В.А. Тураев

АБОРИГЕНЫ И КАЗАКИ:
ОСОБЕННОСТИ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ
(XVII-XVIII вв.)

Взаимоотношение аборигенного населения с казачьими отрядами, на плечи которых легла основная тяжесть присоединения к Российскому государству дальневосточных земель и их первоначальное хозяйственное освоение, в отечественной историографии не было предметом специального рассмотрения, хотя многие аспекты этих отношений нашли определенное отражение в работах по истории Сибири и Дальнего Востока. Незначительный интерес к проблеме в дореволюционной историографии можно, видимо, объяснить тем, что на фоне слабой изученности всего процесса присоединения Сибири и Дальнего Востока эти вопросы не считались столь уж важными. Что же касается советских историков, то для них эти сюжеты стали составной частью довольно «скользкой» темы, таившей в себе много «подводных камней». Концепция «мирного и добровольного вхождения» Сибири и Дальнего Востока в состав России, пропагандировавшаяся в СССР с конца 1940-х гг., не предполагала активного интереса к проблемам взаимоотношения ка­заков с местным населением, поскольку многие аспекты этих отношений могли поставить под вопрос саму концепцию. Немногочисленные работы, в которых затрагивались эти во­просы, как правило, не шли дальше традиционных для этнографии проблем этнокультурного взаимодействия.

В настоящее время в новейшей отечественной литературе признается неоднозначный характер присоединения Сибири к Рос­сийскому государству, сложность и противоречивость этого процесса, однако сама концепция по своей сути мало изменилась. Как справедливо отмечает А.С. Зуев, «до сих пор встречаются работы, в которых по-прежнему старательно умал­чиваются факты вооруженных столкновений и сопротивления сибирских аборигенов, походы русских казаков «встреч солнцу» преподносятся как исключительно «великие географические открытия», а сами казаки как бескорыстные землепроходцы, этакие «рыцари без страха и упрека» 1.

Одной из причин такой неопределенности, по мнению Зуева, является опасение, что широкое обсуждение проблемы «может вызвать обострение межнациональных отношений». Трудно согласиться с оправданием такой позиции. Для межэтнических отношений в регионе серьезную опасность представляет как раз обратное — замалчивание и фальсификация исторических фактов. Попытка камчатских властей широко отметить несколько лет назад 300-летнюю годовщину «добровольного» вхождения Камчатки в состав России встретила серьезное неприятие коренных народов. Причем главным раздражителем был не сам факт «вхождения», а именно его «добровольность».

Восстановление реальной картины русского продвижения на восток, в том числе вооруженных конфликтов с местными племенами, всей сложности и драматизма этого процесса, является насущной задачей современного поколения историков. Это важно не только с точки зрения исторической правды. Актуальность темы обусловлена возросшим этническим само­сознанием коренных народов, ростом их общей культуры и образованности. Сегодня, когда среди народов Сибири и Даль­него Востока есть немало своих историков с кандидатскими и докторскими степенями, хорошо знающих особенности ис­тории региона, продолжать с маниакальным упорством твердить о мирном и добровольном вхождении Дальнего Востока в состав России, по меньшей мере, неумно.

Насильственный характер присоединения Дальнего Востока к России не мог не сказаться и на взаимоотношениях русских с коренными народами, особенно на первом этапе. В настоящей статье внимание акцентируется на взаимоотношениях аборигенов с казаками. Такой интерес обусловлен особой значимостью казачества для дальневосточного региона. Казачьими отрядами были основаны почти все известные на Дальнем Востоке в XVII-XVIII вв. русские поселения: Удское (1639), Охотск (1647), Тауйск (1653), Анадырск (1659), Верхнекамчатск (1698), Нижнекамчатск (1701), Большерецк (1703), Ямск (1740), Тигиль (1744), Таватома (1747), Вилигино, Туманы, Гижига (1752) и другие. Соответственно и основу русского населения на Дальнем Востоке составляли казаки. Если в Сибири крестьяне по численности преобладали над служилым сословием уже в конце XVII в., то на Дальнем Востоке казаки были преобладающей частью русского населения до середины XIX в., а на Северо-Востоке и до начала XX в. 2. В силу этого обстоятельства характер взаимодействия пришлого и аборигенного населения на Дальнем Востоке не мог не иметь особен­но­стей.

