Часть 1 34 страница

Вильнюс 14.12.2006 год.
Суматоха нарастает с каждой минутой, все вокруг кружатся, бегают, снег мягко падает на землю, апельсиновый. А я сижу в номере, разглядывая причудливые узоры на стекле. Неужели так быстро пришла зима, приближающийся Новый Год? Неужели? Вот и не успела заметить. На улице так умиротворенно-суетливо, что я восхищаюсь этой картиной: люди с большими картонными сумками, которые до отказа набиты подарками, дети играют в снежки, лепят снеговика, горящие огоньки на витринах магазинов, украшенные гирляндами деревья. Здорово-то как, хочется уже поскорее домой, к маме, папе, за праздничный стол. Все, как положено.
- Ты уже придумала, что родным дарить будешь? – Спрашивает Юлька, перебирающая у кровати чемоданы с одеждой.
- Пока нет, а ты? – Не отворачиваясь, отвечаю я.
- Дел невпроворот, тоже без понятия, что дарить! Нужно бы найти денек, да по магазинам пробежаться, может чего и увижу.
- Наверное, - протягиваю я, - приедем в Москву и можно будет пройтись. Но потом… Пойду-ка я в душ, через пару часов нужно выйти.
Бесшумно встав, я удаляюсь в ванную, где горячие струи воды смывают с меня последние переживания на этот день.

Всегда и на все есть надежда. Концерт не заставил себя долго ждать.
- Ну что ж, а сейчас серьезное слово, серьезная песня, вообще это слово для меня разное, нужно жертвовать себя ради любви, ради детей, ради родителей…
«Твой взгляд украл зал, ты сама отдала его им. Он у тебя такой целеустремленный, острый и цепкий, что если ты скользнешь им по мне – боюсь поранишь. Но это не произойдет, ты не поранишь меня, а все потому, что ты и бегло не пробежишь по мне взглядом. Все вернулось на круги своя, все необратимо странно, все необратимо страшно. Я снова не понимаю, что с нами происходит, а главное – что происходит с тобой. Но ты, твои руки, вопреки всем ожиданиям, касаются меня, моего оголенного участка кожи. Проведя вдоль узкой полоски внизу живота, ты всего лишь поправила мою майку. Всего лишь, вызвав тысячу мурашек по всему телу. Ты всегда умела удивлять, и в этот раз оставалось такой же – той, от которой можно ждать чего угодно, кроме предсказуемости».
- Не люблю эту песню, честно, но наши поклонники стали обижаться из-за того, что мы ее не поем. Так что сейчас мы ее исполним, вы согласны?
«Дааа», - что они еще могут выкрикнуть ей, расплываясь в блаженных улыбках, сходя с ума.
- А ты согласна? – Моя девочка поворачивается ко мне.
«Я на все уже согласна. Будто ты не знаешь моего ответа. Не любишь эту песню, говоришь? Тогда зачем же ты, родная, бегаешь по сцене с довольной лыбой, будто это твоя самя любимая песня на свете? Зачем ты поешь ее ТАК, стоя ко мне лицом, будто обращаешься ко мне. Ты всегда знала на каких моментах нужно посмотреть на меня, на каких взять за руку, на каких отвернуться, ты всегда знала об этом, и пользовалась этим напропалую. Так и сейчас ты нашла исключительный момент, на котором непременно нужно было подойти ко мне, обнять своими худенькими ручками, прижаться ко мне, как приживаются к кому-то по истине дорогому, прижаться с ровным, умиротворенным дыханием, уткнуться в мое плечо, закрыться своими волосами, и перестать дышать. Будто ты задыхаешься, когда рядом со мной. Ты выбрала отличный момент, девочка моя, будь в этом уверена. Я слишком люблю все эти лирические проигрыши, так что ты не прогадала. Ты никогда не ошибаешься, в этом вся ты! Но не все твои действия я понимаю, хотя и стараюсь не обращать на них внимания. Тыкаешь свой микрофон мне между ног, и чего ты хочешь этим добиться? Не понимаю, да и вряд ли пойму. Наверняка, ты как обычно играешься, тебе ведь так нравится заводить публику, заводить меня, и при этом, заводиться самой. ‘Ты согласна’, - повторяешь ты, показывая пальцем на меня. И я согласна. ‘Согласна’, - так и отвечаю я, едва заканчивается песня».
- У нас есть песня, которая называется ‘Friend or foe’, мы за дружбу!
«Ты сновь ходишь по сцене, обычно, туда-сюда, как делаешь это все время, как будто утебя сольное выступление, а меня нет. Но я есть, и ты замечаешь это чуть позже, чем обычно, но все же замечаешь. Поэтому подходишь ко мне, касаясь меня своей рукой, задеваешь, легко, неосторожно, будто напоминаешь о своем существовании. Но я даже не успеваю о нем забыть, у меня не получается забыть о нем. Друзья мы или враги? Ведь песню писали не с проста, как и все наши композиции. Друзья мы или враги? Что я могу ответить тебе, не зная ответа? Что можешь ответить мне ты, не зная ответа? Иногда мы кажется, что ты знаешь все, просто скрываешь. Ты ходишь, касаясь меня рукой, и моя кожа загорается под твоими пальцами, горит, обжигает. Но ты не видишь этого, жаль. Слишком поздно, уже ничего не спасти, девочка моя, ты отводишь свой взгляд, и мысленно пытаешься склеить разрушенное. Слова любви полностью потеряли свой смысл, больше нечего ждать. И эта песня всего лишь отражение реальности, и ты знаешь это, поя ее, ты знаешь о чем она, ты все знаешь. Придуриваешься. Раньше мы любили друг друга, мы лгали друг другу и скрывали свою ложь.. Ты мне друг или враг? Мы любили друг друга, жили друг для друга. Так ты мне друг или враг? Раньше я знала ответ на этот вопрос. Обещания, пустые признания и невинные знаки любви. Я дотрагиваюсь до твоей руки, но это голограмма. Ты всё ещё здесь? Неужели слишком поздно? Уже ничего не спасти, ты отводишь взгляд, и мысленно пытаешься склеить разрушенное. Слова любви полностью потеряли свой смысл.
- В душе была такая ностальгия, какие-то воспоминания, какие-то представление, и даже, когда я услышала эти слова… «ляжем с тобой под трамвай», я думаю, что люди не ложатся под трамвай, в любом случае, только от безумной сильной любви. На самом деле в этой песне очень важен смысл, называется она «Что не хватает тебе».
«Идешь, ровно, гордо, на этой песне тебе нельзя проявлять слабость. Тебе в принципе нельзя проявлять слабость. Но ты никогда не можешь удержаться, и вновь я чувствую твою руку, скользящую от моего плеча до начала кисти. Ты стоишь спиной ко мне, на краю сцены, опустив взгляд в толпу. Я стою спиной к тебе, в глубине сцены, около барабанов, смотря в пол. Времени нет и не будет, крикнешь и я все забуду. Что б не случилось, ночь зажигает огни…»
- Покажите нам свою любовь!
