14 страница. Николай не дослушал, о чем еще говорил старик

Николай не дослушал, о чем еще говорил старик. Потому что на мгновение, казалось, он перестал ощущать реальность, которая смешалась в мутных хаотичных красках в нечто бесформенное, размозженное, размазанное, расплывчатое…. В нечто абстрактное. Неопластическое. Сюрреальное, прорвавшееся сквозь плевру трехмерного пространства. Она стала походить на что-то неподдающееся описанию…

Мир – рухнул! Обрушился! Развалился! Рассыпался! Расщепился на атомы и разлетелся осколками по уголкам бесконечности вселенной! Его – нет! Он перестал существовать! Он – умер! А все, что еще можно видеть – лишь воздушный отпечаток! Призрак! Мираж! Фантом!.. Это только тени, оставшиеся от материального мира!

Гигантский метеорит несчастья столкнулся с землей, разбив ее вдребезги. Мира больше нет! Потому что он перестал видеть признаки его существования. Перестал слышать звуки дыхания его жизни. Ощущать биение его сердца…. Но как это чудесно! – Не видеть. Не слышать. Не чувствовать…. Не чувствовать эту дикую боль разъедающую сердце! И лучше бы вообще исчезнуть! Перестать существовать… - вот, как и все окружающее! Вернуться туда, где он уже столько раз бывал. Вернуться в этот парадиз блаженного небытия. В этот элизиум для утомленных и уставших от бренного мира душ.

Он потерянно взглянул на все еще говорящего о чем-то старика. Разве он что-то еще говорит? Но ведь он уже все сказал. Он сказал больше чем ему, Николаю, по силам было осмыслить…. Но он даже и не слышит его, как не чувствует и боли от яростно сжатых кулаков под столом и напряженных в немыслимом исступлении мышц. Но никто не узнает, что у него на душе. Какие зубастые чувства – чудовища гложут ему грудь. Какие мысли беснуются у него в голове и что творится в его захлебывающемся кровью сердце. Никто! Потому что он всегда спокоен и невозмутим. Он бесстрастен. Ни одна мысль, ни одно чувство не отразится в его взоре.

Да. У него каменное, непроницаемое лицо, но обливающееся слезами сердце. Он безучастен ко всему и равнодушен, но под столом, побелевшие от напряжения пальцы сжатых кулаков…

Но как все это не похоже на действительность! Все это монохромное окружающее – лишь картинка из какого-то кошмарного сна…. Потому что все это безумие – оно не может быть правдой! Такую чудовищность, может породить только сон.

Ночью они выползают из своих темных подвалов…

Да. Всего лишь сон. Нелепость. Недоразумение. Ошибка…

Но как болит сердце. Оно ноет. Изнывает. Стонет. Рыдает…. Оно кричит! Оно – умоляет оставить его в покое! Не прикасайтесь же к нему вы – упыри! Оборотни! Кровососы!.. Вы – шакалы и гиены скорби! Твари преисподней! Поедатели сердец, оскалившие свои кровавые клыки несчастья, вожделея поживы! Вы – вороны, стервятники горя! Сатанинские выродки кружащиеся над своей жертвой…. Прочь отсюда! Прочь! «Да воскреснет Бог! Да расточатся врази Его! И да бегут от лица Его ненавидящие Его!..»

… Ночью, они выползают из своих темных подвалов…

Но как странно, что его сердце еще бьется. Как удивительно, что оно еще способно чувствовать эту боль. Эту жгучую, свирепую, расплавленную адским пламенем боль! И она – этот сгусток яда, изрыгнутый роком…, этот плевок судьбы в котором собрана воедино вся горечь немыслимых страданий всего человечества – заполняла скорбью все его существо!

