Часть 1 22 страница

Таких интервью было столько, сколько моя голова не вместит. Их бывало несколько в день, и каждый раз были одни и те же вопросы. На каторые были одни и те же ответы. Стандарты – малоразрушими, моими губами, которые время от времени нашептывали все зазубренные фразы из умных цитатников Ленчика и Кипер. Но не Ленчика, ни Кипер с нами не осталось. Только в самых пыльных книжных шкафах можно по-прежнему откопать старые книги с разноцветными стикерами, что свидетельствовало о любимых страницах – Кипер; или же небрежно завернутые уголки страниц, что говорило о том, что здесь, в глубине потаенных книг, волнительно отпечатались пальцы – Ленчика. Оба они были романтиками, и фразы, и цитаты – были у них соответствующие. И ничего с этим не поделать. «Горе помогает жить», - как говорил Ленчик, - «Оно помогает находить в сложных, страшных ситуациях просвет. Вот вы – лесбиянки, это хреново. Не тот факт, что вы лесбиянки, а то, что вы врете. А просвет в том, что вы помогаете людям жить, даете надежду верить в себя, призываете их показывать любовь». С тех пор я мало чего вспоминала, но только сейчас осознала то – что зря. Горе помогает жить. Потом я убедилась в этом. Потом, когда моя любовь к Юльке была настолько очевидна, что никто и ничего уже не мог скрыть, как бы не пытался. И это «горе» мне помогало жить. Я знала, что она со мной, и мне грех жаловаться. Но то ли это – чего я ожидала? Да и что ожидала я, в конце концов? В конце концов – ничего не могло произойти. Это по определению. А чего нужно было ждать? Что мы останемся навеки веков страстными любовницами? Будем нянчить ее детей? Так же, срываясь в магазине нижнего белья, будем мчаться в ближайшую гостиницу и заниматься сексом, в то время, как ее парень будет слушать «абонент недоступен»? И все так глупо. Просто и сложно. В конце концов так не могло было бы быть. По определению. Тогда что же я ждала от нее? Чуть больше внимания? Чуть больше ласки? Любви? Нежности? Чего я ждала? Того, что она искренне мне скажет, что любит меня? Да и ее тысячи «люблю» хоть раз были искренними? Я не знаю, я запуталась…
Потом…

В тот день на мне висел ее кулончик. Не ее – мой, если быть точным. Тот, который она подарила мне в мой первый День Рождение, после нашего знакомства. Тот самый, где в глубине раковинки каури, посеребренной рамке, покоилась запретная самая ностальгическая фотография – «Мы у Вани в офисе. 25 сентября 1999 года». Он висел на мне – и я обнаружила его случайно, тот момент, когда я одела его – будто вылетел у меня из головы. Когда это произошло? Он висел на мне, отблескивая на солнце, как новенький, но от него так и веяло тайной, от него веяло загадкой, неприкосновенностью. Даже я, так боялась открыть его, посмотреть на маленькую фотографию, боялась, не зная чего. Этот запрет бил мне по рукам, заставляя их мелко трястись. Странно, что я не помню тот момент, когда одела его. Странно…
Но в тот день на мне висел, веющий тайной, кулон. Она смотрела на него ревниво, пожирая его глазами, пытаясь вспомнить в точности ту фотографию, что покоиться внутри. Но она так же не могла открыть его. И это странное ощущение внутри не давало нам покоя обеим. На этом мы и порешились. Значит, что-то подсказывает нам – оставить его в покое. Ну и пусть висит. Висит и висит. Серебряный, аккуратный, пахнущий прошлым и какой-то тайной, которую наверняка никто и никогда не разгадает…
Она последний раз кинула на него ревнивый взгляд, после чего посмотрела мне в глаза. Разве в них можно было найти ответы? В этих ребусах даже я не сильна. И, похоже, - она поняла это. Удрученно вздохнув, она медленно двинулась вперед, а я, как покорный слуга, как палач, как любовница, как фанатка, двинулась за ней. Но у самого края сцены, то ли боясь упасть, то ли думая со мной над разгадкой кулона, она схватила волнительно мою руку и крепко сжала ее. Я выдохнула ей в затылок и она беззвучно улыбнулась.
Именно тогда мы обе поняли – мы никогда не разгадаем эту загадку. Никогда.
Никто и никогда не разгадает ее.
- Hi, guys! – Мой крик полон энергии. – We’re come back for you!!!
И подо мной разливаются фонари…
Начинают играть первые аккорды Dangerous and Moving, Юлька отходит чуть дальше от меня, погружаясь в свои мысли. А меня еще еще не покидает странное ощущение - ощущение кулона на шее. Он прожигает мою кожу, заставляет сердце биться быстрее, я готова сорваться и открыть его прямо здесь и сейчас. А потом схватить Юльку в объятия, зарыться в ее волосы и зарыдать. Даль волю чувствам…
Но этого никогда не случится.
Разливающиеся огни под нами, не дают мне время соображать, они настойчивы, и дают нам шанс очередной раз показать себя. Мы ведь вернулись. Пусть совсем другими, но вернулись. Мы начинаем петь, и я почти забываю обо всем. Особенно в те моменты, когда Волкова обнимает меня, я чувствую ее поддержку. М9аооое сердце волнительно бьется в такт сердцам наших поклонников. Так проигрывается песня за песней, мои любимые, Юлькины любимые. И наступает время «Ничьей».
Тогда, в тот самый момент, в первые секунды, я чувствую, что подо мной нет ничего. Передо мной – ничего. Вокруг – ничего. И мое сердце не бьется. И я вообще не жива. Но через несколько мгновений это чувство проходит, его сменяет жгучая боль, ревностная боль в области шеи, там – где висит кулон. Чертов запретный кулон, что ему не имется? Боль еще никогда не была такой острой, завистливой, и я чувствую, что что-то не так. Играет одна из моих любимых песен, а мое горло словно обхватывают железными цепями, но на свое удивление – пою я легко и чисто. Юлька, удивленно смотрит на меня. Ведь я уже несколько дней страдаю из-за простуды. А тут – на тебе. Это очень странно, мое горло словно разрывается внутри, но пою… Пою будто я – не я. И она умилительно улыбается мне, подходит и поет, глядя мне в глаза. И я тону в них, чувствуя тепло от ее руки…
- We love you! – Хрипло кричит Юлька после закончившегося выступления. – We’ll come back again!

