Экзистенциализм

гория, осмысленная в ранних произведениях Камю (по­весть «Посторонний», 1942, драма «Калигула», 1944) и Сартра (роман «Тошнота», 1938, драма «Мухи», 1943), носивших программный характер: это бунт против бессмыслицы бытия, против агрессии бесчеловечно­сти и вместе с тем против участи «человека толпы», обез­личенного конформиста, который предал свою свободу, требующую переступать через многие этические табу. Зная, что «ни в себе, ни вовне ему не на что опереться» (Сартр), герой литературы Э. тем не менее отвергает «квиетизм отчаяния»: он «действует без надежды», ему не дано изменить свой трагический удел, однако он «су­ществует лишь постольку, поскольку себя осуществля­ет». Суть этой концепции, составляющей фундамент литературы Э., раскрыта заглавием одной из важнейших философских работ Сартра «Экзистенциализм — это гуманизм» (1946). Считая, что «человек, приговоренный быть свободным, возлагает тяжесть всего мира на свои плечи» (Сартр Ж.П. Бытие и ничто, 1943), Э. строит свою художественную доктрину на основании принципов «ис­торичности», которая требует впрямую соотносить твор­ческие задачи со злободневной социально-исторической проблематикой, и аутентичности, противопоставленной концепциям «незаинтересованного», «дезангажированно-го», «чистого» искусства (в многочисленных эссе Сартра и Камю по проблемам эстетики постоянным адресатом полемических выпадов становится самый авторитетный приверженец этих концепций П.Валери). Э. отверг ряд фундаментальных положений эстетической теории мо­дернизма, которая, на взгляд Сартра, привела к «фети­шизации внутреннего мира личности», существующей вне контекста современной истории, хотя в действитель­ности этот контекст властно заявляет о себе, сколь бы последовательным и настойчивым ни было стремление его игнорировать. Роману, широко использующему ми­фологический параллелизм, поток сознания, принцип субъективного видения, вменяется в вину неспособность передать реальную ситуацию человека в мире и отказ от «историчности», без которой литература невозмож­на. Своими литературными союзниками Э. объявляет писателей, провозглашающих «ангажированность» искусства и тяготеющих к достоверному воссозданию обстоятельств реальной истории: Дос Пассоса как ма­стера фактологического романа, в котором намечена панорама исторической жизни 20 в., Брехта как созда­теля «эпического театра» с его нескрываемой идеоло­гической ориентацией и общественной актуальностью. В эстетике Камю главенствует идея «без конца во­зобновляющегося разрыва» искусства и мира, бунтом против которого оно является, но от которого не может и не должно быть свободным. Взгляд на сущность ис­кусства он в своих «Записных книжках» (опубл. 1966) стремится обосновать, обращаясь к Ф.Кафке, который «выражает трагедию через повседневность, абсурд через логику», — принцип, сохраненный самим Камю в рома­не «Чума» (1947), который содержит иносказательную картину действительности Европы в годы фашистской оккупации, вместе с тем представая и как философская притча, построенная вокруг главенствующих в Э. моти­вов абсурда, «озабоченности», выбора и бунта против человеческого удела. Те же мотивы доминируют в дра­матургии Камю, где в аллегорической форме изобража­ется «ад настоящего» и «абсурд, противоположный на­дежде» («Недоразумение», 1944, «Осадное положение»,

1948). Философско-публицистический трактат Камю «Миф о Сизифе» (1942) описывает универсум, где «есть одна огромная иррациональность», и столкновение «человеческого запроса» (желания постичь некий смысл и логику жизни) с «тотальным неразумием мира», являющееся одним из основных конфликтов в литера­туре Э. (напр., у Сартра в трилогии «Дороги свободы», 1945-49). Сизиф истолкован как олицетворение абсурд­ности жребия, уготованного человеку в этом «неразумном» мире, но и как символ бунта против злой воли богов: со­гласием с этой волей, актом капитуляции, согласно Камю, явилось бы самоубийство. Эти темы по-новому развиты Камю в трактате «Взбунтовавшийся человек» (1951), где, с многочисленными отсылками к Достоевскому, проведе­ны прямые параллели между иррациональностью мира без Бога и агрессией тоталитаризма в 20 в. Оставаясь непри­миримым противником тоталитарной идеи и практики в любых воплощениях, Камю после публикации этой книги вступил в резкую полемику с Сартром, готовым до из­вестной степени оправдать коммунистический вариант тоталитарного общества политическими реалиями пос­левоенной Европы. Эта полемика сделала антагонистами двух крупнейших представителей литературы Э. Считая аксиоматичным, что «каждый художник прикован се­годня к галере своего времени» («Шведские речи», 1958), Камю вместе с тем толковал общий всему Э. прин­цип историчности более широко, чем Сартр, и как ху­дожник предпочитал притчевые формы, которые дава­ли возможность в философском контексте воссоздавать «приключение человеческой жизни», протекающей во вселенной, «где царят противоречия, антиномии, тоск­ливые страхи и немощь». Трактовке бунта как попытки преодолеть абсурдность истории (Сартр) Камю проти­вопоставил идею «бреда истории» и нигилистичности любой революции, в конечном итоге увенчиваемой тор­жеством равенства в рабстве. Своего героя-бунтаря Камю мыслил обретающимся в «изгнании» (т.е. в осоз­нанной отчужденности от верований, надежд, жизненных норм большинства—тех, кто составляют «царство»). Ме­тафизическое неприятие человеческого удела, которым определяется мирочувствование и социальное поведение героя Камю, с юности было основной характерной чер­той личности самого писателя, о чем стало возможно с уверенностью судить после посмертной публикации неоконченного автобиографического романа «Первый человек» (1994).

Произведения писателей, близких Э., обычно пред­ставляют собой либо притчи и иносказания, либо об­разцы «литературы идей», в которой развертывается напряженный спор персонажей, воплощающих принци­пиально разные духовные и этические позиции, а пове­ствование организовано в соответствии с принципами полифонии. Так, в частности, написана «Чума», где ге­рои спорят о возможности или нереальности противо­действия абсурду, когда он начинает угрожать самому существованию человечества, и о «привычке к отчая­нию» как о нравственной позиции, наиболее типичной для воссоздаваемой эпохи, однако не получающей оп­равдания. Характер в этой литературе обычно остается психологически неразработанным и почти не наделен приметами индивидуальности, что соответствует обще­му принципу Э. Стилистика прозы и драматургии Э. не предполагает богатства оттенков и нюансировки дета­лей, поскольку она нацелена на максимально логичное

Дата добавления: 2015-08-20