильная, в церковь побежала. Ничего не знаю, ничего не умею.Кому молиться, как….

–Было бы желание, научиться всегда можно, – успокоил отец Григорий.

–Правда?

Зинаидавсхлипнула, высморкалась смущённо в платок.

–Правда.

ОтецГригорий ласково улыбнулся.

–Я, как это случилось, ни дня толком не спала, всё бегала, бегала, ругалась,молилась, в ноги падала, взятки совала, чуть было не продалась. И продалась бы,да горе всё это иссушило меня, морщины добавило. И впустую всё. Грозятродительских прав через суд лишить. А до этого вон - обвинили в жестокомобращении с ребёнком, о насилии. Какое там насилие! Я ж люблю его, он у меняединственный. Сердце ноет и ноет, не перестаёт. Иду и охаю всё, и охаю,остановиться не могу, как пластинка спотыкающаяся. Бывший муж и прежде нос воротил,а теперь и вовсе - знать вас обоих не хочу – говорит. И говорит ещё, чтотеперь,мол, обузы у него не будет…. Обуза… это сын-то! Как такое сказал? Асказал ведь….

Онаговорила и говорила о своих мытарствах, жаловалась и жаловалась, а когдавыдохлась, замолчала и только охала потихонечку, словно у неё что-то болело.

Когдаона случайно подняла на священника красные опухшие глаза, она несколькооторопело заметила на его щеках мокрые дорожки, исчезающие в чёрной бороде.Отец Григорий заметил её удивлённо-смущённый взгляд и торопливо пробормотал:

–Вот испытание послал вам обоим Господь.

–Зачем же? – не поняла Зинаида.

–Кого любит, того испытует, – сдержанно объяснил отец Григорий.

Зинаидазадумалась.

–Выдержишь – и что? – наконец спросила она. – Легче будет?

–Легче. Разве не знаете? Страдания очищают, дарят мудрость и доброту, даютпонимание, что такое настоящая любовь, – убеждённо сказал отец Григорий. – Ктомного страдал сам, легче и глубже понимает других.

–Да, наверное, – убито произнесла Зинаида, перед которой стояло неузнаваемоеродное лицо сына, на котором с такой мукой смотрели на неё заплаканные глаза. –Только сейчас мне до чужих страданий дела нет. Свои бы как-то пережить.

ОтецГригорий заметил:

–Сообща, помогая друг другу справиться с бедой - и свою легче пережить.

Зинаидаудивилась:

–Об этом я как-то не задумывалась…. Неужто правда так-то?

–Правда. Скажу вам по секрету, – заговорщицки понизил голос священник. – Этопроверено тысячелетиями человеческой боли.

ЗинаидаЛабутина притихла, переваривая новую для неё мысль.

–А что, ещё у кого-то детей отобрали? – напряжённо спросила она.

–Да. Лавина идёт, Зина, – вздохнул отец Григорий озабоченно. – Вовремя неспохватились, не сплотились, предпочитая, как вы вот теперь, горевать исражаться в одиночку. В одиночку-то со всеми и расправились. И лавина сходит.

–Может, кончится когда? – робко спросила Зинаида.

–Бог знает, не мы.

Почему-тоего слова звучали не с грустью, а … с надеждой. И это удивило Зинаиду. Какмного чувств и причин, их пробуждающих, она не пережила! К примеру, этонепонятное пока смирение, покой и надежда при большой беде.

Атеистыв подобной ситуации взрывались бы, сетовали, канючили, раздражались, плакали,суетились, проклинали, обвиняли - как она, Зинаида. Как, у кого научиться оставатьсявсегда такой ровной, спокойной и сильной духом? Возможно ли это вообще?

Онивошли в церковь.

–Утром служили литургию, – объяснил отец Григорий, – вечером послужим вечерню,вспомним земную жизнь Господа нашего Иисуса Христа. А потом молебен на новолетие.

–Я о таком ничего не знаю, – призналась Зинаида, – и вообще ничего не знаю. Аэто трудно – узнать?

–Не трудно. Просите у Бога помощи, и Он поможет: и с людьми сведёт, и с книгамикого пошлёт. Одну могу дать прочесть – Новый Завет, который собран из рассказово жизни Христа на Земле, которые написали четыре ученика Его, из деяний и писемэтих учеников и откровения апостола Иоанна Богослова.

