Обладать 12 страница

Дома всё блистало безупречным и приветливым порядком, нарушали его только два письма, которые закусил своей щелью почтовый ящик. Мод выдернула письма, прошлась по комнате, задергивая все шторы и зажигая лампу за лампой. Вот и у писем угрожающий вид. Один конверт голубой, другой коричневый, будто из обёрточной бумаги, какими вновь обуянные заботой об экономии университеты заменили свои прежние конверты, глянцевые белые, с гербами. Письмо в голубом конверте было от Леоноры Стерн, на другом значилось: "Колледж Принца Альберта". Не будь Роланд в Линкольншире, Мод подумала бы, что от него. Не очень любезно она сегодня с ним держалась. Можно сказать, как с мальчишкой. Допекла её эта работа. Почему у нее ничего не выходит легко и красиво, почему она только и способна, что упрятать себя в этот сверкающий опрятностью надёжный ларец и работать, отгороженная ото всех стенами и шторами? Это всё Кристабель с её борениями, это она переладила мысли и чувства Мод, заразила её тревогой.

Вот Вам загадка, милостивый государь. Загадка старая, простая загадка, загадка, над которой и раздумывать не стоит труда, хрупкая загадка из белого и золотого, а в середине живое. Лежит мягкая золотая подушечка, а как она блестит, Вы можете увидеть, как это ни странно, лишь зажмурившись увидеть на ощупь, мысленным осязанием. И заключена эта подушечка в хрустальную шкатулку, на просвет туманную, округлости безупречной: ни уголка, ни бугорка, а только обманчивая млечная прозрачность лунного камня. И всё это одето в шёлковую оболочку, мягкую, как пух и как сталь прочную, и упрятано в алебастровом сосуде - сравните его ну хоть с погребальной урной, только без надписи, потому что нету в ней пока никакого праха, и без постамента, и без высеченных на нём понурых маков, и без крышки, так что внутрь не заглянешь: нигде ни щелочки, всё гладко. Но придёт день - и Вы сможете без опаски открыть крышку, вернее сказать, она откроется изнутри, ибо только так живое приходит в мир; если же пролагать ему путь от Вас, то это - сами увидите - будет путь лишь к отвердению и смерти.

Разгадка - яйцо: да, милостивый государь, Ваша проницательность с самого начала нашла правильный ответ. Яйцо, совершенное О, живой камень без окон без дверей, жизнь в котором дремлет и ждёт пробуждения - ждёт, когда сможет расправить крылья. Но со мной - не так, о, не так...

Разгадка - яйцо. В чём же загадка?

Загадка - я. Прошу Вас, не пытайтесь из сострадания облегчить бремя моего одиночества или лишить меня его. Нас, женщин, приучили его бояться. Ах, ужасная башня, ах, колючий терновник вокруг - не гнёздышка: донжон.

Но это, как и многое нам внушённое, ложь. Может, с виду донжон и угрюм и грозен, но он наш оплот, в его стенах нам дана такая свобода, какую вам, имеющим свободу объехать весь свет, нет нужды себе представлять. Да я бы и не советовала Вам её представлять - окажите такую честь, поверьте на слово. И не сочтите мои уверения за лицемерие. Одиночество моё - моё сокровище, лучшее, что у меня есть. Выйти я не решаюсь. Откроете дверцу - не улечу. Ах, как славно поётся в моей золотой клетке!..

Разбить яйцо - чести Вам не сделает: забава не для мужчины. Подумайте, что останется у Вас в руке, если Вы, гигант, что есть мочи стиснете и раздавите этот твёрдый камешек. Что-то липкое, холодное, неописуемо гадкое.

Леонорино письмо Мод распечатывать не хотелось: в нём так и угадывался начальственный выговор. Она открыла коричневый конверт и нашла в нём кое-что похуже: письмо Фергуса Вулффа, с которым уже больше года не переписывалась и не разговаривала. Бывают почерки, при виде которых мутит, сколько бы лет ты их ни знал: год, три, тридцать три. Почерк у Фергуса был по-мужски неразборчивый, но характерный, не без витиеватости. Мод сразу замутило, ей снова представилась всклокоченная постель. Рука потянулась к волосам.

