7 страница. - Скажи, Коля, а ты никогда не боялся быть непонятым?

- Скажи, Коля, а ты никогда не боялся быть непонятым?

- Да вообще-то нет, хотя, думаю, мне всегда это было безразлично, - пожал плечами Николай, - А что?

- Да нет, так…

Сделав секундную паузу, Эрик снова пристально посмотрел на Николая, словно сомневаясь, стоит ли ему отвечать на этот вопрос. Кашлянув в кулак, он произнес:

- Знаешь, иногда мне тоже очень хотелось бы, чтобы у меня было это безразличие. Безразличие ко всему и холодное равнодушие до остального, - он снова сделал паузу, - Но как возможно удержать в себе то, что должно являться всеобщим? Что должно принадлежать всем и каждому, поселившись в сокровищницах их сердец? Как удержать в себе то, что в отчаянии срывая цепи, рвется из недр душевных на свободу во тьму судеб и жизней? Оно хочет, чтобы его услышали, увидели, ощутили и протянули к нему жаждущие руки! Оно хотело бы взойти полуденным солнцем на небосводе человеческих знаний и растопить лед реальности сковывающей их мысли! оно хотело бы быть деревом новой жизни, удобренного перегноем человеческих знаний! Ибо все знания – это интеллектуальный перегной. И дерево это принесло бы плоды немыслимые! И разрослось бы оно! И стало почином райского сада! И было бы это нашим новым Эдемом.

Но люди привыкли жить во мраке своих пещер и подземелий. Они не вынесут солнца. Они зажмурятся от его разящего, ослепительного света. Но если кто захочет увидеть его – ослепнет.

У меня есть хлеб, который я хотел бы переломить и разделить с ними – но он окажется слишком для них черств и горек. Их слабые желудки не смогут переварить его.

Я предложил бы испить им из моего чистого и прозрачного родника утоляющего жажду вечности – но питье мое будет для них противным и неприятным на вкус.

И вот, я не могу дать им всего этого. Ни еды, ни питья, ни этого света ослепляющего глядящего на него. Они не поймут этого. «Зачем? Зачем ты хочешь дать нам то, чего мы не желаем и чего мы не просили у тебя?» - скажут они – «Мы научились жить и в потемках, освещая их неоном. И ходить на поводке не боясь заблудиться. И говорить по вызубренному и поступать по выдрессированному…. Зачем нам твои родники вечности, когда мы в вдосталь черпаем из мутных луж времени, вполне утоляющих жажду плоти?» И да, они будут правы. Зачем им та правда, которая отнимет у них их жалкие ничтожные стекляшки и сверкающие побрякушки, которыми они так дорожат?

Но нищ я! Мои карманы пусты и в них нет этих блестящих бирюлек, которые так нравятся людям. И от которых они радуются как дети и охотно обмениваются ими друг с другом. Они называют их истинами!

Но нищ я! И ничего не могу я им больше дать, кроме только этого воздуха межзвездных пространств. Воздуха, которым им трудно будет дышать, потому что он заполняет легкие непривычной чистотой и свежестью вселенских просторов. Воздуха тайн и откровений! Их легкие еще слишком немощны, чтобы вдыхать его.

Но нет, не мессия я и не посланец Божий, несущий людям на устах своих лживые откровения. Я – волонтер из бездны! Маэстро межпространственных симфоний! Магистр неизвестности, знающий тропы в никуда! Просто закулисный зритель ваших дутышей, которые вы называете «Цивилизацией». А мир этот – именно дутыш. Детская гравюра. Банальный офорт, не имеющий нутра. Меня нет среди людей и даже среди мертвых. Я – чужой, хоть и один из вас. Я – бродячий голос духа! Эхо, в одиночестве блуждающее над истлевшими костями и черепами человеческими. Они называют это достоянием своим и гордостью. Каждый раз они раскапывают старые могилы и хоронят в них очередное поколение. Потому что для могил не осталось уже места. Каждый пласт земли выложен из этих останков человеческих. Эти их могилы – фундамент их! На котором они хотят построить царство Божие. Они жаждут благодати и, глядя в небо, шагают по земле, хрустя под ногами трухлявыми скелетами своих предков. По костям они хотят дотянуться до неба?

