Часть 1 24 страница

«В вечность, в вечность…», - эхом повторяется у меня в голове, кажется, я просыпаюсь. Кажется – совсем не точное понятие. Я опять подскакиваю с кровати, одержимая своими страхами и навязчивыми идеями. Этот сон отличается от других, теперь он хотя бы не про Юльку. Теперь он про Ваню. И он заметно отличается от реальности. По крайней мере действия, происходящие во сне, – никак не могли происходит сейчас. Ваня заметно постарел, совсем перестал улыбаться, его голос не был таким прокуренным, как раньше, но пространственность в его мыслях все еще оставалось. Это единственный признак, по которому я поняла, что он – Ваня. Тот самый нас экс-продюсер, как любят писать в глянцевых журналах. Это определенно он, и я не могу его ни с кем спутать. Во сне мы сидели на каком-то диване, обстановку вокруг было трудно разглядеть, но я бы могла догадаться по нескольким силуэтам мебели, что это…
… Это похоже на наш старый офис, в котором мы не были Бог знает сколько. Интересно, что там сейчас? Вдруг там проходят такие же кастинги с Войтинским и Ваней, как 7 лет назад. Ведь может же быть такое? Нет, наверное, нет. Похоже, что мы сидим с Ваней именно в той самой комнате, где мы просидели столько лет, обсуждая новые демо-записи, тексты песен, где мы обсуждали наш имидж, финансовые стороны проекта, новые эпатажные выходки, где мы обсуждали даже то, как нам целовать, как бегать по сцене, как мы мечтали о том, что станем знаменитыми, когда-нибудь, как Бритни или Майкл. Мечтали, мечтали, в той самой маленькой комнате за чашкой чая, поедая торт, на который небогатый, в то время, Ваня раскошелился. И все это казалось нам сказкой. Невероятной, несбыточной мечтой, которую придумывают только ради того, чтобы потешить свое самолюбие, чтобы Ваня мог почувствовать себя гением. Хотя он и в правду был гениален. Но сон… сон, это будто продолжение всех мечтаний, точнее возвращение к реальности. И вот прошло столько лет – мы сидим у него, я сижу у него, и мы говорим уже о том, что все изменилось. Что наша с Юлькой слава, как у Майкла, как у Мадонны и Бритни – прошла, и она уже ни во что не верит, он уже ни во что не верит. А я…. А себя я не понимаю. Знаю, что мне плохо. Но к чему приснился этот сон? Этого понять мне не суждено, наверное, никогда.
И это еще одна загадка, которую мне не удастся разгадать, как и предыдущие загадки про, веющий тайной, кулон, про его исчезновение и про загадочную пророческую фразу: «Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не предадут» от какого-то негодяя, который заставил поселиться эту мысль у меня в голове на всю жизнь. На всю чертову жизнь!
Тем временем я обернулась, рядом со мной по-прежнему спала Юля. Все, как раньше. Все, как всегда. Она, в отличии от меня, не была такой буйной, - напротив, выглядела притихшей и спокойной. Это и помогло мне успокоиться. Это всего лишь сон, где Ваня уходит в бесконечности. Символично. Даже слишком. Гении уходят в бесконечность, их запоминает время, такие живут вечно. Вечно в вечности. Так и он. И никак иначе. Может, теперь я стала чуть ближе к этой разгадке? Кто бы знал…
Утро выдалось самым обычным – будничным. Сегодня я успела проснуться даже раньше ее. Ее – означало Юльки. Поэтому, я быстренько заказала завтрак нам в номер, и стала дожидаться пока моя девочка наконец-таки соизволит проснуться. К счастью, долго ждать не пришлось, и она проснулась практически мгновенно после того, как в номер занесли ароматный завтрак. Нет ничего лучше, чем проснуться от запаха свежесваренного кофе. Но на подносе ее так же ожидал фруктовый салат и несколько пироженых. Она сладко потянулась и приподнялась, оперевшись на спинку кровати.
- Завтрак в постель? – Сонно улыбается она мне, осматривая поднос.
- Да, надо бы подкрепиться, скоро уже вылетаем.
- Ты балуешь меня! Одни сладости, - протянула она, глотая слюни. – Давай, неси его уже сюда скорее.