Конфликтный период во взаимоотношениях на Дальнем Востоке продолжался значительно дольше, чем в Сибири, — на Охот­ском побережье и Колыме до 70-х гг. XVII в., на Камчатке до половины XVIII в. Отношения аборигенов с казаками в сравнении с другими слоями русского населения отличались повышенной агрессивностью. Торговцы, промышленники, крес­тьяне, духовенство были заинтересованы в мирных от­ношениях. К мирному сожительству подталкивал сам характер их деятельности. В развитии торговых отношений с ними было за­интересовано и местное население.

В Сибири источником конфликтов крестьян с аборигенным населением были земельные отношения. Мизерность дальне­восточного пашенного хозяйства не могла нанести ущерб промысловому хозяйству аборигенов, как это нередко случалось в Сибири. Столкновения по поводу охотничьих ресурсов, безусловно, имели место. Промышленники жаловались, что тунгусы и якуты грабят их во время промысла — «и хлебные запасы отнимают и зимовья жгут». Подобные инциденты не бы­ли редкостью, но происходили они сравнительно недолго. Уже во второй половине XVII в. поголовье соболя на Охотском побережье сильно сократилось, а вместе с тем прекратился и наплыв промышленников. Несколько дольше сохранялась конкуренция по поводу промысловых ресурсов на Анадыре. С присоединением Камчатки здесь сосредоточилось много рус­ского населения, жизнь которого зависела от промысла рыбы и диких оленей во время их сезонной миграции к морю (летом) и в лесотундру (осенью). Все места перехода оленей через р. Ана­дырь, где раньше вели промысел чукчи и юкагиры, оказались заняты жителями Анадырского острога, что не могло не порождать конфликты.

И все же основной конфликтный потенциал коренных на­родов с казачеством лежал совсем в другой плоскости. Являясь служилыми людьми, представителями власти, казаки в глазах абори­генов были, прежде всего, завоевателями, носителями несвободы. Эту характерную черту во взаимоотношениях коренного населения с казаками в первые десятилетия русского присутствия неоднократно подчеркивал еще Крашенинников. Стремление вернуть себе «прежнюю вольность» лежало в осно­ве восстаний коренного населения, сотрясавших Камчатку до се­редины XVIII в.

По-другому, собственно говоря, и не могло быть. На первом этапе взаимодействия, когда новые территории вовлекались в орбиту русской государственности, была возможна лишь одна вполне естественная реакция — отрицание. Люди не вникают в существо нового мира, не ищут в нем привлекательные черты. Его отметают безоговорочно только потому, что он чужой. Взаимодействие характеризуется жестким противо­стоя­нием. Так происходило во всем мире, и Россия здесь не ис­ключение. Сибирь и Дальний Восток были завоеваны в огне локальных войн, восстаний, мелких стычек.

Редкий русский поход в «неясашные землицы» обходился без потерь, порою весьма значительных. Донесения воевод, челобитные казаков буквально пестрят сообщениями о военных действиях: «А с ними де бои были у них беспрестанные, в од­ну пору приступали к их зимовью тунгусов человек с семьсот и больши…» 3. «…В пятницу пришли к ним к зимовью горбиканской земли князец Ковыр, а с ним девятьсот человек. И оне с ними билися. И казаков у них ранили осьми человек, а девятого убили до смерти» 4. «За кровью и за боем» пришлось собирать ясак с шоромбойских юкагиров служилым Иванова Постника в 1639 г. 5. «Съемный бой целый день до вечера» с алазейскими юкагирами и чукчами пришлось выдержать казакам Д. Ярило в 1642 г. 6. Подобных свидетельств можно приводить много.

Особенно сложным был период безвластия — 30-е гг. XVII в., когда в Якутии столкнулись соперничавшие между собой мангазейские, енисейские, томские и тобольские казаки. Всем им пришлось «войною» приводить неясачное население «под царскую высокую руку». Соперничество в сборе ясака, выливалось в откровенный грабеж коренного населения и привело к восстанию алданских эвенков (зима 1639-1640 гг.). Нападению подвергся Бутальский острожек, находившиеся там казаки и промышленники были перебиты. «Великая шатость» имела место на Олекме, где «якутские и тунгусские люди многих русских промышленных людей на соболиных промыслах побили» 7. Отголоски этой бурной поры имели место на Охотском побережье и позже. В 1693 г. эвенками был уничтожен отряд И. Томилова, шедший из Якутска в Охотский острог: «Ево, Ивана, да служилых людей 30 человек убили до смерти за то, что он, Иван, будучи в Удцком острожке чинил там ламуцким иноземцам обиды» 8. Аналогичной причиной было вызвано восстание тунгусов, осадивших Охотский острог в 1667 г. Приказчик Ю. Крыжановский, своей жестокостью спровоцировавший восстание, по решению властей был бит кнутом и сослан в даурские остроги 9.