Николай ухмыльнулся и с сожалением покачал головой.

- Не знал, что ты мизантроп.

- Нет, Коля. Я не мизантроп. Но жить в этом сфабрикованном из греха и порока мире – я не желаю. У этого мира, Коля, нет ни одного оправдания! Ни одного!

Нет уж. Я отказываюсь…. Я не желаю жить на этих истлевших могилах и выращивать на них цветочки, которыми они любуются и восхищаются и заплетают себе в волосы, смеясь и радуясь. И глотая смердящий сгнившей плотью воздух, они еще восклицают: «Как прекрасна жизнь! Как прекрасен этот лучший из миров!» - Мне противно все это! Весь этот мир жующей и испражняющейся плоти. Я не люблю его, Коля! Я его презираю!

Знаешь, я навсегда остался новорожденным. Тем испуганным, дико ужаснувшимся младенцем, который впервые открыл глаза свои и увидел этот чужой и чуждый ему мир, с уродливой и безобразной формой жизни.

Глаза младенцев – это еще не глаза человека. Это глаза иного существа, не приемлющего этого мира. Но это его последний взгляд. Потому что через минуту в сетчатке глаз отразится иная картинка. Картинка предметов и вещей. Картинка фигур, движущихся и издающих звуки и запахи. Оно еще борется и противится в мучительной попытке вырваться из этого жестокого, чудовищного мира материи. Но потом оно слепнет и становится безмолвным.

Но я не умертвил этого существа в себе. Я вскормил его и выходил. И оно трепещет во мне и сейчас.

Я остановился на пороге перед входом в этот мир. Я не захотел открыть эту дверь, чтобы упасть на колени и стать своим среди ползающего в грязи кишащего многолюдья. Меня пугало то, что я мог там увидеть. И вот, я живу в этом мире, не зная его.

Но я не разучился видеть и слышать. И я умею еще плавать и долго держаться под водой, ныряя на самые недоступные глубины, зажав нос и набрав полную грудь воздуха. Я свободно прогуливаюсь по дну этого океана мирской жизни, собирая жемчуг и отыскивая клады затонувших кораблей. Но всегда я возвращался наверх! К солнцу! К звездам! К свежему беспризорному ветру и свободному полету птиц. Среди них – я свой! Там, в высоте, я могу дышать свободно…. Но даже и там мне бывает тесно. Не умещаюсь я в трехмерном Эвклидовом пространстве. Оно сдавливает мне грудь. Невыносимо мне быть на этой территории, где хозяйничают микробы и вирусы. В этой колонии, где навешивают ошейник раба. Где все подчинено необходимости.… Нет. Мне ненавистен этот комок копошащихся ничтожеств. Этот подключенный к нам и включенный мир, мигающий и перемигивающийся с нами полихроматическими витринами и рекламными фиоритурами.

Когда-то в детстве, я очень любил ходить на рыбалку. Невдалеке от нашего дома протекала небольшая речушка, где водилась разная мелюзга. Но перед этим, мне приходилось рыться в навозе и собирать опарышей для наживки. Это было очень пренеприятное занятие. Я отыскивал их и складывал в банку из-под консерв. Они ползали друг по дружке, шевелились, копошились, извивались, создавая хаотичный клубок гадливых существ издающих омерзительный, тлетворный запах перегнивших нечистот и падали. Я смотрел на это скопище и чувствовал, как к горлу подкатывает комок тошноты, отвращения, брезгливости… Мои внутренности буквально сводило судорогой и выворачивало наизнанку от этой живой, шевелящейся склизкой массы. И вот каждый раз, когда я смотрю на озабоченную суету и бытовую рутину людскую, мне всегда вспоминается вот эта баночка с мерзкими копошащимися тварями. – Так это, похоже.

Слушая его, Николай поморщился, отодвигая от себя стакан недопитого кефира.