Я присела рядом с ней на кровать, отдавая поднос. Она, в знак благодарности, быстро чмокнула меня в краешек губ.
Быстро расправившись с едой, мы собрались и покинули номер. Едва мы прибыли в аэропорт, Борис накинулся на нас. Что ему опять от нас надо? Странно ведет себя как-то в последнее время, какая муха его укусила? Он не дает нам даже сообразить перед тем, как небрежно сует в руки какой-то журнал. Шапка журнала так и пестрит, так и бросается в глаза ядовито-красный цвет, шрифт почти на всю обложку. Стараются, молодцы, что б их... На заголовке нехитрое название статьи: «Тату заигрались в любовь».
- Что это? – Раздраженно спрашивает Юлька, крутя в руках журнал. – Че за херня?
- Да вот, почитайте в самолете!
- Не поняла? Мы же не давали интервью, точнее в них и слова не было про нашу любовь!
- Почитайте потом. – Борис как всегда неумолим.
Плюнув на пререкания с ним(это всегда бесполезно), мы погрузились в самолет. Волкова достала журнал, и ехидно взглянув на меня сказала6
- Ну что? Давай почитаем, что там про нас пишут, давненько не читала ничего про себя…
«Тату заигрались в любовь. На днях солистки известного провокационного поп-дуэта «t.A.T.u.» были замечены в одной из гостиниц Италии. Как утверждает рабочий персонал отеля, девушки вели себя вызывающе, постоянно ходили, держась за руки, обнимались, нежно нашептывая друг другу что-то на ухо. А когда к ним вошли в номер, их застали абсолютно обнаженными, сидящими на кровати. Ничуть не растерявшись, одна из них – Юлия Волкова, покрыла матом рабочий персонал, даже не подумав прикрыться. В то время, ее вторая половинка – Лена Катина, сидевшая рядом с девушкой, довольно улыбалась своей подруге. Напомним, после разрыва с продюсером группы Иваном Шаповаловым, обе девушки категорично и самоотверженно отрицали свою любовь друг к другу, полагаясь на такое понятие, как «юношеский максимализм». Но сейчас обе выросли, и ни о каком интересе говорить нельзя, неужели татушки заигрались в придуманную любовь?»
- Нда-а-а, - протянула я, потирая виски, которые отчаянно пульсировали. – Ну, что скажешь?
- Идиоты! – Усмехнулась Юлька. – Что тут сказать? Писать сказки таким надо, и непонятно вот, кто собственно такую статью накатал! Сломанный телефон. Переврут еще сто раз!
- А чего еще от них ожидать? – Пожала плечами я.
- Ну, мы им устроим… раз мы заигрались…! – Она зло и в то же время хитро взглянула на меня, и я тут же прочитала ее мысли.
- Резонно! – Подмигнула я ей.

Полет на самолете такое утомительно дело, особенно если ты летишь из Италии в Японию. Не лучший-то вариант, я вам скажу. Но в жизни артиста так бывает, особенно в нашей жизни. И ничего с этим не поделаешь. Эта наша жизнь летать туда-сюда из Токио в Мадрид, затем в Амстердам и в Мюнхен, ну а потом можно залететь даже в Аргентину, а после нее в старушку-Украину, например, в Киев. Почему бы и нет? И никто не скажет: «Не, это неудобно. Черт с ним». Ведь такого не может быть по определению. Изрядно устав лететь, мы начали страдать дурью, при этом мы даже успели выспаться. Юлька, дурной головы человек, захотев в туалет, как и предполагают все девушки, тащит меня с собой. Иначе нельзя – потеряется, испугается, да и компанию составить надо.
- Пошли, чего сидишь? – Тянет она меня с собой, а я только с сомнением оглядываюсь по сторонам, никто ли ничего не скажет?
С каких пор я сделаю так? Мне тотально наплевать. И я подчиняюсь ей, встаю и иду следом за короткостриженным черным, тотально черным, затылком. Вижу, как она улыбается мне. Нет, не вижу, а чувствую. Мы заходим в маленькую, узкую кабинку туалета. К слову сказать, я всегда ненавидела туалеты в самолетах, они такие неудобные, не понимаю, как тут люди могли заниматься сексом? А они занимались, я-то знаю, и это не моя больная, извращенная фантазия. Меня так увлекает тот факт, что Юлька умудрилась захватить меня собой сюда, что я забываю обо всем на свете.