Но как все-таки странно, что он чувствует ее! Он – чувствует, как оно клокочущим, бьющим потоком растекалась по его венозным и капиллярным сосудам…

Да, действительно – как странно! Ведь он уже пережил все это однажды, вернувшись домой с войны…. И столько он еще пережил и перенес всего. Разве его сердце не окаменело еще, словно та мифическая Ниобея? Разве в нем, в сердце, еще живут эти чувства? Эти бичи всего благополучного, счастливого, устоявшегося…. Эти вериги, истязающие душу скорбью и мукой; этот хор демонов, поющий траурный реквием изнывающему сердцу, издыхающему под ударами плетей садистского рока.

Сколько еще воспоминаний он должен будет похоронить в своем сердце? Теперь ведь, оно уже не вместилище возвышенных чувств любви и восторга, но черный саркофаг, где покоятся мумии воспоминаний дорогих ему людей. Колумбарий, в котором хранятся урны с прахом его былых радостей. Пепел счастливых мгновений, которые так редко случались в его жизни….

…каждую ночь, они выползают из своих темных подвалов…

Но смерть – это ведь такое обыденное явление. Ее черный силуэт виделся то тут, то там. Она была везде и всюду! И он знает ее в лицо! Потому что ведь и сам он был ее герольдом. Ее поверенным исполнителем! А теперь, она отнимает у него все самое дорогое. Все ценности, которые еще оставались в хранилище его сердца.

Но разве он не может подать на апелляцию? Ведь тут какое-то недоразумение. Так не может быть. Почему она? Почему? Чем она провинилась? Перед кем? - Это какое-то вопиющее самоуправство судьбы! - Но кому он подаст на апелляцию? Да и что с того? Старик прав. Ничего не изменить. «Упокой Господи, душу безвинно убиенной рабы Твоей…» А ему теперь придется в очередной раз ставить заплаты на своей изъеденной молью несчастий жизни.

…каждый раз эти ядовитые твари преисподней, выползают из своих темных подвалов, отыскивая себе жертву…

В каком-то сомнамбулическом состоянии, Николай оглядел маленькую кухонку и неторопливо поднялся, обращаясь к старику ровным, бестревожным голосом, как будто сказанное им нисколько его не взволновало.

- Ну… что ж, мне пора, Митрофаныч. Извини, известие конечно, скверное. Да что горевать о том, что уже случилось…. Знаешь…. Ты многое для меня сделал и многим для меня стал… и… Спасибо! Спасибо тебе за все Митрофаныч…

Он замолчал, придумывая, что еще добавить к сказанному. Но выразить свою благодарность ему хотелось как-то по-особенному. Не этими сухими, обиходными фразами. Но как? Истинная благодарность немногословна. Да и что стоят эти фальшивки? Эти суррогатные слова, которые никогда не смогут сублимировать значение истинных чувств. Сказать о многом можно только молчанием.

И старик уловил эти частоты, излучаемые надрывающимся сердцем Николая. Ему и не нужны были никакие слова. Зачем они нужны там, где можно только почувствовать?

Митрофаныч тоже поднялся и, подойдя к Николаю, судорожно обнял его. Тихонько похлопав ладонью по плечу, он отстранился, вытирая рукавом все еще капающие из глаз слезы. После чего шмыганув носом, он произнес:

- Крепись, Коленька. Крепись…. Я знаю как тебе тяжело. Чувствую. Ну…, ступай коли так. Не забывай старика. И себя береги. Ты как сын мне, Коленька. Как сын…. Я буду ждать тебя. Здесь теперь и твой дом.… Ну…

Тут старик вдруг спохватился, словно вспомнив о чем-то очень важном и схватившись за голову, воскликнул:

- Ах ты, Господи! Чуть ведь не запамятовал… вот окаянный! Коленька, ты бы подождал еще минутку…. Я быстро. До Марьюшки и обратно. Я ведь просил ее сделать тебе амулет… ну там… оберегающий от всех бед и напастей… от всего…

Николай протестующе поднял руку.

- Митрофаныч, ради Бога, не надо мне этих колдовских штучек. Господь мне во всем помощник. Он защититель и спаситель мой.

- Коля… Милый мой…. Ну, послушай, старика. Он тебе не помешает. Ну? Хорошо?