Не менее сложно протекало присоединение к Русскому государству Приамурья. Казацкая вольница, столь характерная для «якольской землицы» в первые годы ее освоения, в еще боль­шей мере проявилась на Амуре. Проблемы в отноше­ниях с местным населением возникли уже во время похода Е.Хабарова. В отечественной историографии личность этого человека рисуется положительно. Между тем документы дают ему весьма неприглядную характеристику. В истории русского земле­проходчества немного найдется людей, оставивших после себя столь недобрую память среди аборигенов. Многое из того, что приписывается Хабарову на Амуре (строительство острогов и поселений, начало хлебопашества и т.п.), не соответствует дейст­вительности 10. Зато не подлежит сомнению та крайняя жестокость, которую проявлял он по отношению к местному населению. Вот его собственные признания: «И яз Ерофейко тех аманатов пытал и жог, и они одно говорят, что де отсеките наши головы»; «Велел я Ерофейко волному охочему казаку Петруньке Оксенову… тот Толгин город зажетчи весь»; «Плыли семь дней от Шингалу (Сунгари) дючерами, все улусы большие юрт по семидесят и осьмидесят, и тут все живут дючеры и мы их в пень рубили, а жен их и детей имали и скот» 11.

Е. Хабаров своими жестокостями крайне осложнил от­ношения с местным населением, вынудил его искать помощи у своих вчерашних врагов маньчжуров («богдойцев»). Насильственное переселение коренного населения из Приамурья на реку Нонну в Манчьжурии не было таким уж насильственным. Многие дауры, доведенные насилием казаков до отчаяния, бежали в Маньчжурию вполне добровольно, испросив на то разрешение у маньчжурских властей 12. Вред, нанесенный Хабаровым русскому присутствию в Приамурье, хорошо понимали в Москве. Он был отозван с Амура, ему категорически за­претили туда возвращаться.

Недоверие, посеянное первыми русскими походами по Амуру, было живо у аборигенов и 150 лет спустя. Его явственно ощущал во время своего путешествия по Приамурью А. Миддендорф (40-е гг. XIX в.) 13. Да и во время первого сплава по Аму­ру (1854), по свидетельству Муравьева, большинство прибрежных селений на участке реки (до устья Уссури), где в свое время побывало воинство Хабарова, стояли пустыми, их жители, узнав о приближении русских, в страхе бежали в тай­гу.

Ничем не мотивированная жестокость — характерная особенность многих казачьих походов по «приисканию новых землиц». Так было на Охотском побережье и в Приамурье, так было и на Северо-Востоке. В большинстве случаев казаки прибегали к насилию вовсе не потому, что встречали вооруженное сопротивление со стороны аборигенов. Причины жестокости хорошо объяснил В.Атласов после первого посещения Камчатки: «камчадалов громили и набольших людей побили, и посады их выжгли для того, чтобы было им в страх» (выделено нами. — А.Т.) 14.

Подобное признание весьма примечательно. Оно лучше всего характеризует «мирный» характер присоединения дальне­восточных земель к России. Враждебность территории ка­заки ощущали с первого мгновения и действовали упреждающим образом. Ощущение этой враждебности ярко отразилось и в архи­тектуре казачьих поселений. Почти все русские зимовья и остроги XVII в. долгие десятилетия сохраняли все­возможные защитные сооружения — башни, «нагородни», тыновые ограды с бойницами и тому подобные «крепи», чтобы «жити было безстрашно».

