Глава 16. Поезд плавно тронулся с места, за окном вагона медленно проплыло здание вокзала

Май 2007г.

Поезд плавно тронулся с места, за окном вагона медленно проплыло здание вокзала, с ускорением – привокзальные строения, городские многоэтажки сменились одноэтажной окраиной, по самые крыши погруженной в бело-розовое яблоневое море, и уже на полной скорости состав вылетел на просторы Среднерусской возвышенности. В годы моей молодости поездка в поезде ассоциировалась с мерным перестуком колес, под этот стук так хорошо спалось, бесстыковые рельсы лишили железную дорогу столь привычного атрибута, возможно, поэтому мне не спится в современном вагоне. Пейзажи за окном менялись с унылой монотонностью, поля – по большей части непаханые, зарастающие молодой березкой – перемежаются ольховыми и березовыми перелесками, долины ручьев заросли ивняком, лишь тракторные следы да пни вдоль железнодорожной насыпи говорят о том, что человек еще не покинул эти места и даже заготавливает дрова в надежде перезимовать. Деревенские избы, казалось бы, должны оживить картину, однако они лишь усиливают ощущение вымирания. Почерневшие бревенчатые дома с прогнувшимися крышами, такие же черные полуразвалившиеся сараи, поваленные заборы да разросшийся бурьян, нигде не видно резвящихся ребятишек, редко на глаза попадает корова или несколько коз да пасущая их бабулька в залатанной телогрейке. Земля не приносит дохода, земля никому не нужна.

Иногда среди покосившихся развалюх вдруг встает новый ярко раскрашенный просторный дом под сверкающей крышей, местная администрация в победных реляциях, вероятно, представляет сей объект как символ возрождения деревни. В действительности хозяин дома поднялся, как теперь говорят, на заготовке леса, сняв сливки с того, что выращивалось десятилетиями, и вместо того, чтобы вложить свой навар в серьезное дело, деревенский нувориш пускает пыль в глаза односельчанам. Возрождением здесь и не пахнет, это закат, помпезностью напоминающий закат Рима, но у Рима был и расцвет, а что было у нас? Сплошная череда закатов, перемежающихся судорожными конвульсиями в попытках переломить судьбу и ведущих лишь к новому закату, на этот раз, по-видимому, последнему.

От невеселых мыслей меня отвлекла залихватская мелодия, раздавшаяся из «мобилы» сидевшей напротив крашеной блондинки с золотым сердечком в носу и разноцветной татуировкой на предплечье; та достала телефон и начала оживленно обсуждать вчерашнюю тусовку, с обилием «охов» и «ахов» и загадочных хихиканий, судя по началу, беседа продлится не менее получаса. Я окинул взглядом вагон, публика подобралась большей частью молодая, раскрепощенная, одетая с элегантной небрежностью. Раскованность и уверенность нынешней молодежи производит приятное впечатление, пока не наталкиваешься на поразительный инфантилизм, и тогда невольно задумываешься: на чем же основывается эта их самоуверенность? Вспомнилась фраза одной старой знакомой: «Если нет других достоинств, то скромность вроде бы и ни к чему» - что ж, пожалуй, что и так. Я посмотрел на руки ближайших соседей – ухоженные, мягкие, без признаков мозолей, пригодные лишь для нажатия кнопок на телефоне или компьютере, однако эти приборы, насколько мне известно, пока еще не производят хлеб и мясо, не строят дома и дороги, не добывают нефть и уголь. Может быть, в вагоне подобралась интеллектуальная элита – ученые, писатели, компьютерные гении? Не похоже, уж больно банальные ведутся разговоры, о ценах да преимуществах «вольво» над «тойотой», ни у кого не видно серьезной книги, лишь глянцевые журналы с рекламой красивой жизни. Способны ли лемминги задуматься, куда их ведут при помощи этих журналов?

За окном проносился, уходил в прошлое умирающий реальный мир, в вагоне же блаженствовал мир виртуальный, не желающий ничего производить и пригодный лишь для безграничного потребления. Похоже, дядюшка Сэм, наконец, добился своего, эти будут есть у него из рук и благодарно повизгивать. В досаде я достал из сумки книгу и открыл на заложенной странице.

