Упал на полпути, чуть не разбился

При погружении неподготовленном чуть было шею не сломал. Падения причина, как по мне, необъяснима: как будто кто-то крылья обломал. Еле доплыл. Без сил остался. На скалу взбирался как? – уже не помню сам. Откуда духу было взяться? – наверное, в надежде несгибаемой его черпал. – В надежде, что вот-вот увижу луг перед собой, спущусь и упаду средь сочных трав, вберу испарины их глубоко в себя и погружусь в сон беспробудный, безмятежный, вплоть до утра.

Со скалы отвесной, с самого верха, пала ниц надежда, разбилась, померла. Вслед за горой пред взором выросла гора, за ней еще одна; и рядом, справа, слева поодаль – вид один, подобен лбу прыщавого подростка, только в размерах приумноженный стократ. Что было делать? – не у обрыва ж засыпать. Да если честно, как-то в тот момент перехотелось, – веки раскрылись шире некуда, ведь с высоты, ущелье, как вариант ночлега, мягко говоря, расположением своим меня не баловало. Да и на спуск уже не оставалось сил, и дух раздавлен был, изогнутой в калач надеждой,… которая, спустя минуту, может две, вновь разогнулась. – Дух поднялся и окреп, когда я невзначай, повернув голову направо, обнаружил пред собой тоннель, свет излучающий. Подобное сияние я видел и не раз, подогревая пищу, когда с конфорки исходил пылающий пропан-бутан. Любопытство меня отправило навстречу свету. По мере приближения я наблюдал, вернее наблюдать мне приходилось, за градационным изменением окраса излучений: с манящего и ласкового в насильственно-отталкивающий – злой. Я пытался развернуться, – мне не удавалось. Хотел остановиться, но меня в воронку волоком влекло. Спираль всё глубже поглощала; я упирался, однако противостоять не мог. Портал, окрашенный уже бордово-красным, меня в себя увлёк…

****

Вскорости, "дьявольская" воронка напрочь растеряла все свои цвета, окутав взор кромешной тьмой. Неведением окружённый, я погружался... неспешно, но уверенно на дно… бездонного колодца, – колодца опустевшего, в котором более не били родники, растительность не жила. Подозреваю, что даже бактерии все разошлись, подав себя на поиски благоприятнейшей среды в соотношении с ужаснейшей обителью, – глоткой химеры, – прямой дорогой в "Царство тьмы". Я же вынужден был оставаться и продолжать движение на встречу с неизбежностью. Какою? – спросишь ты. Ответ придёт со временем, немного потерпи, пока же: я погружался... ниже,… ниже,… в бездну. Кровь стыла, сердце замедляло ход.… Вот-вот на перекур остановилось бы, но… вновь возобновило свой галоп, чему причина – с недавних пор, в момент узнаваемая мною – вонь. Чирк спички, – Привет, как всегда, вовремя; и соскучиться не успел, – веселился я про себя нервозно, пока шут, трубку прикуривая, освещал свою рожу жуткую. Прикурил, расхохотался. Снова спички чирк – следствие – зажжённый факел, за ним – второй, третий, четвёртый, пятый, и... – дорога вниз освещена.

Шут испарился; легче от того не стало. Ему на смену явились цыгане, – надеюсь, помнишь, – встречавшиеся мне уже ранее. Снова шёпот; затем, что ново: пение; хороводы вокруг, пляски. Чувствую: карманы уже опустели. Кружатся, вертятся, с ног на голову переворачиваются цыгане и меня, путём насильственным, своему примеру подражать обязывают. Вот и я уже кружусь, верчусь, переворачиваюсь. Начинает трясти вдобавок ко всему, конечности выламывать. По-очереди пред взором предстают: муха зелёная в бессознательном состоянии; бабушкин сосед Вася; Александра, с опрокинутой головой; госпожа Дали; Герман Гёссе, с непоседами детьми; дедушка, в своём сегодняшнем обличье; Мел; друзья школьные; актёры под шум оваций; они же, следом, под недовольный свист; летящие фрукты, бутылки пластиковые; дубовый стул, удобное кресло; матрац с реальности перенесён, а рядом: чёрный ящик и зеркало лежит в нём. Очередность, как таковая, после пропадает, и всё это наваливается скопом, окружает и набирает обороты против стрелки часовой. Предметы, как живые, так и неодушевлённые, сливаются. И весь этот мутационный рой волосы на голове вздымает, давлением своим глаза гонит из орбит. Воздух в лёгкие более не попадает; превозмогая боль в груди, прилаживаю сверх усилия, дабы издать последний крик... От ора моего мы оба просыпаемся... Да, мой друг, не удивляйся: и я, и ты…