- Ну, ты и загнул, - вымолвил он, глядя на экзальтированное лицо Эрика с горящими глазами. Но Эрик казалось, даже и не слушал Николая продолжая:

- Всю свою жизнь я прожил в отторгнутости, замкнутости, отчужденности… с зажмуренными глазами, зажатым носом и замкнутыми ушами, остерегаясь вступать туда, где уже была нога человека. И брать то, что уже запачкано их руками. Я сторонился и жался, укрывшись в уголке своего «не занятого» беспринадлежного сознания. И долгими ночами пытался отыскать что-то - либо новый мир и новую реальность, либо оправдание этому ничтожному существованию с бытократической идеологией. И часто ночь была моим спасением.

Да, я всегда любил ночь! Ибо она скрывает всю безобразную и уродливую наготу этого мира. Она скрывает сам этот мир в своей всепоглощающей утробе. И поэтому я любил ее. Нам всегда было о чем с ней помолчать. Потому что говорить – несущественно. И она, и я понимали, что прерогатива нашего существования – это ложь. Ибо обманом живет и стоит этот мир. И знаешь, возможно, даже поэтому мне нравилось ее общество, что я ей не верил. Я смотрел ей в лицо и не верил. Я заглядывал ей в глаза и видел бездну, в которую меня влекло и манило. Но я знал, что лишь только рассветет и окружающий мир вновь станет властвовать, доказывая людям своей материальностью свою правдивость. И все же я любил эти мгновения плотной, непроницаемой темноты, по которой я поднимался к звездам. Я запросто дотягивался до сердца вселенной и без труда заклинивал двигатель времени. И время переставало существовать. Оно замирало в неподвижности.

Помнишь ту зачумленную комнатушку, где мы с тобой познакомились? Так вот я бывало, по несколько ночей неусыпно просиживал в своем углу, поджав под себя ноги, и с каким-то особым безразличием наблюдал, как грязные стены окрашиваются мутным, серо-желтым светом наступающего дня и по комнате начинают бродить безликие тени проходящих по тротуару под моим окном людей. Потом свет мерк. Тени пугливо исчезали, и комната проваливалась в бездну непроницаемой ночи, заполняя мертвой тишиной крохотное пространство моей келейки. Тишиной, которая нарушалась лишь гулкими ударами моего сердца и шумным, отрывистым дыханием, которое я тщетно пытался задержать, чтобы уловить неслышимые октавы астрального мира: чарующую симфонию вечности…! Чтобы окончательно слиться с безмолвием таинственной черноты и раствориться в ней без остатка, предавшись бесконечному забвению от мира сего. И я буквально чувствовал, как эта жуткая темнота пронизывает меня всего. Как она змейкой заползает в мое истощенное сознание и пропитывает мои мысли ядом апокалипсического абсурда. Каждая моя мысль была плотью демона из преисподней, который коверкал и уродовал реальность своими крючковатыми, когтистыми пальцами оставляя в моем мозгу глубокие кровоточащие царапины. Но реальность для меня была всего лишь теми тенями на стенах моей комнатки, которые переставали существовать с наступлением сумерек.

Я смело шагал по этой глади, разлившегося океана ночи не боясь, что эта бездна разверзнется и поглотит меня в пучину безвидного мрака, потому что я – верил! Верил, что где-то там, в бескрайних просторах ночи я найду новую реальность, где не существует теней и этих грязных провонявших стен. Казалось, еще чуть-чуть и мой мозг воспламенится от этих раскалившихся мыслей. И вот тогда-то произошел этот высоковольтный инсайд в шаге от сумасшествия. Но я никогда не был сумасшедшим. Это не правда. Ты знаешь. Но эта идея… - Нет, это даже не идея. Потому что она не нуждается в схемах, системах и правилах. Это – откровение! Откровение абсолюта! Прозрение вечности! Понимаешь, Коля? Я увидел этот абсолют! Тогда я еще сомневался в этом откровении, но сейчас… после пяти лет непрестанных исследований и размышлений я знаю, что это достоверно. Я все просчитал. Ты знаешь, что это? – спросил возбужденный Эрик, - Знаешь? Это - расщепление на атомы вселенского смысла и интеграция его в новую субстанцию. Это будет началом новой эры! Эпохой освобождения! Эпохой просвещения и деструкции лживых идеологических систем! Это будет вспахиванием целины, на которой будет посеяно семя новой жизни! Все предшествующее было только прелюдией к этому свершению. Я, Коля, кристаллизовал все исторические и современные знания мирового человечества! Я отделил зерна от плевел. Все учения мира, все пустословие бесчисленных философов и мыслителей на миллионах страниц – всего лишь хворост для костра, который я разожгу на руинах старого мира! Понимаешь ли? Это всего лишь хворост для костра, который станет нашим домашним очагом. И дом этот будет и ныне и присно во веки веков общим и единым для всех!

