Кувырком

и без эпиграфа.

Тихо

Очень тихо... Пугающая тишина. Перед глазами оббитая плитка. Я когда-нибудь сделаю ремонт? Интересно, ранней ли весна будет в этом году? Скорая помощь приезжает достаточно быстро, чтобы спасти в столь поздний час? Или ранний? Сколько сейчас? Во сколько я лёг? Во сколько заснул? Вообще, спал ли я? Вид из окна по памяти – сквозь люстру на стекле отображённую – по-странному смотрится. Зачем начинать строить многоэтажки и замораживать строительство, когда оно почти законченно? Длинны ли там коридоры? Пугают ли они сейчас? Коридоры... Что же это было, твою мать?! Что со мной, Господи, было-то? Нет атеистов перед смертной казнью. Достоевский и казнь – слова синонимы, не так ли? Странно, что я думаю об этом. Странно вообще называть мыслями эту суматоху в сознании. Странно столь отчётливо слышать свой пульс. Мне кажется, или я действительно чувствую, как после каждого сокращения сердечной мышцы поднимается поток крови по стенкам сосудов, – и зарождается ассоциация:

И вот уже мчится поезд метро по намеченной ветке к конечной станции, название которой – Головной мозг. Эта станция особенно перегружена сейчас. Складывается такое впечатление, будто все направления слились в воедино, – все механизмы, трансформировавшись, соединились в один гигантский вагон, несущий в себе самых бесноватых, самых бойких, кричащих, отчаянейших особей, распирающих стены – из-за бешеного давления – жалобно скрипящего вагона. И так каждую секунду – новое прибытие. И весь этот хаос, выплескиваясь наружу, рассыпается, заполняет, впихивается – борется за своё личное место в столь ограниченном пространстве конечной станции. В самой преисподней, вероятно, ужаснулись бы страшнейшие образцы рода человеческого, заслышав вопль случайно, ощутив энергию, способную пронзить насквозь встречающих в пути, что исходила с пассажиров странного вагона, уже несущегося облегчённо, но всё ж измученно, за новой партией к исходному пункту – к разъярённой мышце.

Ужасно неприятный сигнал, с которым, кажется, был не единожды знаком уже. Да это просто сирена какая-то! Что способно было заглушить грохот искалеченного транспорта, из последних сил метающегося туда, затем обратно, в поисках приключений на собственную задницу? Только ожог способен был достать меня из забытья. Почему я взял сигарету так высоко? Сколько смол и никотина, за столь не продолжительное время, успели сократить «счастливейший» мой век? Подозреваю, что прикурив, я осуществил последнее слияние губ с сигаретой.

Капающий кран. Ревущий холодильник, на мысль наталкивающий, что тишина Саратовских квартир в те времена, когда прадед с прабабой были ещё живы, гонимой оказалась механизмом, так тщательно оберегающим сохранность пищи, куда подальше, вплоть до свержения прогрессом всех создававших шум причин. А быть может, Саратова население тогда тоже мучили кошмары и, нарочно запрограммированное на шум, устройство не давало уснуть своим обитателям достаточно крепко, обогащая тем самым их вожделенной возможностью вырваться наружу, с крепости выстроенной Морфеем, в те часы, когда его настроение оставляло желать лучшего. В любом случае, практически уверен, что не стану копаться в архивах старого доброго товарища Google, дабы найти подтверждение одной из своих теорий в отчётном сборе Саратовской инженерии, на мой взгляд, так тесно сотрудничавшей с конструкторами "Явы", в столь славные и воспетые времена правления коммунистической партии. Его Величество, СССР! Думается, что техника того времени пришла на помощь нашим отцам, основав единую оппозиционную партию во времена всеобщей немоты протеста. Только лишь её уста не смогли сдержать стальные нити, вьющиеся за иглой, творящей лишь один узор, выкрашивавшей одну шестую часть Планеты увядших маков цвета буквами заглавных форм – КПСС.

На помощь металлическому ворчуну и капающему крану, призванным нарушить миф об изоляции сознания от внешних факторов, приходят крики с улицы, своим явлением пополняющие собрание опровержений глобальной тишины, без объективных на то причин оглушившей меня ранее. Это всем известная соседская парочка воспроизводит свой эмоциональный выплеск. Пройдёт не более четверти часа, как обычно бывает, и искренность и яркость чувств, когда-то кем-то признанные правила приличия пронзая, заставит самого Амура в смущении прикрыть глаза. А говорят, что лучше всех целуются французы. Уверен, сам Ален Дэлон бы нервно закурил, случайно заприметив Юльку с Сашкой, мирящихся, пылая, после очередного мелкого разногласия.