«Только посреди песни ты берешь меня за руку, но я перестаю на все это жаловаться. Я знаю, что ты думаешь, я знаю, что ты чувствуешь. Тебе не убеждать от этого ровно так же, как и мне. Это был несчастный случай, но звуков твоей скорби я не слышала. Ранее незаметные детали неожиданно стали очевидными, расскажи мне о том, что ты никогда не знала нежности и непорочности, ты все еще сомневаешься в нас! Скажи мне, что любое «ничто» находит свое объяснение или просто исчезает, однако некоторые до сих пор теряются, потому что нет возможности все вернуть. Смотрю на твое фото и понимаю – все уже в прошлом. Никогда в жизни я не чувствовала себя столь одинокой, покажи мне любовь! Твое безразличие – обычное явление, желание удивляться – вот чего нам не хватает, кричи, что любое «ничто» находит свое объяснение или просто исчезает. Ты все еще играешь в игры, я беру обманом. Девушки, девушки, но ты похожа на эстафетную палочку, которую передают друг другу сумасшедшие. Такие же, как я. Я не хочу видеть твое безразличие!»

«Ты хватает меня за руку, подталкивая к себе, и я без сопротивления поддаюсь твоему влиянию. Обнимаешь меня, прижав к себе, теперь ты не оставляешь меня без внимания. Я приподнимаю тебя и кружу, как пушинку. Как в наши 2000-е, я кружу тебя, улыбаясь своим мыслям, своим обманам, твоим обманам. Едва я опускаю тебя, ты не отпускаешь меня, прижимаешь ближе, и неожиданно находишь губами мои губы. Смеешься. Я целую тебя в ответ, разрешая делать все. Кладу руки на твои плечи. Целуемся. Ведь все в последний раз. Смеешься, пряча глубоко под кожей обжигающую боль. Ты всегда смеялась, когда хотелось плакать. Я смеюсь вместе с тобой, так надо. Стоя напротив друг друга, смотрим в глаза, микрофон направлен в зал. Честная любовь не случается. Ты вновь бежишь ко мне, взбалмошная, сумасшедшая, обнимая меня за шею, притягиваешь к себе, вновь тянешься к губам. Смеешься, смеюсь и я. Прикрыв наши лица своими волосами и становлюсь к тебе ближе. Но мы не целуемся – смеемся. Я смотрю на тебя ТАК, как не смотрела раньше, и никто не должен видеть этого… Никто.»
Мы стояли на сцене обнявшись,
МЫ вдвоем посреди океана-зала,
Одна половина его подозревала,
что это игра.
Другая - точно знала,
Но Мы, вцепившись друг в друга,
И слившись во едино,
Давали то, что всем так надо,
Как воздух необходимо.
На этом последнем концерте,
Не на той, но последней песне,
И наша любовь умирала,
Будучи неуместной.
Прощальные аккорды, звуки гитары,
10 минут оваций, 20 - раздачи автографов,
И я последний раз держу ее за руку
ТАК
(и это совсем не для фотографов),
Держу ее так, как должна, как обязана...
Самой себе, как мне необходимо,
Чтобы быть...
Чтобы быть с чем-то связанной,
Чтоб казаться себе Ей любимой.
Я никогда не делала этого
и не сделаю...
Не признаюсь, что играла не в любовь,
а в ее отсутствие.
Я совсем не такая, как она думала,
смелая...
И, как думала я,
не такая бесчувственная.
(с)Indesember

Ярославль 19.11.2006 год.
(http://vkontakte.ru/video20762725_161036043!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! это то видео, которое я хотела оставить на конец, но не удержалась.......)
Мир держится на слухах и это не пустые слова. Теперь все они ехидно потирают руки, радуясь нашим неудачам и этим сплетням! Но это ничего, скоро все закончится, - тешу себя надеждой я, потому что ничего другого мне не остается делать. Я нас все по-прежнему: страшно, страшно, страшно…
Концерт проходит на удивление странно: никак. Он хранил в себе столько секретов и недомолвок, что я едва ли не плакала. Все неизменно, необратимо рушится, я ничего не могу поделать этим. И даже мой кулон перестал гореть, даже он теперь беспробудно, безразлично холоднй. Что же происходит? Неужели все должно закончится именно так!? Разве этого мы добивались эти эти 7 лет, разве к этому нас призывал Ваня? Плевать! Плевать на все, плевать на Ваню! Страшно! Страх – единственное, что осталось в моей душе! Нам приходится сходитьс ума на сцене, смеяться, умирая, плачу внутри. У нас нет другого выбора. Больше нет ничего. Совсем ничего. И наши песни, как всегда, самые обычные. Она все делает для фанатов, все, что они хотят! Кажется, ее накрывает на песне «Не верь, не бойся, не проси», и тогда, на проигрыше, она хватает меня за руку, кружась, как в 2000-е, она так любит их. Любила. И я, любила, люблю! Но уже ничего не имеет никакого значения. В последний раз мы, держась за руки, поем «Я сошла с ума», в последний раз. Ничего нет, все рушится. Все так или иначе должно было разрушится. Последний раз, она идет ко мне, отвлекается, но идет, и я тяну к ней свои руки. И все происходи так, будто так надо! Руки обвиваются на друг друге, она прижимается к моим губам. ТАК, последний раз, больше такого не будет. Никогда. Все необратимо рушится. Все ведет именно к тупому исступлению, и Юля завершает это именно ТАК:
- Любовь… но иногда любовь бывает безответная, иногда бывает сердце свободно, и кажется, что ты одинока и никому не нужна. Вот у меня таких моментов было много…
- Хватит людям морочить голову! – Выдыхаю я, смотря на Юлю.
- Нет, почему, это реальная жизнь, это факт, в общем: я – НИЧЬЯ…
Куда она уходит – не знаю, не вижу ее. Начинаются первые аккорды, и на меня находи такая грусть, которой не было никогда. Никто в жизни я не чувствовала себя такой одинокой, никто в жизни мне не было так страшно! Страшно…
«Мы отвернемся, мы ведь вернемся..мы не в последний раз…»
«Только ты знаешь я, очень ЛЮБЛЮ тебя…», - испепеляет меня взглядом, а когда подходит ближе, проводит по плечу. «Все ты меня больше не хочешь, да?», «Я ведь теперь – ничья…».
«Или словами что-то сломали или соврали без…», - стараюсь спокойно петь я, хотя внутри у меня все дрожит, слезы подкатывают к горлу, меня переполняет какая-то обида, несправедливость за все.
Почему все должно закончится именно ТАК? Так, а не иначе? Почему? Почему же?
«Она меня не любит», - в перерыве между словами, говорит моя девочка, которая уже не моя.
Почему все именно так? Я не могу с этим смириться….
