Февраля – обычный день!

Не забывают они напомнить и про расстрел Андрея Чикатило…

Но Компания в этот день не могла не вспомнить «Теорию нелюбви», автором которой является, напоминаю, Костя Таганов. Читатель, наверно, помнит, что в своё время она вызвала серьёзные разногласия в 11б, а также и в других классах, но – главное – в самой Компании, где тема любви поднималась, в принципе, очень редко. Подавляющие большинство наших соратников верили в теорию, считая её важным апорием в общественных отношениях. К таковым относились, например, мы с Сашей, Лена, Дима, Павел, Степан, Люба, Миша, Альхан, Лёха, Боря, Даша, почти все представители пятых и шестых классов и многие другие. Некоторые – немногие! – считали теорию «абсолютным бредом» - но именно так говорили, помнится, только Юля и Сергей. Отдельные товарищи сомневались – Карина, Вика, Арман, Женя … - да и всё. Последние, нетрудно догадаться, просто видели в теории как верные и справедливые мысли, так и спорные утверждения. Впрочем, факт остаётся фактом: «Теория нелюбви» мало кого оставила равнодушным – ну, разве что только Володю и Фёдора, … хотя … и они, пожалуй, примыкали к самой большой – первой – группе.

Естественно, - и это следует из приведённых выше выкладок, - Компания, в целом, очень положительно отнеслась к теории Таганова, пусть даже отдельные её положения и вызвали у нас некоторые сомнения. Но, наверно, для неё это даже и хорошо: она содержит в себе такие тезисы, которые хочется обдумать. А это вызывает ещё больший к ней интерес.

Логично будет предположить, что сторонники «Теории Нелюбви» достаточно негативно относились ко дню Святого Валентина, - и это было особенно справедливо для нашей Компании. Ещё в средней школе, то есть далеко-далеко до теории, мы много раз говорили о нашей дружбе, ставя её, в принципе, за основу, - фундамент! – нашего братства. Так оно всегда и было, и есть, на том Компания зиждется… - но вот о любви разговор никогда не заходил. Эту тему мы сознательно предпочитали избегать, она нам не нравилась, - да и куда приятнее было говорить о нашей дружбе!.. Вот истинная ценность! Соответственно, тогда же Компания невзлюбила и этот буржуйский праздник. Костя Таганов 14 февраля, как правило, вообще не приходил в школу (если, конечно, этот день не приходился на воскресенье), девушки – Даша, Люба, Женя и Карина – одевались в превосходном готическом стиле (причём подбором одежды всегда заведовала, конечно, Люба), Вика предпочитала появляться в дворовой одежде. Парни, в частности я, носили бейсболки с матными слоганами на козырьке, а Санёк однажды даже умудрился прийти в своей фирменной футболке: на ней была изображена разорванная валентинка, а внизу красовался перечень самых грубых и похабных выражений. Фон состоял из чисто чёрного цвета, так что все эти надписи были очень хорошо видны даже издалека.

А вот наш главный в классе коммунист, Миша Шпалов, в этом году, чувствуется, подготовился к празднику заранее. Он пришёл в школу за двадцать пять минут до начала алгебры и сразу привлёк к себе всеобщее внимание.

Одет Миша был в красное, и только в красное! На нём были красная шапка, красная куртка, красные штаны и даже красные кожаные сапоги. (Где он это всё нашёл – неизвестно.) Сняв же куртку и шапку, Миша явил всем свою красную до пламени футболку, на которой красовался портрет В. И. Ленина. Рядом помещалась фраза «14 февраля – антибуржуйский день!», уместились на футболке также изображения серпа и молота.

Дело этим, однако, не ограничивалось. Шпалов умудрился притащить с собой несколько агитационных плакатов – а-ля «ОКНА РОСТА», – и теперь он принялся ходить с ними по этажам и приклеивать их в самых разных местах – в рекреации, на лестницах, около кабинетов, на стендах, вдоль перил… А один повесил аж в учительской уборной! Все плакаты, как нетрудно догадаться, были посвящены одной общей тематике, и её можно сформулировать так: «Я ненавижу день Святого Валентина!»