Здравствуй, никак не забываемая Мод, - как, надеюсь, хоть чуть-чуть незабываем и я. Как там у вас в старом сыром Линкольншире? Не киснешь среди этих болот?

Как поживает Кристабель? Я решил прочесть о ней доклад на Йоркской конференции по теории метафоры. Ты рада? Думаю назвать его так:

"Владычица замка. Донжон за семью замками".

Как тебе это? Даёшь благословение? Могу я рассчитывать, что мне разрешат попользоваться вашими архивами?

Я разберу контрастные и конфликтные метафоры, относящиеся к строительству замков, которым занималась фея Мелюзина. Есть очень хорошая статья Жака Ле Гоффа* о "Melusine Defricheuse"* <"Мелюзине, распахивающей новь" (франц.).>; пo мнению современных историков, Мелюзина - что-то вроде земного духа, или местной богини плодородия, или второстепенного аналога Цереры. А потом можно пристегнуть сюда лакановскую модель образа донжона: Лакан* пишет, что "формирование "эго" в сновидениях символизируется крепостью или стадионом <Как там у Кристабель насчёт стадионов?>, окружённых болотами или мусорными свалками, вследствие чего процесс разделяется на два испытания, которые проходит субъект, стремясь добраться до высокой внутренней башни, символизирующей "ид"* <"Ид" ("Оно") - в учении Фрейда - наиболее архаичная, безличная часть психики, образованная совокупностью бессознательных влечений, которые стремятся к немедленному удовлетворению.>: очертания, которые наводят на весьма тревожные мысли". Могу усложнить картину, добавив кое-какие реальные и вымышленные замки и с любовью и уважением сославшись на твою новаторскую работу о порогах и лиминальности. Что скажешь? Пройдёт? Не растерзают меня менады?

Я пишу тебе не только из-за того, что так ношусь сейчас с этим замыслом, но и потому, что, по агентурным сведениям, ты, с Роландом Митчеллом (это мой современник, человек недалёкий, но почтенный) что-то там раскопала. Мой осведомитель - женщина, которую такой поворот событий не очень-то устраивает, - донесла, что сейчас вы копаете дальше и Новый год будете встречать вместе. Я, конечно, сгораю от любопытства. Интересно, что ты думаешь о юноше Митчелле. Смотри не съешь его, радость моя. Он тебе не чета: жидковат. В смысле как учёный, - да ты, наверно, и сама разобралась.

А вот мы с тобой - ох, какие бы мы могли вести упоительные беседы про башни под и над водой, про хвост дракона, про летучих рыб. Ты читала у Лакана про летучих рыб и бред преследования полостью? Знаешь, а я иногда по тебе скучаю. Хотя обошлась ты со мной не совсем красиво, несправедливо обошлась. Ты скажешь, что я тоже хорош, но что взять с мужчины? А ты так нетерпима к мужским недостаткам.

Напиши, даешь ли добро на доклад про осадное положение.

По-прежнему любящий тебя

Фергус.

Здравствуй, Мод.

Не понимаю: уже месяца два от тебя ни одного письма. Надеюсь, у тебя всё в порядке и твоё молчание просто показывает, что работа движется и тебе некогда отвлекаться. Когда ты долго не пишешь, я беспокоюсь: я ведь знаю, что личная жизнь у тебя не клеится. А твоим научным достижениям я рада и очень тебя люблю.