Я так боюсь разбиться, Ангел! Она окрыляет меня, и это даже пугает. Немного, но пугает. Раньше такого не было, я никогда не чувствовала подобного. И мне даже страшно. Я боюсь разбиться, сломать крылья о камни. Я боюсь, что подарив мне надежду на что-то, она швырнет меня в пропасть. Я не хочу, чтобы она оставляла меня, я боюсь… Потому что я разбита, когда я одинока, когда она уходит от меня. И я чувствую, что уже не стану сильнее, она не дает мне сделать это. Она не дает мне дышать, я задыхаюсь, когда она рядом.
Ее губы почти касаются моего подбородка, она молчит долго и упорно, пытаясь разгадать тот самый ребус, ту самую тайну кулона. Моего горящего кулона, который же сама мне и подарила. Она сидит, нависнув надо мной, и ровно дышит. Ее дыхание убаюкивает меня, но я по-прежнему задыхаюсь, когда она так близко.
- Что? – Шепчу я ей с закрытыми глазами.
- Что? – Шепчет она мне в ответ, и ее губы предательски касаются моего холодного, дрожащего подбородка.
Ее горячие, напористые губы. Не дай мне задохнуться, моя девочка.
- Ты что-нибудь понимаешь? – Спрашиваю я онемевшим ртом, с пересохшим небом и не подчинявшимся языком. – Ты что-нибудь понимаешь, что происходит?
- Нет, - застыв на месте, отвечает она. – Нет, ничего… только…
- Что только? – Цепляюсь я за ее слова, чувствуя ее губы на подбородке.
Я хочу ухватиться за ее слова губами, не отпускать их, распробовать на вкус…
- Пообещай, что никогда не оставишь меня…
- Обещаю, - не раздумывая отвечаю я.
Отвечаю я, очередной раз закрепив свою зависимость.
- Честно? – Ее дрожащие, спекшиеся на солнце, губы застывают чуть ниже моих губ.
Волна, нет, цунами проносится по телу в тот момент! Заряд тока… огромная скала падает на мои плечи. Я чувствую рабскую зависимость от нее, и мой кулон слова начинает разгораться на шее…
- Обещаю, - вторю я с закрытыми глазами.
И пока мои онемевшие губы без раздумья подчиняются ей – она находит причину вспомнить о моих пересохших, волнительных губах. Она осторожно, все еще думая о тайне нашего кулона, прикасается к моей нижней губе. И я слышу, как волнительно трясутся ее сомкнутые ресницы, как ее колени прижимаются к моим коленям, как ее ключицы сводит в печали, как мой позвоночник начинает дрожать. Я чувствую, что все – безвозвратно. Она прикасается ко мне так легко, что я едва могу уловить ее губу, невесомую, мягкую. Но мой кулон, моя запретная раковинка Каури, протестует и вскипает. Я неожиданно отпрыгиваю от Юльки, как только она хочет обнять мои губы, мой язык…
В ответ она молчит, и только смотрит на огненный от ревности серебряный кулон. Черт бы его побрал! Наше прошлое – мешает нашему настоящему…