Вот мысли в кучу собрать бы. Да как же, чёрт возьми, это сделать!? Почему я до сих пор в оцепенении? Зачем я заставляю себя думать о чём угодно, лишь бы не вспоминать сон, что был дарован мне злосчастной ночью. 26.02 – это число наверняка запомню. Или же: 27? В соотношении с вчера, завтра пришло ли? Сколько сейчас? Дрожь по телу. Неужели я схожу с ума. А быть может уже? Нет, быть психом совсем не привлекательно. Сколько раз я слышал, как с уст знакомых слетали слова, характеризующие меня с весьма интересной стороны. Брошенное в мой адрес: "двинутый", всегда исходило в сплетении с улыбкой и звучало так мягко, что в подсознание непринуждённо проникало даже некое довольство столь странному отождествлению незаурядного своего поведения. Теперь я способен чётко определить, что не был "двинутым". Также вынужден признаться, что временами я намеренно пытался напустить на себя такой вид; надевая маску, входил в роль и уживался в ней настолько, что не питая дискомфорт, переступая правила, дробя критерии и принципы, чувствовал себя воистину героем, победителем рутины, что без разбора сжерала окружающих. Я лишь игрался. Теперешнее "возможно-двинутый" совсем не радужно. Быть "двинутым" ужасно, – ужасно страшно. Ничего, это пройдет. Это ведь должно пройти? А если нет? Что если мой рассудок не вернётся более в своё прежнее русло? Что если мои мысли навсегда потеряли взаимосвязь? Как жить с этим? Мои родители. Моя мать. Она не переживёт этого. Господи, как страшно! Нет атеистов перед смертной казнью. Достоевский и казнь – слова синонимы, не так ли? Странно, что я думаю об этом. Странно, что я опять думаю об этом!

Нужно выпить крепкого чая. Хорошо, что Стэну так своевременно пришла в голову идея купить "пуэр". Он обязательно должен взбодрить. Или не должен? Чайник. Он уже свистит. Как давно? Когда я вообще его поставил? Стэн спит, его не разбудить такими мелочами. Он спит и видит сны, и уж наверняка отличающиеся от тех, что "осчастливили" своим приходом меня сегодня. Или вчера? Сколько же сейчас времени? Где мой телефон? Ничего не видно. Не споткнуться бы. "Не споткнуться" – не произошло. Где гитара? Если отлетит гриф, я не прощу себя. Размеренное сопение друга вроде успокаивает. Но где же чёртов телефон?! Сколько времени? Можно включить ноутбук. А лучше, наконец-то выключить чайник! Где тапки? На двоих одни, и те куда-то вечно убегают; ну да ладно, по такому случаю не грех измазать пятки, лишь бы поскорее прекратилась эта дьявольская трель! Ф-у-у-х, прекратилась. Теперь бы не разлить. Всё как всегда и "не разлить" не получилось. Ну всё, без суеты, глубже дыши и хватит паники. Тебе уже заметно лучше... Интересно, насколько громок мой монолог? Или это диалог? Уж больно смахивает на второе. Может у меня раздвоение личности? Не-е-ет, здесь ты уже далеко заходишь... Приятный вкус. Не будь так горячо, осушил бы чашку залпом. Жажда, но при этом увлажнились губы. Логично, ведь ты употребляешь жидкость. А может, выступила пена из-за рта наружу? Только бы эпилепсия не случилась. Эпилепсия и Достоевский – слова синонимы, не так ли?.. Пожалуй, лягу. Только не стану засыпать. Только бы не заснуть. Я не переживу повтора еле пережитого. Каким мягким кажется матрац. Если, вдруг, посетит, подобный своему предшественнику, сон и я останусь жив – вовек не лягу более, мы распрощаемся с Морфеем. Уж лучше обойтись без снов. Вот бы отправиться к Гипносу, у него в гостях куда поспокойнее. И угораздило же его с Аглаей смертным подарить проказника, чьего духа – судя по всему – расположение меркнет в отголосках черни, от чрезмерного общения с Деймосом сегодня. Или вчера? Сколько сейчас? Во сколько я лёг? Во сколько заснул? Зачем вообще я...

Не пугай нас, милый друг,

Гроба близким новосельем...

