5 страница. Кто умеет мыслить, тот поймет, что настала пора торопиться бежать в церкви

Кто умеет мыслить, тот поймет, что настала пора торопиться бежать в церкви, в этот новый Ноев ковчег, чтобы спастись от этого всемирного разложения. Поймет, что сегодня именно то время, которое завтра уже не будет иметь никакого значения.

И кто умеет чувствовать – тот чувствует, это зависшее в атмосфере ожидание гибели. Этот панический страх, что все кругом и в самом деле неизбежный гиблый конец.

И такие вот мысли подобные этим, возникали в уме Николая, докучая своей непреоборимой назойливостью. Но где найти это знание истинного существования – он не знал. И это-то бессилие и беспомощность, ввергали его в какую-то тупую апатию. И что еще хуже, само понятие «жизнь», вдруг как-то тускнело, блекло и совсем теряло свои рисованные миром очертания. Он конечно далеко еще не стар. Но в эти минуты рассудочной апоплексии, время воспринималось настолько остро, что казалось, будто оно не было некоей таинственной и незримой субстанцией, а вполне реальной и живой материей. Он буквально ощущал его стремительно неумолимое движение по автостраде судеб и поколений людских. И было чувство, что жить осталось так ничтожно мало! А ведь ничего так и не было сделано. И главное – он решительно не знал, что нужно было делать? Где искать этот зарытый клад знаний, которые бы отверзли глаза нашему незнанию и осветили путь наш через просторы времени, наполняя сердца наши новым смыслом жизни – единственным и настоящим. И Николай впадал в какую-то немую растерянность и бессильно опускал руки, потому что от всего, куда бы он ни бросал взгляд, веяло какой-то затхлостью и мертвецкой бесполезностью. Отчаяние наваливалось на него своей неимоверной тяжестью, что хоть голову в петлю суй…. А забвение все не приходило.

Он знал, что, конечно же, пройдет все это, но накипь останется. Сунуть же голову в петлю и расстаться с жизнью – он всегда успеет. Ему ли бояться смерти? Ему ли, кто всю свою жизнь только и делал, что догонял ее? Ему ли, кто знал ее не понаслышке, а в лицо?

Ах, сколько же всего еще нужно передумать, чтобы додуматься! Сколько пройти, чтобы дойти! Сколько мечтать, чтобы, наконец, воплотилось!

Но ведь должно же быть какое-то решение этого заданного нам мира? Какой-то ответ на сказанное Богом Слово Которым сотворен мир? Ведь если слово – то непременно обращенное к кому-то!..

А может и права была та девушка из «клуба фантастов», что хвалить нужно и славить Бога! Потому что и в самом деле, что еще мы можем ответить все Ведующему, что воздать все Сотворившему как не славу вечную? И одно, слава Богу – стоит всех многотомных знаний человеческих, всей многовековой премудрости…. Вон ведь все как просто! Чего же мудрить-то? Но так не вязалась эта простота с житейскими уравнениями…. Хотя, возможно, что он действительно чего-то не додумывает? – Эх, снова премудрость человеческая! А вера нужна. Вера не сомневающаяся, не колеблющаяся, не рассуждающая…. Вера безоговорочная! Самозабвенная!

«Нужно съездить в церковь. Непременно» - заключил свои размышления Николай, почувствовав, что рука затекает. Он перевернулся на спину. Как раз в это время Ирина выходила из воды. Поняв, что полежать ему больше не удастся, Николай сел и прищурился, глядя на грациозную походку шедшей к нему Ирины.

Никитка сладко посапывал и Николай заботливо прикрыл его обнаженное тело другим полотенцем, чтобы не сгорел. Снова взглянув на Ирину, он непроизвольно задержал на ней взгляд, любуясь ее красивым и загорелым телом, едва прикрытым голубым купальником. Широкие плечи, развитая упругая грудь, плоский живот, стройные ноги…. Смотреть бы не отрываясь, но Николай, тут же отвернулся от этого труднопреодолимого соблазна.