В город, где обосновалась моя бывшая благоверная, поезд прибывал утром. Ярко светило солнце, бабки на перроне назойливо предлагали пиво и пирожки, милиционер невозмутимо прохаживался неподалеку, бросая благосклонные взгляды на их сомнительный бизнес, с коего малая толика на прокорм ребятишек перепадала, конечно, и блюстителю порядка. Минуя перронную суету, я прошел в здание вокзала, посмотрел расписание обратных поездов, сдал сумку в камеру хранения и налегке вышел на привокзальную площадь. В справочном бюро вежливая девушка очень толково разъяснила мне, что нужная мне улица в городе имеется аж в двух экземплярах, находятся они в противоположных концах города, а какая из них мне нужна – сие ей неведомо. Ситуация меня несколько озадачила, попытался найти ей объяснение. Может быть, название столь удачное, что чиновники не удержались от соблазна дать его двум улицам? Но в этом случае должны были присвоить им номера, 1-ая, и 2-ая, да и название не бог весть какое благозвучное. Возможно, просто нехватка названий? Или фантазии? Однако город не такой уж большой, в гораздо более крупных мегаполисах как-то изворачиваются, обходясь без повторов. Вариант, что это административная шутка, мистификация, я отбросил сразу – уж в чем-чем, а в способности шутить нашего чиновника никто не может заподозрить. Остается самое простое и наиболее вероятное объяснение: названия давались наобум несколькими людьми, не знающими города, независимо друг от друга, и дублирование, скорее всего, не единственное.

Проблуждав по городу, три часа, я нашел, наконец, нужный мне дом. На окраине, среди частных одноэтажных домишек, возвышалось солидное шестиэтажное здание с широким фасадом, отделанных мрамором и гранитом, вестибюль венчали массивные гранитные буквы: «Дворец правосудия». Поднимаясь к зданию по широкой мраморной лестнице, я ощутил собственное ничтожество в сравнении с этой давящей громадой. «Пусть мир погибнет, но пусть свершится закон». Архитекторы, видимо, руководствовались этой древней формулой и вполне преуспели, создав каменного монстра; если прежде я сомневался в действенности наших законов, то здесь все сомнения отпали сами собой. Интересно, в слове «правосудие» первая часть «право», имеет юридический смысл или она образована от «правоты», «правды»? Скоро узнаю.

Совершенно подавленный, но стараясь выглядеть спокойным, я вошел в вестибюль и огляделся. Вокруг та же основательность и величие, мрамор, гранит и сияющая медь, у турникета трое вооруженных охранников с металлоискателем обыскивают каждого входящего – не столь уверенно чувствует себя местное правосудие, как хочет казаться. Опасаются террористов? Как заложник, судья вряд ли более ценен, чем учитель или, скажем, продавец, да и расплодилось у нас в последнее время юристов, как червей в сортире. Обычным преступникам, если им придет такое в голову, проще отловить судью по дороге домой, чем захватывать здание суда. Сумасшедшему, конечно, может приспичить взорвать судейских в их логове, но с той же вероятностью он может взорвать и любое другое здание. Так или иначе, трусливое правосудие не внушает уважения, и пока охранники старательно обшаривали мои карманы, пиетет перед законом у меня заметно снизился.

На шестом этаже я нашел нужный кабинет и вошел, встретив вопросительный взгляд секретарши, пришлось объяснять ей, кто я такой и зачем явился пред ее светлы очи. Из соседнего кабинета вышел прыщавый детина лет двадцати, представившийся как помощник судьи:

- К сожалению, акт обследования жилищных условий ваших детей еще не готов, поэтому заседание суда состояться не может. Сегодня пройдет лишь беседа, без представителя прокуратуры и протокола.

Я смотрел на него недоуменно:

- И для этого вы присылали мне повестку? Я проехал тысячу километров, чтобы приватно побеседовать с судьей? Дело находится у вас с января, за это время нельзя было обследовать жилищные условия?

Мой поток вопросов не смутил служителя Фемиды.

- Не все зависит от нас. Подождите в коридоре, на беседу вас пригласят, - сухо произнес детина и удалился в свой кабинет.

Не успел я выйти в коридор, как появилась моя ненаглядная в сопровождении двух женщин, как позже выяснилось, адвокатесс: одна постарше, лет сорока, в строгом костюме, другая – совсем юная девица, по-видимому, стажер, в легкомысленном легком платьице. Моя бывшая благоверная чувствовала себя здесь, как дома, по-хозяйски распахнула дверь и прошла в кабинет, вскоре вышла и завязала светскую беседу со своими спутницами. Неплохо держится, стерва, слегка переигрывает в показной уверенности, и следовало бы добавить, оскорбленной невинности, но в целом для ее уровня играет прилично.