Потолок... Такой знакомый его вид. Оригинальность внешности – заслуга рук предшественников, размывших потолки, ну, и, конечно же, отсутствие во мне какого-либо рода выдержки, что с постоянным недостатком средств, в совокупности, к бегству подтолкнуло комфорт. Загнал себя под одеяло ватное уют, пообещав уйти как только минуса прорыв с щелей оконных рам, с весны приходом, растворится в подаче робкой еле тёплых батарей. Просто революционные перемены успели произойти с тех пор как однокомнатную квартиру девятиэтажки, расположенную на последнем этаже, по возвращении с конторы нотариальной, впервые я назвал своей. Старые обои, оклеенные, видимо, ещё при сдаче дома жильцам в эксплуатацию, в очереди всё же выстоявшим, благодаря моему искусному вмешательству, перевоплотились в обрывки старых обоев. Плитка на кухне потеряла 2/3 от своего первоначального количества. Думаю, не обдуманно поторопился – выкинув её, ведь ещё год-два и на аукционе она б слетела с молотка. Та смесь, на которой раритет держался, теперь наглядно паразитирует обнажённые и пропустившие через себя, как видится, не один галлон воды, стены. Что-что, а крыши дома современны: не долговечность – приоритет системы, ответственной за ускорение в передвижениях валют. Ванна же и туалет лишились своей кожуры полностью, сменив свой потускнело-голубой на бледно-жёлтый. Единственное, что спасает всеобщую картину – отображённый на стенах выплеск эмоций художника. Лёгкость, чистоту, спокойствие несут эти, на первый взгляд, хаотичные покрасы – олицетворение всего доброго, они отождествляют их родителя.

Не знаю, есть ли ещё подобные люди, – остались ли они? – не погрязли ли во всеобщей суматохе во времена: когда материальные ценности раздавили всё духовное; когда ничтожные точечные цели своим жалом высушили напрочь все глубинные идеи, пронзив на сквозь, прервав высокий их полёт; когда надежда съеденною оказалась страхом, когда к мечте идут с замахом, когда очаг семейный затоптал карьерный ход; когда программа стёрла чувства, когда подозревают всех и вся, когда доверие навек покинуло всеобщий словарный обиход. Вот именно тогда, когда для всех "когда", Стэн мимо этого всего – в обход.

Доносится приятный слуху мотив. Мой друг, как всегда, вступает в новый день с музыкой. На коленях старенький бук. Большие наушники, как могут, прикрывают хаотичный вид его всегда взъерошенных волос. Обычная щетина. Прикрытые веки. Лёгкое покачивание головы под ритм заданный Джоном Ленноном. Стэн битломан. Играет "Imagin". Наверняка один из нас сейчас представляет и легко всё то, которое представить другому, пропитанному естеством, мешает чёрствость внутренней среды, а значит – не дано. Как не дано вставать с постели до зари, причём всегда. Стэн, наверняка, последний из людей его возраста, кто в состоянии, не будучи гонимым временем, вставать так рано. Бег курантов не способен повлиять на жизнь творца. Стэн свободен. Стэн художник. Стэн сюрреалист.

Не имею представления, когда и кто назвал впервые Станислава, по батюшке Сергеевича, Стэном. Как помнится я спрашивал, и напрямую, но утвердительный не получил ответ, – одни "возможно" и "ой, нет-нет". Да впрочем, и не важно, факт остаётся фактом: Станислав в простонародье когда-то обозвался, и по сей день, призван судьбой, с улыбкой, отзываться на коротенькое «Стэн».

Песня кончилась. Художник приоткрыл глаза и тут же его взгляд словил всего меня и успокоил, и обогатил неким невразумительным потоком сплетённых воедино: тепла, добра и света. Я вновь прочёл в том взоре тезис – доказательство того, что все пороки мира прошагали мимо, что ни гневу, алчности и ни гордыни не пробиться сквозь бронь всё тех же – "сплетенных воедино". Мягкая и лёгкая улыбка, приветствовавшая меня, тут же избавила от тяжести недавних переживаний.

- Доброе утро, как дела?

- Доброе, спасибо, уже куда лучше.