Ирина была не та девушка с кем он мог бы позволить себе какие-то другие отношения, кроме дружеских. И он именно, считал ее своим другом. Портить же эту дружбу низкой и бездумной страстью ему не хотелось. Иначе это было бы просто кощунство. Многим она была ему дорога, но еще больше она не соответствовала тем меркам, которые были бы необходимы, чтобы полюбить ее уже не как друга. Ему вполне нравились эти чисто платонические отношения. Зачем было что-то менять?

Ему вдруг подумалось, что если ему придется уехать отсюда по каким-либо причинам (ведь как знать, какие будут последствия, когда он скажет Виктору о своем решении больше на них не работать), то ему будет сильно их не хватать. Как то так само собой за эти годы он успел привязаться к ним. И к Ирине, и к Никитке. Ведь это единственные близкие ему люди. Да вот еще Эрик…

Надев очки, Николай отвернулся, сделав вид, что разглядывает отдыхающих, а боковым зрением опять с любопытством взглянул на Ирину в полной безопасности, что она не видит его глаз. Вернее, он смотрел на ее грудь, красивую и чувственную, которая завораживающе покачивалась в такт ее походке. И как то бессознательно, сам того не замечая мысленно сравнил ее грудь с Катиной, почему то с удовольствием отметив, что грудь Ирины уступает в изяществе формы Кати.

Поймав себя на этой мысли, Николай с недовольством подумал, что слишком уж часто он думает о Кате. Тогда как о ней он не должен думать совсем. К тому же он ее почти не знает. Та встреча на стадионе была случайной и больше наверняка не повториться.

Подойдя к расстеленному покрывалу, на котором сидел Николай, Ирина очаровательно улыбнулась. Тихонько убрав Никиткину руку, стараясь его не разбудить, она опустилась рядом.

- Умаялся, бедненький, - ласкового глядя на сына, произнесла Ирина.

- Да, набегался, - согласился с ней Николай, - Спит как убитый.

- Ты знаешь, вода просто прелесть! Почему ты не хочешь искупаться? И футболку даже не снимаешь. Позагорал бы. Вон как солнце то пекет. Или стесняешься кого? – шутливо спросила Ирина, лукаво взглянув на него.

- Да нет, вовсе не поэтому. Просто сгореть боюсь на солнце, - ухмыляясь, ответил Николай, подавив смущение, - А купаться, что-то не хочется совсем.

На самом деле он действительно стеснялся раздеваться, не желая демонстрировать свои многочисленные шрамы на теле: одно пулевое на правом плече, три ножевых и два осколочных со спины. Зрелище далеко не эстетическое.

- Странный ты какой-то. Впрочем, ладно. Дело твое. А Никитка то вон уже как загорел. Как шоколадный стал, - по-детски хвастливо произнесла Ирина, отогнув полотенце и указывая на спину Никитки.

- Ну, так, а что ж, парень молодой, здоровый…. И я любил позагорать, да в воде побарахтаться, когда вот таким вот был, - кивнув на спящего Никитку, проговорил Николай, - А сейчас в воду залезешь, а завтра скрутит. Возраст уже не тот.

- Ой! - кокетливо засмеялась Ирина, - Что это ты о возрасте? Тридцать лет только рассвет молодости, а ты так говоришь, будто тебе уже за семьдесят.

- Ладно…. Ну что, поедем домой? – поглядев на свои наручные часы, спросил Николай, не желая продолжать эту тему, - А то уже скоро вечер.

Ирина грустно вздохнула.

- Поехали, - с неохотой согласилась она, - будем собираться.

Стащив с Никитки полотенце, она принялась вытирать голову. Тот даже не шевельнулся, продолжая невозмутимо сопеть носом.

Избегая смотреть на ее обнаженное тело, Николай тоже принялся собираться, меланхолично размышляя о том, что день уже действительно подходит к концу, и завтра нужно будет ехать на работу.

Домой они приехали уже в девятом часу.