Активная деятельность Шпалова, надо заметить, началась ещё задолго до того, как основная часть 11б пришла в школу. Посему … пусть Читатель представит себе наше первое впечатление от того, что мы увидели на этажах.

- Пи..датые плакаты! – смеясь, оценил Саня, когда мы с ним шли по гардеробу и видели, как они располагаются на вешалках.

- Да уж… - поддерживал я его смех. – Интересно, откуда они?

Мы повернули на лестницу.

- Смотри, и тут. – сказал я.

- Нет, реально пи..датые плакаты! И смотрятся прекрасно! По-моему, супер! – восхищался Топор.

- Не спорю. – согласился я.

Вышли на второй этаж, в центральную рекреацию. Там, как и во всей школе, было ещё темно; горели лишь тусклые бра по краям – школа экономила на электричестве. Но даже в этих условиях не различить красного Мишу Шпалова было невозможно. Тем более, что он двигался в своём замечательном костюме прямо к нам, - разведя по сторонам руки, в которых были пачки оставшихся антибуржуйских плакатов.

- АХАХАХАХАХАХАХАХА!!! – донеслось от Сани, который от смеха уже едва ли не лежал на полу. Естественно, и я свои эмоции не сдерживал.

Только через тридцать секунд, наконец, я попробовал спросить:

- Миша, … а что это?

Миша и сам смеялся и сказал, сквозь ржаку, ровно следующее:

- Я создаю тут прекрасную антилюбовную атмосферу!

Прозвучало это так, что Саня снова начал кататься по полу. Но потом он так здорово смекнул ситуацию, что выпалил:

- А давай – помогу! Быстрее управишься!

Это была блестящая идея. Я поддержал её, и вскоре все антибуржуйские плакаты уже располагались на своих местах. Замечательно ещё, что нам удалось это сделать до прихода большинства учителей и главных лиц школы. По субботам они тоже не спешили навстречу своим делам.

- Впечатляет! – восторженно произнёс я. – Жаль, Дарья Алексеевна этого не видит.

- Жаль, что и Болта тут нет – по-прежнему смеялся Саня, который сегодня, как и Миша, встал, кажется, с очень правильной ноги. Несмотря на рань.

Кстати, о времени: занятие с плакатами оказалось таким увлекательным делом, что, даже рассчитав все свои минуты и имея хороший запас, мы всё равно умудрились опоздать на алгебру. Да, впрочем, и плевать! – меня, – нас – просто дико интересовала реакция остальных.

Уже перед самым звонком на урок, когда все важные лица только начали стекаться, я не без радости и удовольствия обращал внимание на удивительные лица окружающих. Они взирали на картинки Миши – кто со смелым, кто – с осторожным взглядом, - и, конечно, испытывали, все, разные – даже, наверно, диаметрально противоположные – чувства.. По рекреациям бродили и радость, и смех, и возмущение, и грусть, и злоба, и обида, и весёлость, и ненависть… – все грани одного большого кубика реакций выкроили шедевры от нашего коммуниста. И как же приятно мне было видеть радость в глазах Даши, Любы и Лёхи! – когда так отрадно было замечать злость и негодование со стороны Сергея и Юли.

После алгебры, как только мы вышли из кабинета, у нас даже разгорелся спор:

- Это кощунство! – заявляла Юля. – Так нельзя!

- Это вам не двор, и не заброшенная платформа! – сердился Бранько. – Это школа.

- А что? – по-моему, поучительные картинки. – заметила проходившая мимо Катя Вербова.

- Поучительные? … Да они омерзительны! Это же гадость, пошлость, позор! – запищала Юля.

- Не нравится – не смотрите! – сказал я.

- Да. – подтвердили стоявшие рядом со мной Миша и Саня.

- Но вы же не просто так их развесили. Вы хотите доказать нам, что любви нет! Вы хотите испортить всем влюблённым их праздник, - и наш с Серёжей праздник. Я чувствую это! – решила Юля. – Но вы ошибаетесь! – закричала она. – У вас ничего не выйдет. Вы не добьётесь своего. Любовь всё равно есть, и вам это не постичь, никогда не постичь!..

