Обладать 20 страница

- Кто из нас цельная картина? - сказала Беатриса.

- А что было с Бертой после?

- Нам это выяснить не удалось. Эллен не пишет. Не пишет даже, разыскивала ли она её.

- Для Берты это, наверно, была настоящая трагедия. Она - Эллен, кажется, не понимает...

- Не понимает ли?

- Даже не знаю. Описывает она её очень отчётливо. Бедная Берта.

- Ладно, всё уже быльём поросло, - сказала Беатриса неожиданно. История давняя. И с ребёнком непонятно. Если он родился.

- Как же это досадно. Когда не знаешь.

- Профессор Собрайл разыскал янтарную брошь. Ту самую. Сейчас она в Собрании Стэнта. Он говорил, экспонируется на муаровом шёлке цвета морской волны.

Сообщение о броши Мод пропустила мимо ушей.

- У вас есть какие-нибудь соображения, кто была та истеричка, которая писала письма? Или она, как Берта, канула без следа?

- Про неё больше никаких сведений. Совсем ничего.

- Эллен обычно сохраняла письма?

- Не все. Большую часть. Связывала в пачки и держала в коробках из-под обуви. Они у меня здесь. В основном "почитательские письма", как она их называла.

- Можно взглянуть?

- Если интересно. Я пару раз их просматривала. Думала написать статью о, так сказать, викторианских предшественниках нынешних клубов поклонников знаменитостей. А когда взялась за статью, противно стало.

- Так вы мне покажете?

Беатриса окинула бесстрастным взглядом решительное, словно выточенное из слоновой кости лицо Мод и что-то в нём прочла, хотя, может быть, её догадка была не совсем верна.

- Что ж, - пробормотала она, не двигаясь с места. - Отчего не показать.

Чёрная картонная коробка была обвязана тесьмой, плотный картон высох и потрескался. Поминутно вздыхая, Беатриса сняла тесьму. В коробке лежали аккуратные связки писем. Беатриса и Мод принялись перебирать их, отыскивая нужную дату, заглядывая в конверты. Просьбы о пожертвованиях, предложения помочь по секретарской части, стремительные строки с изъявлением пламенных восторгов, обращённые к Рандольфу и адресованные Эллен. Наконец Беатриса по дате отыскала письмо, написанное взволнованным и вместе с тем искусным, отдалённо готическим почерком. Да, это было оно.

Уважаемая миссис Падуб.

Простите, пожалуйста, что я занимаю Ваше драгоценнейшее время и внимание. Я женщина Вашего круга, совершенно Вам пока незнакомая, но хочу сообщить Вам нечто такое, что прямо касается и меня и Вас и для меня не меньше как дело жизни и смерти. Поверьте, это правда без прикрас.

О, как мне снискать Ваше доверие? Вы непременно должны мне поверить. Не позволите ли Вы мне отнять у Вас несколько времени своим посещением? Я зайду ненадолго, мне надо лишь сообщить Вам это известие, за которое Вы, может быть, скажете мне спасибо. Или не скажете... Не в этом дело. Просто Вы должны узнать.

Меня можно найти во всякое время по указанному здесь, в письме, адресу. Поверьте, о, поверьте: я хочу оказать Вам дружескую услугу.

Искренне, искренне Ваша

Бланш Перстчетт.

Мод изобразила равнодушие и опустила ресницы, чтобы притушить жадный блеск глаз.

- Похоже, то самое, - проговорила она как можно безразличнее. - А другие есть? Эллен ведь писала про два письма, это, кажется, второе. Нет ли там первого?

Беатриса всколыхнулась.

- Нет. Других нету. Вот разве что в этом почерк похож. Бумага вроде бы та же. Ни обращения, ни подписи.

Вы поступили некрасиво, не вернув мне мою улику. Да, она принадлежит не мне - но и не Вам же! Умоляю, подумайте ещё, перемените своё мнение обо мне. Я представляю, какой показалась Вам при встрече. Я говорила, не выбирая слов. Но всё сказанное правда, и дело принимает серьёзный оборот сами увидите.