«Страх одиноких глаз, никто не пойдет за нас, каждый один, НЕ УХОДИ, МЫ НЕ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!!!»…
«Только ты знаешь я, очень хочу тебя… я ведь теперь – ничья»…
Ничья… Ничья… Ничья…
Ничего больше нет.
«И даже не твоя…», - быстро роняет она свои слова, и скрывается со сцены…
Начинается роковой проигрыш.

Слишком легка и тяжела...
Ее хранить одна не в силах,
Я отдаю тебе любовь,
Которую ты так просила.
Но ты ее не можешь взять,
Нести чтоб гордо и красиво.
Она не стала бы счастливой
Ни для тебя, ни для меня.
Нашей недолго пробыла...
Эта любовь теперь НИЧЬЯ.

Часть 1

Испугалась.
Взяла и испугалась, струсила, ничего удивительно в этом не было. Это было даже предсказуемо, особенно от таких как я. Взяла, сложила лапки, поджала хвост и убежала, умерла, потерялась там, где никогда не была. И вряд ли бы оказалась, если бы не эти обстоятельства. Испугалась, черт подери, я испугалась!
Долгая череда часов на пустом диване, под тиканье часов, было страшно. Сквозь слезы, стеклянные глаза смотрела безразлично на все, не понимая где я, кто я, зачем я. Испугалась, струсила, а проблему так и не решила. Тихое, ровное биение сердца, тиканье часовой стрелки, мягкий снег за окном, и тишина… Больше всего я боялась именно этого. Говорят, что тишина – это умиротворение, но это далеко не так, тишина – это ад для сумасшедших и гениев. Тишина – незрима, но теперь я даже боюсь того, чего не вижу. Изначально Ваня говорил нам закрывать глаза, когда целуешься, чтобы не видеть ничего вокруг. Нужно просто было представлять на месте друг друга любимого или желанного парня, чтобы не думать о том, что ты целуешься с девчонкой, у которой один затылок уверенней всей тебя самой. Поэтому надо было закрыть глаза, чтобы ничего не видеть. А то, чего не видишь – того нет. Простая логика вещей, которая помогала во многом, но не теперь. Не сейчас, не время. Это время ушло и вряд ли меня вернет вновь что-то к нему, это практически исключено, это практически невозможно. Да и зачем? Зачем, - я задаюсь этим вопросом уже много часов, проведенных здесь. Здесь, не зная где, но даже это уже не особо волнует меня. Сквозь белую пелену слез, я пытаюсь понять, где я, где я сижу несколько часов подряд? Это место кажется мне знакомым, не знаю, забыла. Испугалась…
- Проснулась уже? – Тогда я услышала голос из-за спины, прервавший мои размышления, полный волнения и страха, полный заботы, полный ностальгии.
- Что я здесь делаю? – Оборачиваюсь я, и мои глаза в ужасе округляются. – Что? Ваня… - Голос предательски дрогнул, и из глаз едва не покатились слезы, но как я не хотела выглядеть перед ним слабой.
- Ты приехала ко мне. Это… рассказала мне все… чего ты… не помнишь? Мы разговаривали… о том… о сём… - Смеется, присев на диван, ничуть не изменился: курит, меньше, но курит. – Ты это… не переживай так… вчерашний разговор… вам и без меня хорошо… переболеете…
- Вань, ты чего? – Хватилась руками за губы, за рот, закрывая его. – Что я здесь делаю? О чем мы говорили? Ничего не помню…
- Так… сказал же, вчера пришла… рассказала. Ну ты, не переживай… Ленка… изменилась так… чего? Боишься? – Его голос не такой прокуренный, как раньше, но пространственность все еще присутствовала в его речи.
Именно это отливало Ваню от других, именно поэтому я догадалась, что Ваня – это Ваня. И никто другой. Он заметно постарел, хотя если сбрить его щетину, которая неуклюже расположилась на его подбородке, вокруг его рта, то он мог бы выглядеть моложе. Но даже взглянув в его глаза, я поняла, он изменился, он устал. И это нормально, ведь все устают, это такая закономерность. Это правда жизни от которой не деться. Глаза стали еще светлее, потухшие, без прежнего азарта, без особого интереса к жизни. Он устал, и я его понимала, как никогда.
- Боюсь. – Тогда, помню, отвернулась, скрыла свои глаза, боясь опять заплакать.
- Ну это ничего, девочка моя, - отложив косяк, он коснулся рукой моей макушки, мягко поглаживая ее, - страх это естественно, я тоже боюсь… помнишь? А помнишь… я говорим вам ничего не бояться… вы молодцы… не боялись, вот и прорвались… вместе всегда можно пробить любые стены… а искренность пробивает это… того даже чего нет… закрыть глаза… помнишь? Все боятся… иначе мы бы не жили… иначе никого бы не было… не одна ты боишься, поверь мне… ее задевает это едва ли не сильнее… ничего не изменится… никогда. Времени нет, забыла? И не будет… все пройдет… ничего не вечно, - хриплый смех, - как она там? Небось все та же… такие не меняются…
- Не знаю! – И слезы начинают обжигать мои щеки.
- Ты помнишь… ты позвонила мне как-то вечером, кажется, было лето… и спросила: «Вань, у нас все получится?», что я тебе ответил, ты помнишь? Я сказал тебе, что у вас все получится. Я не врал вам, никогда не врал…
- Мы сами врали себе. – Продаю я ему с потрохами наши с Юлькой тайны, наши жаркие слова, наше учащенное дыхание, наши пальца друг у друга под юбками, наши взгляды. Я продаю ему то, о чем он уже знает.
- Но все наладится… вот увидишь, рано или поздно это должно было пройти… я ведь смог научить вас любви? – Его пальцы все еще бережно гладят мою голову. – Ну чего ты молчишь, Лен? Не плачь, ты всегда была плаксой, вроде взрослая уже, а все как маленькая! Ну, на вот платок! Не реви! Помнишь, ты пришла когда ко мне? Маленькая, светлая, испуганная, глаза блестят лихорадочно, микрофон в руках трясется, - он беззлобно засмеялся, - какая же ты, Ленка……. – Он надолго задумался, но через минут пять или семь, вновь пришел в себя. – Какая же ты… искренняя. Я за это тебя всегда любил!
- Ты всегда любил ее больше, чем меня…
- Я любил вас обеих. – Он непреклонен. – Не обижайся на Юльку, не злись на нее, ведь возможно ты ее совсем не знаешь?
- И что это значит? – Скептически изогнула бровь я.
- Ведь не одна ты пишешь дневники… - Ваня устало поплелся на кухню, тихонько смеясь.
Испугалась, убежала, все рухнуло.