- Ха, да идите вы к х..ям. – спокойно послал их Саня.

В этот момент Юля хотела, кажется, что-то произнести в ответ, - однако Сергей придержал её и принялся успокаивать. Мы же пошли от них прочь.

А что же учителя? – о, ну, они, конечно, были шокированы выходкой Миши, и именно Миши, - ибо прикид его уже итак обо всём говорил. Но, должно быть, они просто не встречали ранее таких коммунистов, - по крайней мере, в XXI веке, - готовых вот так бороться с порождениями капитализма. Поэтому, встретив, не могли поверить своим глазам.

Но не все, впрочем, обнаруживали в себе такую реакцию. К контрдействиям итак пока никто не переходил, а Ставицкий, к примеру, так даже радовался:

- Посмотрев на эти плакаты, я почувствовал себя советским человеком.

Что же до Бандзарта, то он, казалось, даже и не замечал того, что в школе появились какие-то странные агитки. Феликс проходил мимо них с совершенно безразличным видом – очевидно, его больше увлекала разработка сложных заданий для нашей очередной контрольной по химии. Да-да, вскоре нас ждёт этот ещё один кошмар!..

Но неизвестно, из-за этого ли именно события, - или из-за чего-то другого, - однако в школу поутру не пришёл Костя Таганов. Я уже говорил, что в прежние годы он демонстративно отказывался от посещения школы в день Святого Валентина, но сейчас внутренний его мир мне настолько неясен, что я не решусь произносить что-либо утвердительно. Да, он не любит этот день и, возможно, поэтому и не явился; но пропуск контрольной по химии… - для Кости это нонсенс! И я готов сильно удивиться, если выяснится, что во всём виноват этот буржуйский праздник. Хотя вдруг … «вдруг он испугался контрольной? Ведь не нарисовал он тогда бензол! … Но нет. Всё же вряд ли».

И действительно, всё это были бредовые мысли: Костя пришёл. Пускай я и начал сомневаться в том, что он появится, но, видимо, наш друг вовремя вспомнил о химии. Почему «вовремя»? – да потому что наверняка проспал свой первый урок. Нет, я, конечно, не спрашивал его об этом – Компания вообще пока ни о чём его не спрашивает! – однако другой причины я выдумать не могу, тем более, что сегодня суббота – самый популярный день в аспекте «Я проспал…»

Теперь, кстати, коль уж Костя пришёл, можно было понаблюдать и за его реакцией. Ведь именно он, как ни крути, создал «Теорию нелюбви»! – так чья же ещё реакция может быть интересней?!.. Поэтому я специально, издалека, следил за ним.

Однако Костя, как мне показалось, не слишком заинтересовался плакатами. И чем-то даже его реакция напомнила реакцию Бандзарта (что, кстати, вполне логично, ибо Костя тот ещё химик!). Он почти не выражал никаких эмоций, продолжая лишь изредка и как бы вскользь оглядываться по сторонам и ненароком замечать работу Миши. Потом взгляд его шёл наверх, а затем прямо. И ни радости, ни восхищения, ни едва ли возможной злости… - ничего не вызывали у него развешанные картинки.

Признаться, я даже обиделся. Точнее, разочаровался – ибо уж точно ожидал, что Костя хотя бы рассмеётся от души. Но и этого не случилось. Однако не потому, наверно, что Костя в последнее время вообще очень мало смеялся – я имею в виду открытый, беззаботный смех, - но из-за того, думается, что, во-первых, его сейчас куда более интересовала химия и контрольная, а, во-вторых, он, как автор великой «Теории нелюбви», наверно, ожидал от нас в этот день чего-то большего, чем агитация против одного только праздника. Ведь сам Костя агитировал, в своё время, против всей любви – всей, а не только той, что блистает на лицах влюблённых в день Святого Валентина! – а теперь наверняка ждал «продолжения» от нас. Но мы не оправдали его ожидания. Мы подвергли критике только 14 февраля, - и от этого Костя явно не мог впасть в эйфорию, потому что он-то, как раз, уже всё сказал о любви.