Мод сидела, держа перед собой этот листок, и мучительно силилась разобраться. Что это за улика, которую не вернула Эллен? О чём она говорила, эта улика? О тайной переписке или о поездке на йоркширское побережье вдвоём с подвизавшимся в биологии поэтом? Что почувствовала, о чём догадалась Эллен? Не передала ли ей Бланш украденную рукопись "Сваммердама"? Как бы снять копию с этих документов так, чтобы Беатриса - а раз Беатриса, то, конечно, и Собрайл с Аспидсом - ничего не заподозрили? Настойчивое желание отдавалось в душе, как удары молоточка, но не успело оно облечься во вкрадчивую просьбу, как ватный голос Беатрисы произнёс:

- Что вас сюда привело, я не знаю, доктор Бейли. И не скажу, чтобы так уж хотела узнать. Вы тут что-то искали, теперь вот нашли.

- Да, - шепнула Мод и предостерегающе обвела длиннопалыми руками отсек, за стенами-перегородками которого угадывалась обстановка Падубоведника и присутствие Аспидса.

На лице у Беатрисы застыло благодушное, выжидающе-вопросительное выражение.

- Это не только моя тайна, - прошептала Мод. - Мне потому и пришлось немного схитрить. Я... я пока сама не знаю, что нашла. Когда разберусь, честное слово, первой расскажу вам. Кажется, я догадываюсь, о чём говорила с ней Бланш Перстчетт. Есть два-три предположения.

- Это важно? - спросил блеклый голос таким тоном, что "важность" можно было понимать и в научном, и в человеческом, и в космическом смысле.

- Не знаю. Но наши представления о его... творчестве могут измениться. Кое в чем.

- И что требуется от меня?

- Ксерокопии этих двух писем. И, если получится, дневниковых записей за время между этими датами. И не говорите ничего профессору Собрайлу. И профессору Аспидсу. Пока что. Это наша находка...

Беатриса Пуховер подперла подбородок руками и задумалась. Размышления несколько затянулись.

- А вот это... ну, то, что вас так занимает... это не выставит её в нелепом или... или ложном свете? Мне очень важно, чтобы её не... да, не выставили: самое подходящее слово - не выставили напоказ.

- Её-то эта история почти что и не касается.

- Не очень успокоительный довод.

И снова - выматывающее душу молчание.

- Что ж, видно, придётся вам поверить. Видно, придётся.

Мод вышла от Беатрисы и стремительно направилась к кабинету Аспидса, где её вялым взмахом руки приветствовала Паола; самого Аспидса на месте не было. Зато как только она оказалась за пределами Падубоведника, в полумраке коридора забелел знакомый шерстяной свитер и заблестело знакомым блеском золото волос.

- А вот и я, - объявил Фергус Вулфф. - Не ожидала?

Мод с достоинством вскинула голову и попыталась его обогнуть.

- Погоди.

- Я спешу.

- Куда? Распутывать замысловатые сплетения "Мелюзины" или на свидание с Роландом Митчеллом?

- Ни то ни другое.

- Так подожди.

- Не могу.

Она шагнула в сторону. Он снова преградил ей путь. Она - в другую. Он тоже. Протянув крепкую руку, он железной хваткой впился ей в запястье. Перед глазами Мод возникла постель: взбитый белок.

- Не надо так, Мод. Давай поговорим. Я извёлся от любопытства и ревности в равной пропорции. Мне не верится, что ты увлеклась душкой-пустышкой Роландом, а если нет, то я не понимаю, зачем тебя занесло в Пагубовредник.

- Пагубовредник?

- Падубоведник.

Он всё тянул и тянул её за руку, так что её кейс, а с ним и она сама уже почти прижимались к его телу: не те обстоятельства, чтобы, как когда-то, ощутить бьющее от этого тела электричество.