Николай тяжело вздохнул и досадливо поморщившись, махнул рукой, нехотя соглашаясь, чтобы не огорчать своим отказом Митрофаныча.

Митрофаныч тут же, совсем не по-стариковски, опрометью бросился в прихожую, засовывая ноги в башмаки и щелкая замками входной двери.

Николай остался в кухне.

Подойдя к окну, он, сам не зная почему, перекрестился и задумчиво посмотрел на синеющее за стеклом небо с редкими кучами седых облаков, беспечно фланирующих по волнам слабого ветерка. И ему вдруг припомнилась фраза из рассказа старика: «…что мальчонка пропал без вести…» И эта мысль, словно внезапный солнечный луч, разрезал полотно непроглядной могильной тьмы, освещая его сердце надеждой. Животворящей надеждой!

«Так значит, Никитка жив и он…»

ГЛАВА

Но додумать он не успел, услышав короткий, отчаянный вскрик Митрофаныча, прерванный двумя характерными хлопками, которые так хорошо было известны Николаю. Это были выстрелы из пистолета с глушителем ворвавшихся в квартиру людей, которые, видимо, намеренно выжидали, когда откроется дверь, чтобы без проблем сделать то ради чего они, и пришли сюда.

Доли секунды хватило Николаю, чтобы отскочить от окна и прижаться к стене у входа в кухню. Замерев, он затаил дыхание, безошибочно определив по еле слышимым звукам шагов, что людей в квартире было только двое. Один из них крадучись направлялся в комнату, а другой, остановился в дверях рядом с Николаем, настороженно оглядывая пустое помещение кухни.

Николай не шелохнулся, выжидая, когда тот решится, наконец, шагнуть в проем двери. Всего шаг…. Ему нужен один только этот шаг стоящего в дверях вооруженного человека…, чтобы покончить с ним и завладеть его оружием.

Прислушиваясь к шагам второго, Николай определил, где тот находится и уже рассчитал, что и как ему нужно сделать и сколько на это уйдет времени. Эти люди не были профессионалами. Такой грубой тактикой действий могли воспользоваться только дилетанты, что упрощало для него задачу до минимума. Да и не впервой ему было действовать в подобных обстоятельствах. Всякое бывало. А бывало и похуже. И Николай не испытывал страха, не испытывал волнений, не терзался сомнениями, ни предполагал и не строил догадок – он знал. Он был уверен. Он был решителен и хладнокровен, как хищник, выжидающий свою добычу…. Никаких чувств. Никаких посторонних мыслей. Полная сосредоточенность и отрешенность от всего окружающего. Есть только он и его противники, которых он должен уничтожить. И он их уничтожит. Он убьет их, как они убили Митрофаныча и Ирину. Он безоружен – но это ровно ничего не значит. Потому что они вступили в зону смерти…. В его зону!

В природе, у каждого хищника есть свои охотничьи дистанции, в пределах которой для жертвы уже не остается шансов для спасения, если она в нее вступит. Николай – знал эту дистанцию. Знал, на что он способен. Вот, один только шаг…

И человек, словно по внушению, переступил за эту роковую для него черту…

Но не успела его нога коснуться пола, как раздался хруст свернутых шейных позвонков. Николай не оставил ему времени даже на то, чтобы испугаться, чтобы вскрикнуть… или хотя бы понять, что произошло. И вот, его обмякшее безжизненное тело беспомощно повалилось на пол, в то время как Николай, молниеносно подхватив выпавший из его рук пистолет с навернутым глушителем, не целясь от бедра, дважды выстрелил во второго мужчину, который не успел даже обернуться и поднять пистолет. Обе пули угодили в висок и, пробив череп впечатались в стену по которой потекли жуткие сгустки вязкой, густой массы крови и мозгов…

Все было кончено.

Николай опустил пистолет, остановившимся взглядом глядя на забрызганную кровью стену, чувствуя, как к горлу девятой волной подкатывает комок тошноты.

Выходит, что он отказался на них работать только для того, чтобы снова убивать? Что изменилось? В какую графу записать эти две жизни? И две ли еще?..