«Да, мы его разочаровали…» - подумал я, поделившись потом этой мыслью со своими друзьями, - и они со мной согласились.

Впрочем, стоит ли останавливаться на Косте? Он же не злился, не ругался и даже и близко не входил в ту группу возмущавшихся, что рано или поздно всё же должна была как-то добиться своего. А она действовала! – и я не могу не вспомнить, как, к примеру, орала на всех Фёдорова, требуя немедленно снять ненавистные ей плакаты. Видя же, что её слова ни на кого не действуют, она сама начала переходить к контрмерам, - и вскоре уже её остервенение стало катализатором процесса разрывания художеств Миши на мелкие части. Фёдорова даже и не смотрела порой, что на них написано – она просто уничтожала их, и от каждого нового уничтоженного плаката получала небывалое удовольствие. Активно ей, кстати, помогали Юля и Сергей, и, во многом благодаря ним, все плакаты второго этажа, наконец, были ликвидированы. Эта троица радовалась, ликовала; Сергей брал на руки Юлю, Юля восхищалась тому, что они сделали, а Фёдорова сердечно благодарила их, обещая поставить «5» по литературе и приговаривая гневные слова в адрес «того, кто посмел нанести ущерб школе, празднику и любви!»

А потом приехала Барнштейн. Случилось это на третьей перемене, и к тому моменту, конечно, ещё далеко не со всеми плакатами было покончено. Сергей с Юлей закружились от своей победы на втором этаже, но на остальных таких «героев» не нашлось, и, в принципе, ничто не должно было помешать директрисе тоже стать свидетелем оригинально украшенных стен и перил нашей школы.

Компания находилась в этот момент, как раз таки, на первом этаже, в гардеробе, и Саня сразу сказал:

- Не к добру это.

- Чувствую, моим плакатам будет хана… Полная. – заметил Миша.

Слова эти уже обречены были стать пророческими. Первый же плакат, который обнаружила Барнштейн (он висел на одном из стендов), вызвал у неё …

- А-а-а-а!! Что это? – вскричала она.

Ответить было некому.

- Я спрашиваю: что это? Что это за хрень?

То же молчание.

- Где дежурный? А? Дежурного сюда! Немедленно! – скомандовала она.

Подбежал какой-то парень – кажется, девятиклассник. По пути мы успели пожелать ему удачи.

- Вы меня звали, Людмила Арнольдовна? – обратился он к ней.

- Погляди! – крикнула она. – Нет, ты не по сторонам ползай, а сюда гляди! Видишь?

- Ну, вижу.

- Ты тут не нукай. – строго произнесла она. – Что ты видишь?

- П… п… пла-а-а-кат…

- Откуда он?

- Я-я-я … н-н-не-е-е…

- Я спрашиваю: откуда он? – очень грубо спросила она.

В этот момент, на счастье паренька, из спортзала вылетел Долганов – дежурный по всему этажу.

- Что случилось, Людмила Арнольдовна? – спросил он, уже подбегая к директрисе.

- Что случилось, спрашиваете? А вы сюда посмотрите! – Барнштейн взяла Долганова за руку и подвела прямо к плакату.

Константин Викторович взглянул на плакат, улыбнулся, но тут же, под убийственным взором Барнштейн, осёкся и сказал:

- Это плакат.

- Да я и без вас вижу, что плакат. А теперь скажите, откуда он и как здесь появился!

Долганов поморщился. Он явно не знал, что ответить, - поэтому, как дурачок, уточнил:

- Откуда плакат?

- А что же ещё?

- Н-н-ну-у-у я… - начал он.

- Говорите! – крикнула Барнштейн. – Я вижу: вы всё знаете, - говорите!!

- Э-э-э… Вы уверены?

- Я же русским языком потребовала: говорите! – давила на него директриса.

Так продолжалось несколько секунд. Долганов мялся, сомневался, сопротивлялся, но делал всё это так неубедительно и так не по-мужски, что, в конце концов, не выдержал и просто сказал:

- Это идея Миши Шпалова из 11б. Он сегодня пришёл поутру и всё развесил.

