История повседневной жизни казачьей семьи рода сенотрусовых

Мои дедушка и бабушка, Сенотрусов Павел Мисаилович и Васильева Степанида Фёдоровна, уроженцы станицы Албазинской Амурского казачьего войска, в 1918 г. женились «убёгом». Когда нет достаточных средств на свадьбу, парень приводит ночью девушку домой, потом венчаются в церкви без лишних материальных расходов.

Пятистенный родительский дом состоял из двух жилых половин и почти таких же по размеру больших сеней. Строили добротно и красиво, для себя, с резьбой и наличниками. Во дворе конюшня, баня, другие хозяйственные постройки. Баню топили по необходимости. Чтоб нагреть воду и помещение до нужной температуры, затапливали с утра, к вечеру — само то. Чаны большие, воды хватало не на одну семью. Была традиция договариваться с близкими родственниками, кто какую неделю у себя баню проводит.

Напротив дома берег у Амура высокий. На его вершине ледник — вырубленный в скале подвал с толстыми дверями на засовах. Подвал делился на две части. В первой хранились соленья и другие продукты, не требовавшие заморозки. Во второй весной укладывали запасы рубленного с реки льда, ко­торый из-за толщины скалы не таял, создавая эффект холодильника, можно было летом мясное хранить.

Единоличная жизнь требовала рук да рученек. Павел к труду был приучен с детства. В наследство от отца получил способность и сноровку к плотницкому делу. Что-то построить или отремонтировать для него не проблема. Знал всю мужскую работу по хозяйству: заготовить в лесу дрова, привезти и наколоть; зимой подвезти сена, соломы, воды с речки; уход за конём и скотиной и т.д. Понуканий и напоминаний ему не требовалось. Основательный в труде, аккуратный, терпеливый, дотошный до мелочей, медлительный, но, как говорила бабушка: «Тихо, да не лихо». Переделывать за ним не надо.

Работал на совесть. Ещё в 60-е гг. ХХ в. служил людям тот участок деревянного тротуара, что в 30-х гг. сделал наш дедушка.

Любил и умел рыбачить. Забавно, но Павел стойко верил в приметы. С вечера снасть поставит и ложится спать. Если ничего такого не приснилось, встанет, позавтракает, нога за ногу, но сходит проверить. Если во сне увидит девчонку, даже не пойдёт проверять, пустые хлопоты, всё равно ничего нет. Если приснится парнишка (так тогда говорили), с утра пораньше и без завтрака бегом бежит, улов будет богатый.

Албазинские казаки подрабатывали извозом и продажей леса. В те годы снабжение северных приисков шло через Джалинду, куда летом по Амуру или железной дорогой завозили необходимое, зимой нанимали тех, кто на конях по зимнику доставлял это к приискам. Зимой же заготавливали и лес, увязывали в несколько рядов, готовили плоты, после ледохода сплавляли вниз по Амуру на Благовещенск. Заработки в обоих случаях были неплохие, но деньги у Павла в руках не держались. На обратном пути он всегда обрастал друзьями из своих же станичных, любивших выпить за чужой счёт. Бывалочи, всё спускал, а может, закадычные дружки ещё и обворовывали его.

Женщины без работы не сидели. Кроме хозяйства на плечах и огород. Для овощей делали высокие грядки, чтоб земля за лето лучше прогревалась в наших-то условиях вечной мерз­лоты. Землю тягать — тяжёлая работа. (Как анекдот рассказывали случай, когда бабуся-переселенка, зайдя в огород, стала на грядки кланяться и креститься, думала, что могилки. На Западе землю не загребают высоко, нет необходимости). Скучать некогда: посадить, прополоть, поливать, окучивать, вы­копать, за зиму не один раз перебрать, чтоб не гнило. Разводили и табак на продажу. Бабушка удивлялась, что по всему дому табак сушили, а никто из своих не курил. В лесу заготавливали шиповник и другие ягоды, грибы, дикие лук и чеснок (мангырь). Излишки продукции продавали на те же прииски.

Мать Павла, Варвара Андреевна, хорошо знала местные ягодные места. Ягоду приносила только крупную, отборную. Сахара для варенья не хватало, так вешала ягоду в корзинках на чердаке. Зимой занесут, ягодка к ягодке, когда оттает. Черёмуху сушила и толкла на чай и пирожки. Она вообще была большой мастерицей, всё могла: состряпать, сварить, засолить и т.д. Часто вспоминали её мороженое. Пока были силы, соглашалась готовить на свадьбы, поминки и т.п. За это ей хо­рошо платили и уважали, возили и в другие станицы. Её за­работки были большим подспорьем для семьи: накупит нужных продуктов, в первую очередь мешок муки, настряпает.