- Надо поговорить, Мод. Сходим в ресторан, угощу тебя чем-нибудь вкусным. Только поговорить, больше ничего. Ты такая умная. И знаешь - забыл сказать - мне тебя так не хватает...

- Не могу. Дела. Пусти, Фергус.

- Тогда расскажи хотя бы, что за дела. Ну скажи, скажи. Я не проболтаюсь.

- Чего тут рассказывать.

- Не скажешь - сам узнаю. А что узнаю, будет считаться моей собственностью.

- Пусти руку.

За их спинами выросла дородная неулыбчивая негритянка в чёрной униформе.

- Прочтите объявление, будьте любезны. "Соблюдайте тишину в коридорах хранилища".

Мод вырвалась и решительно зашагала прочь.

- Я предупредил, - бросил ей вслед Фергус и в сопровождении бренчащей ключами чёрной охранницы направился к Падубоведнику.

Два дня спустя Роланд и Мод встретились в вегетарианском ресторанчике "Пальчики оближешь" неподалёку от музея. Мод принесла пачку полученных у Беатрисы ксерокопий. Чтобы договориться о встрече, Мод пришлось пережить нервотрепку - снова позвонить Роланду. А тут ещё радостное письмо Леоноры Стерн: получила грант от Фонда Тарранта и теперь собирается в Англию. "В следующем семестре, - ликовала она, - я уже буду с тобой".

Роланд и Мод выстояли очередь, купили чуть тёплую, приготовленную в микроволновке запеканку из шпината и, чтобы избежать любопытных взглядов, спустились в подвальный зал ресторана. Роланд прочёл дневник Эллен и письма Бланш. Наблюдавшая за ним Мод спросила:

- Что вы об этом думаете?

- Думаю, несомненно тут только одно: Бланш что-то открыла Эллен. Может, показала украденные письма? Мне кажется, она пошла на это из-за того, что Кристабель отправилась в Йоркшир вместе с Падубом. Версия правдоподобная, всё сходится. Но доказательств нет.

- Ума не приложу, как можно это доказать.

- Была у меня одна шальная мысль. Я решил посмотреть их стихи - его и её, - сочинённые приблизительно в это время: может, там что-нибудь обнаружится. Что, если допустить, что Кристабель его сопровождала, и мысленно повторить их путешествие, держа перед собой стихи - не будет ли какой зацепки? Нашли же мы одно совпадение, которого никто не заметил, потому что не искал связи. Рандольф Падуб писал жене про хобгоблина, умеющего лечить коклюш - и у Кристабель есть такая сказка. А вот ещё: Падуб, заинтересовавшись затонувшими йоркширскими деревушками, упоминает в связи с ними не только труды Лайелля, но и город Ис. Так ведь часто бывает, что твоя мысль цепляется за чужую.

- Это верно.

- Вдруг обнаружится возрастающий ряд совпадений.

- Во всяком случае, интересная получится картина.

- У меня давно появилась одна теория насчёт воды и источников. Я уже как-то говорил, что в творчестве Падуба после шестидесятых годов выделяется тема природных стихий: вода и камни, земля и воздух. Он берёт то, что вычитал у Лайелля о гейзерах, и подвёрстывает сюда скандинавские мифы, водные источники из греческой мифологии. И Йоркширские водопады. И я подумал про Источник Жажды в "Мелюзине".

- Какая связь?

- Вот смотрите: нет ли тут какого-нибудь отголоска? Это из цикла "Аск - Эмбле". Вероятно, Падуб связывает этот источник ещё и с тем, который упомянут в Песни Песней*. <"Запертый сад - сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник" (Песнь Песней, 4, 12).> Послушайте:

Нас щедро напоял Воклюзский ключ,

Где Север мощию волнует воды,

Узнали мы волненье. Неужели

Источник вольный, утолитель жажды

Для нас отныне станет запечатан?

- Ну-ка, ещё раз, - сказала Мод. Роланд повторил.