Во мне, Коля, (я это знаю достоверно) искра вселенской истины, от которой зажгутся факелы новых ценностей, осветив многие века человеческого невежества. Я бы мог даровать людям избавление от этого вынужденного узничества в каземате периодических таблиц и построчных бытовых драм. И я бы дал им избавление от кандалов времени, которое мы (как символично), носим на своих запястьях. И это было бы великим катарсисом! Прорывом в искомое бессмертие и вечность! Скачком через вселенную в еще неведомое, недоступное, ирреальное! Броском через границы воображения в мир добытия и пакибытия! Я бы открыл им двери в небытие, в неореальность! Настоящую! Существующую вне нашей логики мертвых и вне нашего трусливого здравого смысла! Не вру! Истинно так! Но не спрашиваю «веришь ли?» И не понуждаю верить.

А между тем, копьем своей истины я насквозь могу пронзить эту оболочку лживой действительности, надутую как воздушный шарик – пустотой. И мы еще верим в нее, считая ее нашей единственной цитаделью, выложенную из глиняных черепков истин. Но… да. Не только ты, а и никто мне не поверит. Никто. И в твоих-то глазах я читаю насмешку.

Николай почесал затылок и глубоко вздохнул, с изумлением глядя на Эрика.

- Да-а, - сочувственно произнес он, - Даже не знаю, как реагировать на все это. Толи как театральный зритель, аплодирующий виртуозной импровизации актера. Толи как фанатствующий поклонник, рукоплескающий своему кумиру. То ли как простой обыватель, улыбнувшийся хорошей шутке своего товарища. Или же, как тупой семинарист на профессиональной лекции, делающий умный и внимательно слушающий вид…. Не знаю. Не знаю, Эрик! Это нечто, хоть и громкое – но безумное. Некий перекошенный алогизм. Какая-то оригинальная невзаправдашность «а ля Фридрих Ницше».

Знаешь Эрик, я много слышал подобной фантастичности в клубе фантастов куда, как ты знаешь, я иногда захаживаю. Но чтобы так, да с таким серьезным лицом… - Николай усмехнулся, - Слушай, а ты что, серьезно?

Эрик огорченно вздохнул и отвернулся.

- Я знал, что ты именно так все и воспримешь. Но все это - серьезно, Коля! Вся эта фантастичность, есть именно, реальнейшая архиреальность! Которая не доказуема алгоритмами математики и не прослеживается вашей слепой логикой, но с которой без исключения соглашаются как неоспоримым де-факто. Это – невидимый мир! Духовный мир! Но все только знают, что он существует, а я – существую в нем.

Николай снова почесал затылок. Помолчав, он вымолвил:

- Друг мой, Эрик! Ты, конечно, чрезвычайного ума человек. Я это знаю. И ты вполне можешь дать людям нечто эксцентрично новое…. Но ты подумай, ведь все это уже было бессчетное число раз! Так говорили и Ницше, и Фрейд, и Гегель, и Маркс…. Все они хотели преобразить или радикально изменить мир, человека, сознание…. Изготовить новые мерки для измерения ценностей, дать новую идеологию, новую веру, новую жизнь…. Но ныне все это прах, тлен, пепел. Удел всего нового, рано или поздно стать старым и умереть, оставив лишь тень в анналах истории. Человеку некуда девать свое воображение – вот он и занимается прожектерством, декорируя жизнь общества, украшая ее стразами банальных истин и разными побрякушками, называемыми нами «ценности». Религиозные доктрины, философские учения…. Ты прав, все это блеф. Но этим они стараются, как бы сделать жизнь пригодной для существования и оправдать ее значение. Иначе сказать, добавляют соли в пищу, чтобы сделать ее более-менее съедобной. Но декорации – они и есть декорации и их нужно периодически менять, чтобы глаза не мозолили. Действительно, я так думаю, что все эти догматы и идеологии – лишь досуг для ума. Соревнование за приз зрительских симпатий. Каждый хочет научить других, как надо жить, во что нужно верить и к чему стремиться. Они уверены, что человеку иначе нельзя, и они – правы. Ведь вот такие псевдофилософы и квазиученые и выдрессировали человека жить по указке, по нормам и правилам. А теперь вот и ты подцепил эту заразу мессианства и спешишь заменить слайды в диапроекторе, чтобы сменить картинку. Полно, Эрик, оставь это бесполезное и неблагодарное занятие. Его пережуют и, выплюнут потому что оно, скорее всего, несъедобно. Очередной мухомор среди прочих поганок. Но если ты все, же желаешь позабавиться – тогда дерзай! Облачайся в мантию учителя жизни или рясу проповедника и занимай одну из кафедр. Пусти очередной вирус в программу человеческого бытия. Это ведь всегда легко удается. А если ты еще вместо классического вопроса Чернышевского «Что делать?» скажешь «Я знаю, что нужно делать!» То можешь начинать засаливать и мариновать мозги человеческие. Потому что они будут в твоем распоряжении. Да только не жалко ли тебе будет, если они попортятся и протухнут? Рецептик-то вдруг окажется неверным? И миллионы душ – в выгребную яму?

А впрочем, наверное, это здорово, учить людей жизни, просвещать, прописывать им баллетрические и мелодраматические лекарства от ума, выдавать рецепты изготовления своего будущего со 100% - ным побочным эффектом, возвращать потерянные смыслы жизни за особое вознаграждение…

И знаешь, в самом деле, если весь этот чернильный хлам изуродованных знаний и лжемудрости, заключенной в многочисленные тома и тома книг свалить в одну кучу, то выйдет громадная груда макулатуры нечета Тамерлановой. И весь этот бумажный хлам может представлять ценность только для… впрочем, да, для людей. Людей с трофированным мозгом, с ампутированным чувством сознания свободы и самостийности, с парализованными мыслями, скованными страхом и боязнью и опутанными «надмирной сотовой сетью». И ты прав, Эрик, мы хотим добраться до неба. А по костям ли мы туда вскарабкаемся или по этим книжным томам – все равно!

Мы, дружище, инфицированы этим миром, поделенного на философские и научные абзацы. Вся наша жизнь – это глянцевое каждодневье с неизменными рубриками о моде, стиле, кино, музыке, книгах и о сексе. Мы больны Эрик. Очень больны, а со всех каналов СМИ нам льстят, что мы очень даже не плохо больны! Мы растлеваемся – и нам льстят: «Ах, как вы великолепны в своем тлении!». Мы умираем – и нам хлопают в ладоши, восклицая: «Превосходно! Это неподражаемо!» Вся наша демократическая цивилизация - это религия умерщвления: идеология духовной таксидермии. Нас выделывают развратными страстями как шкурку животного бессловесного и набивают трухой быта, и после это чучело о двух ногах и руках выставляют на витрину с ценником. Мы закабалили себя сами, добровольно сделавшись рабами этого мира – душепотрошителя.

Поэтому старина не нужно никаких особых титанических усилий чтобы войти в программу человеческого сознания и заставить его жить новыми идеями. Все «пины» и «пуки» давно сняты, все коды повзломаны. Все файлы его мозга как аккуратненькие папочки на экране компьютерного монитора. Открыл «страничку», записал, что нужно и удалился, оставив скалящийся смайлик на память.