Отогнав машину на стоянку, Николай задержался немного на крыльце, элегически посмотрев на топазовое полотно вечереющего неба, на котором не было ни единого облачка. После чего сразу же поднялся к себе в квартиру. А еще через час, ни слова не сказав безмолвствующим комнатам, он уже мирно спал, заведя ненавистный ему будильник на шесть часов утра. Засыпая, ему снова вспомнилось плачущее лицо Кати на беговой дорожке стадиона: хрупкий комок ее нежного невесомого тела сжавшегося у него на руках и ее насмешливый взгляд у нее в квартире…. С этими мыслями он и уснул, укрывшись тонкой простыней.

ГЛАВА

Окончив работу в половине пятого Николай, не заезжая домой сразу же поехал на овощные склады на окраину города, где ему должны были передать оружие для выполнения задания.

Заведующий базой был уже не молодой мужчина с седыми волосами, лет сорока трех, с постоянно небритым лицом, невысокого роста, но всегда приветливыми глазами, располагающими к доверию и задушевности. В целом же имевший вполне деловую и строгую внешность.

Николай был уже давно знаком с Иваном Петровичем. С него-то ведь и началась его тайная деятельность. Вот только он не переставал удивляться, что общего у него могло быть с той организацией, на которую теперь они вместе работали? Хотя, наверное, он, как и Николай, тоже не знал на кого работает, а просто делал свое дело, не спрашивая и не любопытствуя. Возможно, он тоже по неведению и по неосторожности попал в эту кабалу и теперь не знал, как от нее избавиться. Но об этом Николай никогда не спрашивал, стараясь даже близко не касаться этой темы.

С Иваном Петровичем у них установились какие-то приятельские отношения, построенные на взаимной симпатии друг к другу. Но виделись они не иначе, чем вот в такие дни, когда Николай приезжал за оружием на очередной заказ. А где он живет, Николай не знал и никогда об этом не спрашивал. Поддерживать контакты с людьми-посредниками иначе, чем по работе воспрещалось. И это-то очень огорчало Николая, потому что с Иваном они могли бы быть очень хорошими друзьями.

Склады уже готовились к закрытию. Два рефрижератора стояли у ворот проходной уже груженые и еще один, видимо последний, загружали деревянными ящиками несколько рабочих у базы № 3.

Оставив машину перед проходной, Николай прошел на территорию и, подойдя к одному из молодых мужчин лениво тащившего ящик с морковью спросил, где можно найти директора базы Торопова Ивана Петровича. Тот равнодушно пожал плечами и флегматично ответил:

- А кто его знает. Наверное, у себя. По крайней мере, я не видел, чтобы он куда-нибудь уходил.

Николай прошел дальше, где за рядом складов было одноэтажное бетонное здание с большими зарешеченными окнами. Поднявшись на крыльцо, он сразу же увидел небритое лиц Ивана в окне дальнего угла здания, где находился у него офис. Тот с уставшим видом, нахмурив густые брови, что-то объяснял в телефонную трубку.

Постучавшись, Николай прошел в помещение. В конторе Иван был не один. В правом углу на большом обитом кожей диване сидел худой с длинным носом и рыжими усами мужчина. А рядом с ним полная с решительным лицом женщина, которые, видимо, ожидали какого-то результата от переговоров Ивана с абонентом по телефону. Оба сосредоточенно молчали глядя на Ивана, только на секунду отвлекшись на вошедшего Николая, как-то недовольно и даже не дружелюбно посмотрев на него.

Кивнув головой, Николай в полголоса поздоровался с ними. Но те, по-видимому, сочли не обязательным отвечать ему взаимностью и равнодушно отвернулись, продолжая прислушиваться к разговору Ивана. Увидев вошедшего Николая, Иван оторвался от трубки и, прикрыв её ладонью, произнес приветливо улыбаясь:

- Проходи, садись. Уже заканчиваю.