–Много больно, – неуверенно сказала Зинаида.

ОтецГригорий отошёл в сторонку, покопался в небольшом книжном шкафу, достал книгунебольшого формата, вернулся.

–Много? – испытующе глядя на Лабутину, спросил отец Григорий.

–Ну, вроде, нет, – признала она.

–Возьмёте?

–Конечно! Я прочитаю и верну.

–Да. Я пойду готовиться к службе, а вы пока оглядитесь, посидите, если устали.Скоро народ соберётся, тогда хождениям конец: в Доме Господнем принято стоятьна одном месте, к Богу всей душой устремляться.

Онслегка поклонился и ушёл в алтарь. Зинаида осталась одна. Походив по церкви,полюбовавшись иконами и золотистыми подсвечниками, она села на скамейку устеночки и открыла книгу, данную ей священником, стала листать, читатьнекоторые отрывки. Показалось необычным, и она углубилась в текст, набранныймелким шрифтом.

Сталсобираться народ – в основном, пожилые, для которых излишества новогоднегостола и надоевшие пустые телепрограммы давно казались пресными и скучными.

Поколебавшись,Зинаида решила остаться на всю службу. В конце концов, что ей делать вновогоднюю ночь одной, без сына? Она и не готовила ничего.

Асмотреть до одури телевизор в надежде, что покажут что-то захватывающее илигреющее душу ей было скучно и противно: всё равно ж не покажут. Поизгаляютсянад нищим народом в своих сногсшибательных тряпках и драгоценностях, поблещутухоженными телами и дорогой косметикой на лице и уедут на иномарках в своироскошные коттеджи или пентхаусы. Смотреть тошно.

Лучшеуж здесь – в тишине и сказке. Ей дали платок, чтоб укрыть голову, и она сняласвою зимнюю шапку.

Уютнобыло в ласково греющей Зинаиду церкви. Покоем одарил её Бог, надеждою –Богородица. Ничего не зная, ничего не понимая, Зинаида, тем ни менее, всейдушой участвовала в происходящем и в особо пронзительные моменты безмолвно, несуетясь, крестилась.

Акогда отец Григорий помазал лбы прихожан елеем, и верующие разошлись по домам,женщина встала у образа Пресвятой Богородицы, приникла к защищавшему его стеклуи слёзно молила, молила Заступницу и Милосердицу, чтобы соединила Она её ссыном.

Удалиласьона самой последней. Одна женщина удивлённо на неё посмотрела.

–Вы что не торопитесь? – спросила она. – Новый год ведь. Или в вашей семье всевоцерковлённые и соблюдают Рождественский пост?

–Что соблюдают? – не поняла Зинаида.

–Рождественский пост, – повторила женщина. – Через семь дней наступит РождествоХристово, и будем разговляться курочкой, свининкой, рыбкой, яйцами и молоком.Веселиться будем о Господе, славить родившегося Младенца Иисуса Христа. Придётек нам?

–Куда? – растерялась Зинаида.

–В храм на Рождественскую службу.

–Ну, я с удовольствием. А когда?

–Шестого января в десять вечера.

–Да, это я смогу. Спасибо, что пригласили.

–Бог всех приглашает, – сказала женщина, – жаль, что не все отвечают наприглашение.

–Да…, – вздохнула Зинаида, подумав, что сама она за всю жизнь не удосужиласьоткликнуться на зов Бога, и к чему привело её это пренебрежение?

ОтецГригорий закрыл двери, поклонился, перекрестившись. За ним и обе женщины.

Темнотановогоднего вечера празднично озарялась уличными фонарями. Посыпался снег– медленный, неслышный. Зинаида подумала: как бы волшебно было идти с сыном втакой вот новогодней ночи, дышать несильным морозцем, ловить открытым лицомщекочущие снежинки….

Да,как бы волшебно было бы….

Изсердца снова поднялся плач, сдавил горло до боли. Она с трудом распрощалась сосвященником и со спутницей и поплелась домой. Ноги сами привели её кинтернату.

Светв окнах горел, но в них никого не было видно, как Зинаида ни присматривалась. Вкаком окне её Денисушка? Что он делает? Неужто его наказали?! Её кровинушку?!