В последнем письме я обмолвилась, что, может быть, напишу что-нибудь про воду, молоко и амниотическую жидкость в "Мелюзине" - почему это воду всегда считают женской стихией? - ну, это мы уже обсуждали, - так вот, я хочу написать большую статью об ундинах, никсах* <Ундины, никсы - в низшей мифологии разных европейских народов духи воды, сходные с русалками.> и мелюзинах: женщинах, которых воспринимают как опасность. Как на твой взгляд? Под этим углом можно рассмотреть и "Затонувший город". Тут надо уделить особое внимание негенитальной образности - подальше и от фаллоса и от манды, - и если интерпретировать окружающую жидкость как недифференцированный эротизм, то не исключено, что в образе жительниц подводного города всё женское тело представлено как сплошная эрогенная зона. Отсюда можно протянуть ниточку к тотальной эротичности женщины/дракона, которая плещется в большой мраморной купальне и погружается в воду с головой: недаром Ла М. отмечает эту деталь. Как тебе такая мысль, а, Мод?

Собираешься ли ты подготовить доклад к австралийской конференции Общества Сафо в 1988-м? Я планировала, что мы целиком посвятим её женской эротике в поэзии XIX века, стратегиям и маневрам, при помощи которых она проявлялась или раскрывалась. Может, у тебя появились новые соображения насчёт лиминалъности и размывания границ? А может, тебе хочется вплотную заняться лесбийством Ла Мотт как источником её поэтического вдохновения? (Я согласна, что, подавляя свои лесбийские устремления, она и выработала у себя эту свойственную ей скрытность и уклончивость, но ты недооцениваешь силу косвенных высказываний, которыми она всё же выдаёт свои тайные чувства.)

Я часто думаю о тех недолгих днях, которые мы этим летом провели с тобой. Вспоминаю многочасовые прогулки по холмам, работу в библиотеке допоздна, настоящее американское мороженое у твоего камина. Ты такая деликатная, мягкая - мне всё казалось, я такой бедлам устраиваю в твоём хрупком мирке, как ни повернусь, так сшибаю всякие ширмочки и перегородочки, которые ты по-британски понаставила вокруг своей личной жизни, - но ведь ты же несчастлива, Мод, ведь так? Тебе же чего-то не хватает.

Приехала бы ты сюда: тебе полезно встряхнуться, окунуться в суматошную жизнь факультета исследований женской культуры США. Подумай. Должность я тебе подыщу, только скажи.

А пока - сходи поклонись Её могиле. Будет время или настроение поработай ножницами: я чуть с ума не сошла, когда увидела, в каком она забросе. Оставь ещё один букет от моего имени: пусть травы пьют. Меня её могила сил нет как растрогала. Мне бы хотелось думать, что она предчувствовала, что в конце концов её полюбят такой любовью, какую она заслуживает...

И тебя я очень-очень люблю. Шлю тебе самый горячий привет и на этот раз жду ответа.

Твоя Леонора.

Письмо заставляло задуматься - не торопясь с решением - над одним вопросом этического характера: когда разумнее и честнее всего сообщить Леоноре об их открытии и что именно сообщить? Особой радости ей эта находка не принесёт. Р.Г. Падуба она не любит. Но если она узнает, что, пока она по-прежнему писала статьи с уверенными выводами о сексуальной ориентации Кристабель, от неё скрывали такие сведения, то она тем более не обрадуется. Сочтёт это предательством, и предаст её женщина - которая ей как сестра.

Теперь о Фергусе. О Фергусе. У Фергуса была черта, вообще свойственная бывшим любовникам, о чём, правда, Мод по недостатку опытности не подозревала: он любил подёргивать аккуратно оборванные, связывавшие их когда-то ниточки - то ли нити паутины, то ли нити кукловода. Задуманный им "доклад об осадном положении" раздосадовал её, она не знала, что во многом это была импровизация как раз с целью её раздосадовать. Раздосадовало её и упоминание о загадочных лакановских летучих рыбах и бреде преследования полостью. Она решила докопаться до источника - средство, которое помогало ей защититься от всякого гнетущего чувства - и добросовестно отыскала цитату:

Я помню сновидение одного своего пациента, чьи агрессивные импульсы выражались в форме навязчивых фантазий. В этом сне он сидит за рулём автомобиля, рядом с ним - женщина, с которой его связывают непростые отношения. За автомобилем гонится летучая рыба с таким прозрачным телом, что внутри можно различить горизонтальную гладь воды: образ преследования полостью, выраженный со всей анатомической отчётливостью.