Мои ноги сами привели меня к его дому, и в том сне, где был ОН, офис – совсем не был офисом, на том месте теперь – нет ничего. Совсем ничего. Ваня сказал мне, что там стали строить какую-то детскую площадку, а офиса – нет. Все, что оставалось у меня с того самого места, это несколько десятков старых фотографий и воспоминания. И да, как я могла забыть про кулон? Мой кулон ведь тоже напоминает мне о старом офисе. Пожалуй, воспоминания – это самое приятное, что у меня есть. То здание никогда не было идеалом офиса, никогда не было шикарным с точки зрения архитектуры, но в нем мне было уютно. В нем я чувствовала себя в защищенности и ничего не боялась, в нем проходил тот самый кастинг, в нем я увидела Юльку, в нем проходило все самое важное в моей жизни, в Ваниной, в жизни Кипер, Полиенко, Галояна и… и Юли! Но больше ничего нет: ни здания, ни наших посиделок, ни НАС. Тотально ничего. Поэтому, единственное, что мне остается, тешить себя воспоминаниями о былых временах, перелистывать замусоленные страницы своих дневников и время от времени поглядывать на кулон, загадку которого мне еще предстоит отгадать.
Теперь я понимала, что делала тогда у него, черт. Черт, черт, черт, как я могла забыть про тот самый странный сон, про тот странный диалог с Ваней во сне? Такого просто не могло было быть! Неужели только сейчас, пройдя через огонь и воду, как говорят, пройдя через все страдания, истерики, слезы и негодования, я приблизилась к разгадкам тайн? Вяло ухмыльнувшись своим мыслям, рукой я нащупала свой кулон, который почему-то весел у меня на шее, и, приподняв его на ладони, взглянула на него. Нет, он все тот же: аккуратный, маленький, посеребренный, в виде сердечка. Неужели Юля была тогда такой сентиментальной? Как я могла не заметить этого? Она подарила мне кулон в виде сердечка, отдала мне его, переполненная нежностью и незримой любовью. И любовь ее едва ли я могла видеть на протяжении всего этого времени, ведь она так и продолжала быть незримой. «В нашем случае проще любить как бы про себя…», - вертелись ее слова в моей голове, и я чувствовала себя идиоткой. «Я всегда буду с тобой… Пожалуйста, помни об этом и никогда, ни при каких условиях, ни за что на свете не забывай это», - вспоминаю ее слова я, и я чувствовала себя идиоткой. Все это было очевидно, все это было настолько просто и видно, что можно было бы сойти с ума. И я сошла. Я сошла с ума! Нет, нет, нет, это все я, это я идиотка, никогда и ничего не замечала. И могла заметить это, спустя несколько лет. И тогда я поклялась разгадать тайну этого сентиментального кулона, но потом, сейчас было не время. Неужели приближалось время разгадок всех тайн? Это пугало меня…
Испугалась…
Когда снег окончательно и бесповоротно выпал на голую землю, когда зима полностью поглотила Россию, мы, вместе с командой, уехали в Германию, где было решено записывать первые демки для нового альбома. Сидеть без дела – совсем не для нас, работа снова кипела. Но еще никогда я не чувствовала себя такой одинокой, еще никогда мне не было так тоскливо от чего-то. Будучи совсем не глупой, начитанной девушкой, я едва ли могла описать то, что творилось у меня внутри. И я все думала, думала, думала о том – что это!? «Господи, почему так тихо? – С ужасом заметила я». В воздухе висит устрашающая тишина. Становится невыносимо душно. Вот-вот и мне кажется, что я перестану дышать. Все так тихо, так странно. Кто бы только знал, как я ненавижу эту тишину. Эту пугающую тишину до звона в ушах. Я только слышала, как тикают стрелки моих новых часов, бесстыдно врывающиеся в мое спокойствие. Это тиканье все не прекращалось, и мне казалось, как будто настал мой час. Настал час расплачиваться за что-то, но за что, я так для себя и не поняла. Хотя я могла бы предположить за что… Например, за то, что мы с НЕЙ изображали из себя бог знает кого, играли, смеялись, и вот – доигрались. Стало не смешно, стало страшно… и… в этом я не хочу себе признаваться. Не хочу до последней секунды, поэтому не смею даже думать об этом, хотя мысли не выходят из моей головы. Это чувство настолько въелось в меня за последнее время, что иногда я покрывалась румянцем, избегая этих мыслей, мне было страшно и… пожалуй, сейчас не время, чтобы признаться в этом. Глубоко вздохнув, я сильнее закуталась в одеяло и попробовала снова заснуть. Черт, противное тиканье. А голову и дыхание все сильнее сковывает духота, парившая в самолете. Но если бы я только захотела, я бы непременно нашла в этом свои плюсы. Если бы хотела. Но такого желания у меня не было, мне хотелось лишь одного. Совсем немного, чтобы это чертово тиканье прекратилось. Надо просто заснуть. Заснуть. Закрыть глаза и провалиться в крепкий сон. Нет, не помогает, не помогает, и тогда я с силой и какой-то невероятной злостью и яростью зажмуриваюсь. В глазах тут же начинает резать и возникает какая-то нестерпимая боль. Нет, нет, что-то не так. Что-то не так, но я могу понять что! И тут же мне послышался какой-то негромкий стук. Еще один, чуть громче. Я вздрогнула. Стук продолжался, и только спустя около минуты или что-то вроде этого, я поняла, что это начался дождь. Мой любимый дождь, который так яростно бьет по окнам. Маленькие дождинки в дребезги разбиваются о холодную поверхность. И все тогда вокруг исчезает, нет совсем ничего. И все растворяется вокруг…
Через несколько дней я проснулась от какого-то непонятного шума посреди ночи. Открыв глаза, я не поняла, где нахожусь, но тогда же и вспомнила – мы в Германии, мы по-прежнему здесь, мы по-прежнему формально вместе и записываем, или пытаемся записывать, новый альбом. И вновь, в мою бестолковую голову, пришла мысль, что я сошла с ума. «Точно, сошла с ума, однозначно, - нервно захихикала я, резко подпрыгнув с кровати от неожиданности». Тот же непонятный шум, как несколько дней назад. Тот же дождь. Черт бы побрал эту погоду, еще немного и мне кажется, что я разлюблю теплый, пахнущий сыростью дождь. Часы все так же невозмутимо тикали у меня на руке, но я уже не обращала на это внимание. Нужно просто заснуть. Нужно просто забыть о проблемах, которые свалились на мою голову. Нужно срочно избавиться о мыслях, которые мешают мне жить. Господи, ну я и дура, неужели это никогда не закончится? Нужно просто заснуть, закрыть глаза и заснуть. У меня получится, я знаю, нужно просто подождать.