Но вот что я скажу тебе: «Не в том мудрость, чтобы знать, как изменить человека и мир, а в том, чтобы принять их такими, какие они есть. Да и мы ли разве сотворили все это? А если нет, то не нам и менять сотворенное.

Не глядя на Николая, Эрик отодвинул от себя недоеденный ужин и, подперев кулаками подбородок, снова заговорил:

- Ты, Коля, совсем не понял меня. И не выслушал еще до конца того, чем я хотел с тобой поделиться. У меня и в мыслях не было вознамериться кого-то учить или кому то что-то навязывать. Я просто хотел поставить людей перед выбором: тлен или вечность. Ибо мои слова – это точка в конце этой книжки жизни. После нее – уже ни одна истина не будет достоверной. И ни какая религия не сможет утешить смятенный мозг человека склонившегося над могилой умеревшей веры в действительность. Потому что это – не догадка, не предположение, а абсолютная, правда. Единственная и однозначная. Дыхание этой правды задует все светильники прежних знаний человеческих, оправдывающих его существование и предназначение на земле. Он окажется перед бездной, в которую обрушится старый мир. Ему больше не за что будет ухватиться….

Так вот, Коля, что я хочу тебе сказать…

Эрик сделал паузу, по-видимому, решая, с чего начать, затем продолжил:

- Быть может, ты будешь единственным, кто это услышит: МЫ СОВСЕМ ДРУГИЕ СУЩЕСТВА! Наша истинная природа – вне плоти и крови, в которую мы заключены, словно узник в темницу. НУЖНО УНИЧТОЖИТЬ ЭТОТ МИР ПЛОТИ! СТЕРЕТЬ С ЛИКА ВСЕЛЕННОЙ НАШУ ПЛАНЕТУ! Вычеркнуть ее из этой звездной системы как будто ее никогда не существовало. Ведь чтобы уничтожить этот биологический организм «человек» - нужно уничтожить всю планету как зараженный орган вселенной. Оно (человечество) – должно перестать существовать. Потому что, повторяю, мы – совсем другие существа! Мы реальны только вне плоти! И нужно уничтожить этот рассадник вредных микробов и обрести свободу! Верь мне, Коля! Не вру! Истинно так! Пора выпустить из плена человеческой плоти – новое существо, которым мы и являемся на самом деле.

Мы все чувствуем брезгливость, отвращение, ненависть к этому миру. Чувствуем его бессмысленность и несуразность и тоскуем о чем-то далеком, трансцендентном, существующем где-то в необетованном нашим разумом пространстве вселенной. Даже о тех краях, где еще нет и этой вселенной. Где она кончается, обрывается в ничто! В несуществующее! В невообразимое и еще невыдуманное! И все это чувства – не человека! Но нашей вопиющей «души» (пусть я назову это «существо», знакомым нам словом). Это она не приемлет этого мира! Это она чувствует отчужденность и непринадлежность к этому гадливому миру плоти! Это она смотрит на нас же с высоты межпланетного пространства и с горечью видит наше ничтожество, жалкость, низменность и микробность. Смотрит и видит самую себя заключенную в бремя невыносимой, дурно пахнущей плоти. Она с тоской смотрит на себя, выброшенную из вечности в смертоносное время. Это она (душа) – жаждет слияния с вечностью, абсолютом, безвременьем, с безграничными и несотворенными пространствами.

Нужно отрезать эту плаценту, связующую нас с утробой материализма и воспарить в бесконечность, в бессмертие невыдуманной, а реально существующей жизни.

Мы ходим вокруг да около истины, не решаясь предпринять этот великий шаг к разрыву с плотью и бременем. Сделать этот прорыв через материю в нашу первореальность. Спрыгнуть в эту пугающую нас пропасть и расправить крылья. И никто не должен бояться – ибо никто не умрет, но возродится уже в новой жизни абсолюта, о которой мы мечтаем десятки и сотни тысяч лет. Все, что мы не можем осмыслить, понять, познать…. До чего мы не можем дотянуться и дотронуться - вот наша родина и отчизна!

