Стрепетова о своем творчестве

...Выбор пал на «Горе от ума». На мою долю досталась роль Лизы. Радостям не виделось предела. Я весь день носилась с ролью, читала и перечитывала ее на все лагды, приискивая надлежащие интонации. Но странно: чем больше я вчитывалась в роль, тем больше находила в ней такие особенности, которые прямо ставили меня в тупик. Об­лик Лизы как-то двоился в моем воображении: не давалось цельной фигуры, не вызывалось того реального представле­ния внешности, какое, казалось бы, давал право вполне опре­деленными штрихами нарисованный авторам характер. Это сперва удивило и смутило меня; потом, пораздумав, я пришла к убеждению, что, повидимому, секрет не так загадочен, как мне почудилось.

Однако из боязни, ошибившись, попасть впросак, решила посоветоваться с Акимовой.

... Александра Егоровна сама первая обратилась ко мне...

Послушай, Поля, я начинаю бояться за тебя. Ты совсем с ума спятила: целые дни дудишь роль Лизы, не оставляешь книги даже за обедом. Окажи на милость, что могло так уж очень захватить тебя в этой роли? Она прекрасна, кто гово­рит, но ничего такого необыкновенного собою не представля­ет и притом не из ролей твоего коренного амплуа, а между тем, ты по ночам даже, как, например, вчера, полусонная, в темной спальне, у себя на кровати, я слышу, лежишь и шепчешь монологи... Что за притча?

Да, это верно,—согласилась я, — роль Лизы меня крайне заинтересовала, и мне бы хотелось не только хорошо сыграть ее, но, главное, сыграть оригинально, а к этому есть существенные поводы. Меня многое сначала поставило было в недоумение, и я чуть не отказалась от роли, не находя средств разобраться в ней, теперь же, думается, напала на след, и вот не знаю, что вы скажете?'

Что, что такое? Говори, пожалуйста! Очень рада помочь тебе, если сумею. В чем дело?

Видите ли: Лиза вовсе не такая легкая роль, как я по­лагала.

— Что же ты нашла в ней замысловатого?

—Да немало. Прочтите ее внимательно, и вы сами уви­дите: она производит два совершенно различные впечатления. О одной стороны, перед вами правдивое, жизненное лицо, с другой — с головы до ног фальшивое. Отчего ото происходит? Откуда такая раздвоенность? Я долго ломала себе голову, до­садовала, мучилась, даже плакала; наконец, понемногу нача­ла добираться до причины. Не знаю, может быть, я оши­баюсь, но сдается, что я нашла причину.

— Ну, ну, любопытно, — подзадоривала Акимова.

—...Как субретка Лиза превосходна — живое лицо, сама жизнь... Но ведь она не то, она — русская горничная из фамусовских крепостных. Стоит только это вспомнить, и весь вос­торг летит прахом. Прямо непостижимо, как мог такой гени­альный человек, как Грибоедов, недосмотреть этого. Бе фран­цузское происхождение режет глаз, я никак не могу поми­риться с ним. Разве это не родная сестра Дорины из «Тартю-

фа»? Когда и где бывали такие русские горничные? Ну, ска­жите, не права я?

Без сомнения, права, — согласилась Акимова,—хотя, признаюсь, мне раньше никогда не приходило в голову такое соображение. Ты подметила довольно тонко: наши русские Лизы не такие. Но что же теперь делать, не исправлять же Грибоедова?

Зачем исправлять? Что вы! Кто же па это отважится, да и у кого найдется столько таланта? Нет, в роли все оста­нется так, как оно есть, следует только снять этот чужезем­ный налет, о котором была сейчас речь.

Снять налет? Поди-ка ты, что сказала!.. Как же его снять? Ведь это не пенки па молоке — взял ложку да и снял. Тут, мой друг, дело помудренее.

Тут дело,—Перебила я,— в актрисе, в ее игре и ни в чем больше.

— То есть, как же это в игре? — недоумевала Акимова.

— Очень просто. Не говоря уже о том, что манеры, мими­ка, интонация — все должно быть приурочено к типу русской горничной, надо многое оттенить в положениях. Да вот, на­пример, хотя бы в первой сцене с Фамусовым следует поукоротить развязность Лизы, ни на минуту не забывающей, что перед нею ее повелитель и властелин ее судеб; притом надо подчеркнуть заметной чертой для зрителя что Лиза боится в данную минуту не только беды, которую может навлечь на нее неосторожность влюбленных, сидящих в соседней комна­те, она просто, как раба, напуская на себя некоторую сме­лость, боится в то же время за самое себя, трепещет барских ласк, хорошо зная, к чему зачастую ведут господские ухажи­вания. Затем в следующих сценах, с Молчалиным и Софьей, актрисе не мешает быть сдержаннее в проявлениях той фа­мильярности, на которую не поскупился автор, совсем за­быв', что награждает ею крепостную служанку. Наконец, не­обходимо придать больше резкости и даже, пожалуй, грубо­сти объяснениям Лизы с Молчалиным в конце второго акта, вовсе уничтожить грацию кокетства, как липший атрибут для горничной тех времен. Ну, и так дальше... Главное, не надо забывать, что играешь крепостную. Вот мой проект. Что ска­жете?

— Скажу, что при этом легко впасть в вульгарность.