Правительственные инструкции строго регламентировали процесс принятия местных жителей в русское подданство. Казакам, прежде всего, необходимо было произнести «госуда­рево жалованное слово» — официальные заверения в «царском милостивом призрении». Затем будущих подданных следовало «напоити и накормити государевым жалованьем довольно», а для устрашающего впечатления («для чести и повышения государеву имени») надлежало «дважды или трожды выстрелить» из пищалей 15. На практике казаки чаще всего переходили к устраше­нию, минуя этап гостеприимства, сетуя на то, что «ласки иноземцы не знают, потому что люди дикие, где в зимовьях ласкою хто служилых или промышленных людей при­зовут и учнут их кормить без опасения, тех они людей до смерти по­бивают» 16.

Последствия такого поведения казаков хорошо известны. Краткое путешествие Атласова по Камчатке с элементами устрашения в 1697 г. обернулось для оставшихся на полу­острове казаков многими бедами. В 1699 г. во время возвращения в Ана­дырский острог был уничтожен отряд Серюкова. В 1705 г. коряки истребили другой казачий отряд во главе с Протопоповым. В зону военных действий превратилась большая часть Камчатки в 1707-1711 гг. В результате боевых действий ясак с Камчатки не вывозился в течение пяти лет. За 12 лет противо­стояния (1703-1715) были сожжены Большерецкий и Аклан­ский остроги, убито около 200 казаков — огромные потери по то­му времени. Неспособность обеспечить безопасность со­общения камчатских острогов с Анадырском и Якутском побудило правительство начать поиски морского пути на Камчатку. С 1716 г. связь с Камчаткой стала осуществляться на мор­ских судах из Охотска.

Военные действия стали затухать на Камчатке к началу 20-х гг. XVIII в., однако взаимоотношения казаков с местным населением лучше не стали. Основной причиной напряженно­сти на этот раз стали злоупотребления во время сбора ясака. Правительство, заинтересованное в регулярном поступлении ясака в государственную казну, стремилось к увеличению численности его плательщиков. Отсюда многочисленные наказы воеводам обращаться с инородцами «ласкою, а не жесточью», «от обид и насильства оберегать». Было бы, однако, большой ошибкой автоматически распространять отношение государства к инородцам и на взаимоотношения народных масс. Ин­тересы государства и интересы казачества совпадали далеко не всегда. Предписание соблюдать правительственные инструкции по обращению с инородцами мало заботило казаков. Об этом может свидетельствовать уже само название цар­ского указа (1695 г.), посвященного защите ясачных инородцев: «О нечинении казней и пыток сибирских ясачных инородцев без доклада государю, об охранении их от обид, налогов и притеснений, о посылке добрых приказчиков, чтобы они ясачных людей не грабили, вина не курили и не продавали» 17.

На сложность и противоречивость собирательного портрета казаков-землепроходцев указывал в свое время В.Г. Мирзоев: бунты, побеги и даже убийства воевод и начальников со­четались у них с ревностной службой по «приисканию новых землиц», элементы анархизма — с верностью служебному долгу, жажда богатства — с бескорыстием 18.

Сочетание всех этих противоречивых качеств действительно было характерной чертой русского землепроходчества. Взять хотя бы судьбу известного казака И. Козыревского. Участник казачьего бунта (1711), в ходе которого были убиты все приказчики камчатских острогов, и первооткрыватель Курильских островов. За грабеж курильцев был посажен в тюрьму, а в 1717 г. основал на реке Камчатке Успенскую пустынь (монастырь) для престарелых и раненых казаков. В 1718 г. стал главой православной церкви на Камчатке, а закончил свою жизнь в тюремной камере как государственный преступник накануне своей казни в декабре 1734 г.

В социальном отношении казачьи отряды были чрезвычайно пестрыми. В их состав входило немало так называемых «гулящих». Это был своеобразный слой русского населения Сибири, формировавшийся из бежавших за Урал крепостных крес­тьян и маргиналов. Царские указы категорически запрещали принимать «гулящих» на службу, но воеводы, постоянно ис­пытывая недостаток в служилых, верстали их в казаки, не вдаваясь в сомнительное прошлое этих людей. С 1653 г. состав служилых пополнялся еще одной специфической категорией — ссыльными (в том числе «ворами», смертные приговоры ко­торым стали заменять ссылкой в Сибирь).