****

– Я не просыпался этой ночью, Теря, – возразил Стэн; на что я улыбнулся нервно, – напряжение приставку "пере" примеряя в тот момент, выстроило на лице моём гримасу соответствующую внутренней среде. Друг, выражая понимание, кивнул и я продолжил:

– Я сидел, раскрывшись, опираясь на руки, взволнованно уставившись в открытую дверь, в безмолвном ожидании с минуты на минуту обязательного появления незваных гостей. Лёгкие, сужаясь и расширяясь, с заметной торопливостью, жадно глотали далеко не самый свежий воздух нашей комнаты. «Теря, Теря, Жека, что с тобой?» – доносились жалкими отголосками в мой затуманенный разум твои громкие возгласы. Я повернул голову на зов. «Слава Будде! Уже успел надумать, что ты оглох, или же лишился рассудка. Что случилось? Кошмар в голову пришёл? Сейчас принесу воды, погоди секунду». Ты поднялся с кровати и быстро зашагал на кухню, не умолкая попутно ни на секунду, – продолжая бубонеть про какую-то валериану, что в антресолях на верхней полке тобою замечена была когда-то. После я вообще перестал тебя слышать. Стало ли заметно тише? Думаю, что вовсе был бы тишиной приглушен, если б тик часов тогда не колоколил в уши. И если бы не полнолуния эскиз дрожащий, на близнеца своего одушевлённого с угла робко поглядывающий, одиночество снизошло бы на меня всепоглощающее, произвело бы захват смертельный свой – удушающий. Спокойствие, не спеша, украдкой, наконец-то сделало свои первые шаги навстречу тревоги, которая в свою очередь уже готовилась передать эстафетную палочку. Сердце с механизмом часовым в унисон запело; мурашки дружно слезли с тела; лёгкие убрали с продажи билеты на стоячие места, – грудная клетка перестала трещать по швам; дрожь ушла; ком в горле растворился; разум остепенился и дебоширить перестал, – вернулась вновь способность мыслить. Что это было? – я себе вопрос задал. Ответ не дозвонился, – резко стало занято. Палочка при передаче выскочила, – спокойствие с соревнований снято. Гармония звуков сердца и секундной стрелки пронзилась осколками битого стекла. Продолжительное: «По-мо-ги-те!» – из-за стены от тебя донеслось до меня. Мурашки быстренько опять вскарабкались; волосы стали дыбом; конечности сковало; тело цементом марки 400 подоспевшая жуть, хохоча, облила.

Не знаю, как долго я невольно пародировал монумент Михаила Булгакова, увековеченного у "Дома Турбиных" по Андреевскому спуску, 13. – Быть может минуту, а может и двадцать. – Не узнать уж более никак, а угадывать, как по мне, бессмысленно. Трепет унёс с собою все чувства в дали невиданно-неслыханные, – вот это – гарант, это воспринимай как истину.