Лицо Миши побледнело. Оно сразу перестало быть таким же красным, как весь его костюм, - но даже и тот, как показалось, изменился.

- Значит, Шпалова? – уточнила Барнштейн.

Долганов от страха лишь мотнул головой.

- Ну, Шпалов!.. – произнесла директриса со зловещей улыбкой.

Долганов молчал. Молчали и мы. Только Миша сказал:

- Ну всё. Точно хана.

- Погоди – может, ещё пронесёт… – зачем-то начал я его утешать.

Шпалов сразу на это отреагировал:

- Пронесёт?! Да ты, что, издеваешься? Посмотри на её лицо.

А лицо Барнштейн нам было очень хорошо видно. И оно менялось, становясь всё более злым, - по мере того, как директриса узнавала всё новые и новые факты.

- Значит, вы хотите сказать, что плакатов несколько?

- Эээ… Нуда. – ответил физрук. – Их как бы много. – сказал он и внезапно начал смеяться.

- Чего вы ржёте? – высердилась на него Барнштейн. – В школе вакханалию устраивают, а вы радуетесь! Да как вы только могли это допустить, Константин Викторович?

Обращение по имени ему явно пришлось по душе. Он даже позволил себе гордо улыбнуться, - но, конечно, только на мгновение.

- А мне они … как-то даже … понр… Понравились! – признался он.

- Ах вам понравились!.. – злобно произнесла Барнштейн. – Поэтому, значит, вы решили защитить Шпалова! Коммунизм, видите ли, вздумали вспомнить!!.. Но не выйдет. Вам – выговор, а со Шпаловым я сама разберусь! Где он? … Хотя не важно – я найду его! Устроили тут х..р знает что!..

Ругань эта говорила сама за себя. Но Барнштейн была настроена крайне решительно. Она собралась уже идти в свой кабинет, как вдруг Долганов вдогонку сказал ей:

- Погодите, Людмила Арнольдовна. Вы же можете его не искать. У 11б сейчас как раз урок физкультуры…

- Вот как! – тут же коварно улыбнулась Барнштейн. – Что ж, тем и лучше. Скоро свидимся. – пообещала она и ушла.

Мы по-прежнему оставались в гардеробе.

- Ну, вот чёрт! Нах..ра он сказал про урок?!.. метался Миша. – Теперь ведь – всё.

- Сочувствую тебе. – сказал Лёха.

- Ой, да ведь пох..й, ребята. Зато ох..енно было! – заявил Саня. – И сами порадовались, и школу повеселили. Слышали? – даже Долганов оценил.

- Да, идея-то была пи..датая… - заметил я.

- Ну и всё. И чего париться? Снимем эти плакаты – и всё к х..ям. – рассудил Саня. – Так ведь, Мишань?

- Да так, так. – согласился он.

- Их снять – делов-то… - заметила Даша.

- Да понятно. Просто жаль, что не все оценили…

Это говорил наш коммунист.

А вот и наступил урок физкультуры, на который мы все благополучно опоздали, и на который действительно явилась Барнштейн. Случилось это, к слову, на двадцатой минуте занятия, когда у нас уже вовсю шла разминка.

Естественно, всё началось с крика.

- Значит, так! – обращалась она к едва только построенному в одну шеренгу классу. – Зарубите себе на носу, что все ваши шуточки, и глупые затеи, и всякая импровизация, подобная той, что сегодня устроил Шпалов, в школе категорически запрещена! Я сейчас говорю и об агитации. Агитации в школе быть не должно, и, тем более, в день Святого Валентина! Вы это поняли?

Класс продолжал стоять напротив Барнштейн одной шеренгой.

- Что ж, сегодня обойдёмся без коллективных санкций. – решила Барнштейн. – Но Шпалова я прошу немедленно выйти, одеться и проследовать в мой кабинет.

- А могу я узнать, зачем? – выкрикнул вдруг Миша. – Я вроде ничего криминального не совершал.

- А я вроде всё уже сказала. – заявила в ответ Барнштейн. – Агитация в нашей школе запрещена. Вы же позволили себе распространять в нашей школе коммунистическую идеологию, развешивая на каждом углу свои гнусные фотографии.