А. Миддендорф так характеризовал первых покорителей Приамурья: «Бродяги всех сортов, искатели приключений, беглые враждующие друг с другом бунтовщики, с прибавкою ни­чтожного числа природных казаков» 19. Пестрый социальный состав первой волны русских на Амуре действительно не отличался высокими нравственными качествами. Албазинский острог, возрожденный в 1665 г. беглым казаком Н.Чернигов­ским, долгое время в Москве иначе как «воровским» не на­зывали. Здесь возникла своеобразная казацкая республика, номинально зависевшая от нерчинского воеводы, а фактически никому не подчинявшаяся. Русское влияние на Амуре казаки распространяли «на свой страх» весьма сомнительными сред­ствами.

Неприглядны факты биографий многих знаменитых русских землепроходцев. Хорошо известны, на­пример, «подвиги» «камчатского Ермака» В.В. Атласова. «В ма­лых летах» он «гулял» по низовым ленским городам. Назначенный в Москве в 1700 г. приказ­чиком на Камчатку, до места назначения не доехав, на Ан­гаре разграбил караван купца Добрынина, в Якутске был арестован, до 1707 г. сидел в тюрьме, после чего был вновь послан на Камчатку против восставших ительменов 20.

Не менее «красочна» биография уже упоминавшегося Е. Хабарова. Таможенный целовальник Юрий Селиверстов жаловался на него за отказ платить пошлины, в том числе десятинную пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей. Весьма сомнительные с точки зрения законности отношения связывали Хабарова с другой весьма одиозной фигурой того времени Парфеном Ходоревым. По дороге на Амур, на реке Лене, Хабаров разграбил вилюй­ских тунгусов, а в устье Олекмы — ясачных якутов: «на погроме взял двенатцеть быков да трех якутов убил до смерти». Перейдя за волок, в зимовье, где казаки держали в аманатах жену даур­ского князя Шилгинея, Хабаров захотел «ту князцеву жену взять себе на постелю», а когда та «за безчестием» отказалась, «удавил ее ради своей бездельной глупости». Участники похода Хабарова давали ему такую оценку: «Государеву делу не радел, радел своим нажиткам, шубам собольим» 21.

«Радение своим нажиткам» было страстью многих казачьих начальников. Во время смещения казаками в 1716 г. приказчика Алексея Петриловского, прославившегося на Камчатке своим лихоимством, у него было обнаружено 5669 соболей, 1545 красных лис и 169 сиводушек, 207 бобров (каланов). Всего за один год камчатской службы якутский дворянин Иван Енисейский «нарадел» 6 тыс. соболей, более 1000 лис, 200 бобров. Уже упоминавшийся казачий голова В.Атласов за несколько месяцев своего вторичного пребывания на Камчатке успел стать владельцем 1200 соболей, 400 лис, 74 бобров 22. За­метим, что все эти «нажитки», как правило, превосходили официальный ясак, вывозимый с Камчатки в эти годы, были резуль­татом откровенного злоупотребления властью, грабежа и насилия не только коренного населения, но и собственных казаков.

Конфликт рядовых казаков со своими руководителями на почве их корысти и злоупотреблений — рядовое явление в истории русского землепроходчества. В сентябре 1652 г. от Хабарова ушло более 130 человек, недовольных его самоуправством. В 1711 г. на Камчатке были убиты казаками сразу три казачьих начальника — отстраненный от власти казачьим кругом еще в 1707 г. Владимир Атласов, сын боярский Петр Чириков и пятидесятник Осип Липин (Миронов). Подобные от­ношения внутри казачьего сообщества на Камчатке характерны не только для первой четверти XVIII века, сравнимой по сво­им последствиям с периодом безвластия в Якутии. Достаточно вспомнить восстание в Большерецком остроге (бунт Беневского) в 1771 г., когда был убит командир Камчатки Нилов, а участники бунта бежали, захватив галиот «Св. Петр».

Бунты и восстания служилых и местного населения были неизбежны в условиях существовавшей системы административного управления, когда все зависело от прихоти того или иного начальника. Н.В. Слюнин писал по этому поводу: «На окраины посылался худший неработоспособный или больной (нравственно) элемент; административные лица вербовались из провинившегося контингента служилых, которые своими распоряжениями наводили на окраину ужас. Во всей истории края найдется всего несколько лиц, о которых она сохранила светлые воспоминания» 23.