- Ненавижу толчки в самолетах. – Пыхтит Волкова, - и как тут люди еще умудряются заниматься любовью?
- Я сейчас о том же подумала. – Расплываюсь в улыбке я. – Действительно, как? По-моему, крайне неудобно…
- …да, только если это не две телки. Так-то еще сносно!
- Волкова-Волкова! – Заливаюсь смехом я, все еще отвернувшись от нее, ожидая, как она закончит свои дела.
- Да блин, не смешно, слушай, помоги мне…
- В чем? В сексе? – Все еще не могу остановиться я.
- Да нет же, погоди, я тебе говорила, что нужно выкинуть эти джинсы?
- Мне? Нет. Что там?
- Ширинка… заклинила… блин, не пойду же я та-а-ак! – Протягивает она. – Помоги мне…
- Ну что тут у тебя? – Развернувшись, вижу, что Юлька улыбается, и начинаю лыбиться сама. - Сейчас попробую что-нибудь сделать.
Я сажусь на корточки перед ней, как раз оказываясь напротив злосчастной ширинки. Руками ловко хватаюсь за замок, и пытаюсь потянуть его вверх, но он не хочет меня слушаться. Черт бы его побрал. Я ковыряюсь с ним почти три минуты. Волкова тупо начинает ржать, затем обхватывает мою макушку руками, чуть сжимая мои волосы в своих руках.
- О да, детка… - Притворно протягивает она. – Да-да, мне нравится, продолжай, не останавливайся…
- Волкова! – Я чуть не поперхнулась от волны смеха, которая накрыла меня. – Ах ты, несносная девчонка! – Я легонько шлепаю ее по заднице, затем продолжаю ковыряться с ширинкой.
- Была б я мужиком…
- И что? – Я сижу, пытаясь застегнуть ее штаны (хотя сама уже давно поняла, что это бесполезно), и тупо улыбаюсь.
- Изнасиловала бы!
- Это мой детский страх – быть изнасилованной, - честно признаюсь я.
- Нежно… я бы сделала это нежно! – Успокаивает она меня и вновь обхватывает мою голову.
В этот самый момент дверь открывается и на пороге появляется Борис. Нужно было видеть его лицо в тот самый момент. Цвет его кожи менялся каждую секунду, начиная от розоватого, заканчивая голубым. Представляю, какую интересную картину он увидел. Волкова застыла с идиотской лыбой, обхватывая мои волосы, я, сидящая на корточках, у ее ширинки, обернулась на него с не менее дурацким выражением лица. Лица – ублаженных, - как сказала бы Кипер, которая как раз была специалистом по мимике. Я знала, что в эту секунду хотела спросить Юля: «Какого хрена ты не закрыла дверь, Ленок?». Я знала, что в эту секунду хотел спросить Ренский: «Какого хрена вы тут творите, Ленок?». Но я, стараясь сохранять самообладание, беспардонно встала, обернулась к Боре и заявила:
- Ну что ты на нас смотришь, как на преступниц? У нее всего лишь заклинила молния на джинсах!
- Я так и понял… - Промямлил он, не привыкший, по всей видимости, к таким картинам, с нами в главной роли.
- А твоя статья – полное говно. – Вставила свое слово Волкова.
- Она не моя.
- Да похер, она – говно. – Еще раз повторилась моя девочка. – Пошли, Лен.
Из кабинки мы вышли абсолютно серьезными, но едва сели на свои места – нас прорвало от смеха.
- Ты видела его лицо? – Гоготала Волкова, прикрывая рот. – Видела? Я боялась, что он упадет от неожиданности.
- Нельзя так людей шокировать!
- Нельзя, он сам себя шокировал! – Верещала она, хватаясь за край моего свитера. – Теперь он подумает, что это правда.
- Боря умный, он не подумает…
- А по-моему уже подумал! Нет, ну надо же. В такой-то момент подловить, это нужно быть мастером!
- Он успокоится. – Улыбнулась я ей. – Вот увидишь, просто, он не Ваня, и не привык такое наблюдать.