Надо и обшивать семью. Степанида на швейной машинке строчила очень быстро, по словам внуков, как глиссер (быстрый такой катерок, который носился по Амуру). Стирки, починки — старый гад на новый лад. Постельного белья от бедно­сти не имели. Одежды — минимум.

Зимой особого внимания требовала русская печь. В ней пекли хлеб, готовили еду, сушили одежду, грели воду, мылись в ней, как в бане. (К последнему надо приноровиться, с не­привычки можно и в саже вымазаться). В такой печи пища в посуде не имеет прямого контакта с огнём, нагревается жаром стенок, томится, что даёт специфический вкус и аромат. Подогревать не надо, в печи эффект термоса — постоянная температура в течение длительного времени. Обслуживание печи подразумевало определённые навыки и умения. Перерасход или недостаток топлива был недопустим, а то сожгёшь или не до­варишь. Зато готовили с утра на весь день. Даже в суровые зимние дни печь с одной протопки поддерживала нормальную температуру в избе в течение суток. Печкой лечились. Если кто приболел, марш спать на печку, сухое тепло прогреет лучше всего.

Летом, когда большие сельскохозяйственные работы на пашне (так называли свои наделы за деревней, иногда в 12-15 верстах) — посадки, сенокос, уборка и др., — Павел и Степанида там и жили, а дома с внуками и хозяйством полностью управляется Варвара Андреевна. Свои работы закончат, так по просьбе матери помогают другим её детям, так всё лето с паш­ни и не вылазят.

В еде были неприхотливы. Кормились огородом, лесом, рыбалкой. Особых деликатесов не знали, но всё своё, всё свежее. Назавтра ничего не разогревали, потому что не оставалось. Капусту квасили бочками. Солили дикие лук и чеснок, огурцы, зелёные помидоры, грузди. Рыбу солили и замораживали свежей. Осенью, после забоя выросшей за лето скотины, на­мораживали котлет, пельменей, солили сало. Хранили в сундуках, чтоб не выветривалось, т.е. не теряло вкусовых качеств. Летом мясо солонили — держали в специальном растворе, так что перед готовкой его требовалось вымачивать. Сало не пере­солишь: оно берёт в себя ровно столько, сколько ему надо. Хватало до следующего забоя, пожелтеет сверху, а всё равно выручает летом в поле для сытности.

Картошку любили в любом виде, садили помногу. Во второй половине лета начинали подкапывать молодую. Не вы­рывая куста, рукой искали в гнезде клубни покрупнее. Кожица у неё ещё тонкая, варили «в мундире». Обожали жареные семечки щёлкать: подсолнечные и тыквенные. Оторваться от них было трудно.

Бабушка смеялась, что она солоща, т.е. ест всё. Запросто могла обойтись каким-нибудь кислым (так называли) суп­чиком с ква­шеной капустой или с крупой. Любила резкое в прикуску: нарвёт зелени, порежет, с солью потолчёт, раститель­ного масла капнет и кушает с основным блюдом. От такой пищи и зубы у всех были отменные. Сама она за жизнь один зуб потеряла, и тот в старости.

Чаи гоняли. Варвара Андреевна предпочитала гуранский — чёрный и крепко заваренный. Степанида — карымский — плиточный, с чуть горьковатым вкусом, с добавлением соли, молока или масла топлёного. Его рекомендовали как очень полезный при кормлении ребёнка грудью.

Кстати, зимой молоко морозили. Коровы меньше начинают доиться перед отёлом, потом и вовсе всё для телёнка, так заранее каждый день в выделенную посуду доливали сколько выгадают для семьи молока. Оно намерзает постепенно и получается молочный круг. При надобности откалывали от него требуемого размера кусочки.

Старались покупать только необходимое. В станице было несколько лавок. Если зайдёшь к лавочнику Тонких Григорию Ивановичу, то пропадешь. Обладавший ценными для лучших представителей этой профессии качествами, он встречал посетителя с распростёртыми объятиями. Ассортимент большой, чего только у него не было! С шутками и прибаутками хозяин всё покажет, всё расскажет, закружит, завертит и всучит покупку, которая-то и вовсе не нужна.