Яркой иллюстрацией к этим словам может быть судьба командиров и начальников Охотско-Камчатского края. Практически каждый из них назначался «в видах искоренений разных злоупотреблений» и для «учреждения добрых порядков», а заканчивалась их служба на редкость одинаково. Смещенный Извеков предан суду, лишен всех чинов и дворянского достоинства. Упоминаемый выше Нилов убит во время большерецкого восстания. Охотский комендант И. Бухарин, о взятках которого ходили легенды, после ареста и длительного следствия лишен прав состояния и дворянства. Отстранены от долж­ности и преданы суду городничий Нижнекамчатска Орленков, начальник Охотского приморского управления В.Г. Ушинский, помощник командира Охотского порта А.Юрлов и т.д. и т.п. Что уж говорить о камчатских приказчиках, которые, попав на полу­остров, практически полностью выходили из-под контроля влас­ти.

Говоря о негативных сторонах русского землепроходчества, безусловно, нельзя не учитывать характер времени. То, что современному человеку может показаться несправедливым и даже диким, в XVII в. могло быть обычной нормой поведения. У каждой эпохи своя мораль и своя этика. Казаки были людьми своего времени, когда больше всего ценились отвага и сила, а во взаимоотношениях народов правым считался тот, кто оказывался сильнее. Нельзя забывать и трудностей с доставкой на Дальний Восток всего необходимого для жизни — казаки годами не получали положенного им жалования, что само по себе толкало на грабеж. В «дальних посылках», они, кроме того, старались компенсировать откупные (взятки), которые давали якутским воеводам за право служить в ясачных острогах. Ставки откупных для приказчиков в конце XVII века колебались от 50 до 400 рублей в зависимости от бедности или богатства пушниной той или иной местности. С рядовых казаков брали, как правило, по 10 рублей 24.

Одной из распространенных форм эксплуатации местного населения казаками была так называемая чащина (беляк) — сбор пушнины сверх официального ясака в свою пользу, при этом одной пушниной дело не ограничивалось. «Повсегодно берут де с нас неокладные тягостные поборы ради своей корысти, — жаловался камчадал Начика, — сараны по пуду, кипрею по пуду да по бату (долбленая лодка. — В.Т.), а ежели где сараны и кипрею нету, то берут лисицами и собольми..., також берут и ягодами и юколою» 25.

Тяжким бременем была «каюрная гоньба». Как отмечал Сибир­ский комитет, «камчадалы... во всякое почти время года только тем и занимаются, что развозят всех, начиная от начальника до последнего казака, кои под разными видами службы во весь год беспрерывно разъезжали для торговли и брали столько собак, лошадей, лодок и нарт, сколь кому нужно». Дело не ограничивалось только разъездами. Население обязано было их и кормить.

Подлинным бедствием для аборигенов Камчатки стало появление здесь экспедиции В.Беринга. На перевозку ее грузов в самый разгар охоты и рыбной ловли были брошены жители всего полуострова. Оценивая последствия этой «транспортной операции», С.Б. Окунь писал: «30 лет ограбления туземцев ясачными сборщиками не смоги сделать того, что сделало в те­чение года экспедиция Беринга» 26. Не менее разорительной для хозяйства ительменов стала поездка по Камчатке в 1783 г. ее начальника Козлова-Угренина в экипаже с печкой и многочисленной свитой. Из-за массовой гибели собак (одновременно запрягалось до 400 собак) эта поездка осталась в памяти камчадалов как «собачья оспа». Летом по реке плоты и баты со свитой Козлова-Угренина тянули сотни камчадалов.

Переход казаков на постоянное жительство в камчатских острогах породил еще одну форму эксплуатации аборигенов — холопство, которое Крашенинников и Стеллер определяли как вид рабства. Подобный поворот событий был неизбежен, поскольку в основе государственной политики по отношению к абори­генам Сибири и Дальнего Востока лежали принципы феодальной эксплуатации, которые с завидной последовательностью внедрялись в это время в самой России. Носителями феодального сознания были не только правящий класс России, но и само население, а потому и характер отношений казаков с ко­ренным населением стал определяться принципами феодальной эксплуатации. В отличие от русского крепостного мужика, знавшего над собой лишь одного хозяина — своего барина, ительмены оказались в двойной зависимости — от батюшки-царя, которому платили ясак, и от новоявленных помещиков-казаков. Крашенинников писал по этому поводу, что казаки на Камчатке живут, «как дворяне за холопами» 27. Такая оценка не была преувеличением. Как и помещики в России, казаки проигрывали своих холопов в карты, вывозили их в Якутск на продажу. По переписи 1723 г. в Верхнекамчатском остроге у 27 казаков разных чинов имелся 101 холоп, в Большерецке соответственно — 34 и 108, в Анадырске — 6 и 17 28.