- Мы бы ему еще не такой показали. – Присвистывает она и начинает мечтать…
Мне остается только наблюдать за ее спокойным, беззаботным выражением лица, прикрытыми ресницами, и за губами, уголки которых потянулись вверх. Мечтает все, фантазерка…

-59-
И ногда я искренне не понимаю – зачем мне все это?
И я молчу, долго и упорно молчу, обдумывая ответ на свой вопрос. Ответ самой же себе. Я стараюсь найти оправдания, причины для чего все это мне нужно. Я ищу их часами, днями, неделями, месяцами, но сейчас прошли уже года. А ответа у меня так и не появилось. Наверное, только обреченность – может сойти за оправдание моего молчания. Оправдываться перед самой собой – такая глупость.
Иногда я не понимаю – зачем я здесь?
Я спрашиваю себя об этом, сидя на каких-то переговорах во Франции, где ничего не понимаю из их речи. Я спрашиваю себя об этом, во время того, как после аэропорта в Германии, мы едем в какой-то русский ресторан. Я спрашиваю себя об этом во время выступления на какой-то премии, которая мне даром не нужна. Я совсем не понимаю – зачем я здесь?
Прошло столько лет, а ничего не изменилось. Изменилось – все.
Она никогда не любила меня, и вряд ли бы полюбила, если бы не 2006 год. Если бы не ностальгия. Ностальгия – имена та причина, которую я привязываю к ней, когда она ведет себя так, будто любит меня. И «будто» - это самое точное определение, которое я могла бы дать ей. «Знаешь, я теряю свободу, когда теряю тебя», - сказала как-то я ей, совсем по глупости, забыв об осторожности и о том, что любить сильней от этого она меня не станет. Всему свое время и место в жизни.

Странно, а я ведь и в правду соскучилась. Разве такое могло случиться? Наверное, да. Это ведь я, а я – не ты. Ты никогда не жила прошлым, бесспорно держась за Ванькину фразу, бесспорно держась за его привычки, и ты, собственно как и он, жила только настоящим. Было ли это хорошо – судить не мне, но единственное, что не давало мне покоя, так это то, что ты никогда и ни о чем не думала, то что было в прошлом, и ты никогда не бы не смогла скучать. Такие глупые и банальные вещи ужасно расстраивали меня.
Вряд ли она могла любить меня, даже когда-нибудь, временами, пусть совсем не долго, но любить. Хотя смогла бы, если бы захотела. Но видимо, это было не в ее правилах, не в ее желаниях и стремлениях. Любила ее я и это было более, чем очевидно. Ведь, если судить по определению Вани – любить это отдавать больше, чем принимать. А разве я хоть раз в жизни брала у нее больше, чем отдавала?
Но еще больше меня удивляет то, что она со мной.
До сих пор. Это говорит о многом. Меня удивляет то, что она по-прежнему обнимает меня, может она просто хочет чувствовать себя любимой? Кто, как не я может проявить это. Странно, что она еще со мной, и совсем не странно, что я с ней. Прошло уже больше полугода с тех пор, как начался наш промо-тур заграницей. Теперь концерты начались и в России с Украиной. Наконец-таки мы увидим и наших, родных фанатов. Зарубеж – это хорошо, но важно и не забывать о том, где тебя изначально полюбили, где хватались за края твоих юбок и пускали слюни на мокрые блузки.
Концерты – это всего лишь формальности, нюансы в наших отношениях, где позволено практически все. Концерты – это всего лишь предлог быть к ней ближе, чувствовать ее любовь, ее привязку к себе, ее зависимость от себя, чувствовать себя нужной, чувствовать себя любимой. И хотя бы на это время и становилась абсолютно счастливой. Я любила ее и вне сцены, как и она меня, любила душой, и никакой физиологии в этом не было. И не много было быть, после всего урагана наших отношений за эти 7 лет, после смятых простыней и тел друг друга, после изучения родинок и подсчетов веснушек, после теплого, мирного утреннего дыхания в шею, после наших посиделок на крыше Ваниного дома, после того, как мы выглянули из часов Поднебесной, после чаепития у нее, у меня, где угодно, после того, как мы искренне полюбили друг друга, привыкли к присутствию друг друга в жизни.

