|
Читайте также: |
На чресла его дивные, и в гневе
Он жгучем поднялся от сна и скрылся.
Но дайте Силе женщиною стать,
И Сила пострадает. Все мужчины
Взор прячут от Горгоны змеевласой!
Кто шесть собачьих глав оплачет Скиллы,
Прекрасна и таинственна как ночь
Была Гекаты дочь, любима богом
Морским, и что ж - теперь одна, в пещере,
Терзает мореходов и стенает...
Кто Гидру пожалеет убиенну?
Или сирену, что поёт столь сладко,
Но в воске уши скроют мореходы
И незнакомо им её страданье
О том, что в песне страсть её жива лишь,
А поцелуем смертного погубит...
Крылатою как ветер Сфинкс была,
Что телом лев, лицом и грудью - дева,
И на горе пред Фивами смеялась,
Искусную загадку задавая
Глупцам, не знавшим, что от Тайны ключ
Так прост - то Человек, нагой и бренный.
Когда ж себя назвал Эдип в отгадку,
Он стал своей допытчицы сильнее,
И в пропасти нашла она погибель,
Из властелинши ставши жертвой Рока.
Кто ж фея Мелюзина такова?
Кто родичи её - Эхидны ль дети
Чешуйчатые, злые, - иль созданья
Добрее, что витают в свете сна,
Прелестные как Тайна; то дриады,
Иль Дамы Белые, чей вид изменчив,
Подобные улыбкам облаков,
Сулящие дары; небес и моря
Предивные чудовища влекутся
На зов людской тоски, не чинят бед
И тают в свете трезвом, им погибель
Самим сулит влеченье к нашим стенам,
К мерцанью очага и к нашим душам...
Осмелюсь ли начать я мой рассказ?
Затрону ль волшебство и рок в сей песне,
В небезопасный, теневой предел
Помчась? О Мнемосина-титанида,
Дочь Геи и Урана, муз всех матерь,
Чьё обиталище не светлый храм,
А запертая черепа пещера,
Мне помоги! - О Память, что связуешь
Моё столь современное сознанье
С сознанием тех дней далёких, древних,
Когда ещё дремали все Истоки
Людского рода и когда созданий
Невидимых и видимых явленье
Не совершилось, - О Источник речи,
Дай мудрый мне язык и поведенье,
Чтоб, от камина отлетев во тьму
Тьму внешнюю, суметь благополучно
Вернуться в христианское жилище!..
Книга первая
Заехал рыцарь в вересковый дол.
Был сзади ужас, впереди приволье.
Брёл потыкаясь конь, обрызган кровью,
Ретивость позабыв от безразличья
Хозяина, что бросил повода
Вдоль шеи в струях потных. День уж гаснул,
И расползались тени по низине,
Заглатывая вересника корни,
Укладываясь как тюленья кожа
В межхолмьях и у тёмного разлога,
Куда влеклись безвольно конь и рыцарь,
Косматый дол, что перед ним простерся
Огромно, ни тропы, ни даже знака
Не представлял ему, одно движенье
Пасущихся овец малоразумных.
Меж долом и меж Солнцем, верно, есть
Согласье тайно-дивное. Лишь Солнце
За облако сокроется, курчавый
Весь этот вереск (коего два вида
Лиловый и чуть розовый) - тускнеет
И мнится скучной, грубою одёжей,
Облекшей торф, кремнистые прогалы
Весь дол до самых гребней каменистых.
Но стоит Солнцу выглянуть с улыбкой,
Как мириады вспыхнут огоньков
От веточек, цветков и от зернинок
Слюды в камнях, что скрыты под водою
Янтарных луж средь торфа, - ожил дол,
Ответно улыбается. А после
Дождя взойдут живые струйки пара
И примутся резвиться и играть,
Как волны возле берега морского,
Иль как - пастух какой-нибудь сказал бы
Как жеребята на муравнике, иль гуси
В воздушном гоне. Так разнообразен
И так един дол этот вересковый...