Об особом виде холопства местных жителей, широко распространившемся в крае вместе с приходом русских, писал И. Стеллер: «На казаков вместо рабов работают их крестники и крестницы». Эта специфическая форма закабаления получила широкое распространение вместе с началом христианизации. Приобщать аборигенов к православной вере имели право не толь­ко священники, но и все служилые, при этом те, кого крестили казаки, попадали в кабалу к своему крестному отцу. «Крещение в неволю» (по экономическим соображениям) было даже официально узаконено в 1733 г.

Бесчинства казаков на Камчатке не могли не вызвать сопротивления. Вначале оно носило ситуативный характер, а с ле­та 1731 г. приобрело размах всеобщего восстания. Ительменами был захвачен Нижнекамчатский острог. Восстание удалось подавить только в 1732 г. Расследованием его причин занималась специальная «походная розыскная канцелярия» майора Мерлина. Следствие вели до 1739 г. По его результатам были казнены руководители восстания Ф. Харчин и Голгоч, в каждом из трех камчатских острогов «для острастки» повесили еще по два ительмена. Одновременно были повешены и три приказчика, спровоцировавшие жестоким обращением с аборигенами восстание, — Штинников, Новгородов и Сапожников. Все ительмены, находившиеся в крепостной неволе, были освобождены. Казакам категорически запретили впредь об­ращать в рабство коренных жителей.

Локальные восстания случались на Камчатке и позже. В 1741 г. на реках Утхолок и Подкагерная были убиты 12 ка­заков и осажден Тигильский острог. Восставших усмиряли участ­ники 2-й Камчатской экспедиции В. Беринга. Чтобы огра­дить ясачное население от казачьего беспредела, казакам за­претили посещать инородческие поселения «за своими корыстями», а ясак некоторое время собирали сильно вооружен­ными отрядами.

С середины XVIII в. вражда аборигенов с казаками на­чинает затухать. Потенциальные возможности сопротивления коренного населения существенно подорвали людские потери, понесенные в борьбе с казаками и связанные с распространением различных эпидемий. Только в XVII в. от оспы, гриппа и других болезней, к которым у местного населения не было иммунитета, погибло 40% всех юкагиров, в два раза сократилась численность эвенов. Оспа 1768 г. унесла две трети на­селения Камчатки 29. Людские потери, поражение в освободительной борьбе ослабили этническое самосознание, способствовали росту апатии. Теперь главными противниками власти стали неясачные коряки и чукчи. Центр борьбы с коренным на­селением во второй половине XVIII в. перемещается на Чукотку и охотское побережье. Характер этой борьбы оказался таков, что основную роль в ней пришлось играть не казачьим отрядам, а армейским частям.

Сыграли свою роль и другие обстоятельства. Чтобы по­кончить со злоупотреблениями во время сбора ясака, правительство изменило систему налогообложения коренного на­селения. Аманатство и институт ясачных сборщиков были заменены в 1769 г. групповым принципом обложения. Ясак стали привозить на сборные пункты князцы и старшины. На Камчатку этот порядок стал распространяться лишь в ХIХ в., но и там выросла роль местных тойонов и родоначальников. Они получили право распределять ясачные оклады по отдельным семьям. В связи с истощением запасов соболя натуральный ясак заменили денежным обложением. Произошло общее снижение роли пушнины в экономике. Все это существенно со­кращало возможности личного обогащения, а следовательно, и конфликтные ситуации на этой почве.

С середины XVIII в. началось переселение на Камчатку сибирских крестьян. По мере увеличения их численности, появления других социальных слоев русского населения — торговцев, чиновников, духовенства, регулярных войск воздействие казаков на аборигенное население перестало быть определяющим. Сказались и реформы административного устройства и управления. С 1772 г. на Камчатку стали назначаться главные командиры (городничие, коменданты), которым подчинялись гарнизоны всех камчатских острогов и крепостей. Это усилило контроль за деятельностью казаков.