В воображении Мод снова встала всклокоченная постель: заветренный взбитый белок, грязный снег.

Фергус Вулфф, как видно, немного ревнует её к Роланду Митчеллу. "Он тебе не чета: жидковат". Расчёт простой, но точный: даже если Мод разглядит бесхитростную уловку, ярлык всё равно приклеится. Но она и сама знает, что он ей не чета. С ним бы надо поприветливее. Он мягкий, безобидный. "Робкий", - в полудрёме думала Мод, гася свет. "Робкий".

На другой день, когда она ехала в Сил-Корт, холмы стояли выбеленные снегом. Снегопад уже прошёл, но всё ещё грузное небо сплошного оловянного цвета навалилось на воздушно-белые холмы, выгнувшиеся ему навстречу. И тут мир опрокинут: тёмная вода над облаком ходячим. Деревья сэра Джорджа, как в сказке, украсились льдом и снежными оборками. Возле самого Сил-Корта у Мод блеснула мысль. Она остановила машину у конюшенного двора и решила пройти в "зимний уголок", устроенный для Софии Бейли, который так любила Кристабель Ла Мотт. Хотелось увидеть его в то время, для которого он был создан, чтобы потом поделиться с Леонорой. Похрустывая снежком, она обогнула обнесённый стеной огород и по дорожке, обсаженной можжевельником, сейчас в снежных гирляндах, вышла на площадку, напоминающую очертаниями трилистник. По краям площадки, сплетаясь ветвями, росли густые вечнозелёные кустарники и деревья - лавр, остролист, рододендроны, - а посреди виднелся бассейн, где Кристабель однажды увидела вмёрзших в лёд рыбок, золотую и серебристую: их держали в бассейне, чтобы блеск цветной чешуи оживлял сумрачный уголок. "Резвуньи-пестуньи сих мест", - писала о них Кристабель. На каменной скамье подушкой круглился снеговой покров, Мод не потревожила его. Стояла беспробудная тишь. Снова пошёл снег. Мод полуосознанно склонила голову и представила здесь, на этом месте, Кристабель. Когда-то и она вот так же всматривалась в мёрзлую гладь, темневшую под снежными наносами.

Истомой летней полон сад,

Две рыбки под водой скользят:

Средь тусклой зелени горят

Багрец гербов, сребристость лат.

Угрюмый зимний день погас,

И дремлют в сумеречный час

Две рыбки, не смежая глаз,

Из матового льда светясь.

Тут лёд и пламя, жизнь и смерть,

Страсть, давшая обет не сметь,

Способная лишь цепенеть,

Покуда солнцу не пригреть.

А сейчас? Есть там рыбки или нет? Поставив портфель на снег, Мод опустилась на корточки на краю бассейна и изящной рукой, затянутой в перчатку, попыталась смахнуть снежный налёт. Лёд оказался шершавый, пузырчатый, мутный. Ничего не разобрать. Мод расчистила круглое окошко. Из тёмного, с металлическим блеском льда на неё взглянуло женское лицо, призрачное, бледное - её собственное лицо, как луна, просвечивающая сквозь курчавые облака. Есть рыбки или нет? Мод нагнулась пониже. Среди белизны выросла чёрная фигура, кто-то крепко похлопал Мод по руке - так, что её точно током ударило. Это был "робкий Роланд". Мод вскрикнула. Снова вскрикнула и в ярости вскочила. Они впились друг в друга глазами.

- Извините...

- Извините...

- Я боялся, вы упадёте.

- Я думала, здесь никого нет.

- Я вас напугал.

- Я вас заставила беспокоиться.

- Пустяки...

- Пустяки...

- Я шёл по вашим следам.

- Я хотела взглянуть на "зимний уголок".

- Леди Бейли беспокоилась, как бы вы не попали в аварию.

- Дорогу не так уж занесло.