Николай тоже улыбнулся в ответ и молча уселся в мягкое кресло с рядом стоящим столиком из черного дерева, как впрочем, вся мебель в кабинете. Николай бесшумно положил на пустующий столик ключи от своей машины, которые до этого он держал в руках, и бесцеремонно откинулся на спинку, сложив руки на подлокотниках.

Закончив, наконец, переговоры, Иван нетерпеливо бросил трубку на рычаг и, помолчав секунду, обратился к своим посетителям:

- Знаете…. Не могу сказать вам ничего определенного. Я должен лично с ним переговорить. Но это произойдет только завтра утром. Так что давайте договоримся так: «Приезжайте сюда часам к трем. Тогда я думаю, я смогу дать вам уже однозначный ответ. Я буду вас ждать. А сейчас, извините. У меня еще некоторые неотложные дела. Всего хорошего».

Мужчина и женщина поднялись и, обменявшись с Иваном еще несколькими фразами, вежливо попрощались и удалились, так и не удостоив Николая своим вниманием.

Подождав, когда за ними закроется дверь, Иван радостно произнес, подходя к Николаю и протягивая ему руку:

- Ну, здравствуй. А я ждал тебя не раньше среды. Как поживаешь?

Николай ответил ему крепким рукопожатием, чувствуя вечно исходящий от него запах спиртного.

- Да, вроде бы не плохо. Только вот боюсь все, как бы это колесо фортуны с дорожки не скатилось. А то ведь, когда все по прямой, рано или поздно непременно в кювет скатишься или в тупик заедешь. Да и не люблю я что-то, когда все благополучно. Это вернейшие симптомы грядущего ненастья. Как палящее солнышко перед грозой. Ну, а ты как? – спросил в свою очередь Николай.

Иван уселся в другое кресло напротив Николая и, закинув ногу на ногу, достал из внутреннего кармана пачку сигарет «Кент» и зажигалку.

- По-прежнему не куришь?

- Да, по-прежнему.

Иван закурил и бросил пачку на столик. Пододвинув к себе пепельницу, он выпустил облако сизого дыма и произнес:

- Спрашиваешь, как поживаю? – А никак! Достало все к чертям собачьим!.. Эх, знал бы ты Коля, как мне все это надоело. Уехать бы…. Уже на покой давно пора подумать о прожитом и пережитом…. А я вот все… - не окончив фразы, он многозначительно обвел руками кабинет. После чего махнул рукой и замолк. Снова глубоко затянувшись, он сощурился от едкого табачного дыма, попавшего в глаза, и добавил:

- Вся жизнь в кредит, как мебель с магазина.

Николай хмыкнул.

- Видимо мы с тобой одновременно добежали до той поры жизни, когда всерьез начинаешь задумываться: все ли идет, так как надо? Все ли делаешь то, что нужно? И какая такая необходимость вообще что-либо делать? И все это под заглавием одного неизлечимого вопроса: «А зачем?»

- Хм, да.… Да.… Зачем? – задумчиво повторил последнюю фразу Николая Иван, - Знакомый вопрос. Раньше я часто задавал его себе. Но потом оставил это занятие – пытаться отвечать на те вопросы, единственная польза от которых - это спасение от скуки. Ведь это, поверь, никогда ни к чему не приводит, а только доводит до горячки беспрецедентной бессмыслицы. А это то и хуже всего. Ибо исход этих бесполезных размышлений парализует волю к жизни и силу к жизни. А уж как бы там ни было, а жить то всегда хочется. Даже, если все кругом будет просто кричать этой выдуманностью нашего существования. Ну, да ладно… Черт.… Извини, - спохватился Иван, - Что-нибудь выпьешь? Спиртного не предлагаю, знаю, что не пьешь. Чай, кофе?

- Нет, Иван. Жара на улице. Может в твоем холодильнике найдется что-нибудь прохладительное?

- Кажется, минералка есть.

- Ну, вот и налей.

