ЭРОТИЧЕСКОЕ. ний, характерную для мифа, притчи и ранней сказки

ний, характерную для мифа, притчи и ранней сказки. Для традиционного Э. (понимаемого как жанр, а не род литературы) характерны (в отличие от романа) актив­ная опора на национально-историческое предание и его поэтизация, отделенность художественного мира от со­временности и его абсолютная завершенность: «Ни для какой незавершенности, нерешенности, проблематично­сти нет места в эпическом мире» (Бахтин, 459), а также «абсолютизирование» дистанции между персонажами и тем, кто повествует; повествователю присущ дар не­возмутимого спокойствия и «всевидения» (недаром Гомера уподобляли в новое время богам-олимпийцам), и его образ придает произведению колорит максимальной объективности. «Рассказчик чужд действующим лицам, он не только превосходит слушателей своим уравновешенным созерцанием и настраивает их своим рассказом на этот лад, но как бы заступает место необходимости» (Шеллинг Ф. Философия искусства. М., 1966. С. 399). Но уже в ан­тичной прозе дистанция между повествователем и дей­ствующими лицами перестает абсолютизироваться: в ро­манах «Золотой осел» Апулея и «Сатирикон» Петрония персонажи сами рассказывают о виденном и испытанном. В литературе последних трех столетий, отмеченных преоб­ладанием романических жанров (см. Роман\ доминирует «личностное», демонстративно-субъективное повествова­ние. С одной стороны, «всеведение» повествователя распро­страняется на мысли и чувства персонажей, не выражен­ные в их поведении, с другой — повествователь нередко перестает созерцать изображаемое со стороны, как бы сверху, и смотрит на мир глазами одного из персонажей, проникаясь его умонастроением. Так, сражение при Ватер­лоо в «Пармской обители» (1839) Стендаля воспроизведено отнюдь не по-гомеровски: автор как бы перевоплотился в юного Фабрицио, дистанция между ними практически исчезла, точки зрения обоих совместились (способ пове­ствования, присущий Л.Толстому. Ф.М.Достоевскому, Че­хову, Г.Флоберу, Т.Манну, Фолкнеру). Такое совмещение вызвано возросшим интересом к своеобразию внутренне­го мира героев, скупо и неполно проявляющегося в их поведении. В связи с этим возник также способ повество­вания, при котором рассказ о происшедшем является одно­временно монологом героя («Последний день приговорен­ного к смерти», 1828, В.Гюго; «Кроткая», 1876, Достоевс­кого; «Падение», 1956, А.Камю). Внутренний монолог как повествовательная форма абсолютизируется в литературе «потока сознания» (Дж.Джойс, отчасти Пруст). Способы повествования нередко чередуются, о событиях порой рассказывают разные герои, и каждый в своей манере («Ге­рой нашего времени», 1839-40, М.ЮЛермонтова; «Иметь и не иметь», 1937, Э.Хемингуэя; «Особняк», 1959, Фолкне­ра; «Лотта в Веймаре», 1939, Т.Манна). В монументальных образцах Э. 20 в. («Жан Кристоф», 1904-12, Р.Роллана; «Иосиф и его братья», 1933—43, Т.Манна; «Жизнь Клима Самгина», 1927-36, МГорького; «Тихий Дон», 192^-40, Шо­лохова) синтезируются давний принцип «всеведения» по­вествователя и личностные, исполненные психологизма формы изображения.

В романной прозе 19-20 вв. важны эмоционально-смысловые связи между высказываниями повествователя и персонажей. Их взаимодействие придает художествен­ной речи внутреннюю диалогичность; текст произведения запечатлевает совокупность разнокачественных и конф­ликтующих сознаний, что не было характерно для канони­ческих жанров давних эпох, где безраздельно господство-

вал голос повествователя, в тон которому высказывались и герои. «Голоса» разных лиц могут либо воспроизво­диться поочередно, либо соединяться в одном высказы­вании — «двуголосом слове» (М.М.Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 310). Благодаря внут­ренней диалогичности и многоголосию речи, широко представленным в литературе двух последних столе­тий, художественно осваивается речевое мышление людей и духовное общение между ними (см. Полифония).

Лит.: Манн Т. Искусство романа//Он же. Собр. соч.: В Ют. М., 1961.
Т. 10; Кожинов В.В. Роман — эпос нового времени // Теория литературы:
Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литера­
туры. М., 1964; Бахтин ММ. Эпос и роман // Он же. Вопросы литературы
и эстетики. М, 1975; Мелетинский ЕМ. Введение в историческую поэти­
ку эпоса и романа. М., 1986; Женетт Ж. Повествовательный дискурс //
Он же. Фигуры: В 2 т. М., 1998. Т. 2. В. Е.Хапизев

ЭРОТИЧЕСКОЕ в литературе. — Эрот — в древ­негреческой мифологии божество любви, а поскольку язычники эллины ценили в ней прежде всего чувственное начало (а не «высокую духовность»), то слова «эротика», «эротизм», «эротический» и производные от этого имени имеют в виду сексуальность, провоцирующую соитие полов, — то, что в христианизированно-аскетических воззрениях Средневековья и позднее третировалось как «блудное жжение похоти», разврат и порок. Осознанная греховность плотских наслаждений, некоторые нала­гаемые на них запреты нравственного (подчас и юри­дического) порядка, азартный соблазн эти запреты на­рушить — все это распаляло эротику, возводя ее на уровень эротомании, каковой нет ни в древнеиндийс­ких учебных пособиях по способам телесных совокуп­лений, ни в «Песне песней» царя Соломона, ни у ста­рых латинян, будь то Катулл (цикл стихов к Лесбии), Петроний («Сатирикон»), Апулей («Золотой осел»), Марциал (эпиграммы) или Овидий («Наука любви»). В те времена еще рано было явиться Дон Жуану и вслед за ним всему донжуанизму, мотивами которого перена­сыщены европейские литературы позднейших веков. Э. в литературе может служить сильным стимулятором собственной сексуальной активности. Данте («Ад», песнь V) описывает, как Франческа и Паоло вместе читают ска­зание о рыцаре Ланчелоте, любовнике королевы (жены короля Артура); дошли до места, где он поцеловал ее, возбудились, поцеловались сами — и произошло даль­нейшее (с печальным исходом: муж Франчески, буду­чи к тому же братом Паоло, убил обоих). «Эпизод Фран­чески» предопределяет природу европейской эротики. Эротика особенно остра, если она недобропорядочна, богопротивна, демонична. Чужая жена желанна. Пуш­кинский Онегин отверг любовь понравившейся ему де­вушки, но без памяти влюбился в нее же, после того как она вышла замуж. У Л.Толстого Вронский предпо­чел Анну Каренину своей премиленькой невесте Кити. Нередко герой-любовник или герой-претендент увле­кал или же стремился соблазнить не просто чью-то чужую жену, но супругу своего родственника (иногда ближайшего), друга, приятеля, благодетеля, начальни­ка: Ипполит и Федра, Савва Грудцын из древнерусской повести 17 в., шиллеровский Дон Карлос, Онегин, князь Звездич из драмы М.Ю.Лермонтова «Маскарад» (1835-36), толстовский Долохов из «Войны и мира» (1863-69), Жорж Дюруа из романа Г.де Мопассана «Милый друг» (1885).

---

Дата добавления: 2015-08-20