Выслушав ответ, Стэн как-то озадаченно внимательно посмотрел на меня, призвав тем к рассказу. Я всем делился со своим другом. Он являлся, пожалуй, единственным живым существом на планете, знающим всю мою подноготную. Так вышло, что нам нечего друг перед другом было скрывать. Стэн, в свою очередь, вообще никогда и не от кого не прятался: всегда шиворот-навыворот, пред всеми наизнанку. Я думаю, что даже если б вдруг когда-то он и захотел сдержать в себе какую-либо тайну, в том случае его бы поджидал провал, ведь сор, упавший не по адресу, как не крути, но всё же не удастся укрыть хрустальному сосуду с водой кристальной чистоты. Но, не смотря на всё, что выше упомянуто, я всё же колебался. Мои сомнения влиянью поддавались лишь одной единственной причины, а именно: я обо всём мечтал забыть. В рассказе же автоматически включается запоминание. И как же было быть? – помочь себе, или же вознаградить внимание?

– Мне приснился страшный сон.… Наверное.

– Наверное? – Стэн переспросил, не отводя своего взгляда, тем самым разрушая все мосты пред отступлением. И я не отступил, – позволил воспоминаниям вихрем влететь в своё сознание, впиться, врасти, оставить марша того жуткого следы, навсегда, глубоко внутри.

– Я долго не мог заснуть…

– Теря, скажи честно, когда ты в последний раз засыпал быстро? Я давно в тебе заметил перемены, но как-то не решался всё спросить. А здесь уж раз запелась это песня... Что тебя гложет? Объясни.

– Да что тут объяснять? Я сам не знаю. Ничего такого не произошло, в принципе. Всё как всегда.

– В том-то и дело, что как всегда! – резко и громко, что так ему не присуще, выпалил мой собеседник. – Твоей жизни не хватает смысла. Тебе необходим маяк. Срочно на поиски его пора тебе бежать, мой друг. В противном случае беды не миновать, ты изведёшь себя в края, уверен будь.

Голос Стэна, по мере продолжительности речи, тих, да так, что последнюю фразу он произнёс уже шёпотом. Затем наступило молчание. Его локоть нашёл быльце кровати, зубы зажали большой палец, а взгляд устремился куда-то вдаль: сквозь форточку, через недостроенную высотку, туда, где облачное небо укрывало горизонта грань. Такой знакомый его вид. В этом положении творца не раз посещали озарения, коих после, новая картина находила отображение своё на полотне. Но случай был не тот: все его мысли устремились на поиски мотивационных слов, коих применение бы поспособствовало другу настроиться на волны положительно заряженных частот.

– Как помнится, ты собирался посвятить меня в свой сон? – наконец, выйдя из задумчивости, вымолвил Стэн. Взгляд его, всё же, ещё какое-то время поблуждал по комнате, прежде чем закончить путь, найдя упор в адресате своего призыва. Затянувшиеся поиски затерянной заветной фразы, способной окрылить меня, по всей видимости, провалились.

– Подозреваю, что мой сон уже б давно нашёл свои очертания в твоей башке, парень, если бы ещё на старте не перебил рассказчика один невежественный тип, – с наигранной весёлостью парировал я.

– Ну... если только попадется на моём пути, ему несдобровать, придётся выдержать ответ за свою дерзость.

И широкая улыбка озарила и без того ясное лицо художника. Разговор, наконец, перешёл в своеобычное русло, войдя в привычный ритм, отыскав драгоценное сочетание тепла и иронии.

– Это был странный сон,

Скорее, сны, череда которых рвала сознание, – смена декораций насиловала мозг. Как описать то, что не поддаётся ни логики, ни сравнению? Как и любой сон, – можешь возразить ты (Стэн, кажется и не думал возражать). – Однако всё происходящее было невероятно близко к реальности, было рядом – здесь; я чувствовал дыхание, слышал звуки, видел отчётливо и ясно.

Я ехал, – я был за рулём, очень торопился. Но зачем? Куда? Машина жалобно ревела, но я и не подумывал убрать ногу с педали. Только лишь одна скорость, одно положение – вторая передача. На спидометре – 120, естественно, движок не выдержал. Да это и не важно. Я уже на месте. Прибыл. И вновь проникли в голову: зачем? куда? Похоже, это стадион? Интересно, что меня сюда привело? – я ведь уже давно не играю. Милая беседка перед входом. Мои школьные друзья Кирилл и Ваня приветливо жмут мне руку. Наверное, приехали в «Т», чтоб как-то жизнь разнообразить, – пронеслось у меня в голове. Не имею представления, отчего тогда вселилась твёрдая уверенность в верности координат места своего расположения, нашёптанных мне собственным своим каким-то внутренним. С чего я взял, что находился в «Т»? – признаюсь, не пойму. Я множество раз бывал в этом городе, прекрасно изучил все его очертания и, удивительно, сейчас не нахожу причин, способных как-то оправдать ту убеждённость свою в месте собственного пребывания. Окружение, напротив, тогда указывало мне на обратное, а именно: на незнакомство личное с собой.