«Знаешь, а я ведь и вправду могла бы влюбиться в нее, если еще не сделала этого. Но и в это я угораздила вляпаться. Странно, что до сих пор я не могу никому в этом признаться, разве что тебе – мой дорогой дневник. По крайней мере, я перестала врать себе и слепо уверять себя в том, что этой пройдет, что это самовнушение, что это всего лишь привычка, что это в конце концов приказ Вани – любить ее. Но все ведь не так? Да кто теперь меня поймет? Кроме тебя, да меня. Ты-то понятно – промолчишь, тебе вообще все равно. Себе я перестала врать, хотя не думаю, что смогу понять саму же себя, но это не так важно, главное – я перестала врать себе. А остальные? А какое остальным дело? Они не поймут меня, в этом я полностью и абсолютно уверена. Рассказать об этом родителям, поделиться переживаниями? Чтобы мама схватилась за сердце и со слезами на глазах смотрела на меня? Чтобы она повторила свою старую опаску «Смотри не заиграйся», в итоге она сказала бы одно – «Вы все равно не можете быть вместе», и она бы была права. Черт возьми! Вот хрень, она и правда была бы права, но это ведь можно было бы тоже отнести к нюансам? Сказать об этом Боре? А какое ему дело? Кто он вообще такой? Он даже не Ваня, да и я не доверяю ему больше, чем Ване. Боря – это Боря, человек считающий деньги и никогда не веривший в историю двух лесбиянок. Помню его старые высказывания про нас с Юлькой, когда мы только начинали петь: «Ну что? Как дела у вас? Все еще лесбиянитесь? Ну что ж, главное, чтобы прибыльно было. Все на продажу, людей не ебет, что у вас там, на душе!», и он был прав. Вот хрень! Но даже это я могла бы отнести к нюансам, при огромном желании – неприменно смогла бы. И в конце концов, исказать об этом Юльке? Эта мысль, в отличии от остальных, заставляет меня мелко трястись, волноваться, эта мысль заставляет меня перечеркнуть все. А я так боюсь всего нового, я боюсь оставлять прошлое, меня все вокруг. Ведь даже если бы я сказала, в любом случае все поменялось. Ответила бы она мне взимностью или нет, - все бы поменялось. Сказать Юльке об этом не предоставлялось возможным, это было за гранью реальности, за гранью моего понимания и моей смелости. Сказать ей, - означало бы отдаться ей без остатка, и так и остаться ее тайной поклонницей, которая восхищенно наблюдает за своей любимицей, ловит ее фразы губами, ее дыхание несмелым подбородком, ее руки своей шеей. И больше всего моя шея боится ее рук, тех, которым ничего не стоит, как передавить все дыхательные пути, пережать мое белоснежное горло и спокойно, с ледяным взглядом, дать мне умереть. Сложить лапки и умереть. Не думаю, что она смогла бы понять меня, искренне понять. Даже не смотря на то, что я – всего лишь отражение ее. Потому что это всего лишь метафора, - как сказал бы Ваня. Жаль, что он не видит меня сейчас, жаль, что он не читает мои мысли. Вот хрень! А может… может, и вправду рассказать все ему? Ему – не так сложно, и я знаю, что он поймет. Меня волнует лишь одно – от его травы соображает он туго. Это единственное, что меня напрягает. Черт! Черт бы побрал мои мысли! Я так и никогда не смогу рассказать ей обо всем. Она не поняла бы меня. И она бы никогда не смогла полюбить меня так же, как я ее.! Она идет…»

- Ты чего не спишь? – Тут же захлопываю я свой дневник, и поворачиваюсь к ней лицом.
Она, как никто другой, умел прерывать романтические, умиротворенные моменты, полные трепета и надежд, она даже переплюнула Ваню и Ленчика, даже сам Борис не мог соревноваться с ней. Даже Борис. Он как никто умел выбирать подходящие моменты, чтобы нарушить гармонию нашего с Юлькой мира. Нашего с Юлькой – не его. Он всегда мог найти нужную секунду, чтобы разорвать наши объятия, наши цепляющиеся друг за друга руки, иногда мне казалось, что он не хотел, чтобы мы любили друг друга. Но такого не могло было быть по определению. Так или иначе, в наших сердцах остались те моменты жизни, которые не исчезнут никогда. Никогда в жизни он не сможет стереть, забрать, своровать, одолжить, попросить забыть – эти моменты. Ведь они так же бесценны, как и картина «Джоконда» Леонардо да Винчи, как «Черный квадрат» Малевича, как собор Парижской Богоматери, как собор Святой Софии, как Византийский храм Святой Софии, как Колизей, как Парфенон – есть много похожих вещей, которые так или иначе не заменимы. Так же, как и наши воспоминания.