Время какое-то всё-таки да прошло, – цемент осыпался, оковы ослабели, вернулись в родные края ощущения. Стэн в опасности, – дошло, наконец, до меня. Вот это да! Вот это новости! Думаю, что если бы советские герои с такой же "молниеносной" реакцией на помощь своим товарищам неслись во время войны, молчал бы малыш "Ненц Лилипут" пополудни в апреле 30-го, остались бы мозги Фюрера, навек предписанный, в черепе арийском спрятаны. Копаясь в забитой хламом памяти, пожелтевшие страницы советской истории перелистывая, дабы вдохновить свой трусливый нрав предков доблестями; шаркаясь по стенам коридора, дрожа и ёжась, я держал свой курс в направлении кухни. Кнопка выключателя, естественно, не оправдала надежд; тьма когтями ласкала спину. 350 км «Соляного марша» Махатма Ганди, думаю, потребовали меньших затрат энергии, воли и сил от индийского народа, нежели пятиметровая дистанция со спальни до кухни по коридору от парня достаточно молодого из края всем известного, – из края, славящегося не только (заражённым волею и честью) мужественным нравом собственного наследия, а и богатейшим изобилием весьма успешных политических деятелей, не покладая рук корпящих над усовершенствованием своего гения, несущего ответственность за регулярное (собственности) пополнение.

Искалечив нервных клеток количество немалое, я, наконец, добрался до заветного поворота, за которым расположился вход в ту злополучную часть квартиры, откуда некоторым временем ранее вырвалось твоё «помогите». Заблуждаюсь, тот самый поворот заветным называть, как минимум, смешно. О, как же я входил в него!

Обхватившие угол, пальцы правой руки первыми были отправлены на встречу с неизведанным, за ними: глаз прищуренный, каков бывает у подростка при просмотре фильмов ужасов, когда страх, любопытством сражённый, всегда спотыкается на полпути. Нос, рот, шея, плечи, друг за другом следовавшие, также остаются уцелевшими; как и правая нога, впрочем; как и грудь, таз; как и левые: нижняя и верхняя конечности. Наконец, штурм стен коридорных был окончен, – всё вытерто; теперь чисто, стерильно, – путь доблестный может быть продолжен.

Дверь на кухню оказалась заперта... Конечно же! Предсказуемо. Чего ещё было ждать-то? Рука дрожала, рукоять не поддавалась; держало её с обратной стороны моё собственное: А может не стоит? – поздно ведь уже всё равно. Смогу ли чем помочь я? Совесть загрызла всё же, – вынудила. Воздух набрался до отказа в лёгкие; на шее повздувались жилы. Я в дверной проём рывком влетел, вопя неистово...

Затрудняюсь выявить истинную природу моего тогдашнего крика. Возможно, таким образом, я намеревался застать врасплох что-то невиданное – ожидающее меня внутри – дикое. Быть может, заряжался так на неминуемую схватку: надрывая горло, расправлялся с собственною сверх – на тот момент – боязнью. Скорее же всего, это был непроизвольный эмоциональный выброс: такой себе от макрочувств из микрокосмоса огромный гамма-выплеск.

Крик сменил смех истерический, переросший в громкий неестественный хохот. Рыдания без слёз пришли, затем – привет от спазма в горле – слёзы немые потекли.

Я стоял на коленях посреди кухни в полном одиночестве. Не застал врасплох я твоего обидчика, следственно: не судилось мне тебя спасти. Не обнаружились на полу осколки битого. Туча подоспевшая вытерла луны эскиз. Всё ожидаемое оказалось недействительным; не ожидаемое же окончательно выбило из колеи. Надпись, красивым ровным почерком флуоресцентной краской аккуратно выведенная, гласила со стены:

В себе замкнёшься? –

В себе прогнили ставни.

Обморок.

****

Давящая в бок пружина старого матраца, мягкая подушка, серая стена; в районе согнутого колена правая штанина, уж слишком высоко задравшаяся во время сна, преградив путь, остановив движение, пробку создала. Я снова заснул в одежде, что в принципе не ново и логично весьма. Причина довольно проста и тебе конечно известна: абсолютно бесконтрольный процесс засыпания – в последнее время – где угодно, как-либо и неведомо когда. Всплеск адреналина страхом нагнанного и, впоследствии, его выплеск истерический, обмороком завершившийся, искоренили в сердце чувствительность, казалось, раз и навсегда. О, чудеса сновидений! – распыляющие заблуждения.