Но ехал он, ни вправо не глядел,
Ни влево, в тёмном облаке бесчестья.
Та ярость, с коей гнал большого вепря,
Была жива, но помнилось в тумане:
Рогатину занёс он - зверь отпрянул,
И злой удар достался Эмери,
Сородичу его и господину!..
Перед его усталыми глазами
Кровавая завеса билась, с ней
В мозгу стучало: голову сложить
Вот средство от беды непоправимой!..
Меж голых двух утёсов конь ступил
На узкую тропинку, чьи откосы
Обглажены ветрами и одеты
В черничник, в можжевельник. Здесь по стенам
Вода сочилась, бурая от торфа
И чёрная от сажи травопала
Старинного. От поступи коня
Ссыпалась галька с тропки вниз куда-то.
От камня хладом веяло. Шёл путь
Всё уже и извилистей, наклонней.
Сколь времени спускался, он не ведал.
Но вот, сквозь крови пелену, усталость
Безмерную, он понял вдруг, что долго
Уж слышит звук воды, неверный, дальний,
Что, видно, долетал на крыльях ветра,
Как музыка, то громче, то слабее...
Потом он в гласе водном различил
Мелодию отчётливей, страннее
Серебряные ноты заплетались
В воды продолговатое звучанье,
И было это вервие из звуков
Единым, серебристо-каменистым.
Всё дальше и всё ниже ехал рыцарь,
Теснее и влажнее стали стены,
Вот некий поворот, за ним прогал,
Как вкопаны они остановились
Глазам их и ушам предстала тайна.
Подобье некой выемки внизу
Стены хранило водоём укромный,
Куда вода струёй спокойной сверху
Сбегала с выступца, она была
От пузырьков воздушных белой; в месте
Паденья, разбиваясь, походила
На тонкие стеклянные осколки;
Потом, чудесно вновь соединяясь,
Лежала мирно в чаше водоёма,
Храня свою упругость и дыханье,
Похожая на синий лёд в оправе
Пятнистой - чёрной и зелено-мшистой.
Средь чаши водоёмной был валун,
Возвышенный немного над водою.
В воде темнели смутно, шевелились
Растений перья от воздушных струек,
Взбегавших и слегка рябивших воду.
Валун был в изумрудную одежду
Из мха одет, но папоротник с мятой
На нём ещё росли, душисто, остро
Средь влаги пахли. С выступа вверху,
Откуда шла вода, сползала зелень
К земле, и здесь в ковёр живой единый
С лапчаткой, щитолистником сплеталась
Тёмно-зелёный, с искрой аметиста.
На валуне сидела дева, пела
Сама себе, отчётливо, негромко.
И этот голос, ясный, золотой,
Свободно, без усилья изливался,
Без вздоха, без молчанья для раздумья,
Мелодией простой и бесконечной
И удивительной, как танец струек.
Как розы млечно-белые в конце
Дневного света в брошенной беседке
Всё осеняют собственным свеченьем,
Она бросала свет жемчужно мягкий
На всю свою окрестность. Облекала
Её из шёлка белая сорочка,
Что чуть волнилась от дыханья пенья,
Да поясок зелено-изумрудный.
Ступни с прожилкой голубой резвились
В воде и преломлялись в пару рыбок
Весёлых. Вот она их подняла,
И ей вода одела на лодыжки
Цепочки самоцветных крупных капель,
Не уступавших камешкам бесценным,
Сапфирам и опалам в ожерельи,
Обнявшем её шею беззаботно.
Её живые, пышные власы
Назвать златыми мало, ибо искры
Огня в них пробегали, как свеченье
От моря полунощного, и сумрак
Вкруг озаряли, и покуда песнь
Лилась, она слоновой кости гребнем
Чесала их, и будто прядь за прядью
Вплетались в звук воды и в песню эту,
И слышен в общей музыке ему
Её волос манящий тёплый шёпот,
И страстно захотел преодолеть он
Хотя б перстом пространство меж собою,
Кровавым, и волос стихией дивной,
Но лик её препятствовал.