Во второй половине XVIII в. стали в полной мере сказываться последствия закрепления казаков на постоянную безвыездную службу в камчатских острогах. Оседая на постоянное жительство, казаки обзаводились семьями, вступая в браки с представительницами коренных народов. Широкое распространение получили метисация и ассимилятивные процессы. В этих условиях взаимоотношения казаков и аборигенов по модели «господство-подчинение» сменились этнокультурным взаимодействием. Природная среда порождала однотипность трудовой деятельности казаков и аборигенов, формировала общую культуру жизнеобеспечения, что в свою очередь облегчало контакты. Казаки перенимали у аборигенов формы хозяйства, одежду, нравы, забывали свой язык, обращались к язычеству. В условиях изолированности и в результате метисации в бассейнах Колымы, Камчатки, Анадыря, где изначально концентрировалось казачье население, уже к концу ХVIII в. сформировались новые этнокультурные общности — камчадалы, марковцы, колымчане, отличавшиеся не только физическим обликом, но и языком, особенностями духовной и материальной культуры.

1 Зуев А.С. Характер присоединения Сибири в новейшей отечественной историографии // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып. 1. Культурный космос Евразии. Новосибирск, 1999. С. 127.

2 Шунков В.И. Вопросы аграрной истории России. М. Наука, 1974. С.233.

3 Расспросные речи служилого человека Нехорошко Колобова //Известия ВГО, 1958. Т.90. Вып.5. С.446.

4 Расспросные речи И.Ю. Москвитина и Д.Е. Копылова // Труды Томского областного краеведческого музея. Томск, 1963. Т.VI, вып.2. С.29.

5 Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII века на Северо-Востоке Азии. Сб. документов. М., 1951. С. 132.

6 Там же. С. 135.

7 Иванов В.Н. Вхождение Северо-Востока Азии в состав Русского го­сударства. Новосибирск, Наука, 1999. С.57.

8 Степанов Н.Н. Тунгусы в XVII веке в Якутии //Якутия в XVII веке. Якутск, 1953. С. 184.

9 Щеглов И. Хронологический перечень важнейших данных по истории Сибири. 1032-1882 гг. Иркутск, 1883. С. 126.

10 Подробнее см.: Полевой Б.П. Изветная челобитная С.В. Полякова и ее значение для археологов Приамурья // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-ХIХ вв. Историко-археологические исследования. Т.2. Владивосток, 1995. С. 7-30.

11 Дополнения к актам историческим, собранным и изданным Археографическою комиссией. СПб., 1848. Т.III. С. 363-364.

12 Ульяницкий А. Албазин и албазинцы // Записки Приамурского отдела Императорского общества востоковедения. Вып.1. Харбин, 1912. С. 75.

13 Миддендорф А. Путешествие на Север и Восток Сибири. Ч.1. СПб., 1860. С.150.

14 Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке. Л., 1935. С.27

15 Иванов В.Н. Указ. соч. С.68.

16 Открытия русских землепроходцев... С. 217.

17 Щеглов И. Указ. соч. С.138.

18 Мирзоев В.Г. Присоединение и освоение Сибири в исторической литературе XVII века. М., 1960. С.71.

19 Миддендорф А. Указ. соч. С.145.

20 Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма в Камчатском крае. М.-Л., 1935. С.16.

21 Челобитная С.В. Полякова и его спутников о поведении Я.П. Хабарова на Амуре в 1650-1653 гг. // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-ХIХ вв. Историко-археологические исследования. Т.2. Владивосток, 1995. С. 31-47.

22 Окунь С.Б. Указ. соч. С. 18.

23 Слюнин С.В. Современное положение нашего Дальнего Востока. СПб., 1908. С.4.

24 Сафронов Ф.Г. Русские на Северо-Востоке Азии в XVII — середине Х1Х в. Наука, 1978. С. 90.

25 Окунь С.Б. Указ. соч. С. 32.

26 Там же. С.37.

27 Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. М.-Л., 1949. С.245

28 Окунь С.Б. Указ. соч. С. 40.

29 Гурвич И.С. Этническая история Северо-Востока Сибири. М., Наука, 1966. С.182, 188.

Дата добавления: 2015-07-25