- Знаете такое чувство, когда по коже бегут мурашки? - спросила Мод. Вот и у меня сейчас также. По спине мурашки, волосы шевелятся. Послушайте теперь вы. Вот что Раймондин говорит Мелюзине, когда узнаёт, что ей известно, как он в нарушение запрета подглядывал за ней в купальне.

Да, Мелюзина, я нарушил слово.

Что делать мне? Как отвести разлуку?

Ужели поседеет в очаге

Остывший пепел ясеня? Ужели

Источник вольный, утолитель жажды

Для нас отныне станет запечатан?

- "Ужели поседеет в очаге остывший пепел ясеня..." - повторил Роланд.

- Очаг в "Мелюзине" - сквозной образ. Она строила замки и дома. Очаг это дом.

- Кто сочинил эту строчку первым? Он или она? Датировка "Аска" вопрос нерешённый. Видно, заодно мы решим и его. Похоже на классический литературный ключ к разгадке. Изощрённого ума женщина: всюду разбрасывала намёки. Вспомните кукол.

- Литературоведы - прирождённые детективы. Вы же знаете, есть такая теория, что классический детективный рассказ восходит к классическим романам о супружеской неверности: всем хотелось узнать о происхождении ребёнка, проникнуть в тайну его рождения, выяснить имя отца.

- Надо нам эту работу проделать вдвоём, - осторожно заметил Роланд. Я изучал его творчество, вы - её. Если бы мы оказались в Йоркшире...

- Вы с ума сошли. Надо рассказать Собрайлу, Аспидсу и Леоноре, конечно. Надо действовать сообща.

- Вот, значит, как вы хотите...

- Нет. Я хочу... хочу сама отправиться... по их следам. Эта история захватила меня и не отпускает. Я хочу узнать, что же случилось, - узнать сама. Когда вы появились в Линкольне с этим украденным черновиком, я решила, что вы сумасшедший. А сейчас я чувствую то же, что и вы тогда. Тут не азарт профессионала. Тут что-то более нутряное...

- Любопытство читателя романа: что было дальше...

- Не без этого. Как вы смотрите на то, чтобы мы в выходные после Троицы отправились на несколько дней собирать материал на месте? Сможете?

- Трудновато. Дома неладно - вы, наверно, уже заметили. Если мы с вами... туда поедем... будут коситься. Не так поймут.

- Я знаю, я понимаю. Фергус Вулфф считает... Он считает... Он так прямо и объявил, что думает... будто вы и я...

- Кошмар.

- Пригрозил мне в библиотеке, что докопается, чем мы занимаемся. С ним надо поосторожнее.

Заметив смущение Мод, Роланд не стал спрашивать, как она относится к Фергусу Вулффу. И так ясно, что тут бушуют какие-то страсти. Распространяться о своих отношениях с Вэл он тоже не собирался.

- Те, кто действительно уезжает тайком поразвлечься на стороне, ухитряются же найти предлог, - сказал он. - Придумывают, как отвести глаза. Такое, говорят, сплошь и рядом. Так почему бы и нам что-нибудь не сочинить? Вот с деньгами будет посложнее.

- Вам всего-то и нужен небольшой грант на исследования где-нибудь неподалёку от Йоркшира - но и не очень близко.

- Падуб работал в библиотеке при Йоркширском кафедральном соборе.

- Вот-вот, что-то в этом роде.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Шли трое Асов с Идавёлль-равнины,

Где был совет Богов, челом преясны

И голосами радостны, греха

Не зная бремени, ни кривостройства мира.

Всё было ясью солнца и луны

Добротнокованых, златых дерев с златыми

Плодами стен внутри златых. Явились

В Град средний, что был создан для людей

Ещё не созданных и Временем лелеем.

Вкруг светлых лиц божественных струил

Нов воздух, из-под дивных стоп вставала

Нова трава и дикий лук, нетроган

И яр от Сока первой той весны...