Был лик
Спокойно-царствен, с сильными чертами,
Но, погружён в себя и в это пенье,
Лишён был выражения земного.
Едва глаза их встретились, как песня
Умолкла, и повисло вдруг молчанье,
Молчанье, победившее весь лепет
Воды и листьев ропот. В целом мире
Они вдвоём остались, без улыбки
Смотрели друг на друга, и без слова.
Ни бровью и ни веком своим бледным
Не повела, но в долгом этом взоре
Взяла и обратила его душу
В желанье безнадежное, за гранью
Отчаянья, сомненья. Целокупен
Он разом стал: былые страхи, муки,
Гуляки блажь, недужного капризы
Исчезло всё навеки, всё сгорело
Под непреложным, неотступным взором
Чудесного и бледного Созданья.
Движение в тени он уловил,
И разглядел пса гончего большого:
Лохматый, серый и золотоглавый
Пёс с благородной мордой терпеливой
Тянул ноздрями воздух, неподвижный,
Насторожённый, госпожи на страже.
И вновь тогда припомнил Раймондин
Охоту злополучную и бегство
От места преступленья. Поклонился
В седле он низко, и молил он деву
О милости, чтоб мог воды напиться
Источника; мол, еле жив и жаждет.
"Зовусь я Раймондин из Лузиньяна,
И еду я куда, и кем я буду,
Не ведаю, но отдыха желаю,
Глотка воды, от пыли задыхаюсь".
Она в ответ сказала: "Раймондин,
Кто ты, кем можешь стать, и что содеял,
И как спастись ты сможешь, и как блага
Земные обрести - мне всё знакомо.
Сойди ж с коня, прими мою ты чашу
Воды прозрачной, что даёт источник,
Не зря Источник жажды утолимой
Зовётся он, приди ж и пей скорее".
И чашу протянула. Он спустился
И, чашу взявши, выпил он глубоко.
По-прежнему в сияньи взора девы,
Избавлен от заботы первой, ожил
Под пылью он лицом, как вереск солнцем
Обласканный, что светится ответно.
И знала Фея: он отныне будет
Её навеки, тело или душу
Всё ей отдаст. И на губах у Феи
Улыбка заиграла...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Джеймс Аспидс сочинял очередное примечание к Собранию сочинений Падуба. На сей раз предметом его трудов являлась поэма "Духами вожденны" (1863). Аспидс, по старинке, пользовался ручкой, более современными орудиями письма он так и не овладел; Паоле предстояло перенести его рукописный текст на мерцающий экранчик электронной пишущей машинки. В воздухе пахло металлом, пылью, и ещё почему-то горелым пластиком.
Р. Г. Падуб присутствовал по меньшей мере на двух сеансах в доме знаменитого медиума - миссис Геллы Лийс, которая в то время одна из немногих обладала способностью к материализации духов, в частности погибших детей; нередко духи прикасались руками к присутствовавшим. Миссис Лийс ни разу не была уличена в мошенничестве; позднейшие спириты почитают её пионеркой в этой области (см. Ф. Подмор, "Современный спиритизм", 1902, т. 2, сс. 134-139). Хотя поэт и отправлялся на эти сеансы, несомненно движимый скорее научной любознательностью, нежели надеждой поверить увиденному, он фиксирует действия медиума не просто с презрением к "крючкотворству на ниве душевной", но и с отчётливой боязливой неприязнью. Он также проводит неявную параллель между деятельностью медиума - ложным, вымышленным вызыванием мёртвых из небытия - и собственными поэтическими опытами. Выразительное, расцвеченное яркими красками воображения биографа, описание этих встреч Падуба с миром духов содержится в работе М. Собрайла "Великий Чревовещатель" (сс. 340-344). Можно также отметить любопытный выпад против Падуба со стороны феминисток, связанный с заглавием поэмы (статья д-ра Роанны Уикер в "Журнале чародеек" за март 1983 г.). Д-р Уикер критикует Падуба за выбор заглавия, так как оно, по её мнению, жестоко и несправедливо трактует "женски-интуитивные" поступки героини, произносящей драматический монолог - Сибиллы Иле (неявная анограмма фамилии Лийс!). Духами вожденны есть не что иное, как цитата из стихотворения Джона Донна "Алхимия любви": "Не тщись найти у женщин разума нетленна; / Прелестны, суть они лишь духами вожденны".