Судья оказалась бесцветной невысокой женщиной неопределенного возраста, утомленная жизнью и домашними заботами, на кухне с поварешкой она выглядела бы более уместно, чем в кресле судьи. При этом очки в роговой оправе посверкивали грозно, напоминая о бессмертном Лаврентии, и голос звучал властно, видимо, многолетняя практика способна ужа превратить в кобру.

В кабинете нас было пятеро, и я кожей ощутил сгущающуюся атмосферу неприязни, на уровне инстинктов многострадальная женская природа заставляет видеть в мужчине врага и теснее сплотить ряды для отпора. Я здесь был не истцом, а ответчиком за все мужские грехи и обиды, посмевшим вновь посягнуть на священное женское право материнства. Старшая адвокатесса вполголоса о чем-то переговорила с судьей, передала ей пачку бумаг, потом такую же пачку копий передала мне, и наступила тишина. Я ожидал, что судья начнет задавать вопросы, однако последовал единственный вопрос:

- У кого есть ходатайства по делу?

Поданное мной ходатайство о проведении психиатрической экспертизы и анализа ДНК постельного белья судья быстро пробежала глазами, секунды две-три подумала и непреклонно изрекла:

- Ходатайство отклоняется.

- На каком основании?

- Это дело не уголовное, по гражданским делам экспертизы не предусмотрены законом.

Я видел, что эту стену не пробить, и все же закипающее раздражение заставляло идти напролом:

- Извините за нескромный вопрос, не доводилось ли вам когда-нибудь держать в руках Процессуальный кодекс? Там есть 96 статья, которая не делает различия между уголовными и гражданскими делами.

Лицо судьи пошло красными пятнами, я подумал, что сейчас последует площадная брань и задирание юбки, но она лишь еще более категорично провозгласила:

- Ходатайство отклоняется!

- В таком случае я прошу приобщить его к делу.

- Нет! – голос судейши чуть не сорвался на визг, некоторое время ей потребовалось, чтобы взять себя в руки, потом уже более спокойно проговорила:

- Если ни у кого больше нечего добавить, беседа закончена.

Выйдя в коридор, я услышал, как судья за приоткрытой дверью доверительно говорила секретарше:

- Хорошо, что удалось обойтись без экспертизы. Сейчас требуют, чтобы все судебные решения выносились согласно результатам экспертиз…

Ах ты насекомое! Стало быть, она прекрасно понимает, что в моем заявлении все – правда, и тем не менее твердо решила оставить девочек в этом борделе. Что ж, попробую поискать на нее управу в прокуратуре, кстати, где она у них располагается? Я открыл дверь и вошел в кабинет, судья с некоторым смущением вопросительно посмотрела на меня:

- Что вам угодно?

- Не могли бы вы дать мне адрес прокуратуры?

Она с недовольным видом пробурчала адрес и отвернулась, я записал информацию в блокнот, нахально улыбнулся смутившейся секретарше и покинул неприветливый кабинет.

По ступеням Дворца правосудия я спускался злой и почему-то веселый, захотелось сочинить басню обо всем происходящем и даже быстро нашлась первая строчка, по непонятной причине с кавказским акцентом: «Адын лобковый вош рэшил, что он судья». Дальше дело застопорилось, отложив басню до лучших времен, я направился в прокуратуру, лелея слабую надежду добиться там проведения экспертиз.

Надежды мгновенно улетучились, едва я вошел в кабинет прокурора – дебелой бабищи лет пятидесяти с жесткими складками у рта. Нет, сегодня явно не мой день. Понимая безнадежность своей затеи, я все же начал излагать суть дела, но прокурорша не дала мне договорить:

- Покиньте мой кабинет! Вам самому нужна психиатрическая экспертиза! Да вы хоть понимаете, в чем подозреваете собственную жену?

- Я не подозреваю, я знаю, - попробовал возразить я, но прокурорша уже не слушала:

- Все. До свидания.

Обескуражено вышел из кабинета, на вахте сидела молоденькая милиционерша с погонами лейтенанта.

- А что, умнее у вас никого нет? – спросил я ее.

- Умных к умным, а мяне к табе, - улыбнулась девушка. Ну, слава тебе, Господи, хоть одна нормальная! Повеселев, вышел на улицу и посмотрел на часы – до поезда еще три часа, можно побродить по городу.