Он с горечью вздохнул и бросил пистолет на тело лежащего у его ног первого мужчины. Подойдя к телу Митрофаныча, под которым растекалась лужа крови, он присел на корточки, с прощальной жалостью оглядывая это милое, полюбившееся ему лицо, зачерканное глубокими морщинами времени… - теперь же обезображенное пулями.

Да. Морщины старости – это почеркушки судьбы, небрежно перечеркивающей все прожитое как бы говоря этим: «Жизнь – бессмысленна. Что жил – то все зазря».

Все, что ты возводил, что созидал, что строил, что растил и лелеял…, все это вдруг перечеркивается как неудачное сочинение на тему «о жизни». Все это исчезает в складках морщин времени; в этой бездонной глотке пожирающей бытие. Вроде бы ты жил…, но где все это? Где то, что ты прожил?

Для тебя не остается ничего кроме бездны.

Но как же? Разве для этого ты жил и трудился, чтобы твои творения упали в неосязаемое воспоминаний? Разве ты не можешь нести их собой, в нагрудном кармане, ближе к сердцу, чтобы чувствовать их и осязать? И разве может тебя утешить та мысль, что твоя жизнь – всего лишь бревнышко той гати, по которой пройдут в будущее другие поколения? А как же ты?

Тут какая-то бессмыслица. Бессмыслица с самого твоего рождения. Потому что итог – смерть. Неизбежная, все перечеркивающая смерть. И как можно примириться с этим? Как можно жить с этой изначальной обреченностью? А мы – обречены. Разве нет? Мы обречены и нуждаемся в спасении… - Ах, неужели же можно быть настолько глупым, чтобы отвергать Спасителя? И Кто же Спаситель то? – Сам Господь Бог! Да вот уразуметь то бы все! Понять! Осознать! Переступить через эту некромудрость плоти…

Николай тяжело вздохнул, сглатывая комок горечи. Странным было, что в такую трагическую минуту ему в голову лезут какие-то посторонние мысли.

Он протянул руку и закрыл остекленевший глаз Митрофаныча с застывшим в нем ужасом. Другого глаза у него не было. На его месте зияла пробитая пулей окровавленная дыра.

«Вот как бывает, Митрофаныч. Угадывая и прозревая чужие смерти, ты не заметил своей. Чутье подвело тебя. А может и чувствовал ты, да знал, что ничего не изменить».

Сев на пол, он привалился спиной к стене подобрав колени и закрывая глаза, отдавая себя на растерзание кровожадной нечисти, устроивших шабаш в его сердце.

… каждый раз, они выползают из своих темных подвалов…

«Вот и случилось то, что должно было случиться» - с мрачной тоской подумал Николай.

Это была неизбежность. Фатум. Рок. Судьба… - Но как разгадать ее жестокую стратегию, разыгрывающую трагическую пьесу на сцене людских жизней? Как предугадать ее? Как выследить эту судьбу, чтобы не дать ей совершить новых преступлений? Как перехватить ее безжалостную, неумолимую руку, когда она в очередной раз будет занесена с зажатым в ней кинжалом над безвинной жертвой? Как бороться с этим незримым палачом?

Эти смерти – словно укор. Словно обвинение ему, Николаю, за то, что он жив. Что он не умер…

Он должен был умереть. И теперь жизнь карает его за этот обман, вбивая колья ему в сердце.

Но пора уходить. Ему нельзя здесь задерживаться. Куда? Все равно. Там будет видно.

Он бросил печальный взгляд на распластанное тело старика, в последний раз, мысленно прощаясь с ним. С трудом поднявшись, он вернулся в кухню, только сейчас ощутив резкую невыносимую боль в спине от растревоженных ран и смертельную усталость во всем теле. Но обращать на это внимание – не было времени.

Взяв с холодильника оставшиеся от покупок деньги, которые он хотел оставить старику, он сунул их в задний карман джинсов, Митрофанычу ведь они теперь все равно не понадобятся.