Аспидс перечёл написанное, и вычеркнул прилагательное "любопытный" перед словом "выпад". Потом задумался, не убрать ли оборот "расцвеченное яркими красками воображения биографа", относящийся к собрайловскому описанию сеансов. Все эти избыточные прилагательные и обороты несут отпечаток его собственных субъективных взглядов и, следовательно, не нужны. Может быть, удалить ссылки на Собрайла и д-ра Уикер целиком?.. Такая участь постигала большинство его писаний. Мысли укладывались на бумагу, затем обезличивались и наконец удалялись вовсе. Раздумья о том, вымарывать или нет, занимали львиную долю времени. Решение обычно принималось в пользу вычёркивания.
Кто-то, одетый в светлое, стремительно проскользнул от двери вдоль стола и, завернувши за его уголок, без приглашения уселся на край, поближе к Аспидсу. То был Фергус Вулфф, он с откровенным любопытством норовил разглядеть, что там пишет Аспидс. Аспидс прикрыл листок рукой.
- Почему вы не на воздухе, профессор? Сегодня прекрасная, солнечная погода.
- Охотно верю. Но издательству Оксфордского университета нет дела до погоды. Что вам угодно?
- Вообще-то я ищу Роланда Митчелла.
- Он в отпуске. Попросил недельку за свой счёт. Имеет право: сколько могу помнить, он ещё ни разу не брал отпуска.
- Он не сказал, куда направляется?
- Отнюдь. То есть вроде куда-то на север. Он не слишком распространялся.
- А Вэл поехала вместе с ним?
- Вероятно.
- Как поживает его последнее открытие, дало результаты?
- Какое открытие?
- Где-то перед Рождеством он расхаживал такой важный, изъяснялся обиняками. По-моему, отыскал какое-то загадочное письмо или документ. Так мне показалось. Или я что-то путаю?
- Не могу припомнить ничего в этом роде. Разве что заметки Падуба, которые Роланд нашёл в томике Вико? Но там, увы, ровным счётом ничего выдающегося. Банальные выписки, цитаты...
- Нет, это что-то другое, совсем не банальное! Что-то связанное с Кристабель Ла Мотт. Роланд был в возбуждении. Я направил его в Линкольн, к Мод Бейли.
- Феминистки не слишком жалуют Падуба.
- И она приезжала сюда. Мод Бейли. Кое-кто её здесь видел.
- Ничего такого связанного с Ла Мотт мне в голову не приходит.
- А вот Роланду что-то пришло в голову! Хотя, может, всё закончилось впустую. Иначе бы он вам, наверное, рассказал.
- Пожалуй.
- Ладно. Спасибо.
Вэл ела кукурузные хлопья с молоком. Дома она редко ела что-либо кроме хлопьев. Они были лёгкие, приятные, даже какие-то успокаивающие. Правда, на второй или третий день они начинали казаться хлебной ватой. В заветном садике ползучие розы ложились на каменные ступени, ярко цвели тигровые лилии и ромашки цветочных бордюров. В Лондоне была жара, как же Вэл хотелось оказаться в эту пору где-нибудь ещё, подальше от пыли, от запаха кошачьей мочи с потолка. Прозвенел дверной колокольчик, дверь отворилась. Вэл подняла глаза от тарелки, ожидая, быть может, Эвана Макинтайра с приглашением на ужин. На пороге стоял Фергус Вулфф.