Страшно вовсе не то, что было,
То, что есть – пугает меня.
Раньше ты по приказу любила,
А теперь без приказа – я…

-56-
Сложно было представить мое выражение лица, когда я застала ее.
Она не видела меня, но в то же время, она не пыталась куда-то скрыться от меня. Гримерка – слишком банально, слишком просто, слишком экстремально и возбуждающе. Она не видела меня, но наверняка слышала. Я видела ее и ее голозадого дружка. Дружка на вечер. Учитывая тот факт, что мы давно перестали заниматься сексом, она находила себе приятелей на вечер. Но раньше – это было по-другому. Они прятались в тех местах, о которых мне знать не нужно, о которых я никогда не узнаю. По крайней мере раньше это не выглядело так демонстративно. Но я застала ее, в тот самый момент, когда ее пальцы расцарапывали его спину, ее белоснежные, острые колени были разведены, а задница ее дружка потряхивала. Черт бы их, черт бы их подрал! Я стояла, как вкопанная, не в силах закрыть дверь, не в силах зайти, не в силах пошевелиться. Только я ощущала одно – мой кулон все еще висел, он все видел, он прожег дыру в моей нежной шее. Черт бы вас подрал! Она стонала, как сумасшедшая, явно преувеличивая, ее ноги летали вверх-вниз, а сама она крепко обнимала тело своего дружка. Черт, черт, черт! Я просто не могла оторваться. И все внутри вскипало, но это ее жизнь. И она делает все, что хочет. Тем более, что мы давно перестали заниматься сексом. Собрав оставшуюся волю в кулак, я вышла, тихо прикрыв за собой дверь. И только она прикрылась, я услышала, как ее друг взревел, словно раненый зверь. Наверняка он бурно кончил. Черт бы его подрал! Кончил в мою девочку! Сжав зубы, я пошагала в другую сторону, направляясь непонятно куда…

Она всегда была извращенкой! Чертова нимфоманка! Она перестала это скрывать только через два или три года, после нашего знакомства. Тем более, что к тому времени я уже успела уловить взглядом пару десятком голозадых дружков, с которыми она развлекалась. Иногда были и девушки. Но эта стерва всегда обожала секс, она просто сходили с ума, и иногда ей окончательно сносило голову. Однажды, она решила снять отдельный номер, в то время, как мы выступали в каком-то городе. Ваня был удивлен, я еще больше. Но все разъяснилось чуть позже. Той же ночью. Я проснулась от громких стонов за стеной. Эта стерва умудрилась снять номер прямо у меня над ухом. Она трахалась так громко и с такой дерзостью, что я не на шутку испугалась, что кровать и правда сломается или треснет стена. Она ругалась матом, кричала какие-то непонятные вещи, и с каждым новым стоном я ненавидела ее все больше и больше…

Я ненавидела ее так сильно, что сама боялась своей ненависти. Зато я отчетливо понимала то, что у меня нет шанса уйти. И в те самые моменты, я хотела насиловать ее. Морально и физически, издеваясь над ней. Интересно, как она относится к садомазохизму? Это и впрямь увлекло меня, и я уж было хотела предложить ей, но вовремя одумалась. Она постоянно целовалась с кем-то, как только мы слезали со сцены и отпускали руки друг друга. Я ненавидела ее, и то, что она нимфоманка.
Однажды, едва спустившись со сцены, она накинулась на какого-то паренька, который поджидал ее. Где тогда был Ваня? Я не помню… Она запрыгнула на парня, а он придерживал ее гордо за задницу, относя в какую-то подсобку. Волкова романтик, ничего не скажешь. Они занимались любовью так демонстративно, что у меня едва не заложило уши. Об этом услышала и Шаповалов. Он вошел к ним со спокойным видом, Юлька здорово испугалась. А он стоял и смотрел. Они остановились. Волкова спрыгнула с какой-то кушетки, и со спокойным лицом, поправив юбку, вышла из комнаты, прихватив с собой Ивана.
После чего трахалась с ним.
Нимфоманка, ничего не скажешь.
Ваня курил свою траву, в то время, как она ублажала его. Чертова нимфоманка. А ему вообще все равно. Он всего лишь любит, когда ему делают приятное. И я ненавидела их. Ненавидела! Об этом никто и никогда не узнает…