Подойдя к первому мужчине, лежащему в дверях кухни, Николай проверил его карманы, надеясь найти в них какие-нибудь документы или удостоверения…. Но, ни того, ни другого в карманах не оказалось, кроме только платка и нескольких долларовых купюр. У второго мужчины, карманы тоже оказались пустыми, кроме ничего не значащих мелочей. Создалось впечатление, словно они оба, намеренно выложили все из карманов перед тем, как ворваться в квартиру зная, какая участь их ждет. По крайней мере, было понятно, что они не из милиции. Да и на уголовников тоже никак не походили, судя по их строгим, деловым костюмам с галстуками.

Подумав, Николай засунул в карман деньги, которые были найдены у первого мужчины. Теперь они ему наверняка понадобятся. Пистолеты Николай брать не стал, а тот из которого стрелял, тщательно протер платком, взятым у убитого мужчины.

Пройдя в комнату, Николай надел купленный Митрофанычем свитер и с болью сожаления, в последний раз оглядел столь привычные ему предметы, словно прося у них прощения. После чего он вышел из квартиры, стараясь быть предельно бдительным и осторожным, если вдруг окажется, что их было не двое.

Выйдя на улицу, Николай остановился оглядываясь. Но ничего подозрительного видно не было. Несколько секунд постояв на крыльце с наслаждением вдыхая позабытый фимиам благоухающего лета, он неторопливым шагом направился в сторону дороги, на ходу размышляя о случившемся и думая, о том, куда теперь ехать и что делать. Ему ведь теперь даже и остановится не у кого. Домой никак не попасть. Да и вообще, шляться теперь по городу и показываться где-либо не разумно. Ведь кроме этих тупых наемников его ко всему прочему разыскивает еще и милиция, что делало его положение вдвойне паскудным. И если попасться к ним в руки – то это будет означать конец всему. Обрыв. Пропасть. Бездна…. – Нет. В тюрьму ему нельзя.

Может прав был Виктор, советуя ему убраться из города. Что ему теперь здесь делать? В этой скверне страдания и скорби. На этом кладбище его былого счастья. В этом некрополе его надежд и мечтаний. Все радости его, все благополучие, исчезло в чреве землицы сырой. Все попрано! Все низвергнуто! Свержено! Уничтожено! Распято!.. Все! Все абсолютно! Эти судьи тьмы, вынесшие ему приговор, жаждут увидеть его на помосте эшафота…

Да. Зачем ему этот город, сменивший рясу праведного благодетеля, на маску и топор палача? Это уже не тот гостеприимный город сверкающий мишурой надежд и упований, в который он приехал пять лет назад. Это – город могил. Город призраков. Город блуждающих теней несчастья. Город, населенный чудовищами, которые с наступлением ночи выползают из своих темных подвалов… - Это мертвый город! Он умер для него навсегда. Умер вместе со смертью Эрика, Ирины, Митрофаныча…. Но как! Как же!.. «Да ведь Никитка жив!» - вдруг вспомнил Николай, даже остановившись от этой неожиданно ворвавшейся в его мозг мысли, о которой он, случайно позабыл на время произошедшей в квартире Митрофаныча баталии и которая вытеснила шквалом трагических чувств утраты двух любимых им людей.

Словно в благодарность какому-то неведомому благодетелю он взглянул на небо, щурясь от ослепительного солнца, чувствуя, как в груди у него засветилась крохотная лампадка надежды.

Он пропал без вести – и только! Но ведь он жив! Он жив! Ах…, Никитка! И ведь он, Николай, наверняка знает, где он! Ну да, иначе и быть не может! В другом случае, уже давно бы нашли его! Кому нужно брать его с собой? И для чего?

Это обнадеживающая мысль, словно волшебный бальзам смазывала его кровоточащие сердечные раны, унимая боль. Эта надежда, словно экстракт знахаря, оживляла его чувства. Она была для него, словно противоядие от отравляющей скорби душевной. Он сейчас же пойдет и отыщет его. Он должен быть там…, кажется на заброшенной стройке? – Точно! Ведь он же говорил, что у них там «штаб», который никто не найдет…

«Но если его там нет?» - вдруг с ужасом подумал Николай, - «Но нет. Об этом лучше пока и не думать».