- Приветствую, дорогуша. Нельзя ли повидать Роланда?
- Нельзя. Он в отъезде.
- Какая жалость. Позвольте войти. И где же именно Роланд пребывает?
- Где-то в Йоркшире, или в Ланкашире, или в Камберленде. Аспидс послал его в какую-то местную библиотеку, взглянуть на некую книгу. Роланд не сообщил мне подробностей.
- А он, случайно, не оставил какой-нибудь телефон? Мне нужно с ним срочно связаться.
- Вроде бы хотел оставить. Меня не было дома, когда он уезжал. Похоже, он забыл оставить этот телефон. Или я не нашла, куда он его записал. И звонков от него никаких не было. Он должен вернуться в среду.
- Ага, понимаю... - Фергус присел на старую софу и воззрился на неровные разводы на потолке, напоминавшие заливы и полуострова старинной выцветшей карты. - А вас, случайно, не удивляет, милая красавица, что он вам ни разу не позвонил?
- Я в последнее время была с ним немного сурова.
- Понимаю.
- Не знаю, Фергус, что вы там себе понимаете. Вы всегда склонны всё домысливать. А что вообще стряслось, что за срочность?
- Видите ли... вы, часом, не знаете, где Мод Бейли?
- Ага, понимаю... - сказала теперь уже Вэл. Наступило молчание. Наконец Вэл спросила: - А вы-то сами как считаете, где ей быть?
- Если б я знал. Что-то происходит, а я не в курсе. Хоть убей. Но ничего, я скоро докопаюсь.
- Она ему сюда звонила. Раза два. Но я её оборвала довольно резко. Поэтому не знаю, что она хотела сказать.
- Жаль. Разведать бы, что происходит.
- Может, это как-то связано с Генри Рандольфом?
- Как пить дать! Но и к Мод это имеет отношение. Мод - ужасающая женщина!..
- Они куда-то ездили вместе в рождественскую неделю, какое-то совместное исследование...
- Вы имеете в виду, он ездил к ней в Линкольн?
- Я уж теперь точно не упомню. Вроде бы они отправились куда-то вдвоём, изучать какую-то рукопись. Честно, я давно потеряла интерес ко всем этим подстрочным примечаниям, ко всем этим дохлым письмам от разных сто лет как дохлых людей. Ах, он, видите ли, в одна тысяча восемьсот каком-то году написал, что опоздал на поезд. Ах, он, видите ли, в одна тысяча каком-то году выступил за билль об авторских правах... Тьфу, какая ересь! И есть ведь желающие проводить свою единственную, драгоценную жизнь в затхлом подвале Британского музея! Да там воняет так же, как у нашей старухи хозяйки наверху в её кошатнике! Ну кому придёт в голову провести жизнь среди кошачьего ссанья, читая меню прошлого века?..
- Думаю, что никому, - веско ответил Фергус. - У них с Мод другие планы. Они хотят проводить свою жизнь в роскошных гостиницах, на международных конференциях. А уж меню там самое что ни на есть современное. Вы не догадались поинтересоваться, что именно за рукопись они изучают?
- Он не рассказывает. Знает, что мне это всё до лампочки.
- Стало быть, вы точно не знаете, куда они ездили?
- Телефонный номер в тот раз он оставил. На случай всяких катаклизмов. Если квартира сгорит. Или если у меня будет нечем заплатить за газ. Правда, в этом случае от Роланда всё равно никакого проку. Жизнь так устроена, что одни должны зарабатывать деньги, при разных гениальных предпринимателях, а другие люди - нет.
- Сдаётся мне, дорогуша, эта таинственная история сулит-таки денежки. Вы, наверное, уже выкинули тот телефонный номер, или он где-то сохранился?