Пришли на брег, где буруны солены

На новые пески бросались с рыком

Ещё не слыханным, и столь же был не видан

Их пенный гребень, ведь людей сознанье

Им не дало ещё имён, сравнений;

Вечно-изменчивые, новые, валы

Вздымались по себе и упадали,

И времени, что в их чреде открыто

Сознанию, не ведали они.

Те Асы были Бора сыновья,

Что великана Имира сразили

И сделали из плоти его - сушу,

Из крови - море, из костей же - горы,

А из волос косматых - дики чащи,

Из мозга - облака. Те трое были

Сам Один-Всеотец, и брат его,

Блистающий Проворный Конунг Хёнир,

И третий, Очага Бог Жаркий, Локи,

Чей огнь, согревши поначалу мир,

Пустился впляс из очага и дома

И, безгранично жадный, мир желал

И небеса развеять тонким пеплом.

Два дерева бесчувственных лежали

На влажном бреге мира, на краю

Прилива, глажимы водою, то

Волной подкрадчивою приподняты,

То опускаясь не своим движеньем.

С корнями вывернуты, груботелы,

Ясень и ива, гордости зелёной

Лишённые, как будто неживые,

Таили в сердцевине кольц древесных

Покамест нерожденно шевеленье

(Извечны эти кольца пробудила

Длань времени, к ним властно протянувшись,

Когда бурлили воды в новой суше).

В лазури полыхала Дева Солнца,

Лишь дважды путь проехав колесничный,

Что с той поры свершает денно, нощно ж

Остыть Земле давая в сонных тучах,

И с верного пути не совлечётся,

Пока Пожар всё не пожрёт последний.

В её лучах свою почуял силу

Отец Богов, и молвил: оживить ли

Сии деревья? - и ему в ответ

В стволах растительная сила встрепенулась.

Хёнир Блистающий сказал: когда б они

Умели двигаться, и осязать, и слышать,

И видеть, то ушам, глазам предстали б

Осмысленными струи света. Жизнью

Своей плоды в саду б их жизнь питали.

Весь дивный мир любим бы стал и познан,

В их жизнях длился б жизнью бесконечной,

И вняв его красотам, их воспели б

Они, тогда б стал этот мир прекрасен

Впервой, таким увиден.

Тёмный Локи

Сказал, Бог скрытнопламенный: я кровь

Дарую им, чтоб был их облик ярким,

Чтоб в них явилось страстное движенье,

Влекущее друг к дружке их, железо

Так тянется к магниту. Кровь даю

Тепло людское, искр живых потоки,

Текущие от пламенных сердец,

Божественно умеющих друг с другом,

Пока целы, беседовать, но всё же

До всех времён скончания, распаду

И тленью обречённых, ибо эти

Созданья будут смертны.

И вот смеющиеся Боги, сим деяньем

Довольны, из бесчувственных бревнин

Мужчину с женщиной соделали и дали

По их древесному происхожденью

Им имя Ясень с Ивой. Душу Один

Вдохнул в них; Хёнир дал им разуменье

И чувства, силу двигаться, стоять;

И напоследок тёмно-жаркий Локи

Оплёл густой их сетью кровеносной,

И искру жаркую воздул в них, как кузнец

Мехами огнь тревожащий. И, с острой

Горячей болью превращенья, жизнь

Пронзила их, деревьев прежних мирных,

Промчалась в новых жилах с ликованьем,

Взгремела в свежесозданном мозгу,

В его желудочках, в извилистых ушей

И носа полостях, и наконец глаза

Их новые в мир новый отворила.

Вначале светом люди первые те были

Удивлены, тем первым светом влажным

Первейших дней, что омывал сияньем

Серебряным и золотым песок, и в море

Влил злато жидкое, и каждый гребешок

Посеребрил в его движеньи лёгком.

Что прежде жило лепетом живицы,

Умело понимать лишь воздух зыбкий,

Тьму или свет вокруг коры огрублой,

Иль нежной кожицы, целуемой теплом

Иль холодом - теперь глаза имело:

В них света неразличные потоки

Лучились, изгибались и волнились,

Всё обливая ярью золотою

И радужной, никак не иссякая

Мерцанием пятнистым и подвижным.