Волкова всегда отличалась непристойностями, всегда находила того, кто бы смог устроить нам очередной мероприятие… Почти бесплатно. Затем следовало предложение поехать в гостиницу. А я – еще девочка, куда мне? Я молча ненавидела их. Волкова, без особых зазрений совести – ехала, потом прыгала и довольно улыбалась. Твою мать, чертова нимфоманка!
Потом я почти перестала ее ревновать. Ревновать Волкову – это смешно. Мало того – это бесполезно. Все равно она будет делать все, что захочется, спать, с кем захочется. Ну и черт с ней! Я знала одно – на сцене она только моя, и никто не вправе отбирать у меня ее. Она знала это тоже, и даже кажется – со временем перебесилась. Мы проводили друг с другом слишком много времени. Поэтому – ее секс всего лишь отдых от меня, - уверяла я себя, как только она уезжала куда-то на ночь в клуб. Она никогда не принадлежала мне полностью, и вряд ли бы такое могло случиться, если бы мы не полюбили друг друга. Если бы мужики не перестали занимать у нее первое место…
И мы стали подозревать, что между нами что-то не то.
Банальный интерес стер все границы, которые были возможны и невозможны.
Однажды, после очередного выступления, мы пришли в наш номер, разделись и легли спать.
- Почему ты не хочешь попробовать? – Совсем обычно спросила она, смотря в потолок.
- Попробовать что? – Совсем не поняла вопрос я. – О чем ты?
- Заняться сексом…
- А я хочу любовью.
- Займись любовью.
- Не с кем. – Пожимаю плечами я и смеюсь. – С кем? Вот не с кем…
- У тебя столько парней, которые к тебе неравнодушны. – Улыбается она и поворачивается ко мне.
- И что мне до них? Любовью, говорю же…
- Может, тебе девушки нравится? – Теперь смеется и Юлька. – Не хочешь попробовать?
- С кем? – Устало спрашиваю я.
- Со мной, например… - Она совсем не настойчива, просто интересуется.
- Тебе мало голозадых дружков?
- Не называй их так! – Обижается девчонка и отворачивается.
- И все же?
- Катина, прекрати ревновать!- Заливается смехом та. – Я просто спросила…
- Проехали. – Закатываю глаза я. – Давай спать.
- Ну дело твое. – Соглашается она, видимо на секс пятый раз в день у нее нет сил.

Волкова – это Волкова. Никто не мог в точности сказать, что это за человек и с чем его едят. А если такие были, то знайте – врали. Даже я, та самая, что провела с ней огромную часть своей жизни, не знала ее. Ее невозможно было узнать, разгадать. Она оставалась такой же непонятной, как кулон на шее. Я могла только догадываться о том, что она скажешь в следующую секунду, о чем подумает, и это – предсказуемо. Но никто и ни когда не узнал ее. Вдоль и поперек. Даже я, будучи зная каждую родинку на ее теле, не могла все еще угадать ее. Разгадать тайну ее голубых глаз. Это Волкова, и ничего уж тут не поделаешь. У меня никогда не получилось приручить ее. И не получилось бы. Отдаться кому-то, с ее стороны это выглядело предательством. А предать себя она никак не могла. По определению. Поэтому, вряд ли она кому-нибудь принадлежала. Волкова – это Волкова. Таких больше нет. И ее целеустремленный подбородок часто упирался в мой собственный, ее губы застывали около моих губ, не пересекая несколько миллиметров границы – до моих губ. И она, застывая так, около меня часто спрашивала:
- Ты ведь со мной, Ленок?
- Я с тобой… - Продавая всю сердце и душу ей, отвечала я.
Но вряд ли она когда-нибудь она ценила это по-настоящему. Вряд ли в ее голову хоть раз врывалась мысль о том, как я ее люблю. Однажды ей приснился сон, и она рассказала его даже кому-то с телевидения.
- Снится мне сон… приезжает Ленка к моему подъезду на огромной лимузине, сидит за рулем, потом звонит мне и говорит: «Юля, спустись, мне нужно очень срочно с тобой поговорить. Это важно», я спускаюсь, сажусь в машину к ней, и мы отъезжаем к парку. Тут она говорит: «Может я сошла с ума, не знаю, но мой имидж перерос в любовь, я и правда люблю тебя», потом отвозит меня до дома, я выхожу такая в слезах… Вот… - Она на секунду замолкает. – Но от Ленки я такого не жду…
От меня она ждала всего, что угодно – только не этого. Иногда мне казалось, что она сама чего-то боялась, но чего – эти мысли, страхи только в ее голову, и у меня нет шанса угадать их.