- Снег ещё сыпет.

- Пойдёмте в дом.

- Я не нарочно.

- Пустяки.

- Есть там рыбки?

- Одни отражения и несовершенства.

Потом принялись за работу. Работали в молчании. Сосредоточенно склонившись над письмами - что они вычитали, узнается после, - поглядывали друг на друга исподлобья. А снег всё падал. Падал и падал. И белая лужайка за окном библиотеки росла и росла, силясь стать вровень с подоконником. В библиотеку, выстуженную до безмолвия, залитую прозрачным серым светом, неслышно въехала коляска: леди Бейли привезла кофе.

На обед были сосиски, картофельное пюре и пюре из брюквы с маслом и перцем. Ели, усевшись возле камина, где пылало большое полено, держа тарелки на коленях и отвернувшись от тёмно-сизой, в белых крапинках, хмури за окнами.

- Не пора ли вам, мисс Бейли, возвращаться в Линкольн? - спросил сэр Джордж. - Снегоходных цепей для автомобиля у вас, поди, нету? Англичане никогда о них не подумают. Как ни выпадет снег, им как в новинку: нипочём не сообразят, что в таких случаях делается.

- А по-моему, Джордж, доктору Бейли лучше остаться у нас, - возразила жена. - В такой машине пробираться между холмов - это, наверно, опасно. Постелим ей в старой детской Милдред. Вещи, какие понадобятся, я ей дам. Надо бы прямо сейчас и постелить и положить в постель грелки. Согласны, доктор Бейли?

Мод сказала, что остаться не может, а леди Бейли сказала, что надо остаться, а Мод сказала, что вообще напрасно сегодня приехала, а леди Бейли сказала - ну вот ещё, а сэр Джордж сказал, что напрасно или не напрасно, а Джоанни права и он сейчас пойдёт в детскую Милдред и всё устроит. Роланд вызвался помочь, но Мод сказала - ни в коем случае, и сэр Джордж с Мод ушли за постельным бельём, а леди Бейли налила чайник. К Роланду она привязалась, она обращалась к нему: "Роланд", а к Мод - "доктор Бейли". Разъезжая по кухне, она поглядывала на Роланда. При свете камина родимые пятна-монетки у неё на лице темнели ещё отчётливее.

- Вам ведь этого хотелось, да? Вы же хотели, чтобы она осталась, правда? Вы не поссорились, нет?

- Поссорились?

- Со своей приятельницей. Подружкой. Кто она вам там.

- Нет-нет. Мы не ссорились, и она мне никто.

- Никто?

- Не... не подружка. Мы с ней едва знакомы. У нас были... у нас общие профессиональные интересы. Падуб и Ла Мотт. Подружка у меня в Лодоне. Её зовут Вэл.

Упоминание о Вэл леди Бейли пропустила мимо ушей.

- Красивая она, доктор Бейли. Чопорная немножко или застенчивая. А может, и то и другое. Моя мать таких называла "ознобуша". Она из Йоркшира была, моя мать. Не знатная. Из простых.

Роланд улыбнулся.

- У меня с кузинами Джорджа была одна гувернантка. Меня воспитывали вместе с ними, чтобы им не было скучно. Бывало, они в школу, а я выезживаю для них пони. Розмари и Мэриголд Бейли. Вот примерно такие, как ваша Мод. Так я и познакомилась с Джорджем, и он решил на мне жениться. А Джордж - вы видели: как решил, так и сделает. Из-за него я и к охоте пристрастилась. А когда мне было тридцать пять, пробовала как-то взять препятствие, хлоп с коня - и вот пожалуйста.

- Понятно. Романтическая история. И страшная. Обидно.

- Мне грех жаловаться. Джордж просто чудо. Передайте-ка мне эти грелки. Спасибо.

Она залила в грелки кипяток. Двигалась она уверенно. Всё вокруг чайник, подставка для него, место, где коляска могла встать поустойчивее было оборудовано, как ей удобнее.