Вэл вышла в прихожую, где практически на полу - на кипе газет и прочих бумаг - весьма неустойчиво стоял телефон. Чего тут только не было - старые литературные приложения к газете "Таймс", счета из книжного магазина, рекламные карточки с телефонами круглосуточной службы такси, вкладыши с предложениями приобрести со скидкой новейший "кодак"-зеркалку, приглашения на встречу выпускников университета и на какое-то мероприятие в Институте современного искусства. Вэл, по-видимому, знала, чего ищет: несколько мгновений спустя она вытянула из стопки счёт из ресторанчика ("лучшая индийская кухня, еда на вынос") и, перевернув его уверенной рукой, нашла на обороте телефонный номер. Кого спрашивать, не указано. Её почерком приписка: "Роланд в Линкольне". Вэл протянула листок Фергусу:
- Это, может быть, телефон Мод...
- Нет. Что-что, а номер Мод я помню. Вы не позволите записать?
- Валяйте. И что вы будете теперь делать?
- Не знаю. Просто попытаюсь выяснить, что происходит.
- А если дело в одной Мод?
- Тем более. Её судьба меня очень заботит. Я хочу, чтобы Мод была счастлива.
- А вдруг она уже счастлива? С Роландом.
- Ни в коем разе. Он совсем не её типаж. Перчика в нём не хватает. Или вы не согласны?
- Как знать. По крайней мере я ему не в радость.
- Да и он вам не очень-то в радость, судя по вашему виду. Забудьте вы о Роланде. Сходите с кем-нибудь в ресторан, развейтесь.
- А что, почему бы и нет?
- Вот именно.
- Алло, Бейли у аппарата.
- Бейли?..
- Бейли слушает. Это доктор Хетли?
- Нет. Это приятель Роланда Митчелла. Он работал у вас... зимой... я подумал... может, вы знаете...
- Не имею ни малейшего понятия.
- А он к вам еще приедет?
- Не думаю. Нет. Конечно, не приедет. Вы не могли бы освободить линию? Нам должен позвонить доктор.
- Простите, что потревожил. А доктора Бейли вы в последнее время не видели? Мод Бейли?
- Нет. И вряд ли увижу. Мы хотим покоя. До свидания.
- Скажите, а их работа, насколько она была успешна?
- Вы о чём? Ах да, сочинительница сказок и стишков про фей!.. Не знаю, что это за работа. Но им у нас понравилось. А больше ничего не знаю. Я не хочу, чтобы меня беспокоили. Я очень занят. Моя жена плохо себя чувствует. Очень плохо, понимаете? Пожалуйста, освободите линию!
- Сочинительница стишков, это Кристабель Ла Мотт, да?
- Я не знаю, что вы там вынюхиваете, но я вам приказываю, немедленно положите трубку! Если вы сию же секунду... Послушайте, идиот вы этакий, моей жене плохо, я хочу вызвать доктора! До свидания!
- Можно я вам позвоню потом?
- Не стоит трудиться. До сви-да-ни-я!!!
- До свидания.