× × ×

Она вернулась в наш номер глубокой ночью. В тот час я уже спала, но она разбудила меня. Последнее, что я помню – ее голозадый дружок и она. Весь оставшийся вечер я думала только об этом. Тогда зачем были все вопросы останусь ли я с ней, ее ли я? Какое это имеет значение? Она вошла в номер, и не теряя ни минуты, скинула свою одежду прямо на пол, затем залезла ко мне под одеяло. Я закрыла глаза, чтобы не расплакаться. Не знаю, что на меня нашло. От нее все еще пахло случайной страстью, от нее пахло этим кобелем. И самой ею. Ее запах я не спутаю ни с чем, и я даже бы могла быть парфюмером, если бы не пела с ней…
Она лежала притихшая, смирная, моя девочка. Она лежала, и ее грудь волнительно вздымалась и падала. Она лежала совсем измученная и прирученная, моя девочка, и я ненавидела ее. Я ненавидела ее за то, что она с кем-то развлекается, что ее тело сминают в своих руках мужики, которые совсем не нежны с ней. С которыми не нежна она. Другое дело – я. Ласковая, мягкая, и ей иногда такого не хватало. В такие минуты, как сейчас. Она хотела почувствовать себя любимой, она хотела почувствовать себя чьей-то. И если бы она когда-нибудь кому-нибудь принадлежала, то только мне. Она обернулась ко мне и прилипла ко мне. Обняла руками, зарылась лицом в мои волосы и волнительно засопела.
- Что не хватает тебе, что ты прижалась ко мне? – Спустя минуту тихо пропела я.
Она ничего не ответила и продолжила молча лежать, убаюканная моим теплом, моей добротой. Но я все больше ее ненавидела. Мою девочку.
- Почему ты молчишь? Час назад ты все еще была с ним? – Повысила голос я, но она молчала. – Юля! Почему ты молчишь? Что ты хочешь от меня? Зачем тебе все это нужно? Зачем ты играешь с моими чувствами?
Но она все еще молчала. Или заснула… или, черт подери, я ее просто ненавижу!
- Ты что думаешь, весь мир вокруг твоего пальца вертится? – Сорвалась на крик я, и резко вскочила с кровати. – Пошла ты к черту, Волкова!
С тех пор мы не виделись всю ночь.
Всю ночь. Она осталась в комнате, а мне пришлось снять другой номер. Иного выхода – я не видела. Теперь я совершенно была опустошена, я не знала куда идти, что делать, как себя вести. Я не понимала от чего именно бешусь. Я вообще не понимала, что происходит. Мы давно уже не спим, да и желания такого не возникает. Мы – сестры, семья, близкие люди, но не любовники. Я все еще не могу с чем-то смириться…
Я просыпаюсь посередине чужой комнаты и мне становится страшно. Впервые, за долгое время, я проснулась – одна. В голове проматываются вчерашние фрагмент. Она и он. Да пошло все к черту! Я тебя ненавижу, моя девочка! Я ничуть не жалею, просто грустно! Так же, как и маленьким детям, когда с ними перестает кто-то дружить. Но я совсем не жалею ни себя, ни ее. Пошло все к черту. У нас есть несколько выходных до следующего выступления, у меня есть подумать несколько дней. Иначе это никогда не закончится.
Юлька взяла на вооружение еще один старый тезис Вани: «Все на продажу». Нужно уметь продаваться и нужно получать за это по максимуму. Нужно не стесняться, и тогда получишь за это даже больше, чем по максимуму. Странно дело – ненавидя цитаты и умные книжки, моя девочка напропалую крадет его тезисы. Я тоже многое позаимствовала, и тоже многим пользовалась. Очень часто. А потом мы разбили нашего Ваню на отдельный цитатник. Но все равно ничего хорошего из этого не вышло. А может мы брали не те цитаты?
А может мы просто изжили себя? Как изживают себя группы-однодневки.
Но разве нас можно было отнести к ним? Тех, кто продавал миллионами свои диски. Черт подери! Может, все дело в материале? Нет. Может, все дело в нас? Ведь – мы больше не любим друг друга, мы никогда не любили друг друга. Может, это привязка? Я не знаю…
Но в любом случае на вопрос журналистов, которых интригует наше продолжение, мы всегда отвечали одно и тоже: «Нам еще есть что сказать и что показать».