Иван затушил недокуренную сигарету, встал и вышел в соседнюю комнату. Через минуту он вернулся, держа в одной руке открытую бутылку пива, а в другой бутылку минеральной воды и фужер. Поставив все это на стол, он открыл бутылку минералки и наполнил фужер, подавая его Николаю. Снова сев в кресло, он взял пиво и сделал несколько глотков прямо из горлышка.

- Пей, обратился он к Николаю, - А я пивка. Сейчас можно.

Николай взял фужер и залпом осушил его.

- Ой, спасибочки, - выдохнул Николай, словно бы это была не минералка, а медицинский спирт, - А еще можно?

- Конечно, можно, - усмехнулся Иван, - Вот скажи Коля, у тебя когда-нибудь возникало желание найти себе добропорядочную женщину…, пусть даже с ребенком и жениться? А? Думал об этом?

Николай ухмыльнулся, опрокидывая второй фужер минеральной воды.

- Нет, старик. Об этом я еще не думал.

- А хотелось бы?

- Не знаю, Иван. Наверное, нет. Ведь это совсем необязательно, - как-то уклончиво ответил Николай, - Да и какой бы из меня семьянин вышел? Хотя, знаешь, просто не хочется тратить на это бестолковое занятие время. Ведь его и так всегда так мало. Вся наша жизнь, Иван – это быт. Вынужденный, неизбежный быт. А если еще и жениться, то когда же жить?

Знаешь, время нашего бытия исчисляется простейшими приемами и алгоритмами школьной математики. И это очень грустно, Ваня. Очень грустно. А итог наводит страшное отчаяние, когда видишь перед собой всего лишь несколько однозначных цифр, поражающих своей незначительностью. Средняя статистическая проживаемость русского человека с 1976 года по сегодня – 73 года. На первый взгляд, это очень даже не мало. Хотя бы в отличие от других народов. Это если еще удастся прожить до естественного конца. И может быть, это действительно много, если ни к чему особенному ты не стремишься. Хотя, впрочем, это не важно. Но вот, если эту громадную величину времени разбить кайлом цифр на частности, путем не сложных вычислений, то оказывается, что жить нам отмеряно каждому так ничтожно мало. Ведь вот 73 года – это всего лишь 26 645 тысяч дней плюс 18 дней високосных. А в часах – 639 тысяч 912. Видишь? Еще меньше. И если из этой суммы вычесть время, затрачиваемое на сон…, ну скажем, 8 часов в сутки, то бодрствовать нам остается 426 тысяч 608 часов. А теперь, если вычесть каждодневно необходимые бытовые мелочи, житейские нужды…, ну там, моцион, питание, физиологические потребности, болезни, работа, развлечения… и многие другие необходимости, то свободного времени остается всего ничего – 30 тысяч 969 часов. Это я уже исчисляю из своего возраста.

И вот что заметь, Ваня, ведь все это – необходимость! Какая-то спринтерская выполняемость жизни! Жизнь, которую мы даже не живем, а именно выполняем, кто-то добросовестно, а кто-то нет. И что интересно, мы не можем этого не выполнять совсем!

Мы, Ваня – заняты. И заняты на всю жизнь, выполнением этой необходимости, которую и в самом деле не обойдешь. Необходимость не только не обходима, но и не проходима. Вот так то. Хорош распорядок, не правда ли? - Николай потер ладонями лицо, - И нужно-то ведь еще пройти по жизни, - снова продолжил он, - потому что остановиться невозможно! То ли мы кем-то неумолимо движимы, то ли мир так скользок, - Николай пожал плечами.

Знаешь, так все похоже здесь на анкету, на опросный лист с вопросами, задаваемыми нам разными ситуациями и обстоятельствами. И из предложенных нам вариантов нам нужно выбрать более нам подходящий. Но кто же нас тестирует?

Очень много мыслей у меня, Ваня. Покоя не дают. Чувствую себя сбившимся с текста персонажем. Хотя в иные моменты так порой кажется, что вот он, этот Свет Истины Который просвещает… встаю, иду, чтобы прикоснуться…, а это только витринный неон, который только мерцает да светиться – но Светом просвещающим – не является.