И Николай увереннее и быстрее зашагал, воодушевленный надеждой. Слабой…, но надеждой.

«И если бы все было так! Он заберет его, и они вместе уедут из этого города…. Но даже, если его нет на стройке, то он все равно найдет его. Где бы он ни был, найдет» - думал про себя Николай, исполненный яростной решимости, - «Он вывернет наизнанку весь город, но во чтобы то ни стало, отыщет его».

Но как он выберется из этого города? Ведь он в розыске! И у него нет даже документов. Денег хватит только, может быть на билет, да и то…. Впрочем, об этом еще рано думать.

Остановив частника, он отправился к своему дому, купив по дороге темные очки.

Не заезжая во двор он вылез, заплатив шоферу и быстрым шагом пройдя через два квартала пятиэтажек, свернул к пустырю, на котором одиноко стояло огромное недостроенное кирпичное здание, местами обвалившееся и уже изрядно заросшее крапивой и репейником. По всюду были в беспорядке разбросаны кирпичи, балки, арматуры, шлакоблоки, трубы, плиты, навален щебень, песок…. В общем, обычный строительный кавардак, в котором сам черт ногу сломит.

Забравшись внутрь стройки, Николай огляделся, пытаясь сообразить, где бы мог быть у них этот «штаб».

Досконально обследовав каждый угол, он к своему разочарованию ничего не нашел. Никаких входов и лазеек в то помещение, о котором ему говорил Никитка. Да и есть ли здесь вообще этот подвал? Что-то сомнительно. Бетонное покрытие пола в здании было почти вровень с землей, и предположить существование подвала здесь, было очень трудно.

Остановившись, Николай оперся рукой о стену, чувствуя болезненную усталость во всем теле, которую он с трудом пересиливал, заставляя себя двигаться. Отдышавшись, он спрыгнул на землю, решив обойти здание и поискать вход снаружи. Но, не устояв на ногах, Николай упал на колени, ощутив дикую, раздирающую боль в спине. Перед глазами все мгновенно поплыло, закачалось, тускнея и теряя очертания. Напрягая совсем обессилевшие мышцы, он подобрался к сложенным штабелями плитам и приклонился к ним спиной, закрыв глаза.

Раны тревожно ныли. Голова кружилась, вызывая тошноту, и он принялся делать глубокие вдохи носом, медленно выдыхая, пытаясь нормализовать свое состояние. Но громовые раскаты боли не утихали, сковывая его тело неподвижностью. И ему казалось, что он уже вряд ли сможет когда-нибудь подняться. Так и останется здесь сидеть, ожидая смерти.

Ухмыльнувшись, он со злостью ударил кулаком в землю и усилием воли заставил себя подняться, невзирая на свирепую чудовищную боль, пульсирующую в его теле. Он весь казалось, был этим сгустком ноющей боли, от которой ему не куда было деваться.

Постояв секунду, он уже хотел шагнуть, как вдруг услышал голоса… Детские голоса, заставившие его встрепенуться.

Он обернулся, глядя в сторону жилых домов, откуда он только что сам пришел, увидев компанию двух мальчишек и девчонку, которая несла в руках какой-то пакет. Всем им было не больше семи-восьми лет и они неторопливо приближались к стройке – только с другой стороны, делая полукруг от того места, где находился сейчас Николай.

Он пригляделся, ожидая узнать среди них Никитку. Но нет. Это были другие ребятишки. Но они направлялись к стройке – для чего? Может просто полазить и поиграть. А может и в самом деле у них есть здесь этот «штаб». Только он не знает, где он находится.

Николай снова присел, чтобы они его не видели, глядя за тем, куда они направляются. Через минуту они скрылись с другой стороны здания. И скоро их голоса, которые до сих пор были слышны, исчезли.

Он поднялся и, глядя себе под ноги, чтобы не упасть, направился в ту же сторону.