Мы ведь не любим этого мира! Мира зла, страданий, несправедливости, сомнений, разобщений, непонимания…. Мира категорий, условностей, имен и понятий…. Этой инфернальной обители гниения плоти, тлена, и разложения материи источающей миазмы нечистот в которых мы барахтаемся захлебываясь. Потому что нам не хватает воздуха! Воздуха высоты! Воздуха вечности и нетленности, где нет испарений тлеющей плоти, и ветра бесчинствующего времени.

Николай был поражен всем услышанным. Он всерьез подумывал о том, не свихнулся ли его друг? Стоя у раковины, он ошеломленно смотрел на неподвижно сидящего Эрика, перебирая в руках вафельное полотенце которым он только что вытирал руки. Эрик продолжал:

- Пора оставить свои ничтожные истины, догадки, вечные сомнения, предположения, ибо они больше не нужны. Потому что пришло время правды! Верь мне, Коля! Я не сошел с ума. Это конечно похоже на абсурд и завтра ты об этом уже и не вспомнишь. Но я не сошел с ума! Я там был! Я видел! Я знаю!..

Мы, Коля, увязли в банальной метафизике. В примитивных идеях о «сверх» и «бого» человеках. Мы не устаем проектировать мир, постоянно переделывая его на новые лады и доказывая друг другу о преимуществах той или иной системы и конституции. Рисуем эскизы нового человека отринутого от социальной необходимости и освобожденного от рабства морали и законов, живущего во всеобщем братстве, довольствии и счастье. Делаем наброски самого человека, возвышая и возвеличивая его призвание; разукрашивая и возвеличивая его в профиль и анфас…. Но все это под эгидой все того же трехмерного изображения, лишенного натуральной освобожденности, от всякого вообще измерения. Никто не ушел дальше плоти и материи, настойчиво пытаясь вылепить из нее нечто путное. И в то же время продолжает рабски стоять на коленях, протягивая руки к неведомому, к абсолютному, с жалкими унизительными мольбами на устах, взывая к безмолвию и пустоте.

Но не будет им избавления, сколько бы они не старались быть праведными. Не будет им благодати и блаженного царства, сколько бы они не веровали в выдуманного ими бога. Ибо вот путь! Идите по нему! Сбросьте с себя эту шкуру пресмыкающегося, и вы будете причислены к сонму вечно-блаженных. Довольно копошиться в этом навозном комке грязи и прославлять себя, возвеличивать как нечто совершенное, и в то же время согбясь, опираясь на тросточку и глядя на дно выкопанной для себя могилки. Довольно быть влюбленными в себя, ведь мы – опарыши! От нас разит падалью и перегноем и единственный наш продукт – это переваренная пища и кучки истлевшей плоти после нашей смерти…

Так нужно уничтожить этот мир! Раздавить его! Истребить! Испепелить! Стереть! Опрокинуть его и обратиться в свою первожизнь! Вернуться в эфир макрореальности! В плоскость допервобытийственного бытия, где нас призывают и ждут наши родные «души».

Возродитесь! Воспряньте! Оттолкните от себя это уродливое, отвратительное, мерзкое существо - человек! Это чужой нам организм. Это паразит, прилепившийся к нашей жизни и истязующий нас болью и мукой.

Но словами невозможно будет обеззаразить человеческое сознание от реальности. Потому что слова – порождение разума, а он – не запрограммирован на самоуничтожение. Мне никто не поверит, потому что всем это будет казаться диким безумием. Нелепостью. Я знаю, – Эрик поник головой, с надеждой заглянув в глаза Николаю, - Да, ни за что невозможно словами разбить этот монолит убежденности, веры в реальность, что будто бы она и есть первозданная и конечная субстанция: в ней правда и истина. И люди по-прежнему будут искать себе самооправдание, и выдумывать несуществующий смысл человеческого предназначения. А между тем – его нет! И никогда не существовало! Какое может быть предназначение у человека, родившегося, чтобы умереть? Унавозить собою почву, (как говорил Достоевский)? Да ведь мы же знаем, что в нас живет другое существо, которое мы называем «душой». Она и есть это другое существо, которое стонет и изнывает от порабощения плотью и тоскует о вечности и о свободе! Нужен бунт! Революция против материи! Нужно свергнуть с престола этого ненавистного тирана!