– Виски? – предлагает Ваня.

– Нет, спасибо, я за рулём. А про себя: Какой теперь уж руль, когда мотор калечен?

– Ты все ещё слеп? – вплотную приблизившись, вопрошая, шепнул мне на ухо Иван.

– Не понимаю, ты сейчас о чём, Вань?

– Ты должен увидеть, – взгляни через плечо назад.

Я обернулся, следуя указаниям, и… не обнаружил ничего экстраординарного, – обычный вид, – у входа на стадион толпа цыган (рядовое событие – в публичных местах скопление ромалов); оцепенел, когда вернул свой взгляд обратно, – вопросы потекли ручьём: Где Ваня? Где Кирилл? Где их сопровождение? – что состояло из трёх иль четырех ребят и двух девчонок, которым, кажется, в невообразимой постановке моего ума, в период сна, участие пришлось принять лишь в качестве массовки. Куда все делись? Почему я пьян? – я удивлялся, в руке держал бутылку. «В утробе Джека знаменитого почти пол литра, а я ведь за рулём. Какой теперь уж руль? Кружится голова. До чёртиков напился».

«Напился до чёртиков», – после некоторой паузы повторил я снова, как бы подчеркнув сказанное внимательному слушателю. Стэн никак не отреагировал на моё подчёркивание, и я продолжил:

«Никогда не предавал особого значения этим словам. Удивительно, – не правда ли? – сколько фраз разбрасываем мы ежедневно, неосознанно калеча цепочку логики и смысла в собственных речах. Пугает то, что весь этот несвязный лепет так с лёгкостью воспринимает внимающая сторона. Выходит, разговорный наш язык в блужданиях из поколения в поколение изрядно деформировался, и чтоб в дальнейшем некоторых противоречий избежать, теперь необходимо по-новому истолковать. А где же взяться современнику способному на то в период филологии упадка – кто может подсказать?

Чуть занесло, прости мой друг. "Полный стадион народа, время начинать матч" – думаю не плохой релиз к началу изложения собственного сновидения». Я горько улыбнулся. Стэн не терял внимания.

«Я перед входом, но это уже наш стадион – арена нашего родного города, помнишь? – где мы часто проводили время за спиртных напитков распитием, играли Сплинов. Помнишь Аню? Её образ, временами, когда ностальгия накатывает, всегда грудь сжимая, оживает перед глазами. Как она была мила, красива, искренна, всеми любима... Но я опять отвлёкся, – такие добрые и светлые чувства нахлынули.… И так, наш стадиончик, но непременно в «Т», ты ведь помнишь? Перед входом, как я уже говорил, цыгане. Расступаются передо мной. Что удивительно: так ненавязчивы. Никаких гаданий, попрашаний. Один смиренный вид. И взгляды – колющие, сквозь пронизывающие, от каждого исходящие и устремляющиеся целенаправленно в один объект – в меня. По телу дрожь прошла, когда открылись их уста. Шёпот в унисон – охватывающий, удушающий, идёт со всех сторон, сплетаясь воедино, проникает вглубь, расползается нутро всё заполняя, распирает и через глотку собственную вырывается наружу…. И я теперь, как и они, шепчу, из раза в раз одно лишь повторяя: Искоренить нельзя, да возродится в памяти; искоренить нельзя...; искоренить нельзя...; искоренить...; … да возродится… – так было, и думаю, что если б продолжалось это чудовищное действо долее, хотя б на чуть, я бы не выдержал, я раздавился бы давлением наружным, я бы разорван был давленьем внутренним. Я чувствовал свою кончину. Я видел, как манил меня в свои объятия Аид.… Но, вдруг, цыгане отступили, – шёпот стих. "Врата жизни" – теперь зову их так, ибо заслужили. – В корне ситуацию сменили их отворившиеся ставни, щит которых передал всем своим видом эпоху тех времён, когда правитель был правителем рождён, а значит, генетически умом был одарён, и не имел нужды месить интриги жизни пол, карабкаясь по головам на трон.