Унеё закололо в груди. Нет. Ей нельзя болеть. Ей надо сына вызволить, вырастить.А тогда уж и болеть можно.

Электронныечасы пикнули полночь. Новый год. От грохота фейерверков в парке Зинаидавздрогнула и невольно обратила взгляд на сверкающие разноцветные огни, гаснущиеи возникающие вновь. У всех праздник. Только у Лабутиных и у всех разлучённыхсемей праздник пронизан горем.

Да.Семьи.

Зинаидаочнулась. Она не одна. Отец Григорий сказал, что таких, как она, много. Ейпросто надо присоединиться к ним. Или их объединить, если они пока разобщены.

Какговорится, метлой вымести сор легче, нежели одной веткой. Сор – ювенальнаяюстиция. Метла – русские люди. Она тоже русская. И вместе со всеми подниметсяпротив заграничной заразы, с помощью которой западные идеологи пытаются прижатьРоссию к ногтю.

Зинаида,повинуясь импульсу, сняла с правой руки варежку, подняла руку и перекрестилаинтернат. Губы её прошептали:

–Господи, помилуй, спаси моего сына… и всех детей в этом злом доме.

Ейпричудилось, будто раскрываются со звоном все окна, и оттуда вылетают дети сбелыми крыльями и несутся быстрее ветра по своим домам. Красота….

Оглядываясьна мрачный прямоугольник с гаснущими окнами, Зинаида зашагала домой,преисполнившись уверенности в появившихся вдруг в ней силах.

Онане знала, что в это время Денис, наказанный Велимиром Тарасовичем Фуфайкиным,который должен был покинуть интернат после новогодних каникул, стоял у окна исмотрел на чёрный силуэт за сетчатым забором и глотал редкие слёзы: он знал,что это его мама смотрит на него.

Онзаметил, как мама сняла варежку и широко перекрестила его. Денис принялматеринское благословение, как настоящий новогодний подарок, и впервые за этимесяцы ощутил радость – тихую, светлую, совсем не похожую на прежние егострасти при победе в виртуальной игре.

Онпочему-то тоже поднял руку и перекрестил уходящую маму. И только тогда лёгспать, прислушиваясь к грохоту фейерверков. Вскоре всё стихло, и Денис уснул.

Глава 20. ВСТРЕЧА ДЕНИСА С ОТЦОМ И С ДУШКОВОЙ

Каникулыпрошли скучно, неспешно и одиноко. Сменявшиеся воспитатели равнодушно следилиза порядком и воспитанниками и никого не одёргивали и не наказывали.

Этобыло так непривычно, что ребята зашушукались по углам и стали переглядываться.Перемены, что ли, какие грядут, в самом деле? Перемены, между прочим, не всегдаведут к улучшению.

Ждали,что 11 января начнутся новые репрессии. Однако утром и на завтраке Рената неоказалось. Перед уроками прокатился по спальням невероятный слух, что уволены иВелимир Тарасович, и Гузель Маратовна, и злобная Новита Сергеевна, о которойтоже никто не пожалел, даже любители математики.

Уроквместо Совы провела физичка, которая имела нужную специализацию. Она дала новуютему, порешала с учениками задачки и ни словом не обмолвилась о том, чтопроисходит с персоналом интерната.

«Старшаки»заметно привяли, не зная, куда намеревается дуть ветер перемен, и ребятавдохнули забытый запах свободы, ценимый ими за его утрату, и потому волшебный.В обед многие улыбались и удивлялись своим и чужим улыбкам. И ещё всемказалось, что Новый год припоздал и пришёл к ним в интернат только сейчас.Потому что наступает что-то новое, и это здорово!

Скептиковобрывали, чтоб не мешали такому редкостному чувству – радости.

Послеспокойно проведённых уроков воспитанников отпустили погулять во дворе под присмотромнескольких педагогов.

Детикатались в снегу, прыгали по сугробам, веселясь от души – впервые, как сюдапопали. Откуда-то в их сердца вернулась надежда, что скоро они покинут этоздание пыток.

Денисприлип к забору, высматривая в каждой женщине маму, и вдруг узнал в мужчине,ведущем под руку изящно одетую женщину, своего отца, Николая АндреевичаЛабутина. Женщина что-то выговаривала ему, а он слушал, глядя в землю.

Дата добавления: 2015-08-26