Мортимер Собрайл только что отзавтракал во французском ресторане "L'Escargot"* <"Улитка" (франц.).> с Гильдебрандом Падубом, старшим сыном Томаса, лорда Падуба, который являлся прямым потомком одного из кузенов поэта, а именно кузена, пожалованного в дворяне при премьер-министре Гладстоне. Лорд Падуб, ярый приверженец методистской церкви, находился в весьма преклонных летах и не в лучшем здравии. С Собрайлом он был вежлив и не более того. Он предпочитал Аспидса, чей мрачноватый нрав и чисто шотландская сухость пришлись ему по душе. Отличаясь патриотизмом, он поместил все принадлежавшие ему рукописи Падуба на хранение в Британскую библиотеку. Его сын Гильдебранд был рыжеватый лысеющий мужчина лет сорока с небольшим, довольно жизнерадостный, но несколько пустоватый. В своё время он с грехом пополам окончил Оксфорд по специальности "английский язык и литература" и с тех пор работал на различных малозначительных должностях в туристских фирмах, в издательствах, выпускающих книги по садоводству. В Национальном попечительском фонде культуры. Собрайл порою приглашал его на завтрак или на обед и успел выяснить, что в Гильдебранде дремали актёрские амбиции. У них возникла некая идея, полукоммерческого, полуфантастического свойства: совершить мощное лекционное турне по американским университетам Гильдебранд с помощью подлинных реликвий Рандольфа Генри Падуба, а также слайдов и собственного артистичного рассказа будет погружать слушателей в атмосферу английского общества времён поэта. Вот и нынче Гильдебранд вновь посетовал, что его денежные запасы подходят к концу и что ему нужен новый источник доходов. Собрайл справился о здоровье лорда Падуба и услышал в ответ, что оно весьма ненадёжно. Поглощая maigre de canard* <Постное мясо утки (франц.).>, turbot* <Род камбалы (франц.).> и маленькие, новенькие, будто только сейчас выдернутые из земли репки, немного поговорили о том, в каких именно университетах лучше всего выступить и каковы могут быть размеры гонорара. Усердно расправляясь с пищей, Собрайл, как всегда, немного побледнел, а Гильдебранд, напротив, раскраснелся. В воображении Гильдебранда возникала радужная картина: несколько тысяч молодых американцев прилежно внемлют его вдохновенному рассказу; Собрайл воображал иное: к нему, в новые стеклянные шкафчики Стэнтовской коллекции, наконец-то придут сокровища, которыми он прежде любовался, вздыхая безнадежно: письмо поэту от Её Величества, походный письменный столик, сопровождавший Рандольфа Генри в его путешествиях, и наконец, заветная, испещрённая кляксами тетрадь черновиков цикла "Аск - Эмбле", - эти семейные реликвии лорд Падуб не сдал в музей, а выставил для обозрения в гостиной родового поместья в Ледбери.
Проводив Гильдебранда до такси, Собрайл отправился пешком через Сохо, походя взглядывая на зазывные витрины и парадные, даже в дневную пору ярко подсвеченные. Стриптиз-варьете! Агентство моделей! Требуются девушки до двадцати пяти! Секс живьём без передышки! Заходи, не пожалеешь! Первый урок со скидкой! Пристрастия Собрайла в этой области были достаточно узкими и своеобразными. В своём элегантном чёрном костюме он тенью скользил мимо окон, то здесь то там вкушая призрачный запах изысканной стряпни и дорогого вина. Вот он приостановился на мгновение: в глубине одной из витрин ему почудился какой-то дивный промельк плоти... нечто угловато-белое, пронзительное... значит, оно всё-таки водится там, внутри, - и хотя оно тут же заслонилось иным, слишком крупным, обыденным и грудастым, - для Собрайла, обитавшего в мире полуявных вещей, скрытно вспыхивающих озарений, и намёка было довольно. И всё-таки, всё-таки... нет, он не станет заходить внутрь, он пойдёт к себе обратно в гостиницу...
- Профессор Собрайл, - раздался сзади чей-то голос. Собрайл обернулся.
- Здравствуйте. Вы меня помните? Я Фергус Вулфф. Я к вам как-то подошёл после вашего доклада об установлении личности рассказчика в поэме Падуба "Чидиок Тичборн". Ваша догадка и ваши дедуктивные построения были поистине великолепны. Я с вами полностью согласен: повествование ведётся от лица палача.
- Да-да, припоминаю. Мы с вами познакомились на том семинаре. А я только что имел честь завтракать с сыном нынешнего лорда Падуба, Гильдебрандом Падубом. Гильдебранд любезно согласился выступить у нас, в Университете Роберта Дэйла Оуэна, с рассказом о тех рукописях Падуба, которые ещё хранятся у них в семье. Кстати, рукопись "Чидиока Тичборна" уже перекочевала в Британскую библиотеку. Мда-с.