Но у нас так же было и то – о чем нужно молчать. То, о чем никто и никогда не узнает.
Однажды, много лет назад, мы сидели у Вани в офисе и дожидались Шаповалова вместе с Юлькой. Мы сидели на нашем любимом диване, потягивая кофе. Ночь выдалась бессонной – мы записывали какой-то трек. Под утром должен был приехать продюсер и прослушать материал. Это было настолько волнительно, что мы не стали езжать домой и отсыпаться, а решили дождаться его. За окнами шел дождь уже n-ный день подряд, и выходить из здания совсем не хотелось. Юлька включила в углу комнаты магнитофон, и заиграла какая-то мелодия. Если я не ошибаюсь это были пробные мелодии Гаялояна. Они всегда ласкали слух. Моя девочка довольно заулыбалась и откинулась на мое плечо, всматриваясь в окно.
- Вот знаешь, Лен, если мы когда-нибудь станем такими же известными, как Бритни или как Битлс, или как Майкл, хотя наверное не станем? Да? Ну вот, если все-таки станем, ты знаешь… я вот никогда от тебя не уйду. Буду до конца жизни с тобой петь, записывать десятки альбомов и сотни песен! Было бы круто, правда?
- Было бы круто. – Соглашаюсь я. – Мне кажется, что я тебя тоже никогда не оставлю, - я обняла девчонку одной рукой за шею, - как же мы друг от друга отстанем, если Ваня нам сказал держать друг друга за руки, даже если кто-то попытается разлучить нас? Мы ведь всегда будем вместе?
- Всегда. – Вторит она бархатным голосом, который ласкает слух ничуть не меньше Галояновской демки. – Мне всегда будет 16, и я всегда буду любить тебя…
Я замолчала и обняла ее еще сильнее. Дождь за окном прекратился, и через минуту Ваня зашел в комнату.
Кажется, что ей до сих пор 16, и она до сих пор любит меня…

… Когда открылась дверь – я сразу же обернулась. Она нашла меня. И меня совсем не волновал вопрос: «КАК»? Это совсем неважно. Она вошла почти не слышно, на цыпочках, как кошка. Наткнувшись на мой взгляд, она замерла около меня.
- Что тебе нужно? – Сонным голосом спросила я.
- Что с тобой происходит? – Взволнованно поинтересовалась та. – Ленок, мы ведь не…
- … не лесбиянки? – Я засмеялась.
- Нет, мы не любовницы. Почему ты так реагируешь?
Я и сама не могла ответить на этот вопрос. Я искренне не знала.
- Ты могла бы найти другое место для секса. – Сухо изъясняюсь я. – Никак уж не гримерку.
- Извини, я знаю, так вышло…
- Так вышло. – Вторю я, пробуя слово на вкус. – Ясно.
- Прости меня. Ты же знаешь, что ты мне дороже всех их…
- Не знаю. – Отворачиваюсь я и чувствую себя преданной. – Я хочу побыть одна, уходи…
Она тяжело вздыхает и подходит ко мне. Нагнувшись, моя девочка целует меня в висок и беззвучно удаляется.
Я удрученно лежу и смотрю в окно. Делать мне больше нечего. Вечером самолет и снова гастроли. Я совсем не понимаю, что с нами происходит. Что происходит со мной. Прошло уже столько лет, а я потерялась во времени. Застряла во временном промежутке и никак не могу отвыкнуть от мысли, что мы больше не играем. Я так боюсь признаться в себе, что заигралась. Я боюсь полюбить ее по-настоящему. Или я уже полюбила? Во всяком случае что-то невидимо меня убивает, разрывает изнутри, заставляет сжиматься в комок и грустить. Я грустить – я ненавижу.

I wanted you to know I love the way you laugh
I wanna hold you high and steal your pain away
I keep your photograph; I know it serves me well
I wanna hold you high and steal your pain
Because I'm broken when I'm lonesome
And I don't feel right when you're gone away
You've gone away You don't feel me here, anymore
Я так хочу от всех убежать, убежать от себя. Как мне все надоело, вокруг столько непонятного, что мне хочется от этого убежать, скрыться. Я боюсь внешнего мира, он не такой красочный и простой, как мне казалось, когда мне было 5 лет. Сейчас все по-другому.
Дежавю. Ненавижу это состояние. И песня крутится у меня в голове… Она крутилась у меня в голове за несколько дней до того, как мы с Юлькой первый раз поцеловались. Случайно, у меня на кухне… дежавю.