Узревши сразу больше, но и меньше

Возможного, они затем узрели

И собственную форму, ту, что Боги

Им дали в хитроумности искусной:

Белела кожа с синими тенями

И синими ж прожилками; желтело,

Смуглелось, розовелось что-то; было

Жемчужно-яркое, нетронутое, в ход

Непущенное и вбирающее яркий воздух.

Четыре глаза их, слегка сощурясь

Перед пылавшим Ликом Девы Солнца,

Себя напротив меньшее сиянье

Друг дружки глаз узрели, под убором

Волос блестящих локонов златых.

Мужчины первого сверкнули голубые

Как сталь глаза, и огонёк ответный

В лазоревых глазах у Ивы вспыхнул,

И мигом кровь пунцовая, дар Локи,

Им в лица жарко прыгнула. Тут Ясень

Увидел, что ему подобна Ива,

Но всё ж другая; а она, увидев,

Как Ясеня лицо ей улыбалось,

Своё лицо в его уразумела,

И так они, уставясь друг на дружку,

Всё улыбались, и с улыбкой Боги

Взирали, как созданья их прекрасны,

Начавши век с признанья и приязни.

Ясень на брег пустынный наступил,

И тронул руку Ивы, та его

Схватила крепко руку. Бессловесны

Пошли они вдоль голоса морского,

Что грозно пел в их внемлющие уши.

За ними, первая на ровном на песке,

Легла следов темнеющих цепочка,

Солёной наполняясь скоро влагой,

То в мире первый отпечаток жизни

И времени, любови и надежды

Скудельной - исчезающий уже...

Рандольф Генри Падуб,

"Рагнарёк, или Гибель богов".

Книга II, строфы 1 и след.

В 1859 году гостиница в Хофф-Ланн-Спаут существовала, хотя в письмах Падуба о ней не упоминается. Поэт останавливался в Скарборо, в гостинице "Утёс", ныне уже снесённой; ночлежил он и в городке Файли. Мод разыскала Хофф-Ланн-Спаут в брошюре для туристов, под рубрикой "Где можно вкусно поесть". Заведение рекомендовали как "место, где неизменно предупредительный, пусть и слегка неулыбчивый персонал всегда предложит вам отменные блюда из свежей рыбы". К тому же плата за комнаты была дешёвая Мод хотелось угодить карману Роланда.

Гостиница стояла на краю болотистой пустоши, при дороге, что вела от Залива Робин Гуда в Уитби. Здание её, длинное и приземистое, было сложено из того простого серого камня, который для северян привычен, а жителям юга - с их любовью к "тёплому" красному кирпичу и некоторым архитектурным изыскам - может казаться недружелюбным. Шиферная кровля; один ряд окошек с белым переплётом... Гостиницу окружала обширная и почти пустая асфальтовая стоянка для автомобилей... Ещё Элизабет Гаскелл, посетившая Уитби в 1859 году и набросавшая здесь план своего романа "Любовники Сильвии", отметила, что на севере садоводство не в чести и что даже на западной или южной стороне грубо-каменных домов никто не пытался сажать цветы. И по сей день такие места, как Хофф-Ланн-Спаут, поражают отсутствием растительности; лишь весною эти чёрствые, сложенные без раствора стены ненадолго оживляются по низу обриеттой.

Мод привезла Роланда из Линкольна в своём зелёном автомобильчике; они поспели как раз к ужину. Хозяйка гостиницы, крупная красивая викингша, без всякого любопытства наблюдала, как новые постояльцы понесли связки книг вверх по лестнице между общим баром и рестораном.