- Что делать. Вы, случайно, не в ту сторону направляетесь? Вы позволите мне немного пройтись с вами?
- Конечно, буду рад компании.
- Знаете, профессор, меня очень заинтересовали сведения о том, что, возможно, существует связь между Падубом и Кристабель Ла Мотт...
- Ла Мотт? Ах да, автор "Мелюзины". Осенью семьдесят девятого года у нас в университете состоялась конференция отпетых феминисток, они грозились, что не покинут здание, пока я не включу в мой курс поэзии девятнадцатого века вместо "Королевских идиллий" или "Рагнарёка" эту самую "Мелюзину". Университетское начальство раскисло и согласилось. К счастью, свои права на "Мелюзину" заявил факультет исследований женской культуры, это нас освободило от всяких обязательств, и мы благополучно восстановили "Рагнарёк". Вот и вся связь. Больше ничего не припомню.
- А мне казалось, всплыли какие-то письма...
- Сомневаюсь. Первый раз слышу. Хотя я знаю о Кристабель Ла Мотт что-то ещё! Вертится в голове... Нет, не могу вспомнить.
- Роланд Митчелл сделал некую находку.
Собрайл остановился на тротуаре Грик-стрит так внезапно, что двое китайцев, шедшие следом, чуть не уткнулись ему в спину.
- Находку? Какую находку?
- Я сам точно не знаю. Пока не знаю. Но судя по поведению Роланда, это находка большой важности.
- Аспидс в курсе?
- Кажется, нет.
- Доктор Вулфф, вы меня заинтриговали.
- К этому я и стремился, уважаемый профессор.
- Позвольте пригласить вас на чашечку кофе, вон в то заведение.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Спят вместе перчатки
Перстами к перстам
Ладонью к ладони
Подобна холстам
Их белая лайка
Последним холстам
Но в них прокрадутся
Чрез множество лет
Вдруг белые руки
Исполнить обет
Проснуться и дружбы
Исполнить обет
К. Ла Мотт
Мод сидела в Информационном центре факультета исследований женской культуры на яблочно-зелёном стуле за апельсиново-оранжевым столом. Перед ней был архивный ящик - в его папках хранилось то немногое, чем располагали современные исследователи по вопросу самоубийства Бланш Перстчетт. Статья газетного репортёра, протоколы следствия, копия предсмертной записки, обнаруженной на столе дома "Вифания" по улице Горы Араратской (записка, отметил старинный следователь, была придавлена увесистым округлым гранитным камнем). Несколько писем к прежней воспитаннице, дочери члена парламента, про него известно, что он как политик довольно сочувственно относился к борьбе женщин за свои права. Мод снова и снова перечитывала все эти скудные свидетельства, надеясь отыскать хоть какую-то подсказку к мучившей её загадке: где была и что делала Кристабель Ла Мотт во время между путешествием в Йоркшир и следствием по делу о смерти Бланш. Как жаль, что Бланш ничего не оставила, кроме вот этой записки...
Всем тем, кому о том ведать надлежит.
То, что я совершаю, я совершаю в здравом уме - как бы ни рассудилось потом людям, - и после долгих и тщательных раздумий. Причины просты и могут быть изложены с полною ясностью. Во-первых, бедность. У меня нет более денег на краски, и за последние месяцы я продала слишком мало работ. В гостиной я оставила в завёрнутом виде четыре наилучших натюрморта с цветами, в том роде, какой прежде нравился мистеру Кресси из Ричмонд-хилла - в надежде, что мистер Кресси предложит за них сумму, достаточную для моих похорон, если таковые окажутся возможными. Выражаю мою особую волю, чтобы эти похоронные расходы не были отнесены на счёт мисс Ла Мотт, - и уповаю лишь на то, что мистер Кресси сделает мне одолжение.
Дата добавления: 2015-07-25; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Обладать 24 страница | | | Обладать 26 страница |