Резко поднявшись, даже не взглянув в сторону твоей кровати, прихрамывая, я отправился на поиски друга, будучи твёрдо уверенным, что соседское ложе в ожидании хозяина пустует. Стэн, я не на путь твоего спасения тогда стал, потому как пропитан был твердой уверенностью, что ты не подвержен опасности; я гоним был одной лишь целью тогда: я шагал за подтверждением своего помешательства. Мне необходим был взгляд со стороны на сложившуюся ситуацию – подпись здравомыслящего под диагнозом, вынесенным самолично, шизофренией названым.

Всё происходящее нереально – лишь плод больного воображения. Колики утихали, – ускорялось передвижение. Коридор, нескончаемый на первый взгляд, всё-таки выявил свои ограничения. Занавеску приподняв, я вошёл в зал, кроящий в себе множество дверей. Выбрал крайнюю справа, – вошёл в прихожую; сбросил с ног тапочки, завязал кроссовки. Вышел из квартиры в кухню, взял нож со стола, – отбросил тут же; открыл холодильника дверцу, пригнувшись, забрался в ванную с туалетом совмещенную; там ни на секунду не задержался, – снова очутился в зале. В этот раз вошёл в дверь центральную, – попал в лоджию, далее: через окно в спальню. Сел на матрац, подкурил сигарету. Попробую ещё, а вдруг на этот раз везение посопутствует. И вновь длинный коридор, очередная кухня, ванная. Даже и не подозревал, что моя квартира настолько громадная. Да это лабиринт какой-то! Что за комнатная путаница? Архитектор дома этого явно с пауком консультировался, – подобные и ещё многие рассуждения отбивали чечётку в моей голове, уже и без того раскалывавшейся от плясок бесконечных в этот день… Вернее ночь. О, чудеса сновидений! – ни фига не разберёшь.

Я упорно продолжал движение то на юг, то на восток, то на север. Запад оставался в стороне, после того как я случайно заприметил в тех краях весельчака что-то вышкарябывающего когтями на стене.

Наконец, одна из открытых мною дверей привела к намеченной цели. Стэн, я нашёл тебя. Одет ты был в пиджак на голое тело, рваные джинсы; тракер на голове; ноги босы, – конвера стояли в стороне. Сидел ты за маленьким кухонным столиком, на котором были разложены карты. От тебя по левую и правую руку соответственно расположились: Кэрэл и ещё какой-то косоглазый блондин, не встречавшийся мне ранее. Моему внезапному появлению, кажется, не предалось большого внимания. «Как же не везёт-то сегодня; не те выпадают масти!», – раздражённо выпалил наш друг из «Л», снял с себя жилетку и швырнул куда-подальше. Косоглазый слепил обиженную гримасу, встал из-за стола, пошёл, поднял, напялил на себя брошенную вещь и вернулся обратно. Не смотря на игнор в свой адрес полнейший, я всё же решил составить вам компанию, присев на стул пустующий, так уместно, напротив тебя к столу приставленный.

Карты в сторону отброшены, я, всё ещё незамеченный, волею судьбы, как безучастный слушатель, теперь отмеченный. Пришлось перетерпеть болтовню нудную о любви односторонней, когда колени стирающий в кровь, вознаграждается за внимание избыточное и чрезмерную заботу словами: «Господи, какой же ты хороший», благодарностью взглядом выстроенной, и поцелуем дружеским в щёку. Кэрэл теме задал старт, он же на финише подытожил: «Предпочитаю подстилкой служить любя, жертвуя собственной гордостью, чем обожаемым будучи, не любя, пошло упиваться диктаторством!». Похлопав одобрительно по плечу товарища, ты, наконец, перевёл свой взгляд неузнаваемый в сторону нежданного прибывшего.