Ресторан являл собой лабиринт кабинок, доходивших примерно до плеча, отделанных панелями тёмного морёного дерева, неярко освещённых. Положив в комнатах вещи, Роланд и Мод встретились здесь внизу и заказали довольно лёгкий, по их понятию, ужин: овощной суп по-домашнему, камбалу с креветками, профитроли. Другая викингша, помоложе, степенно и серьёзно принесла заказ, причем пища не просто оказалась добротной, но и подана была в великанском количестве: супа, густющего варева из овощей и кореньев, было по изрядному горшочку, рыбное блюдо состояло из двух нетонких кусков белого филе размером с тарелку, между которыми помещалось добрых полфунта креветок, профитроли величиною с теннисные мячи утопали в целом озере подливки из горького шоколада. Мод и Роланд обменивались шутливыми восклицаниями по поводу этого ужина; для настоящего разговора оба были слишком взволнованы. Они лишь постарались по-деловому наметить план действий.

В запасе у них пять дней. В первые два надо посетить места на побережье - Файли, Фламборо, Залив Робин Гуда, Уитби. Потом они повторят прогулки Падуба - вдоль рек к водопадам. И еще один день останется на всякие непредвиденности.

Спаленка Роланда была со скошенным мансардным потолком, на стенах грубоватые голубые обои с узором в виде веточек. Пол неровен и скрипуч; старая дверь имела засов, задвижку и в придачу исполинскую замочную скважину. Кровать - высокая, с тёмным, в пятнах, деревянным изголовьем. Роланд оглядел эту келью и вдруг ощутил свободу и покой. Он был один... Может, всё для того и приключилось, чтобы он очутился в этом месте, где так покойно? Он скользнул под одеяло и приступил к знакомству с Кристабель. Мод одолжила ему книгу Леоноры Стерн "Мотив и матрица в произведениях Кристабель Ла Мотт". Роланд принялся её листать, главы назывались: "От Грота Венеры к Бесплодной пустоши", "Женские ландшафты, девственные воды, непроницаемые поверхности", "От "Источника утолимой жажды" к армориканской* <Арморика - название Бретани.> океанической коже"...

Какие же типы земной поверхности мы, женщины, более всего желаем восславить, не те ли, что в фаллоцентрических текстах, как правило, предстают в виде проницаемого отверстия, влекущего или, напротив, отвращающего, окружённого или окаймлённого чем-либо? Можно заметить, что женщины-писатели и женщины-художники создали свои собственные ландшафты, которые - и это, конечно, не случайно - весьма обманчивы, которые способны перехитрить прямолинейный проникающий взгляд, или ускользнуть от него, эти своего рода тактильные, секретные ландшафты не распахнут своих тайн перед примитивно-господствующим взором. Героини женских произведений приятнее всего чувствуют себя в такой местности, которая достаточно открыта, обнажена и одновременно не давит на тебя: небольшие холмы, некрутые подъёмы, отдельные пучки растительности, каменистые утёсы, возвышающиеся столь ненавязчиво, что об истинной крутизне склонов судить трудно, скрытые расселины, не одно, но многие потаённые отверстия и проходы, из которых свободно сочатся или внутрь которых, также без насилия, пробираются животворящие воды. Такими внешними построениями, отражающими внутренние видения, являются Красные пещеры у Джордж Элиот, извилистые тайные тропы в Берри у Жорж Санд, каньоны Уиллы Кэзер, - всё это словно очертания самой Матери-земли, открывшиеся женщинам и женщинам же несущие наслаждение. Сиксу* отмечает, что у многих женщин во время оргазма вследствие аутоэротизации или взаимных ласк бывают видения пещер и бьющих источников. Это особый ландшафт прикосновений или соприкосновений, поскольку, как это убедительно продемонстрировала Иригарэ*, все наши "видения" глубинного уровня берут начало в нашей самостимуляции, в соприкосновении, поцелуе двух наших внутренних губ, воплощающих нашу двоякую половую сущность. Женщинами подмечено, что героини литературных произведений нередко испытывают острейшее наслаждение, пребывая в одиночестве в тайных местностях, укрытых от постороннего взора. По моему скромному убеждению, сюда следует добавить уединённую прогулку по морскому берегу, где волны одна за другой накатывают на песок, давая ощутить их сокровенную связь с последовательно-содрогательными волнами наслаждения при женском оргазме. Есть некое морское-солёное-волнообразнее женское начало, с которым ещё предстоит разобраться и которое - в отличие от Венеры Анадиомены - не составлено из бросового мужского семени, павшего пеною на лоно вод в момент оскопления Отца-Кроноса его эдипообразным сыном. Наслаждение неразмеренным и в то же время упорядоченным движением вод, чередою волн, бесформенных, но не аморфных, набегающих на берег, явственно ощутимо в работах Вирджинии Вульф, в построении её фраз, в длинно-перебивчивом дыхании ее прозы. И я могу лишь поражаться удивительной чуткости и душевному такту спутниц Шарлотты Бронте во время первой её встречи с морем в Файли; уловив состояние Шарлотты, они отдалились и спокойно ожидали в стороне, пока она наконец, трепещущая всем телом, с краскою на лице, с глазами, влажными от слёз, не присоединилась к ним вновь и не продолжила прогулку.