Ах, в самом деле, - грустно вздохнул Николай, - Как мало на все времени. Как ничтожно мало его на то, чтобы можно было сказать, что ты не только был знаком с этим миром, но знал его! Знал, как воплощенный в маску цивилизации обман! Знал, как зловещее лицо пустоты, скалящееся бездной!

- Ну, да, - засмеялся Иван, все это время внимательно слушавший Николая, - С такими размышлениями и вычислениями, поневоле начнешь ощущать острую нехватку времени. И именно поэтому его никогда не будет хватать. И ты никогда не сможешь втиснуть в эту крохотную мензурку свободного времени все, что тебе хочется осуществить или достичь, понять или познать… - даже если ты сократишь время сна, приема пищи, бросишь работу и все остальное в этом роде урежешь до максимума…. Время, Коля, нельзя ни считать, ни измерять.

Время – это не что иное, как наше непреоборимое стремление в завтрашний день. Марафонный бег на дистанцию в поисках необычного будущего. Всякое движение – это время. Время – это движение. Нельзя мыслить одно без другого. Мы живем под гипнозом ударов маятника, заворожено глядя на безостановочно движущиеся стрелки часов и каждый вечер, запыхавшись от суматошного дня, с горечью и разочарованием комкаем очередной лист календаря, бросая его в урну бесполезного хлама. Мы спешим в безвестное завтра. Мчимся, взметая на своем пути вихри пыли, разрывая плазмы атмосферы и судорожно ухватившись за поручни времени, торопимся жить, исступленно шагая по замкнутому кругу циферблата боясь не поспеть за неистово вращающимися стрелками.

Мы сами активизируем время своим лихорадочным, безостановочным лихачеством по жизненной магистрали, словно колесо велосипеда, раскручивающее динамо от которого загорается фара. И чем быстрее, тем ярче она горит, высвечивая из мрака горизонта маячившую вдалеке и стремительно приближающуюся ожидающую нас могилку.

Понимаешь Коля, нам нужно вычеркнуть из своих мыслей завтрашний день. Следующий час. Следующую секунду…. Их нет. Нет ни цифр, ни статистики. Все это то, чего не должно существовать в нашем сознании. Это выдумка, в которую мы верим на 100%.

Нужно сломать все часовые механизмы, изорвать в клочья все календари и все вообще приметы того, что мы живем во времени и пространстве. Нужно остановить этот бешеный таймер, тикающий в нашем мозгу и высвечивающий на табло нашего сознания калькуляторное время нашей жизни. Время – это всего лишь механизм, состоящий из балансиров и шестеренок. Календари – это всего лишь ничего не значащие алгебраические знаки. Нужно вообще стереть с программы нашего бытия такие понятия, как жизнь, смерть, время…. И если мы перестанем о них думать и рваться за ускользающим временем через часы, дни, годы – мы станем свободными, беспринадлежными, бессмертными и, наконец, просто счастливыми. Ведь верно говорят: «счастливые часов не наблюдают». Вот и всем нам нужно забыть это время. Выкинуть его из обихода своей жизни. Остановись! - И пыль времени осядет. Остановись! - И пусть этот сумасбродный ветер дует мимо нас. Покой и безмятежность должны стать основой нашего существования. Мы должны примириться с вечностью и безвременьем. Ведь вот, бабочка живет всего один день, но для нее этот день - целая вечность! Вечность, потому что она не знает времени и не знает даже того, что завтра ей суждено умереть.

Пусть всходит и заходит солнце. Пусть день сменяется ночью, а лето – зимой…. Пусть! Это естественные процессы, самостийные. Это не заслуга времени – им оно не ведомо. Это вращающийся ротор вечности. И мы должны принадлежать этой вечности, без координат и математических знаков. И мы должны быть самостийными, живя в беспрестанной круговращающейся бесконечности.