Время шло размеренно и как-то вязко, как тянущийся клей, противно и долго. Записи для новых песен происходили практически каждый день, на какой-то самой обычной студии Германии, за пультами сидел Свен, который и руководил всем процессом. И время от времени мы слышали от него стандартные русско-английские фразы: «So good, girls», «Не очень хорошо, girls», «Let’s еще раз, Lena», «Julia, отойди от микрофона», «One more, please!», - и все в этом духе. Все было как обычно: Юлька материлась, Свен усердно следил за работой, я учила тексты и распевалась, пока записывалась Волкова. Все было как обычно, но все изменилось. Незримо, но тотально. В свободное время мы катались по городу, ходили по магазинам, пару раз заглядывали на выставки, заходили в галереи, Юля бегала по соляриям, на какие-то вечеринки, а я в это время, закупалась книгами, и сидела в нашем номере, поглощая знания. И ничего не менялось. Она приходило под утро, и почти неживая падала на кровать, иногда даже не удосужившись раздеться, тогда ее раздевала я, укладывала спать, и сама ложилась, ворочаясь и думая над тем странным ощущением, в котором так долго не хотела себе сознаваться…
… В тот день, я плелась по обочине дороги и задумчиво курила. Вредная привычка так и осталась на мне, которая буквально тянула меня вниз, в пропасть, за Ваней. Отрезанная светом фонарей от чернильной ночи, дорога была пуста. Я долго не хотела себе в этом сознаваться, но чувство, которое я, наконец, опознала внутри, был стыд. Иногда я забывала отойти на тротуар. Автомобили, как шумные демоны с горящими глазищами, проносились в опасной близости, пугая, меня, озадаченную своими проблемами, своими мыслями. Сегодня было как никогда холодно, видно погода старалась соответствовать чувству внутри. Этому опустошению и стыду. В голове, как в старой киноленте, прокручивались моменты из прошедших лет, которые изменили всю мою жизнь и перевернули ее с ног на голову. Такого не могло ведь произойти по определению, я об этом знала, но тогда мы влюбились в друг друга. И я все еще не могла свыкнуться с этой мыслью. Надо же, какими нужно было быть идиотками… А какими нужно было быть сумасшедшими, чтобы самим поверить в ту историю, которую мы дружно сочиняли в офисе, смеясь над ней, истерически согнувшись пополам, глотая слезы, и приговаривая: «Все купятся на этом, все прикусят язык, все просто офигеют и будут верить в эту любовь! В то, чего нет между нами!». По началу, мне показалось это забавным, и я с удовольствием продолжала такие «игры», но спустя некоторое время мне становилось все больше и больше не по себе, от таких выходок. И тогда, прогуливаясь где-то в Германии, я позволила себе слабость признаться, прежде всего, самой себе в этих щемящих чувствах. Было как никогда стыдно. Стыдно за весь тот разврат, который мы устраивали несколько лет назад, как мы раздвигали ноги, прикрывали грудь, смеялись и двусмысленно глядя на всех, закрывались вместе в комнате, а потом просто ложились спать, но никто ведь не знал, что мы просто спали. Устало, выдохнув едкий дым, я выкинула очередную сигарету куда-то в сторону, и, услышав писк нового мобильника, вытащила его из кармана куртки. На дисплее высветился конвертик, означающий о новой смске. Быстро нажав кнопку «просмотреть», я пробежалась глазами по сточкам сообщения: «Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не предадут…». Я усмехнулась, мысленно заметив «где-то я уже это слышала», и совсем озлобившись, тут же удалила смс. Тем более, что номер был мне не знаком, его вообще не было, анонимно, скорее всего, отправленная с какого-нибудь сайта. Зайдя в гостиничный номер, я нехотя скинула кеды и куртку, быстро приняв душ, легла в постель, с головой накрывшись теплым одеялом. Завтра ожидал новый день. И почему-то именно от этого становилось немного страшно, неизвестно, что ожидало меня завтра.
Вернувшись в Москву, все вновь погрузилось в шумиху и скандалы, на сей раз центром всех новостей стала книга «Тату кам бэк», написанная нашей фанаткой Настей Моесеевой, обычной студенткой РГГУ. Естественно, будучи не зная обычной девушки с факультета истории искусства, Алексей Митрофанов решил состоять, как соавтор в данной книге, и полностью профинансировал сие произведение. Для приличия, ну и с долей интереса, эту книгу прочитала и я. История не банальная, жизненная, но если судить книгу объективно, с художественной точки зрения, то никакой нагрузки она не несла. Все просто, почти плоско, хотя мне было, в общем-то, все равно, это было своеобразным отдыхом от моих книг, где приходилось задумываться над многими вещами. А тут проблема счастья, свободы выбора и нравственности, хотя и с такими простыми, односложными предложениями.
На этом новости не заканчивались, наша пресс-служба дала сообщение о том, что мы говорим новый альбом. Почти тут же снова посыпались предложения дать интервью, ведь всем хотелось узнать о том, что и как, всем хотелось снова задать щекотливые вопросы и послушать ответы на них, но еще более интересно было бы наблюдать за нашей реакцией на такие вопросы. Для некоторых крупных журнальных и газетных изданий мы все же дали интервью. Собравшись за несколько дней до этого, мы провели со всей командой небольшое совещание, на котором обсуждали насущные вопросы. Нам предоставили краткие ответы, реплики, о чем можно и нельзя говорить на интервью, как описывать песни, все как обычно. И я даже уже не морщилась, думая о том, как это глупо.
Пусть будет так. Борис уже ничем не попрекал нас, ничем не угрожал, только его споры с Юлей о многих вещах стали намного острее. Она складывала руки на груди, когда в чем-то не соглашалась с ним, и просто молчала, насупившись, а он продолжал ее уверять в том, что так надо. Но Юля это Юля, ее не переубедить. Когда настал день первого интервью, мы даже были в приподнятом настроении, встали пораньше, собрались и поехали в офис, где проходила встреча. Первым к нам пришел парень, лет 25-30, светловолосый, сероглазый, в вытянутом свитере и с диктофоном в руках. Пользуясь случаем, попросил автограф, но пошарив по карманам, понял, что листка у него нет. Как раз для таких случаев у нас всегда валялись подписанные альбомы, плакаты и прочая ерунда. Спустя минут двадцать, он стал задавать вопросы.
- Девчонки, какой будет ваш новый альбом? – Самые актуальные вопросы идут в начале, пока мы еще свежи и в настроении.
- Он будет не такой загруженный, как наш второй альбом, более танцевальный, простой, нет такой смысловой нагрузки, как в «Людях инвалидах».
- Кстати, ваш скандал с инвалидами из Сыктывкара уже утих?
- Да, хотя долго и упорно мы пытались доказать людям, что смысл в песне совсем не такой, как его понимают! Но мы думаем, что таких скандалов больше не будет, особенно, которые возникают почти на пустом месте.
- Ладно, а что на счет вашей личной жизни?
- Все хорошо! – Улыбается Юля во все тридцать два зуба, и я не знаю все ли так или она отвечает просто так?
Я действительно не знаю, и меня пугает это.
- У вас есть молодые люди? – Начинает потихоньку разжигать новую тему парень.
- У нас всегда кто-то есть, - загадочно улыбается Волкова, - но могу сказать, что на данный момент мое сердце свободно, - смеется, - так что, ребята, есть шанс!