Наверное, она не заметила моего маневра, и стыдливо прячущуюся за спину тетрадь, или сделала вид, что не заметила, во всяком случае, девчонка не сдвинулась с места и, потирая руками лицо, ответила:
- Не могу че-то заснуть. – Бормочет та, в то время как я откладываю свой стыдливый дневник куда-то назад. – Не могу заснуть… что ты тут делаешь?
- Да ничего. – Может мне все-таки удастся обвести ее вокруг пальца? – Просто сижу.
- Да ладно, что? – Она не так проста, она не глупа. Совсем не глупа, не то что я – блондинистая овца, не то что я со своим стыдливым дневником, где несмело и девственно покоятся мои мысли, в самой глубине, в самых потаенных страничках, можно найти что-то смелое, но ей об этом никогда не узнать. – Это секрет? У тебя от меня есть секреты? – Она знала что спросить, улыбаясь мне улыбкой строптивой овцы, хотя овцой она совсем не выглядела.
Разве что овцой в волчьей шкуре. Если только так, но не иначе.
- Дневник пишу. – Неизвестно почему я продаю ей свои откровения с потрохами, глупая блондинистая овца способна только на это. На это беспомощное, притихшее заявление, которое сможет разрушить даже ее ухмылка, даже ее задиристый, игривый смех, даже ее ледовые глаза, даже ее подрагивающий от интереса подбородок. И мне ничего не остается, кроме того, как продать ей свои откровения, в конце концов, я всего лишь говорю ей о том, что делаю здесь.
- О, дай почитать! – Она не так глупа, как мне казалось минуту назад, она не так наивна, она прекрасно знает, что нужно сказать, и что ответить на мой пристыженный, скромным, потаенным дневником, ответ. Она знает все, что знаю я, и даже больше. Но это ведь не повод…
- Ты же знаешь… - Я делаю слабую попытку противиться ей, прекрасно зная, что сегодня она не настойчива. Всего лишь просит. – Ты же знаешь, зачем тогда просишь?
- Знаю, ты не даешь его никому читать. – Улыбаясь, она продает мне мои же секреты без зазрений совести.
Улыбаясь, она просит меня не сердиться, но в глубине души я знаю – это еще не конец, она не отступает. Ведь ей, как никому, хочется прочитать все, что я пишу. Узнать о том, как я люблю ее. Прочитать записи, которые останутся только записями, из них не напишут книгу, из них никогда не процитируют меня. А рукописи, к великому моему сожалению, не горят! То-то тебе, глупая податливая овца! Например, ей бы было очень интересно почитать мои впечатления после концерта в Японии в 2003, после нашей первой ночи. Я знаю, что она отдала бы все, лишь бы прочесть это, лишь бы почитать мои самые сокровенные мысли и желания в этом дневнике.
- Да.
- Но я же не все. - Она коротка, но не холодна со мной, она все еще миролюбиво улыбается, зная, что я таю под ее натиском.
И никакие чертовы дневники тут не причем. А все потому что я – глупая блондинистая овца, блеющая от ее самоуверенного подбородка, самоуверенных скул, самоуверенных глаз и наглых, как никогда, самоуверенных губ. – Я же не все, Ленок, это же я… Юля!
- Не все. – Потоптавшись в глубине своего рта, мой язык все же произнес это, будто пробуя фразу на вкус. Странную, кисло-сладкую, с разными приправами и неведомыми ингредиентами, с тем, что положено испробовать только мне. Только ей.
- Так что? – Она не сдается, и ее язык тоже. Такие, как она – не сдаются, и эти блюда для нее раз плюнуть, для таких, как она готовят еще оригинальней. Ну куда же мне до нее? Глупой блондинистой овце…
- Не. – Я отрицательно киваю головой, уверенно наблюдая за дерзкими кудрями. – Нет, Юль, я не могу.