Да, жизнь станет вечностью. Почему? – Потому что мы перестанем ждать смерти. Потому что мы перестанем давать времени вычитать из нас дни. Не будет у нас ни сроков, ни дат, на которые мы могли бы ориентироваться…. И будет в нас жизнь, как нечто полноценное, монолитное, без знаков вычитаний и делений и без знака равенства морщинами на наших лицах. Жизнь – вот как у бабочки.

Замолчав, Иван достал из пачки новую сигарету и, прикурив, принялся за пиво, про которое, казалось, он забыл на время своего монолога.

Утолив жажду, Николай отвлеченно слушал прожектерские рассуждения Ивана, с утомленным и рассеянным видом разглядывая этикетку на бутылке минеральной воды. И уже в который раз поглядывал на свои наручные часы, думая о том, чтобы поскорее уже покинуть это душное помещение пропитанное табаком и канцелярией…. Как-то не походило все сказанное Иваном на то, после чего можно было бы поставить восклицательный знак. Но иначе, чем в кавычках, этого воспринять было нельзя. Ерунда какая-то. Про себя Николай знал, что все это мироздание – не наша реальность, а Божия. Который сотворил ее совсем не так, как мы о ней думаем и как привыкли ее воспринимать рецепторами наших чувств и потоком нейронов в нашем мозгу. И напрасно пытаться доказывать, что это наша реальность. Ничего не выйдет. По-настоящему реален может быть только Тот, Кто Причина этого творения. То есть – Бог! Мы же существуем только с приставкой «как бы», «наподобие»… И только живя с Богом, мы сможем стать причастниками реальности. Частью настоящности. Истинности. И так ли нужно пытаться разгадывать замыслы Бога, давшему всему времена и сроки?

Но разговаривать об этом с Иваном ему не хотелось. Да к тому же и мысли были какими-то ленивыми и буквально плавились от нагретого воздуха, образуя расплывающиеся лужи сумбура. Поэтому напрягать мозги было делом не из легких.

Опасаясь, как бы Иван снова не пустился в свои длительные иррационалистические суждения, Николай решил упредить его и дать ему понять, что ему уже пора уходить по причине якобы неотложных дел.

- Ну, что ж… Ладно, Ваня. С тобой, конечно, интересно, но… мне нужно уходить, - с сожалением указывая на настенные часы, висевшие над письменным столом Ивана, произнес Николай, - Инвентарь то готов?

- Да, да. Конечно. Я сейчас принесу… - засуетился Иван, - Жаль, конечно, что все так… как-то мимоходом, впопыхах… на скорую руку…. Посидеть бы, поговорить.… А! – он махнул рукой, - Вот уж действительно, занятость на всю жизнь.

- Вань…, не серчай на меня. Но мне, правда, пора. Как-нибудь в другой раз…, ладно?

Уже на выходе из комнаты Иван обернулся.

- Знаешь, Коля, если честно не хотелось бы мне, чтобы этот другой раз состоялся. Понимаешь? Ты правильно заметил, что удача – штука непостоянная. И кто его знает, всегда ли будет так, как того хочется? Ты хороший человек, Коля. Но то, чем ты занимаешься…. Впрочем…, я уверен, что ты думал об этом, и поступишь так, как сочтешь нужным. Это тебе не в назидание, а в напутствие. Мне очень хотелось бы увидеть тебя еще и не один раз, но… не при таких обстоятельствах. Ты меня, понимаешь? В общем…. Побудь здесь. Я сейчас принесу.

Иван тяжело вздохнул и вышел из кабинета.

Через несколько минут он вернулся, неся в руках черный обычный дипломат. Положив его на столик перед Николаем, он щелкнул замками и открыл его, демонстрируя содержимое. Это была компактная винтовка с оптическим лазерным прицелом в разобранном виде. Посмотрев на Николая, Иван произнес хриплым голосом:

- Страшное оружие. Знакомо?

- Да, конечно.