И даже ее тело, прижатое к моему, не пылает, я вообще не чувствую от нее тепла. Хотя я должна была привыкнуть за все это время к ее выходкам, к ее словам, я могла бы предположить, что Юля это Юля, и к ней просто нужно привыкнуть, нужно было привыкнуть к тому, что в ее кровати надолго не задерживаются, а что там говорить о сердце? Но ведь это несправедливо! Несправедливо, - кричит мое сердце, сжимаясь от неистовой тоски по ее теплой и нежной коже, по ее мягким губам, по ее аккуратным, маленьким пальчикам, по ее изящным изгибам тела. И я вновь даю себе понять, как же я соскучилась…
- Лен, ты чего зависла? – Смеется Волкова, теребя меня за рукав толстовки.
- Чего? – кажется, я и правда задумалась.
- Спрашивают, как у тебя там на личном? – Она отвернулась, будто не хотела видеть чего-то, будто не хотела показывать свои эмоции.
- А, - вяло улыбаюсь я, - все хорошо! Личное – не публичное, у меня все отлично!
Да, замечательно я вру, при этом умудряясь улыбаться, молодец, Лена, ты совершенствуешься. Скоро ты станешь совсем как Волкова, немного тебе до нее осталось. Хотя нет, много! Тебе до нее не добраться. Следуют еще несколько вопросов на разные темы, а затем парень уходит. В течение дня на смену ему приходит еще трое человек из разных журналов и газет, и почти одни и те же вопросы, и почти одни и те же ответы.
Позднее нам сообщили о том, что мы выезжаем через неделю в Италию, где будет какое-то выступление на каком-то очередном шоу, а еще интервью и небольшая фотосессия. В назначенное время мы улетели, и проснулись уже в другой стране. Вот тебе и жизнь: засыпаешь в одном городе, присыпаешься в другом, из одной страны в другую, и постоянная суета вокруг, постоянное копошение, как будто спокойствия не бывает. Но оно есть. Я поверила в него, в первый же день после приезда. Нам даже дали два дня отдыха, нам дали выспаться, черт возьми. Едва мы перешагнули порог нашего номера, как тут же легли спать и проснулись только к вечеру. Как оказалось вся наша команда уже уехала гулять, пока мы отсыпались, но даже это ничуть не испортило наше настроение. Планов у нас никаких не было, поэтому мы решили остаться в номере. В мини-баре достали бутылку какого-то вина, в номер заказали ужин, фоном включили радио, чтобы не было слишком тихо. Сев около окна за стол, мы приступили к трапезе. Впервые за всю жизнь мне было так неловко вести себя с ней, с той, с которой провела лучшие годы своей жизни. Я старалась не поднимать на нее головы, не сталкиваться с ее глазами, потому что все это меня убивало. Я не сердилась на нее, не злилась, мне просто было не по себе, внутри все разрывалось на части, и я отчаянно пыталась понять, как два самых близких человека на земле могут себя так вести? Будто ничего и никогда не было, будто все идет так, как нужно! Кажется, ее злило мое поведение, и когда с ужином было практически покончено, а вино было выпито, она не выдержала, сказав мне: «Почему ты себя так ведешь? Будто стесняешься меня! Я как будто на свидании с фанаткой!». Я была разъярена ее словами, я готова была расплакаться, я ненавидела ее и любила больше жизни. Молча оставив столовые приборы, я вышла из-за стола, направляясь в ванную, но спустя полчаса она добралась и туда. Я думала, что она вновь начнет обвинять меня, говорит что-то несерьезное, но она лишь попросила чуть быстрее мыться, потому что хотела сама в душ. Я кивнула ей и через пять минут вышла. И именно тогда я застала ее… Она сидела за письменным столом и что-то писала. «Что это у тебя?», - спросила я, подходя ближе, но она тут же закрыла какую-то книжку или тетрадку, я не успела разобрать и, буркнув, что это не мое дело, ретировалась в ванную. Пока я слышала, как она стоит под струями воды, я убирала остатки ужина со стола, затем молча расположилась на стуле у того самого окна, вид из которого не выдавал ничего примечательного. Шум воды прекратился, она вышла ко мне и, подойдя сзади, приобняла меня за плечи: «Мне не нравится то, как мы с тобой общаемся. Давай все будет так, как раньше?», - сказала она тогда, опустив дрожащий подбородок на мою макушку. Я положила свою ладошку на ее руку: «Хорошо».
Через несколько дней состоялось наше выступление, мы спели две песни «All about us» и «All the things she said», и во время этих двух песен она действительно вела себя как раньше, точнее, как нужно было вести себя на сцене: она не оставляла меня одну, время от времени держа за руку, два раза даже обняла меня, но все равно я чувствовала, что все не то. Я не могла не чувствовать то, что все необратимо, медленно рушится. Когда заиграл проигрыш в песне ‘All the things she said’, я могла наблюдать, как напряглись лица людей, сидевших на этой премии, я могла видеть, как некоторые из них улыбаются, кто-то брезгливо морщился, ожидая чего-то, чего не было и быть не могло. Нет, она даже не подошла ко мне, даже не кинула взгляд на меня, она была на другом краю сцены, смотря в зал, где никого не искала. Просто нужно было устремить куда-то взгляд. Но самое паршивое было то, что внутри себя я ничего не чувствовала: ни досады, ни жалости, ни злости, ни ностальгии, ни любви. Тотально ничего. Неужели все и впрямь медленно рушится…?
Господи, зачем я только согласилась идти с ней в клуб? Ведь все и всегда заканчивается одинаково! Или может она делает это назло мне? Я лежу одна в нашей холодной постели и мерзну, а за тонкой стеной разносятся ее стоны, ее сладкие, продолжительные стоны, от которых я непроизвольно начинаю заводиться. Черт бы тебя побрал, Волкова! Ведь я знала, что все закончится именно так! Этот дебил подкатил еще почти в самом начале, едва мы зашли в клуб, угостил коктейлями, слово за слово и все как обычно. Стандартный набор, стандартная программа. Вот хрень, чему я еще удивляюсь? Я не должна удивляться тому, что она сейчас в соседнем номере, с ним! С ним, а не со мной! Последнюю мысль я стыдливо пригоняю, начиная заводиться еще больше. Мне просто нужно уснуть… Кажется, я вырубаюсь в тот самый момент, когда она громко и демонстрационно кончает. Утром я пробуждаюсь от волос, набивающий мой рот, но едва я открываю глаза, то понимаю – волосы не мои. Черная копна у меня во рту, это дела Волковского затылка. И я в первую секунду я теряюсь, не зная, что мне делать: оттолкнуть ее или прижаться ближе? Ведь я так люблю хватать зубами ее волосы, ведь я так люблю ее, но она трахалась всю ночь с ним, она оставила меня одну. И я мягко отстраняюсь от нее. Пошло все к черту! Кажется, она заметила это, поэтому повернулась ко мне лицом, открывая сонные голубые глазки, непонимающе смотрящие на меня. «Ты чего пихаешься?», - недовольно бормочет она, натягивая на себя одеяло. «Да ты этим кобелем воняешь, мне неприятно», - вру я, хотя отчасти это правда, ведь с Юлькиной нежной кожи так и не выветрился запах секса, он как будто специально плотно въелся в нее, едко попадая мне в нос. «Ой, Лен, отвали!», - едва она успела отвернуться, как тут в номер вошел ее Донжуан, с лица которого тут же слетела улыбка. Увидел нас в кровати, вдвоем, а у Волковой так вообще привычка спать голой. Поперхнулся небось. Слюной.