Обойдя здание, он увидел небольшую пристройку, которую нельзя было увидеть со стороны домов, и нельзя было предположить о ней изнутри здания. Это был вход в подвал, заваленный обвалившейся боковой стеной и еще всяким хламом который, видимо, натаскали сюда намеренно сами мальчишки, оставив лишь узенькую лазейку, в которую могли пролезть только они сами. Для Николая же, с его габаритами втиснуться туда было практически невозможно. Поэтому для того, чтобы проникнуть в подвал, ему придется для этого изрядно поработать, разгребая наваленные кучей кирпичи и шлакоблоки.

Подобравшись к отверстию, Николай прислушался, отчетливо уловив где-то в глубине подвала детские голоса. Но о чем они говорят, разобрать было сложно.

Оглядев то, что ему предстояло сделать, Николай собрался с силами и принялся расчищать проем, оттаскивая кирпичи в сторону, стараясь не думать о все более нарастающей боли в спине и все более возрастающей слабости, нещадно обессиливавшей его организм. В глазах все двоилось и расплывалось, заволакивая окружающее какой-то туманной мутью и ему то и дело, приходилось останавливаться, чтобы переждать приступы головокружения и восстановить быстро утомляющиеся мышцы.

Силы казалось, стремительно покидали его. Они истощались. Иссякали. Улетучивались, делая его тело немощным, непокорным его воле. Каждое движение стоило ему неимоверных, титанических усилий. И каждый раз ему казалось, что вот теперь, он уже ни за что не сможет подняться. Все! Предел! Рубеж. Конец мучениям.… Но черпая силы в своей могучей несгибаемой воле, он снова и снова заставлял себя бороться с этим не подчиняющимся ему организмом, изможденным болью. Снова и снова он заставлял себя подниматься и браться за работу. Осталось то, совсем немного. Совсем чуть-чуть. Вот, сдвинуть эту балку.… И он сможет протиснуться в этот проход…

Но что же потом? Что будет потом? Даже если Никитка там, то, что он сможет для него сделать? А если его там нет? Что тогда? – Но ему даже в голову не приходило, что Никитки может там не оказаться и весь этот немыслимый для него труд, окажется напрасным. Он не хотел… Он боялся об этом думать. А между тем, где-то в глубине своей души неподвластной физической боли, он верил, что Никитка там! Почему? – Он не знал. Он чувствовал. Да и вообще о чем-то думать сейчас было ему не по силам. Главное – найти Никитку. А что потом… об этом потом.

Словно в каком-то каталепсическом состоянии он ухватился за балку и, напрягая остатки своих изнуренных сил, он всем своим весом навалился на нее пытаясь освободить проход.

Но свет в глазах вдруг померк от этой неистовой натуги. На голову упала какая-то густая непроницаемая вуаль мрака, загораживая от него сознание. Какой-то лукавый демон, зажал ему глаза своими жуткими ручищами, пряча окружающее во тьме бессознательности. Он ничего не видит! Кругом мрак! Тьма. Ночь. Чернота… Солнечное затмение? – Нет! У него просто закрыты глаза! Но он их сейчас откроет. Отдохнет только чуток и откроет. Он ведь не собирается сдаваться. Он заберет Никитку отсюда, и они уедут. Никто не сможет им помешать…

Тело стало мокрым от пота и его страшно лихорадило. Но он не обращал на это внимания. Все окружающее для него сузилось до этого небольшого зияющего отверстия перегороженного балкой, которая не поддавалась его немощному напору, не желая сдвигаться.

Сильно закашлявшись, он обессилено положил голову на жесткую, холодную балку, чувствуя, как пот крупными горячими каплями стекает по его лицу, попадая в глаза и рот, отчего привкус во рту становился неприятно соленым и таким до боли ему знакомым…. Разве у крови не такой же вкус?