Я вовнутрь вошёл; наткнулся тут же на приветствия шута – хочу заметить – омерзительнейшего из существ, которых мне когда-то доводилось видеть. Что бы ещё такого выделить? Ну, например: колпак замызганный, звенящий бубенцами и сапоги огромные «Стимпанк» готические, то бишь: весьма современного типа, что остальному убранству не соответствовало. Куча целая вопросов от него в меня полетела; остались без ответов все, что вполне естественно: не вести же беседу человеку брезгливому с этакой гадиной. Отворачиваюсь от него, а он в поисках взгляда моего всё бегает вокруг да около, цепляется, вешается – в буквальном смысле слова. Я ему: «Да отвали, урод!», – отталкиваю от себя; он – наземь и о трибуну головой, – наконец умолк. Я путь свой продолжаю. Вот уже у кромки поля, готов вбежать, но останавливает крепкий хват… – знаком приём, – под подбородком чей-то локоть. Я больше не могу дышать, кадык готов уйти в желудок. В глазах темнеет; взгляд куда-то вдаль, туда, откуда мне маячат двое: та, в чёрном, – та, которая с косой в руках, – опёршись на плечо соратника, зевнула, – костяшками прикрыла пасть; «К чему была отсрочка», – читаю в леденящем взоре статного Аида. Им бы ещё в кости партию сыграть, – на кон упала жалкая душонка безжалостно удушенного.

Всё кружится перед глазами, меркнет, – я размяк. Уже не страшно, всё фиолетово, по барабану – всё так никак. Конец не за горами, – я отправляюсь в неизведанную даль под панихиду замиксованную бубенцами...

****

Глубокий вдох. Слава Богу, это сон! А ведь почти умер, – почти задохнулся. Как радостно иметь возможность вновь вдыхать... и выдыхать. Как здорово! Всегда не мог терпеть шутов; и в доказательство того, что неприязнь во мне жила не понапрасну, пришёл ужасный этот сон. Уж лучше бы это "того" навек осталось недоказанным.

Когда я успел заснуть? Что за странный спектакль? Сменю-ка я ракурс обозрения, пересяду на соседнее кресло. И, поднявшись со своей усыпальницы, расположенной почему-то боком к сцене, что мешало мне в полной мере насладиться действом, я пересел на свободное место подле: с одной стороны – дамы в вельветовом кружево платье, с другой – бородача в комнатных тапочках и банном махровом халате. С сектора 43, ряда 02, 34 сидения мой взор, наконец, получил доступ к всеобщему обозрению. И что же предстало пред оком?:

Огромная крепостная стена, по периметру сковавшая стадион (так именовать подобное сооружение считаю своим личным грехом, – ну что ж поделаешь, раз уж изначально повелось), помогла развиться во мне комплексам: я чувствовал себя ничтожным жалким существом, подавленным массивной каменной оболочкой, ощущение которой рождено было давлением со всех сторон монументальных форм. Я повернул направо голову, – порталом моментально оказался поглощён. От оформления центрального входа с трудом глаза отвёл, чтобы, перемещая взор по вертикали, облюбовать все строгие углы и грани башни. С её узеньких окон торчали жирные физиономии, по всей видимости, знатнейших персон, – такая себе своеобразная VIP-ложа для толстосумов и, любящих, их верных жён. Такой изъян во всеобщем кругозоре был неспособен приглушить мой внутренний восторг, который, более того, наперекор здравому смыслу, гласящему всегда везде, что есть предел во всём, ежесекундно развивался по мере поступления в мой мозг переданной взором информации об идеальнейшем (конечно же, мой личный счёт) стиле зодчества, а именно: Романском. Я был восхищён; прикрыл глаза на время, чтоб дух перевести, чтобы эмоциям, – в любой момент способным выйти через край, вскипев как молоко, – не дать сбежать; на спинку стула телом навалился, – я забалдел. Вот это да! Нет! – то был не стул, – не кресло, как я ошибочно назвал, когда спросонья разум мой, размешивая тесто, состоящее с ингредиентов преподнесенного снаружи и остаточного изнутри, неверно ощущаемое трактовал, – то был престол, никак не меньше. Я чувствовал себя царевичем, владыкой, восседая на дубовом брате – своём сиамском близнеце. Да-да, не удивляйся так, – я ведь взаправду слился с ним. Я спелся в такт мотиву, известному лишь нам двоим. Мы стали одним целым. Я, как и он, застыл, – задеревенел, покрылся лаком и пропитал себя насквозь непередаваемым ощущением, – ощущением вечности…

---

Дата добавления: 2015-08-10