- Привет! – Бросает ему девчонка, приподнявшись на локти. – Че так рано подскочил?
- Да я это… не знаю. Доброе утро… - Тушуется он, все еще глядя на нас, хотя ничего такого мы не сделали.
- Что ты вылупился так? – Не могу сдержать себя я. – Будто мы тут трахаемся!
- Ну я слышал, что вы раньше лесбиянками были и вместе спали, но не сейчас…
- Ой, да пошел ты нахрен, лесбиян, блин! – Не так уже грубо отвечаю я и, смеясь, удаляюсь в ванную, за спиной слыша, как истерично ржет девчонка. – Юль, может объяснишь ему…?
- У нас просто привычка спать в одной постели вот и все. – Слышу, как Волкова оправдывается перед своим мачо.
Хотя вряд ли это оправдание, она никогда не оправдывается, тем более что он ей уже не нужен. Завтра мы уезжаем, и он больше никогда не встретит ее, и она больше никогда не встретит его. Разве он никогда не слышал о сексе без обязательств? Глупый и наивный итальянец, не знал, что Юля это Юля. И ничего уж тут не поделаешь.
Шли мучительные недели, где то каждый день были мероприятия, то не было ничего. Я всегда ненавидела непостоянство, но сейчас меня просто любая мелочь выводила из себя. Мы были снова в Германии, спустя около двух месяцев, и снова записывали пробные треки, переделывали старые. В свободное время ходили по клубам, кино, Юлька носилась по магазинам одежды, а я по книжным, и только ночью мы находились вдвоем, от всех глаз. Она цепляла себе парней одним за другим, они так часто менялись в ее кровати, что половину я просто не успевала запоминать, а некоторых и вовсе не видела, я просто слышала их, я слышала ее. С каждым днем она стонала все громче, все слаще, все агрессивней, будто хотела вывести меня из себя, и я все больше ненавидела ее. Будто она не знает, как я на это реагирую, будто ничего не происходит. А под утро она заваливалась в номер, не изменяя своей традиции, засыпать со мной после бурного секса со своими мачо. Заваливалась притихшая, взмокшая, устало падала на кровать и засыпала. Иногда я пробуждалась, и долго не могла уснуть, жадно и ненавистно вдыхая ее запах сумасшедших ночей. Иногда эти запахи перемешивались, и тогда я готова была ее убить в ту же секунду, я ненавидела ее, как никого другого, меня рвало внутри на части, и когда я понимала, что все равно не смогу ее убить, что не смогу разлюбить ее, я начинала плакать, так тихо, чтобы никто не смог услышать. Изо дня в день это не прекращалось, и она так надоела мне со своим поведением, что я, плюнув на все, решила тоже оторваться на всю катушку. Чем я хуже ее? Мы вошли в клуб, и я уже знала, что и как будет, но лишь один нюанс должен был перевернуть всю программу с ног на голову. Мы как обычно сели за столик и заказали нормированную дозу алкоголя, затем, немного расслабившись и опьянев, выдвинулись на танцпол. Вокруг была такая зажигательная атмосфера, что трудно было сопротивляться этому напору. И все как обычно… Через какое-то время подкатила компания парней, смуглых, симпатичных. Юля тут же начала вовсю флиртовать с одним из них, забыв обо мне. Как обычно. Но тут же, поборов свое смятение, я тоже умудрилась соблазнить одного из них. Остальная компания парней удалилась. Остались мы вчетвером: я, Том – так звали парня, который был со мной, Юля и… кажется, его звали Джо. Мы еще долго отрывались под музыку, а затем перешли за наш столик, заказав еще спиртного. Казалось, что Волкову совсем не смущало то, что в этот вечер со мной тоже был молодой человек, ведь тот чертов нюанс именно в этом и состоял – до этого я всегда отстранялась от таких типов и молча уходила к столу. Одни разговоры сменяли другие, одни коктейли сменяли другие, я видела, как Юлька была уже готова к самому главное – рвануть в отель и… Да пошла она к черту! Ее рука ползла по его штанине вверх, и я видела по его лицу, как он напрягается, сукин сын! Я ненавидела ее и его, я была так зла, что готова была на все что угодно, я захотела сделать ей так же больно, как она делала мне. Именно поэтому стала так же открыто флиртовать с Томом, строить ему глазки, но самое удивительное, что мне даже не пришлось положить ему руку на колено, чтобы дать напрячься ему. Он сам взял ситуацию в свои руки: сначала мягко поглаживал плечи, переходя к рукам, а с кистей его ласки перешли на коленки и бедра. И меня заводило это, не знаю что уж этому поспособствовало его умелые руки или алкоголь, или то, что у меня так давно не было секса? Почувствовав, что я мелко задрожала, он поцеловал меня. И я поцеловала его в ответ, но более страстно и глубоко, начиная задыхаться. Кажется, что я уже забыла о мести, я просто хотела его. И я не выдержала первой из всех четверых: «Может, поедем в гостиницу?». Тогда-то Волкова и очнулась, моя девочка, наивно предполагая, что я дурачусь: «Лен, ты че?», - она даже приподнялась, пытаясь заглянуть мне в глаза. А вот хрен тебе, моя дорогая. «Разве ты не хочешь?», - я передумала, впилась в ее глаза, и, глядя на меня, она могла видеть только страсть и необузданное желание, но не к ней. Получай же, моя дорогая. «Но я думала… ты…», - она не знала, что сказать, она растерялась, и это было очевидно. «Ну так, парни, чего сидим, или мы никуда не едем?», - сладко улыбаюсь я, нервно ёрзая на диванчике. «Едем!!!», - в один голос подхватываются они, и мы выходи на улицу ловить такси.
Она приходит намного позже обычного, и в эту ночь она не засыпала со мной, со мной засыпал Том. Я сделала это, и ничего неприятного тут не было, скорее наоборот, мы удовлетворили желания друг друга и остались довольны. Он сказал, что я создана для любви, хотя его слова ничего не значат. Как только вышел он, попрощавшись со мной, зашла она, закрыв за собой дверь на замок. С чего бы вдруг, дорогая моя? Неужели предстоит серьезный разговор?
- До сих пор не могу поверить, что ты сделала это. – Сдавлено произносит она, не двигаясь с места, испепеляя меня свои взглядом.