-57-

Сложно было перестать это делать, но я сделала. Я перестала злиться на нее с тех пор, когда без конца стала кричать на меня. Обвинять меня во всех смертных грехах, иногда бить меня. А я просто молчала, понимала, что она боится заплакать. Она никогда бы не позволила себе заплакать - это самый смертельный грех из всего списка ее смертных грехов. И она до ужаса боялась плакать. Слезы, по ее мнению, обжигали ее нежную кожу, и на тех местах оставались шрамы. Странно, но с лицом у нее все было в порядке. Это всего лишь метафора.
Я перестала злиться на нее с тех пор, когда мы перестали быть двумя псевдо-лесбиянками в коротких юбках, которые, как мартышки только и делают, что прыгают по сцене, держа микрофон на уровне груди, и так же поют. Она ненавидела меня так же, как и я ее, ненавидела всей душой, за то, что мы больше не могли быть вместе. Так или иначе – мы не могли остаться вместе. Она – жила своей жизнью, а я – своей. Так или иначе мы бы разошлись… рано или поздно.
В один из вечеров я молча сидела у окна гостиницы, и перечитывала дневники со времен Тату. Она шумно вошла ко мне и, застав меня за этим занятием, снова стала кричать.
- Сколько можно, Лена, сколько ты можешь перечитывать эту чушь? Эту полную чушь! Неужели ты веришь в эту чепуху? Как ты могла верить в это тогда? Я не понимаю тебя!
- Прекрати. – Сухо и совсем негромко сказала я, не оборачиваясь к ней. За все это время я так привыкла к ее нападкам, что ровным счетом сейчас мне стало абсолютно наплевать.
Тотально наплевать.
- Дай мне это, дай я выкину это к чертовой матери, когда они закончатся у тебя? Сколько ты исписала этих записных книг?
- Перестань! Прекрати кричать на меня, оставь меня в покое, я устала от твоих бесконечных срывов, чем тебе мешают мои дневники?
- Зачем ты бредишь этим прошлым? Его нет, понимаешь? – Она подскочила ко мне и встряхнула за ворот халата.
Записная книга выпала из моих рук, а халат небрежно распахнулся. Я грустно, и в то же время, зло потупила взгляд в пол, молча продолжая ненавидеть ее. Молча продолжая любить ее всем сердцем, и зная, что мы никогда не смогли бы быть вместе…
- Посмотри на себя, Лена, - она сочувственно покачала головой, - ты ничуть не изменилась. Все та же тихоня, такая же рыжая, только робеть ты стала реже, конец, привыкла к распущенности, у нас ведь было так много времени на это, не правда ли?
- Оставь меня.
- Нужно менять жизнь, так нельзя…
- Перестань жалеть меня, - я оттолкнула ее руки от себя и встала, завязывая пояс халата. – Ты бредишь, ты живешь фальшью, это никому не нужно!
- Да плевала я на остальных, меня все устраивает! Я не ною каждую ночь в гостиничном номере, не перечитываю эти идиотские дневники! Зачем это нужно?
- Зачем ты обманываешь себя, Волкова? Чего ты боишься, я не понимаю, не понимаю, чего ты хочешь от жизни?
- Ты должна перестать заниматься этими глупостями, - словно не слыша меня, продолжила девушка.
Я устало опустилась на кресло перед окном и отвернулась от нее. Так было каждый вечер. Все эти ссоры, пререкания. Я так устала от этого.
Я знаю, что она всего лишь чего-то боялась. Того, что неизбежно в нашем случае. Я, так же девственно, боялась спать с ней, но она – боялась другого. Чего – я так и не узнала. Она бы никогда не об этом не сказала, ни за что на свете. Она бы не продала мне свои страхи, не рассказала бы тихо нашептывая в ухо, не рассказала бы в пьяном бреде, она бы ни за что не сказала бы мне. И я так боялась, что она так и умрет с этим. И она так и умрет с этим… Иначе быть и не могло. Юля всегда была сдержанней, всегда хранила секреты в себе, а страхи – так подавно. И она бы ни за что не осталась со мной. Такова уж жизнь. И даже не смотря на то, что мы так любили друг друга… Или нам так казалось, что любили?
- Уходи, пожалуйста, - небрежно кинула я, не оборачиваясь.
- Забудь о прошлом, Катина, нужно жить настоящем.
Она ушла, беззвучно прикрыв за собой дверь. Когда я осталась одна я снова взяла в руки свои дневники, вчитываясь в то, чего, по сути, не было.