- А когда-нибудь? – Она никогда не оставляет мне выбора…
- Когда-нибудь дам. – Я никогда не оставляю себе выбора, беспробудно повинуясь ее бархатному, убаюкивающему голосу.
- Честно? – Шепчут ее губы моему подбородку, застывая около него?
- Наверное. – Шепчут мои губы, боязнено пятясь назад, инстинктивно прикрыв глаза, инстинктивно поджав ноги, поджав хвост, забившись в дальний темный угол.
- Может, все-таки спать? – Видя мои колебания, она отступает, и уступает место податливой овце, глупой и блондинистой, разрешая ей дышать, разрешая любить себя. – Уже поздно, завтра трудный день. Давай, пойдем спать?
А что мне еще остается? И я, с замиранием предательского сердца, продолжаю любить ее, наблюдая за тем, как ее спекшиеся губы отстраняются от моего трусливого подбородка, наблюдая, как ее глаза нежно скользят по моему лицу, как ее пальцы невидимо касаются очертания моих скул, щек, губ, заставляя их снова и снова пятится назад. А что мне еще остается делать? Как любить ее…
- Да сейчас. – Я быстро киваю ей головой, убегая, от ее губ, стремясь убежать взглядом туда, где нет ее.
- Я жду тебя.
- Да. – Выдыхаю я, глядя на ее удаляющуюся спокойную спину. - Я скоро буду.

Теперь я смело могу считать себя героем, а все потому, что дружить, когда любишь – настоящий подвиг. Хотя я не могу точно назвать это любовью, это острое, пограничное и опасное чувство. Как по лезвию ножа. Это тонкая, почти смертельная грань, между дружбой и запретной любовью. Иного определения для этой головной боли я не могу найти. Иногда мне кажется, что Юлька тоже страдает этим. Странно, но я не вижу другого выхода из нашей ситуации, кроме как этой недолюбви, передружбы и постоянной головной боли. И всегда в голове один и тот же вопрос: «Ну и как эта херня называется? Ну и как мне от этого избавится?» За последнее время я настолько запуталась в своих чувствах, что просто и тупо боюсь сорваться, окончательно потонув в своих проблемах. А мои проблемы, как известно, никого не волнуют. Только ночью я могу забыть обо всем, хотя это чувство любви обостряется еще сильнее, просто нужно успеть заснуть, не рассказав об этой головной боли Волковой.
Волкова лежит со мной рядом, накрывшись теплым одеялом, и терпеливо молчит, пока меня накроет ностальгией и я смогу позволить себе поговорить о чем-то. Обычно, такие разговоры не касались древнегреческих философов, размножения растений, картин 19 века, великих летчиков, мировой войны, пробок в Москве, ее собаки и многого другого. Обычно, такие разговоры имели пространственный, почти бесполезный, характер, который так любил наш Ваня, которого больше нет. И его пространственных разговором тоже нет. Только наши псевдосумасшедшие мысли и их продолжения. Сегодня она была еще терпеливей, чем обычно, и спустя полчаса могла смело ликовать.
- Как ты думаешь кто мы? – Начала я, и сама же в первую секунду испугалась своего вопроса.
Это соскочила с моего языка случайно, будто огромная ледяная глыба разбилась об Титаник – неожиданно, смертельно. Я сама же испугалась, и этот ужас сковал мое горло. Немой крик стоял в своих глазах, которые удивленно расширились и уставились на Юльку. Она молча наблюдала за мной, с таким же ужасом в глазах.
- Кто мы? – Тихо повторяет она, пробуя новую фразу, новое блюдо с примитивными специями от меня. – Наверное…
- Я иногда очень скучаю по тебе. – Шепчу я, закрыв глаза, чтобы будучи безумно влюбленной в нее, не видеть ее реакции.
- Наверное, мы невинные любовники… - Она улыбается, я вижу это сквозь узкую щель глаз. – Тебе нравится это определение?
- Невинные любовники. – Пробую я ее блюдо, более изощренное, развратное. – Это даже лучше, чем мое определение.
- Какое? – Она оживляется и с интересом наблюдает за мной.
- Прирученные подруги, сестры… на твой выбор.
- Почему прирученные?
- Нас приручили. Одомашнили, как котят. Что ты, что я – были бы дикими, а тут Ваня, молодец, постарался.