- Тогда объяснять нечего. Из такой труднее промахнуться, чем попасть. Даже для ребенка, если он не слепой. Патроны разрывные на два заряда. Стрелять будешь с глушителем…. В общем, разберешься, - захлопнув дипломат, он подал его Николаю, - Ну…. С Богом. Удачи тебе, Коля. Искренне желаю, чтобы подобная встреча была последняя.

- Что ж, быть может так и будет, - серьезно ответил Николай. Крепко сжав протянутую руку Ивана, так что у того хрустнули костяшки, он повернулся направляясь к двери.

- Тогда удачи тебе вдвойне, - бросил в спину уходившему Николаю Иван, потирая покрасневшую руку.

Николай остановился возле открытой двери и, обернувшись, молча посмотрел на неподвижно стоящего Ивана. Ему хотелось что-то ответить Ивану, но он тут же передумал и, не произнеся ни слова, бесшумно вышел, прикрыв за собой дверь кабинета.

ГЛАВА

В кармане был всего один червонец. Старенький. Скомканный, затертый, с сальными пятнами и местами надорванный по краям который он целый день таскал в кармане заношенной, потрескавшейся куртки из кожзаменителя, не решаясь потратить.

Бесцельно бредя по людным улицам города и апатично перебирая в уме какие-то бестолковые никчемные мысли, которые еще остались в его сознании как осадок неосуществившихся надежд и бесконечных неудач, он равнодушно разглядывал разноликую толпу прохожих. Разноцветные вывески салонов и магазинов. Нескончаемую вереницу мелькавших автомобилей и высокие многоглазые громады домов, загораживающих светлую синеву неба. Ему было совершенно все равно куда идти. Он просто шел, стараясь не думать о сосущей пустоте желудка и о том, где он будет в следующую минуту. Засунув руки в карманы, он бездумно принимался тискать единственную свою надежду – жалкий и потрепанный червонец, теребя его влажными от пота пальцами, сворачивая в трубочку, расправляя, слаживая квадратиком и снова разгибая и слаживая или сжимая его в кулаке, утешая себя слабой отвлеченной мыслью, что у него еще есть эти десять рублей, которые он в любой момент может, потратить, купив себе…, ну вот хотя бы два пирожка по 4,5 рубля, которыми торгуют старушки. Или «хот дог» с сосиской и кетчупом по 8 рублей. Бутерброды с колбасой по 3 рубля…. А можно бы и просто купить батон по 3,20 и бутылку газированной воды по 5,70…

Когда ему приходило на ум, что если он не перестанет тискать этот горемычный червонец, то скоро от него ничего не останется и на него ничего нельзя уже будет купить. Тогда он вытаскивал руки из карманов и немного подув на них, чтобы они стали сухими, сцеплял их за спиной, где-то вдалеке от себя думая, что проще было бы убрать кредитку во внутренний карман от греха подальше, где и ему надежнее и рукам будет удобнее, потому что через несколько минут начнет болеть рана на плече от сцепленных за спиной рук и он все равно опять сунет их в карманы. Но он тут же забывал об этих мыслях, бессмысленно продолжая мерять шагами бесконечную длину тротуаров.

Сильно хотелось есть. Вот уже вторые сутки у него во рту не было и крошки хлеба. А червонец был всего один. И потратить его нужно было разумно. Или только уже, в крайнем случае, не иначе.

В этом городе он появился впервые. И только вчера. Который собственно ничем по существу не отличался от тех других городов, в которых ему, волею жестокой судьбы довелось побывать. Но для него этот город имел другое значение. Особенное. Потому что он ближе других находился к его родине…. Родине? От этого слова уже давно перестало веять теплом и радостью. Напротив, от него разило ледяной ненавистью и предательством, которые толстым снежным покровом застилали его сердце. У него больше нет родины!

Да и в самом деле, он не смог бы со всей определенностью сказать, в какой стороне находится город его детства. Его воспоминаний, которые брошены где-то там, на детской площадке, во дворе его дома, в школьных коридорах, спортивных залах и… на своей собственной могилке с гранитным надгробием (друг позаботился), в ряде многочисленных венков.

Дата добавления: 2015-08-02