«Иногда мне кажется, что она и правда меня любит. Наверное, я слишком много пью, и эти мысли приходят в мою нетрезвую голову. Ваня не запрещает и ничего не говорит нам на то, что мы целуемся у него на глазах, вне сцены. Иногда нам просто сносит крышу и мы дурачимся, но меня волнует, по-настоящему волнует то, какими становятся наши поцелуи. В номере, когда мы ложимся спать, Юлька позволяет себе ласкать меня, запускать свой язык ко мне в рот. Это не такая наивная и нежная любовь, как на сцене. А настоящая, страстная. Мне становится страшно, когда она начинает постанывать, очередной раз целуя меня, тогда я отстраняюсь от нее. А она смеется, всего лишь смеется…
6 декабря 2002 год.»
Я боюсь спросить у нее, любила ли она меня когда-нибудь по-настоящему. Боюсь верить ей. Я совсем не знаю ее. Или знаю слишком хорошо. Она живет фальшью, а я цепляюсь за прошлое. Все слишком сложно. Только дневники напоминают мне о том, как я, будучи маленькой девочкой, так привязалась к человеку, которого сейчас так ненавижу. Но люблю.
«Мне страшно оттого, что я ловлю себя на мысли о том, что действительно люблю ее. Я не сказала бы ей об этом даже дрожащими от страха губами. Ведь я и, правда, люблю ее. А она постоянно говорит мне о том, что любит меня. Я не уверена, что это искренно, но она не устает это повторять. Я боюсь влюбиться в нее только потому, что это Волкова…этим многое можно сказать
13 апреля 2004 год».
Боюсь читать дальше, боюсь вспоминать. Нельзя жить воспоминаниями, это беззвучно, но уверено убивает меня.
Я иду в нашу комнату и по привычке ложусь с ней рядом.
Она обнимает меня, прижимает к себе. И я ненавижу ее, мою девочку.
- Малышка, тебе просто надо забыть о прошлом, я так хочу быть с тобой, - шепчет она меня куда-то в шею.
- Я не верю тебе. – Грустно вздыхаю я, еще сильней сжав ресницы. – Не верю…
- Правда. Ты же любишь меня? - Она как всегда проницательна. Черт бы ее побрал!
- Давай спать? – Несмело предлагаю я. – Спокойной ночи, Юль.
- Девочка моя, я никогда тебя не оставлю, просто нужно забыть о прошлом…
- Ты даже тогда меня не любила, когда тебе приказывали…
- Это все чушь, мы жили фальшью. – Уверяет она меня, и сама не верит в сказанное.
- Это ты живешь фальшью, нужно перестать, Юлек…
- Нет же!
- Ты никогда не любила меня…
- Я всегда любила тебя, котенок. – Шепчет она мне на ухо.
Ее котенок убаюкивает меня, и в то же время заставляет волноваться. Она сама же напоминает мне о прошлом, о нашем беззаботном прошлом. Я так не хочу ничего вспоминать, но сама же перечитываю дневники. Я не верю в то, что она когда-то любила меня, в но в то же время продолжаю надеяться на ее любовь и искренность.
Какая я глупая.
Я не отвечаю ей слишком долго, и она, оценив это как нечто вызывающее, осторожно поцеловала меня в уголок губ. Не встретив сопротивления, она решительно привстала и заглянула в мои тотально грустные глаза. Зачем? Я по-прежнему не умею разгадывать ребусы. И понимаю…
В ту самую минуту… я понимаю – на мне по-прежнему висит ее запретный кулон. Она больше не смотрит на него ревностно, она вообще не обращает на него никакого внимания. Теперь – я вижу ее целеустремленность, а точнее сказать настойчивость.
Чувствую, как ее губы прирастают к моим, бесцеремонно ее язык врывается в мой рот.
Ее руки везде, мне хорошо, но почему-то хочется плакать. Она снова сминает мое тело под своими руками, она снова пользуется мною по полной. Потому что она всегда была нимфоманкой, и вряд ли когда-нибудь любила меня, и вряд ли когда-нибудь искренне говорила мне свое сплеванное с запеченных губ: «Люблю».
После всего того, что случилось, я молча лежу, грудь часто вздымается и опадает.
- Почему только сегодня, столько лет спустя ты позволила мне…? – Она запнулась и внимательно посмотрела на меня.
- Юль, а ты тогда любила меня, ну, по-настоящему?
- Ты же понимаешь, это всего лишь была игра для всех, ее же Ваня придумал, - Волкова улыбаясь, смотрела на меня, она наверняка думала, шучу ли я или спрашиваю серьезно.
- А сейчас… это что было? Так, просто?
- Детка, ну ты чего? Ты ведь понимаешь, у меня любимый человек и ребеночек…, - она засмеялась и весело откинулась на подушку, - может, ты когда-нибудь станешь относиться ко всему проще…

Дата добавления: 2015-08-17