. —О, боже оборони! Этого-то уж ни в каком случае не на­до. Вульгарность нигде и ни при каких обстоятельствах не извинима на сцене... Вот вы меня и напугали!.. Завтра я про­чту вам роль тем тоном и в том духе, как задумала ее играть. Вря построже проследите за мной, милая, хорошая Александра Егоровна, и самым беспощадным образом критикуйте меня.,.. Да?'

— Разумеется! Может ли быть иначе. Разнесу по косточ­кам! Нет, кроме шуток, постараемся, чтобы было хорошо, По­люшка!

На этом мы покончили, расцеловались, и я, успокоенная, засела за работу.

На другой день, возвратам» с репетиции, я заперла в. сто­ловой все двери и, оставшись там вдвоем с Александрой Его­ровной, представила ей на суд свою работу. Она зорко, с со­средоточенной внимательностью, просмотрела мое изображе­ние Лизы, сделала несколько очень верных замечаний и в заключение похвалила.

— Ну, Поля, молодец! — сказала она. — Теперь еще не­множко поработай над тем, что мы отметили, и делу конец. У тебя Лиза действительно выйдет оригинальна и интересна. Вот хитрая девица—Придумала какую штуку... Ай да По­люшка!

А хитрая девица была на верху седьмого неба от счастья.

Наступил спектакль. Никогда, ни прежде, ни после, я не чувствовала себя настолько спокойной, как в этот вечер, вы­ступая в первый раз в новой роли. Я сознавала, что роль мне удалась, что я владею ею вполне, что я та, именно та Лива, какая рисуется моему воображению, то есть единственная реальная, русская Лиза.

П. А. С тре п е т о в а, Воспомина­ния и письма. «Минувшие дни», изд. «Academia», 1934 г., стр. 313—320.

...В первый год моего служения на сцене в Яро­славле мне пришлось сыграть экспромтом Лизавету (из пьесы «Горькая судьбина» Писемского.Р е д.) по Внезап­ной болезни В. Ф. Красовской. Для Смирнова, разумеется, ре­шительно было все равно, в состоянии ли пятнадцатилетняя девочка, едва начинающая ходить по сцене, заменить опыт­ную, талантливую актрису и отвечают ли данные Стрепето-вой требованиям роли. Для него было важно, чтобы шел спектакль, и раз Стрепетова свободна—она должна играть. Подходит или не подходит роль — это все вздор, праздная, пустая фантазия. Должна играть — и баста!.. Трудно сказать, каким спектаклем подарили мы тогда ярославскую публику. Во всяком случае, чем-нибудь уродливо-детским и? очень скверным. Моя память ничего не удержала об этом предста­влении, я даже сейчас не припоминаю наверно где мы да­вали: в Ярославле или Рыбинске... А потому, получивши теперь роль, я отнеслась к ней более чем равнодушно, так мало она мне казалась интересной. Однако на репетициях, постепенно разбираясь в ней и изучая пьесу, совершенно неожиданно для себя я открывала то тут, то там одно досто­инство за другим, и в конце концов, слагаясь из отдельных частей, передо мною вдруг выросло что-то колоссальное, охва­тывающее собою всю сферу, весь склад русской народной жизни недавнего, еще не совсем изжитого прошлого, получи­лась картина, страшная своей потрясающей правдой.

К стыду моему, только теперь я уразумела все значение этой великой народной драмы...

Чем больше мы репетировали пьесу, чем больше я читала ее, тем больше она меня захватывала. Воображение распали­лось до последней степени. Все лица драмы проходили передо мною как подлинные, реальные образы живой действительно­сти. Я могла сказать, как они ходят, говорят, как одеты, какие у них голоса, глаза, волосы, выражения лиц...

В день спектакля я чувствовала настроение необыкновен­ной торжественности... И не одна я — точно вся труппа на этот раз приступала не к обыкновенному представлению, а к священнодействию. На всем лежала печать чего-то исключи­тельного, праздничного, веяло общим подъемом духа, момен­тами ощущение приятного страха хватало за сердце. Театр был полон. Едва открыли сцену—публика насторожилась. Окаждым явлением ее внимание росло. Во время грозного объ­яснения Анания с женой в зрительном зале воцарилась мерт­вая тишина. Мои нервы напряженно заговорили. Я все глуб­же и глубже входила в положение Лизаветы, плотнее слива­лась с ней, переживая ее нравственную пытку. Писемский как чуткий художник понял, что такие сцены можно только переживать, а не играть, что всякое искусство тут бес­сильно, а потому отнял у Лизаветы в первом действии все слова, за исключением самых необходимых; в распоряжении актрисы остались только жест и мимика. Можешь— играй, нет — не берись. Анания играл Писарев. Эта роль, как изве­стно, принадлежит к шедеврам его репертуара, он играл ее и тогда так же превосходно, как теперь. Акт у нас прошел концертно. Успех рос crescendo до конца представления и завер­шился шумным триумфом. Пьеса прошла в течение сезона шесть раз при полных сборах. Факт небывалый для города, где самый большой успех знаменуется возможностью только повторения спектакля.

П. А. Стрепетов а, Воспоминания и письма. «Минувшие дни», «Academia», СТр. 339—342.

Дата добавления: 2015-08-17