Героини текстов Ла Мотт - как правило, водные существа. Дауда, матриархальная королева-чародейка, правит потаённым королевством, расположенным в глубине нетронутых вод Армориканского (Бретонского) залива. Фея Мелюзина в её первичном и наиболее благом состоянии - водное существо. Подобно своей матери, волшебнице Пресине, она впервые встречается с будущим мужем у Источника утолимой жажды (так Ла Мотт передаёт французское название Fontain de Soif); имя источника у Ла Мотт можно истолковать двояко: "источник, который жаждет", или же - "источник, который утоляет жажду". Хотя второе толкование кому-то может показаться более "логичным", не следует забывать, что в мире женского сознания, которое питается информацией иррационального и формируется интуитивно, по наитию, по законам чувств, а не разума, именно первая интерпретация, не лежащая на поверхности, может быть искомой и главной: "источник жаждущий", другими же словами - "источник пересохший". Что же Кристабель Ла Мотт сообщает нам об этом Источнике утолимой жажды?

В своей поэме она во многом опирается на прозаическую фантастическую повесть монаха Жана Арасского. У Жана Арасского Источник "бьёт из дикого склона, над коим величавые скалы, дорога же к нему через дремучий лес и горную долину с прекрасным лугом". У этого источника и находят мать Мелюзины, поющую "более гармонично и прелестно, чем пела какая-либо иная сирена, волшебница или нимфа". Таким образом, все они воспринимаются мужским сознанием, конечно! - как искусительницы, действующие в союзе с могучими соблазнами самой Природы. У Ла Мотт источник, напротив недоступен, потаён; рыцарь и конь, сбившиеся с пути, вынуждены то спускаться, то с трудом карабкаться по крутым склонам, стремясь на голос феи Мелюзины - "ясный, золотой", прежде чем достигнут источника; Мелюзина погружена "в себя и в это пенье", и только когда незваный гость уже стоит перед ней, слышит "её волос манящий тёплый шёпот", хочет преодолеть пространство "меж собою" и "стихией дивной" этих золотых волос, и глаза их наконец встречаются - только тогда сокровенная песня Мелюзины обрывается. Описание растений у Кристабель по своей точной изысканности заставляет вспомнить прерафаэлитов: округлый валун, где сидит Фея, одет "в изумрудную одежду / Из мха", на нём также растут "папоротник с мятой" и "душисто, остро / Средь влаги пахнут". Сам источник не бьёт вверх; вода "струёй спокойной сверху" сочилась "в водоём секретный", посреди которого и помещался этот заветный, поросший изумрудным мхом валун, "возвышенный немного над водою"; вокруг валуна, в воде "темнели смутно, шевелились / Растений перья от воздушных струек, / Взбегавших и слегка рябивших воду".

Дата добавления: 2015-07-25