Шагая по залитой солнечным светом улице, я задумался о причинах столь резкого приема у прокурорши, и, кажется, понял, в чем дело. Ну, конечно, после моего ухода судье ничего не стоило позвонить в прокуратуру и предупредить о моем визите, возраст у обеих законниц примерно один, вполне возможно – подруги, в любом случае – одна компания, блюдущая корпоративные интересы, стучаться головенкой в стену этого гадюшника было непростительной наивностью.

Неподалеку от вокзала на глаза попалась вывеска «Пивной бар» - как раз то, что мне сейчас нужно, ноги уже гудят от хождений, да и стрессы надо снять. Народу в баре было немного, я взял две кружки пива, бутерброды и устроился за свободным столиком. Первую кружку выпил залпом, сразу почувствовав умиротворении, бабы с их идиотизмом стали отходить на задний план. Неужели у Господа Бога столь убогая фантазия, что он не смог придумать другого способа размножения, без этих двустволок? Или он дал их нам в наказание за грехи? Так Адама вроде бы еще не за что было наказывать. Осушив третью кружку, я пришел к выводу, что Создатель не чужд садистских наклонностей и сейчас от души веселится, наблюдая за происходящим в его владениях.

За соседним столиком два невзрачных мужичка о чем-то оживленно беседовали, приняв, видимо, уже изрядную дозу, так как голоса их разносились на всю пивную. Я прислушался.

- Да о чем ты говоришь, Петрович, какая рождаемость? Весь этот материнский капитал – фитюлька, приманка для дураков, и задуман как предвыборная акция. К президентским выборам рождаемость, конечно, повысится процентов на десять, в дураках-то у нас никогда недостатка не было, только потом упадет еще ниже, когда и до дураков дойдет, что их разводят.

Мужик с красным носом закончил речь и отхлебнул пива, его оппонент, седовласый, в мятом костюме, солидно произнес, ломая воблу:

- Что ж, Коля, выборы тоже надо проводить, и готовиться к ним надо. Вот видишь, власть думает, как лучше провести выборы, как наладить порядок в стране. А тебе все бы только хаять.

Красноносый Коля аж подпрыгнул на стуле.

- Да какой порядок, Петрович? Ты разуй глаза, где ты видишь порядок? Мы уже двадцать лет живем «по понятиям», а ты о порядке! Ты еще скажи «закон»!

- И скажу! – распалялся седовласый. – Что у нас будет без закона? Полный бардак!

- Эх, Петрович, да закон – это только забор для нас с тобой, чтобы не лезли, куда не следует, а для тех, кто за забором, его нет! И никаких президентских выборов нам не нужно, а надо собрать сходняк воровских авторитетов, и выберут они нам главного пахана. Посадим мы его в Кремль, он назначит региональных паханов, те – смотрящих по районам, вот тебе и вся структура власти. И порядка будет, уж поверь, поболе нынешнего, и никаких затрат на выборы, и коррупция исчезнет, и воровство – воры-то у своих не воруют, а мы же все будем свои!

Седой ошарашенно уставился на собеседника, даже про воблу забыл. А тот, довольный эффектом, отхлебывал пиво, да бросал по сторонам лукавые взгляды, вся пивная уже прекратила свои разговоры и слушала красноносого, теперь же отовсюду доносились одобрительные реплики: «А ведь дело говорит мужик», «Правильно, а то совсем разворуют страну», «Даешь пахана!» Седой, наконец, оправился от изумления и подал голос:

- Ну ты и договорился, Коля. Да ты знаешь, что бы с тобой было за такие слова при прежней власти?

- Да знаю, знаю, - Коля благодушно откинулся на спинку стула. – Тюрьма и воши. Вот чем хороша нынешняя власть – тем, что говорить можно. Жить нельзя, а говорить – говори, сколько влезет, все равно никто тебя не слушает, все заняты своим гешефтом.

- А язык ты все-таки попридержи, - сурово поджал губы седой. –Знаешь ли, за призывы к насильственному свержению власти и статья есть.

- Да я ни слова не говорил о насилии, что ты мелешь, - благодушие Коли сменилось растерянностью.

А мне вдруг стало скучно, ничего в этой стране никогда не изменится. Я допил свое пиво и отправился на вокзал.

Дата добавления: 2015-08-10