- А что? – Дерзко спрашиваю я, будто случайно повернувшись и оголив грудь. – Ты делала это каждый день, и я не говорила тебе не слова.
- Но… - замешкалась она, не зная, что сказать, - зачем?
- Затем же, зачем и ты! Хочу так! – Отзываюсь я, лениво выползая из кровати. – Тем более что мне жутко понравилось. А сейчас я в ванную…
И я чувствую, как она провожает меня взглядом, скользя по моей обнаженной фигуре, от этого взгляда у меня просто пробегают мурашки…
Мои мысли прервал звук открывающейся кабинки душа. Обернувшись, я даже сначала на сообразила, что нужно делать, поэтому инстинктивно прикрылась. Волкова быстро осмотрела меня, но ее глаза остановились на уровне моих глаз. Как только она хотела что-то сказать, я быстро перебила ее: «Чего пришла? Дай мне спокойно вымыться!», и закрыла дверь душевой. «Катина, чего я там не видела?», - кричит она снаружи, - «Что ты как ребенок маленький? Ты слышишь меня? Прости!». Я ослышалась или она и в правду извинилась? Притормозив, я осторожно отодвинула дверь кабинки в сторону. «Что? Что ты только что сказала?», - все же решила переспросить я. «Прости меня!», - поднимает свои глаза на меня, и на секунду я вижу ее такой обезоруженной, что теряюсь. Зато она, не теряя ни секунды, входит ко мне в душевую. «Промокнешь же», - чуть повышаю голос я, но никак не могу сдержать улыбки. «Ну и что…», - ей все равно, она заходит ко мне и прижимается всем телом к моему телу, ее руки обвивают мою шею, - «Прости меня, я не знаю, что происходит». Я молчу, не зная, что ответить, мне не очень-то хочется говорить о том, что было, но еще больше мне не хочется говорить о наших отношениях. Неожиданно ее руки отпускают меня, я вопросительно наблюдаю за ней, в то время, как она начинает раздеваться, избавляясь от промокшей одежды. Отбрасывает ее на раковину и закрывает кабинку, вновь обняв меня. «Юль…», - сдавленно бормочу я, чувствуя себя неловко и смущенно, от наготы ее тела, от моей наготы. «Так нельзя жить!», - говорит она, становясь ко мне еще ближе, ее взгляд скользит по лицу, останавливаясь на губах, я нервно переминаюсь с ноги на ногу, зажатая в узком душе, бежать мне не куда. Чувствуя садящую боль в сердце, мое дыхание непроизвольно сбивается, ощущая ее так близко. Мы ведь давно закрыли эти темы для разговоров, мы ведь… Она не дает мне додумать, мягко прикасаясь к моим губам, совсем не весомо. «Прости меня», - шепчут мне ее губы, обдавая жарким дыханием. «Прости, я такая дура», - ее шепот гипнотизирует меня, она находит мою нижнюю губу, захватывая ее своими губами. «Не надо, Юль!», - нахожу в себе смелость противостоять ей, мягко, но настойчиво отстранившись, - «Мы с тобой уже все решили…», «Мы ничего не решили!», - кричит она, выпуская меня из объятий. «Ты права, тут итак все понятно», - я выхожу из душа, оставив ее наедине со своими мыслями.
Всё, чего я хотела, всегда рушилось до основания. Поэтому я решила, что больше ничего не хочу. Сердца людей – загадка. Зачастую мы и сами не понимаем своих истинных чувств. Но есть чувства, которые точно никогда не изменятся. А тем временем время куда-то бежало, бежали какие-то выступления, которые никак не цеплялись за память, бежали какие-то люди, лица которых я не успела улавливать, что-то бежало, бежало и набежало. В апреле начались съемки фильма по той самой книге «Тату кам бэк», которые проходили то в Москве, то в Америке, актерский состав вроде бы внушал доверие: Миша Бартон, Шантель Ван Сантен, Антон Ельич. Режисером выступил Роланд Жоффе, совсем неплохой вариант для романтической комедии. Команда сценаристов во главе с Роландом часто приезжали в Москву, чтобы посмотреть на то, как живет столица, чем живут все люди. Тогда мы с Юлькой водили их по клубам, напивались, отрывались, а наши дорогие гости наматывали на ус, о чем нужно заикнуться. Почти весь месяц мы были занятии перелетами туда-сюда, и когда все вроде бы уладилось, а наши сцены с Юлькой сняли в Америке, мы наконец-таки смогли немного отдохнуть от этого скачущего график работы. Вновь все притихло, только параллельно шла небольшая работа с демо записями песен в третий альбом, только наши отношения становились все более закрытыми, все более не нашими, не честными. В один из дней она подошла ко мне и, чувствуя садящую боль в сердце, призналась мне, что беременна. Теперь мне ничего не оставалось совсем, совсем ничего. Не хватало даже улыбки, кислорода, вздоха. Это настолько очевидно, что мне трудно в это поверить. Это так странно – не чувствовать ничего. Тотально ничего. И глядя на меня, понимая меня, она заплакала, обняв меня за плечи. Неужели ей стало жалко меня? Ту, которая самым трусливым образом сложила лапки и умерла. Я умирала, живя… Мне хочется знать о всех ее идеях, завладеть ее мыслями, мне нужно это, как никогда. Люди умирают. Вещи ломаются. Ничего не вечно. И, конечно же, я тоже сломаюсь. Я просто ищу. Зачем я ищу? Потому что просто жить, не находясь в вечном поиске, не так важно и интересно.
Она забеременела, и отцом ее будущего ребенка был Парвиз. Он совсем не похож на Пашу, он едва ли не полная его противоположность: смуглый, брюнет, нежный и любящий, настоящий мужчина. И с Вандамом познакомиться не хотел. Надо же, может Юля наконец-таки нашла свою судьбу? Помню, между какими-то словами, между шутками, когда мы со всей командой ржали, она сказала: «я уже потеряла». Не особо уловила смысл ее слов, поэтому не заострила внимание. Да и нужно ли это было? Совсем необязательно, учитывая, что в животе у нее – будущий ребенок, а рядом, возможно, будущий муж. И все так просто… И все так сложно. Парвиз всегда был добр ко мне и вежлив, я же, в свою очередь, тоже не испытывала к нему никакого негатива, никакой ненависти, как это было с Пашей, я улыбалась Юлькиному жениху, я смеялась с ним, я обнимала и целовала его при встрече. Он нравился мне, потому что он любил мою Юлю. Как я могла быть не счастлива за нее? Ведь возможно все наладится, она создаст семью, и все у нее будет хорошо. Если вы хотите быть счастливыми, нужно просто попытаться, на деле все не так сложно, как в научных и психологических книжках, в которых умные дяденьки с докторскими степенями, учат вас жить и быть счастливыми. Просто будьте такими!
Темы наших отношений мы больше не касались, мы вообще друг друга не касались.......

Дата добавления: 2015-08-17