Есть люди, которые научились покидать плоть, выходить из тела. Почему же мы не решаемся пойти дальше и жить без него? Некоторых людей, чтобы научить плавать бросают в воду. А некоторые птицы, чтобы научить летать своих птенцов выталкивают их из гнезд. Так почему же мы боимся выпрыгнуть из гнезда и расправить крылья, если мы – птицы! Нужно истребить всякую плоть и материю и только тогда мы станем теми – кто мы есть!

- Потрясающе, Эрик! Просто гениально! Но во всем этом и в самом деле есть намек на безумие, - вымолвил Николай, вешая полотенце, - Знаешь, одно из свойств извилин нашего мозга – это заводить нас не туда. Вернее, он постоянно не туда нас заводит. Ты вот что…, сходи-ка в церковь. Уж и не знаю, кто нашептал тебе эту чепуху. В этом космическом эфире, кто только не вещает. СМИ – это не только телевизор, радио и прочая кибернетическая бутафория, это еще и космос со своей люциферовской мнемоникой. Так что..., Эрик, ты ведь умный человек. Но скажи мне, откуда в тебе столько античеловеческой и антимировой жестокости? «Уничтожить планету…» - Бред, какой-то.

Эрик горько усмехнулся.

- Это не жестокость, Коля. Это избавление. Прорыв в новую реальность. Путь к возрождению. Возвращение нашей первородности…. Ведь чтобы обрести новое – нужно уничтожить старое. Ребенку, чтобы увидеть свет, нужно избавиться от материнской утробы. Нам же, чтобы обрести свободу, нужно избавиться от плоти и мира материального. У меня, Коля, есть доказательства. У меня бесчисленное множество аргументов, которые смогли бы удостоверить правильность этой идеи. Но довольно. Нет таких средств, чтобы переубедить убежденного. А поверить в это действительно невозможно, потому что это – правда! Давай будем готовиться ко сну. Время уже позднее, - и Эрик, поднявшись из-за стола, принялся убирать посуду давая понять, что разговор окончен, и он не желает продолжать эту тему.

Николай взглянул на бледное лицо Эрика, которое еще совсем недавно лучилось живой энергией и радостью, и подумал, что вот точно такое же лицо у него было тогда, когда он впервые его увидел пять лет назад. И ему снова стало, невыразимо жаль этого мученика своих мыслей. Он вздохнул и, хлопнув Эрика по плечу, дружески произнес:

- Друг, не переживай ты так. Будет тебе. Ничего ведь не случилось. А если обидел чем, так не со зла. Прости.

Николай вышел в комнату.

Но спать они так и не легли и еще допоздна смотрели телевизор и разговаривали о каких-то посторонних и отвлеченных вещах, даже не вспоминая об этом состоявшемся разговоре.

Уже далеко заполночь, досыта обо всем наговорившись, они, наконец, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам. Николая Эрик отправил в спальню, а себе постелил на диване в гостиной. И скоро они уже оба крепко спали, всецело отдавшись сновидениям.

ГЛАВА

Проснувшись, Николай с удовольствием потянулся, чувствуя приятную расслабленность отдохнувшего тела. Повернувшись на бок, он одним глазом посмотрел на свои наручные часы, которые он перед сном положил на тумбочку возле кровати. И вдруг резко подскочил, сбросив с себя одеяло, и суматошно принялся одеваться. Торопливо натянув на себя джинсы, он схватил рубашку и, просунув одну руку в рукав внезапно замер, словно от какой-то внезапно пришедшей мысли. Подойдя к тумбочке, на которой лежали его часы, он протянул руку и взял их в какой-то смутной надежде, что может быть со сна, он не совсем точно разобрал время или часы встали…. Хотя он точно помнил, что заводил их вчера. Посмотрев на стрелки циферблата, он убедился, что время то же. Все еще не веря, он поднес их к уху – часы тикали. Значит, он не обманулся и время правильное.

Дата добавления: 2015-08-02