После этих слов многое стало понятно:

- Так вот, в чём дело! Значит, вам не понравилась моя идеология. Значит, всё из-за того, что я коммунист! – не на шутку разозлился Миша, видимо, забыв, кто перед ним стоит. – А если бы я развесил повсюду фотографии Тэтчер, вам бы понравилось?!

Очевидно, он уже вскипел. И Барнштейн, завидев это, решила моментально его охладить:

- Шпалов, вы смеете кричать в мой адрес? Вы смеете возмущаться? Вы решили поспорить со мной? – она чуть приблизилась к нему. – Да кто вы такой? – максимально громко вскрикнула директриса, отойдя после этого назад, на прежнее место. – Всё, немедленно в мой кабинет!

- Позвольте! – решил вмешаться я, и это сразу вызвало вздохи присутствующих. – Мне кажется, Людмила Арнольдовна, что вы поступаете несправедливо. По сути, вы придираетесь к Михаилу за то, что у него другая идеология.

- Что, и вы туда же, Лавров? Думаете, самый умный? – закричала на меня Барнштейн.

- Я не считаю себя самым умным. Но где же справедливость? Ведь закон гласит, что каждый человек волен верить своей идеологии и имеет право её распространять. Это же демократия, это политический плюрализм! – жёстко ответил я.

- Политический … что?

- Плюрализм.

- Знаешь, что, дружок: забудь про свой плюрализм, пока я добрая, и почитай устав школы! Шпалов не имел право развешивать плакаты! – настаивала Барнштейн.

- Но что важнее: закон или устав школы?

- Не спорить со мной! Ты находишься в школе и сам всё знаешь!

- Но вы не правы!

- Так, запомни: здесь права всегда только я, а такие, как ты, должны помалкивать! – заключила Барнштейн, явно взбешённая моим выходом. – Это понятно?

- Если честно, не вполне. – ответил я.

- Тогда давай я тебе…

- Ладно, хорошо. – почувствовав накал ситуации, вмешался Шпалов. – Давайте я сниму свои плакаты.

- Это само собой. – отметила директриса.

- Тогда я помогу ему. – крикнул Саня.

- Я не поняла, Топоров – вы здесь каким местом?..

- А я имел честь помогать Мише в вывеске плакатов, - так что считаю своим долгом помочь ему их снять.

- Вот как?! Значит, вы являетесь сообщником?

- Наверно. – ответил Саня.

- Что ж, тогда я тоже буду помогать! – решил я и вышел вперёд.

- Как, и ты? Да вы что, совсем охренели? – рявкнула Барнштейн.

«Вот и компанейская шутка!..» - смекнул я.

- Это же сговор! – добавила директриса.

После этого никто из нас ничего добавлять не стал. Да и зачем? Лицо Барнштейн от злости раздулось донельзя, но, в конце концов, она решила:

- Значит, так! Шпалов сейчас же переодевается и идёт со мной снимать оставшиеся плакаты! – заключила директриса. – А остальные остаются тут и занимаются физкультурой. – добавила она, произнеся наконец: - Всё!

«Вот это правильно. – подумал я. – И без кабинета!»

Барнштейн уже была в дверях, Шпалов отправился в раздевалку, а шеренга чуточку расстроилась, - но директриса всё-таки не удержалась и крикнула нам:

- И запомните! Других таких акций я не потерплю! А последствия будут крайне неприятными.

Теперь она точно ушла, и Саня сразу заметил:

- Но всё это не сегодня.

«Да. – мысленно согласился с ним я. – И всё же хорошо, что акция состоялась! И Миша – молодчик!..»

Действительно, неправильно думать, что он проиграл. Да, Барнштейн обругала его, но это итак было понятно; - зато Сергей с Юлей были явно обескуражены и повержены всем этим «антибуржуйским давлением», за что Мишу стоит похвалить особо.

Он молодец. Он не побоялся выдвинуть свою гражданско-политическую позицию в этот нехороший день, - 14 февраля, - и благодаря этому название «день Святого Валентина» на какое-то время утратило своё значение.

Дата добавления: 2015-08-02