Постепенно увеличивался состав семьи. В 1919 г. родился Николай, в 1921 — Татьяна, в 1923 — Елена, в 1925 — Александр, в 1927 — Георгий, в 1929 — Зоя. Дни рождения ни­когда не от­мечали, у бедных не было принято. Рожали дома. В те годы повитухой была Прасковья Тимофеевна Рогожина. В большие праздники почти вся станица обязательно к ней с поклоном и подарками ходила. Бабушка Рогожиха была не толь­ко опытной, но и доброй. Могла и пожить, подомов­ничать несколько дней, пока роженица окрепнет. Молодой мамаше, как бы она ни была измучена, не давали первые два часа после родов спать и даже лежать лицом к стенке. Отвлекали раз­говорами. Новоявленного папашу поздравляли с сыном, а если дочка ро­дилась, дух поднимали присказкой: «Вот и хорошо! Сначала — нянька, потом — лялька». Перед крещением ста­рались умаслить священника, а то такое имя откопает в святцах, что и нарочно не придумаешь.

Первые сорок дней после родов женщина считалась сырой и должна была сильно беречься. Тепло одеваться даже летом, ничего холодного не употреблять. Кушать разрешалось всего понемногу, чтобы ребёнок привыкал к разной пище. Больше старались воды пить. Малыша с первых дней приучали к ес­тественному шуму, на цыпочках не ходили. Чтобы во сне не ис­пугался, ручками не вскинулся, — пеленали.

Кормили не по часам, а по «просьбе» ребёнка. В кровати лёжа категорически запрещалось кормить младенца, можно заспать его, т.е. удушить грудью, если мамаша и сама нечаянно заснёт, такие случаи бывали. Отнимали от груди, пере­водили на взрослую пищу, в холодное время года, не по жаре, т.к.боялись какую-нибудь заразу подцепить. Чтобы не кре­пило, поили малыша перед кормлением с ложечки серебряной водой: дитё покакало, матери легче. От потницы купали с чередой. Если плакал часто, сучил ножками, привязывали к пупку медный пятак. Знали заговоры от грыжи и др.

Больше всего боялись сглаза. И роженицу, и ребёнка старались как можно реже показывать на люди. Даже повитуху звали так, чтоб меньше народу знало, считалось, что такое по­могает легче родить. Если малыш после гостей или посторонних беспокоился, плакал, над кружкой воды читали «Отче наш», давали попить не менее трёх глотков, остатками умывали и не вытирали, так обсыхал. С поцелуями в лицо к маленькому не принято было лезть, пусть и своим, целовали в ручку. Верили и в родительский сглаз. Общаясь с ребёнком, поглаживали, делали ему потягушки за ручки, за ножки, говорили ласково, но противоположно подразумеваемому: «Вредненький, некрасивенький, нехорошенький» и т.п.

С ползунком начинали играть в ладушки и прятки, когда взрослый делает вид, что не замечает ребёнка: «Где же …?» и вдруг потом: «Вот …!» Не понимая слов, дитё реагирует на интонацию. Столько радости взаимной! Но и самую развесёлую игру резко обрывали, если ребёнок ударял по лицу играющего с ним, сразу давали понять, что так нельзя. При первых попытках пойти — ножницами как бы разрезали путы между ног малыша.

Спать укладывали в зыбку — подвесную люльку. Если расшалился, пугали: «Бабай придёт, утащит». Усыпляли спокойными, ласковыми песенками:

Котик, котенька, коток, котик — серенький лобок.

Иди, котик, ночевать, нашу зыбочку качать.

Тебе, котику-коту, за работу заплачу.

Дам кусочек пирога, дам кувшинчик молока.

Для выпавшего молочного зуба заставляли ребёнка найти дырку в полу, кинуть его туда, приговаривая: «Мышка, мышка, поиграй, мене новый отдай». Старшее поколение знало мно­жество поверий и старалось их соблюдать.

С детьми постарше и между собой взрослые не рассусоливали, избегали телячьих нежностей. Задеть, как бы невзначай, проходя мимо; чмокнуть в щёчку; шепнуть ласковое слово; стрельнуть глазками и пр. — такой и удачи (привычки) не было. Возможно, сказывались раннее привлечение к взрослым трудовым обязанностям, быстрый рост семьи (нет 30-ти лет, а уже шестеро детей), необходимость изображать строгого родителя, огромный объём каждодневной работы. Да и характер играл свою роль. Из Павла трезвого клещами слова не вытащишь, молчаливый был. Степанида живее его в общении, но рано осталась без матери, росла в людях, при­ходилось эмоции держать при себе, тем более свекровь, когда что не по ней, сразу губы поджимала. Правду говорила частушка:

Девочки, смугляночки, гуляйте по поляночке.

Бабочками будете, поляночки забудете.

Церковь это дело тоже не поощряла. Варвара Андреевна была глубоко верующим человеком, строго соблюдала все пред­писания. Молодые свою религиозность не выпячивали, но против традиций демонстративно не выступали.