Несколько минут пролежав неподвижно, словно в беспамятстве он, наконец, открыл глаза и в какой-то лютой, исступленной ярости, пересиливая парализовавшую его боль, он снова заставил себя подняться, сверкая безумными глазами. В отчаянии обхватив балку, он с невероятной силой, напитанной свирепой злостью, рыча словно зверь, вырвал ее из-под груды наваленного кирпича и откинул в сторону.

Проход был свободен. Но Николай, после этого невообразимого напряжения, казалось, совсем обессилел. Те крупицы жизни, которые еще были в нем, он вложил в этот последний рывок и теперь вконец ослабевший, он был даже не в состоянии пошевелить рукой, словно все его члены заступорились и Николай в изнеможении опустился на колени, пустым взглядом вглядываясь в темноту подвала.

Ну вот и все…. Сейчас он отдохнет и пойдет…. Совсем немного отдохнет…. Ведь уже ничто больше не отделяет его от Никитки. Он там. Он был в этом уверен. И он даже почувствовал предвкушающую радость этой долгожданной встречи. Утомленную радость. Грустную. Сдавленную воспоминаниями об Ирине и старике. Он хотел улыбнуться – но улыбка не получилась. Он хотел поднять руку, чтобы вытереть пот, застилающий ему глаза – но она бессильно упала на колени. Он хотел подняться – но земля вдруг покачнулась, опрокидывая его навзничь. Он хотел за что-нибудь ухватиться… - но кругом оказалась одна пустота. Бесконечная, бесплотная пустота, в которую он падал и падал куда-то в самые недра бездны. Тьма сомкнулась над его головой, проглотив в свою безразмерную утробу.… В эту обитель чудовищ…

Ночью он выползают из своих темных подвалов…

ГЛАВА

Медленно, постепенно, откуда-то издалека, бытие вливалось в его сознание, рассеивая тьму беспамятства фрагментами воспоминаний произошедшего и вживляя в клетки его тела привычные ощущения ноющей, ломотной боли открывшихся кровоточащих ран. Глухонемое пространство стало наполняться нестройной амальгамой звуков, врывавшихся откуда-то извне, в неподвижное безмолвие той тишины, в которую он окунулся, упав в безвременное небытие. Но звуки эти, казались какими-то чужими, незнакомыми, принадлежащие не его, а какому-то другому, таинственному и невыдуманному миру…

Но вот он стал узнавать эти желанные, манящие, зовущие из бездны звуки. Эти радушные, приветливые голоса Божественной природы земли, радостно встречающей его возвращение. Возвращение в мир. В мир живых.

И вот он снова на поверхности и жадно, пересиливая боль, вдыхает полной грудью благотворящий воздух жизни и слышит этот магический, многоголосный, неумолкающий хор вечности, поющий дифирамбы Создателю и всему сущему, к которому и он принадлежит – принадлежит без остатка!

Зачем нужно больше, чем просто чувствовать себя живым? Разве это не самое важное? Разве это уже, не есть счастье, что ты живешь? Что ты дышишь?

Но кто может еще радоваться этому по-настоящему, как не тот, кто чудом избегает смерти, или возвращается к жизни из небытия?

Рождение к жизни – происходит из жизни. Бытие – порождает бытие. Возрождение же происходит из небытия. Из обломков разбитой жизни. Из руин обрушившихся надежд. Из пепла. Из праха. Из безнадежности! Возрождение – это побег из бездны. Это победа над отчаянием и триумф победителя. Это низвержение и поражение рака!.. Родившийся – не ощущает такой силы жизни. Не радуется так бытию и тому, что он просто живет, как возродившийся!

И вот, Николай, уже в который раз, переживает этот душевный трепет вхождения в обитель жизни. Это возвращение из мрака небытия, к свету, к солнцу, воздуху, людям… Он снова живет! Он снова дышит!.. И раз уж он дышит – то все совсем не так уж плохо. Он еще выкарабкается. Он сможет. Ведь, если он не умер там, на войне, то умереть здесь, от каких-то пустячных воспалившихся ран, будет просто глупо и нелепо. А эта боль - она всего лишь боль…

Дата добавления: 2015-08-02