– Стас, я двинулся, – такое вот начало без раскачки прозвучало. – Я окончательно сошёл с ума, – не унимался я. – Действительность воображаемым умерщвлена. Вот, например: наш горячо любимый Кэрэл, – продолжил я, лицом повернувшись к Вадиму, – почти уверен, что Королёв не сидит сейчас с нами. Он в «Л» на самом деле, в однушке своей, наверняка изолированный, очередной свой роман сочиняет. А здесь он мираж. В моей квартире он – неестественное, отображённое в чахоточном сознании. И это лишь единичный пример, из множества, заслуживающего мною быть представленным как нереальное. Список несуществующего в этом месте, в данный момент, огромен. Карт, конверов твоих, стула подо мной нет! Нет и жилетки брошенной и поднятой не так давно. Нет твоего нового приятеля, – выставив указательный палец левой руки в направлении блондина косоглазого, я продолжал изливать свои умозаключения, Кэрэла, тем временем, не на секунду не выпуская с собственного поля зрения.

Не знаю, почему мой взор так вцепился тогда в Вадика,… быть может, я пропустить боялся друга ожидающегося испарения, способного подтвердить, окончательно вычеркнув "наверняка", все вынесенные мною предположения.

– Нет столика, комнаты, квартиры с футбольное поле размерами. Нет дома вообще... Постой, при таком то раскладе...

В этот момент начался нервозный ход моей головы против часовой стрелки, замедленный заметно из-за перегруженности. Вместе со всем своим багажом подоспело предчувствие неизбежности. Своё продолжительное: «Нет и тебя-я-я-я!» – я верещал, уже падая со стула, ошеломлённый рокировкой шокирующей на противоположной стороне стола.

Скажи, ты уже догадался, кого я обнаружил пред собой тогда? Чьё дыхание препративнейшую муху оставило без сознания? Кто владеет всеми приёмами удушья? Кто был номинирован на "Оскар" за лучшую мужскую роль второго плана? Конечно же! нервное «браво!» вездесущему мучителю – шуту. Мгновения с лихвой хватило для того, чтобы рожа злобного весельчака навсегда заняла почётное место на главной стене галереи моей памяти. А портрет-то ужасающий обозрению представлен был Морфеем поздновато, ты так не считаешь? Диву даюсь! вопрос занимает: что ранее мешало мне разглядеть черты, способные своеобразием собственного безобразия любого зрячего в могилу свести? Могу предположить лишь, что в предыдущих встречах лик этот (и повернулся же язык рожу этакую так назвать) уходил на задний план, растворялся в извержениях кошмара, обобщившего пугающее в страх. Теперь же злобный баловень, заняв место кучера, исполняя роль предвестника, первым ошарашил мой трусливый нрав…

Итак, начну с предположения того, что царство подземельное, по результатам референдума, единогласно отреклось от Люцифером обожаемого отпрыска, измучившего всех и вся в края. Что было делать батюшке отродья? Против массы переть было нельзя – импичментом чревато. «Но сына избалованного девать куда-то ж надо! – да так чтобы иметь возможность навещать. На Землю разве? – так там дел по горло, – будут отвлекать, придётся холить в одно время чадо кровное и подкидышей бескрайние поля». Осенило всё же дьявола, и было принято решение: наследника отправить в "подземелье" сновидения, где открывалась расчудесная возможность, отдыхая после утомительного дня, ласкать возлюбленного баловня, вплоть до зари потусторонней, когда людей в постель ведёт закат. А утром заново подсчёты, по итогам ночи, прибывшего пополнения; пересчитав, – опять на землю, где созревает новый урожай.

Пока же папа удобряет грядки, сынок неугомонный развлекается. Игрушки как попало выбираются, – наугад, средь тех, кого увлёк кошмар. Похоже, прошлой ночью бесово отродье фалангой искорёженной отметило меня.