Суеверий хватало. Боялись всерьёз мечтать о чём-то — загад не бывает богат. Верили в руку лёгкую и тяжёлую при исполнении работ. Засекали в понедельник: каким будет день, такая будет и вся неделя. Лучшим днём для начина чего-то считали вторник. Терпеть не могли, выйдя из дому, встретить праздно любопытствующих: «А ты куда?» Нечего закуды­кивать дорогу.

Перед дальней поездкой надо хоть немного всем вместе посидеть, с мыслями собраться. Проводив отъезжающих, полы этот день не мыли и не подметали, чтобы обратную дорожку не замывать и не заметать.

Не перешагивали через лежащего ребёнка, т.к. считалось, что он не будет расти. Не пришивали пуговицу и не прихватывали дыру, не сняв одежды, чтобы не зашить память. Не раскидывали волосы с расчёски — иначе голова будет болеть. Боже упаси было взяться в праздник или выходной за рукоделие. Вон там где-то какая-то баба ослушалась — что было! Нитки все поперепутались, сама руки исколола, а ребёнок на иголку наступил… Запугов было миллион и на все случаи жизни.

С родственниками роднились. Святое дело — на праздник или воскресенье в гости сходить. Называлось это — «чайку попить», но на стол выметалось всё, что есть. Хлебосолы все те же, но чужое всегда вкуснее. А если ещё и чарочку под­несут, смотришь, запели свою казачью, забайкальскую. С Гражданской войны любили песню, в которой тяжело раненный пар­тизан обращается к птицам:

Не вейтеся, чайки, над морем, вам некуда, бедным, присесть.

Слетайте в долину Амура, снесите печальную весть…

Как они тут в бою с белыми все погибли, но не сдались.

Исполнялась на мотив песни «Плещут холодные волны».

Письма тогда писали албазинцы, не мудрствуя лукаво, строчили по одному шаблону. Знаю его наизусть, так как бабушка рано начала привлекать меня писать письма под диктовку. Вот образец: «Здравствуйте, дорогие родные… — перечисляются имена получателей. — С сердечным приветом к вам… — называют имена отправителей. — Письмо ваше получили, за которое большое спасибо». Если с ответом задержались, извинялись и объясняли, почему. Дальше возможны два варианта. Первый — «Мы живём хорошо, чего и вам желаем». Второй — «Мы живём помаленьку». В том и другом случае идёт перечисление новостей, ко­торые могли бы заинтересовать получателя. Затем спрашивается о здо­ровье и новостях, которые интересуют отправителя. В конце: «Желаем вам всего хорошего. Пишите. Ждём ответа. Крепко целуем. Ваши родные». Почта работала.

Как-то Степанида взяла с собой маленькую дочь на по­хороны дальнего родственника. От первой услышанной фразы ребёнок остолбенел. Плачущая старушка спрашивала у покойника: «На кого же ты меня покинул, цветочек ты мой аленький?». Девочка внимательно посмотрела на гроб, удостоверилась, что лежит именно тот, на кого она и думала, — сухонький старичок. Оглядела кругом сидящих. Никто не смеялся, наоборот, усиленно тёрли глаза платочками. Ничего не поняла, а спросить у матери застеснялась.

Удивительный, с нашей современной колокольни, факт — на поминках, если умерла женщина, выпивку на стол вообще не ставили; если поминали мужчину, то наливали по одной. Так было принято. Помин — не гулянка. На всю станицу была единственная пьющая баба, ею детей пугали.

Казалось бы, каждый день походил на тысячу других. Но эпоха менялась, постепенно подтачивались прежние устои. Витавшие в обществе идеи преимущества коллективного труда будоражили души трудового казачества. И не удивительно. Отсутствие механизации, когда всё делалось «своим горбом», зависимость от капризов погоды и своенравной реки подрывали уверенность в завтрашнем дне. Нужда никогда далеко от порога не уходила, и хотелось вырваться из плена бедности.

Государство стало активно вовлекать женщину-крестьянку в общественную жизнь: в организацию детских садов, яслей и общественных столовых; к контролю за выдачей школьникам одежды и обуви; к борьбе с насекомыми и паразитами; к проведению детских утренников и вечеров культурного досуга для взрослых и другим формам работы. Степанида любила на мероприятия приходить пораньше, чтобы, как она говорила, с ней здоровались, а не наоборот. Ей это было в новинку, интересно, затягивало, но оставляло меньше времени для семьи и ухудшало отношения с мужем, сам он не был активистом. Даже праздники перестали приносить былую радость. Религиозные по своей форме, они становились не модными и уже считались признаком отсталости. Сказывалась пропаганда безбожников.

Дата добавления: 2015-07-25