Она засмеялась, и я тут же подхватила ее смех.
- Почему мы невинные любовники? – Спрашиваю я, спустя минут десять.
Этот вопрос витает в моей голове, обдумывая всевозможные варианты и ответы. Но ответов у меня так и не появилось. Только догадки, но разве они могут сравнится с догадками и ответами Юльки? Ведь она придумала это определение, ей и решать, почему мы любовники? Да еще и невинные? Может, она чувствует тоже самое, что я и – недолюбовь и непередружбу? Может, я не одна такая сумасшедшая? Надеюсь, что именно так все и есть.
- Это было бы слишком просто, если бы я сказала тебе об этом сама. – Воркует девчонка, отворачиваясь от меня с загадочной улыбкой. – Подумай сама, Ленок…
- Но я…, - тихо и возмущенно протягиваю я, но она обрывает меня.
- У тебя целая ночь впереди…

Вся ночь, весь день, целая неделя, целая жизнь впереди, чтобы задуматься о том, почему мы невинные любовники? Наверное, в ту самую ночь, стоило сказать ей опровержение ее теории, ее фразы, сломать ее, обезоружить своей победной фразой, которая всегда осталась выигрышной, она была джокером, шагом и матом, она не могла проиграть по определению. Тогда, в ту самую ночь, я должна была огорчить ее и сказать правда – мы не невинные любовники, а ничьи. Мы никогда и никому не принадлежим, проживаем в вакууме, в своем теле, со своими мыслями, запирая их на самые крепкие замки, мы живем по своими мыслями в голове, скрывая их от окружающий, со своими моралями, теориями, фразами, воспоминаниями, со своими тараканами в голове, со своей правдой и неправдой, со своей философией и никого не волнует, что там и кого так или не так. Мы ничьи. Каждый сам по себе ничей. Сам по себе. И так каждый человек на земле. Странно, почему я не сказала ей тогда? Потому что думала над любовниками целую ночь, но так ни к чему и не пришла…
Время никогда не стояло на месте, и теперь я убедилась в этом еще больше. Наши выступления были яркими, живыми, полными энергетики, и незабываемыми для фанатов. И снова выходя на сцену, я без конца растворялась в ней, забывая о всех рамках, я просто хотела любить ее, я просто хотела, чтобы она любила меня, и чтобы не было никаких границ, которые могли бы разрушить нашу тонкую нить, связывающую нас. Теперь мы были единым целым, не Юля и Лена, а громким, фантастическим проектом – Тату, где прежде всего даже не сама музыка, не тексты, не шоу, а чувства. Я нужно быть полным придурком, чтобы не понять это, чтобы не увидеть. Просто нужно было видеть, какие мы на сцене, как мы общаемся друг с другом, сквозь строчки в песнях, сквозь музыку, сквозь проигрыша в Ничьей. Она ходит вокруг меня, улыбается, всем своим видом показывая, ту самую тонкую, секретную нить, грань между дружбой и любовью. Она обнимает меня, как можно ласковей, нежнее, будто боится, что я растаю в ее объятиях, боится, что я испарюсь, убегу, оттолкну ее. Но я никогда бы не смогла оттолкнуть ее, самое большое на что я способна – в ответ прижать ее к себе, уткнуться носом в пульсирующие ключицы, в волнительную тонкую шею, в ее скулы, зарыться в ее волосы, целовать ее подбородок, висок, щеки, каждую частичку ее тела. Не грязно, не пошло, не наигранно, не по приказу, а потому, что мне хочется! Мне хочется! Вот хрень! Я так скучаю по ней. Скучаю каждую минуту, секунду, даже когда нахожусь рядом с ней. И ничего не могу с этим поделать. На концертах она позволяет мне все, но я не позволяю себе почти ничего. Практически все песни мы ходим за руки, боясь упустить друг друга. Практически все песни мы не выпускаем из вида глаза друг друга, боясь потеряться среди огромного зала, среди взглядов фанатов. И мне совсем все равно кто и что думает об этом, хотя все же большинство поддерживают нас, а некоторые думают, что история повторяется, и мы снова играем во все это. Только зачем? Зачем? Кому нам теперь врать?
По крайней мере, я давно перестала врать, хотя бы себе…

Дата добавления: 2015-08-17