Прелюдия завершена; предоставляю твоему вниманию, во всей его красе, шута. Начну с верха:

Сомневаюсь, что глубина морщин, исполосовавших поверхность лба, являет собой признаки огромного ума. Почти наверняка, отвратительные лобные рвы образовались в результате многовекового беспрерывного давления налегающего плотно головного убранства, – того самого, что более тысячи лет тому назад, по указанию хахаря, заскочившего на трах, злобная ведьма напялила на своего полугодовалого уродца. Не имею представления, как протекало детство отвратительного комедианта, как и когда юность прошла; зато вправе вынести свои предположения на счёт теперешнего времяпрепровождения злобного весельчака:

Наверняка, князя тьмы излюбленный отпрыск допоздна засиживается у монитора вблизи, убиваясь спиртными напитками под обожаемый «Beverly Hills». Но я не настаиваю, ведь существует множество причин способных вызвать такое покраснение глаз. Это всего лишь взглянувшего со стороны, сложившееся впечатление, предусматривающее возможность взрыва в любую секунду хаотично переплетённых сосудов на моргалищах шута. Нос был явно унаследован от мамаши. Не стану придавать ему особого внимания. Захочешь его формы для себя определить, посмотри любую отечественную сказку с участием Бабы-Яги. Опускаемся ниже. И что мы здесь обнаружили?.. – гвоздь программы! яма помойная! долина Еннома! сортир преисподней! убежище зловонии, насиловавшее моё обоняние не раз за время сна. Если, засунув два пальца в рот, ты отведешь губные спайки в противоположные стороны ровно на столько, насколько возможность будет позволять, и полученный результат приумножишь в трое, тогда, быть может, тебе удастся определить для себя приближённые размеры пасти шута, причём в естественном её положении. А ну-ка улыбни теперь попробуй эту тварь... Ага, съел? Подташнивает? – рано. Что ж ты будешь делать далее, когда повалит жир через края? – когда ты заприметишь живность, ползающую среди прогнивших костных обломков, сквозь слизь, проталкивающуюся в воспаленных дёсен кратера.

Венец физиономии данного субъекта – острый подбородок, "украшенный" огромной бородавкой.

– Плесень чистилища, отпрыск Мефистофеля, поганка Аокигахары, что тебе нужно от меня?! Какого чёрта...?! – надрывая глотку, орал твой одуревший друг. Отирая спиной пол, беспорядочно конечностями перебирая, я спешно отползал от угрожающе приближающегося. Стена, в которую затылком вдруг упёрся, на нет, свела возможность отступления. Замах шута зажмурил мне глаза, – я обречённо ожидал, бездействуя, в плоть собственную огромнейших когтей смертельного проникновения. Несколько секунд показались вечностью. Столько всего пронеслось в сознании тогда: бестолково прожитые годы, надуманные переживания, недооценённые минуты радости. Мысли кое-как, но всё-таки отыскали концентрацию: Что же он тянет? Давай уже! Готов... Ну! Нервы были на пределе. Садист проклятый! Не томи, вонзай! – я, как умел, настраивал себя на неизбежное. Время шло, – не приходило неизбежное. Проявив чудеса мужества, приложив титанические усилия, я все же приоткрыл чуть веки. О, счастливчик; от неизбежности сбежал», – шёпотом, на выдохе, не доверяя всё ещё глазам.

Шут исчез, испарился, провалился сквозь землю... Или же, что скорее всего, вышел преспокойно, не спеша, пока с дрожащим в углу телом одна трусливая душонка прощалась навсегда. На груди, мной обнаруженной позднее, оказалась карта – валет червей. А на её рубашке:

Ты должен увидеть, – взгляни через плечо назад.

Искоренить нельзя. Да возродится в памяти!

Будь готов:

Вода наточит камень; почувствуешь его края.

И больно станет. И побежишь от боли той…

Знай, ты не свой.

Так далеко не убегай;

Там, далеко так, наказанье.

В себе замкнёшься? –

В себе прогнили ставни.

В себе…

Решающая схватка – сам на сам.

Дата добавления: 2015-08-10