- Я хочу вас обоих устроить получше. Джорджу стыдно, что мы так живём - урезаем, где можем, экономим. Дом и поместье нас просто съедают, все деньги уходят на содержание, чтобы вконец всё не развалилось. Джордж гостей не любит, не любит, когда кто-нибудь видит это запустение. А мне, напротив, нравится, когда есть с кем поговорить. Вот вы сидите там, работаете, а я смотрю и радуюсь. Надеюсь, нашли что-нибудь полезное? Вы почти ничего про свою работу не рассказываете. В библиотеке, в этой комнатище так сквозит - вы там не закоченели?

- Немножко. Но мне там нравится, славная комната... И будь там вдвое холоднее, дело того стоит. А рассказать пока вроде бы нечего. После. Никогда не забуду, как читал эти письма в этой славной комнате.

Бывшая детская Милдред - сейчас спальня Мод - находилась в конце того же длинного коридора, что и малая гостевая спальня, куда поселили Роланда. В том же коридоре имелась ещё величественная ванная в готическом вкусе. Кто такая Милдред, жива она или нет, хозяева не объяснили. Её спальню украшал камин с великолепной каменной резьбой, под стать ему - окна в глубоких нишах. На высокой деревянной кровати громоздился довольно-таки пухлый тиковый матрас, набитый конским волосом; внеся в спальню охапку грелок, Роланд опять вспомнил Принцессу на горошине. Появившийся сэр Джордж поставил около кровати что-то вроде медной миски, из которой торчал какой-то толстый пестик, горящий электрическим светом. В запертых комодах обнаружились одеяла и груда детской посуды и игрушек 30-х годов, клеенчатые салфетки со Старым Королём Колем, ночник-бабочка, массивное блюдо с изображением Тауэра и поистёршейся фигурой его стража, лейб-гвардейца в традиционном красном наряде. Ещё в одном комоде оказалась целая библиотека книг Шарлотты М. Янг* и Анжелы Бразил*. Сэр Джордж, смущаясь, принёс ночную рубашку из нежно-розового фланелета и роскошное кимоно - тёмно-синее, переливчатое, на нём - вышитые золотом и серебром китайский дракон и стайка бабочек.

- Жена говорит, вам в них будет удобно. И ещё вот: новая зубная щётка.

- Такая забота. Мне прямо неловко.

- В другой раз будете думать заранее, - отозвался сэр Джордж и с довольным видом поманил Мод и Роланда к окну. - Видали? Вы на деревья поглядите. Вон как холмы сгрузило.

Снег в оцепеневшем воздухе падал и падал неослабно; беззвучный, всепоглощающий, скрадывал ярусы и очертания холмов. Деревья под тяжкими капюшонами и покрывалами в неярких блёстках стояли простые, выкруглив кроны. Сомкнулось пространство вокруг дома в лощине, словно бы заполнявшейся снегом. Каменные вазоны на лужайке оделись белыми венцами и медленно утопали в растущих сугробах - или это лишь так казалось.

- Завтра тоже не выбраться, - заметил сэр Джордж. - Разве что совет графства соизволит прислать снегоочиститель. Но это уж если совсем занесёт. Лишь бы корма собаке хватило.

После обеда по заведённому порядку снова принялись за чтение. Письма продолжали преподносить сюрпризы. Ужинали вместе с хозяевами в кухне, возле камина, ели филе трески с чипсами и очень недурной пудинг с вареньем. Исследователи без долгих споров договорились на все вопросы о письмах отвечать уклончиво.

- Так как по-вашему, стоят они чего-нибудь или ничего особенного? допытывался сэр Джордж.

Роланд ответил, что о цене писем пока ничего сказать не может, но интерес они определённо представляют. Леди Бейли перевела разговор на охоту, и между ней, мужем и Мод завязалась беседа, а внутренним слухом Роланда завладели призраки слов и позвякивание ложки.

Роланд и Мод поднялись к себе рано, оставив хозяев в их владениях на первом этаже, местами уже хорошо протопленных, в отличие от просторной лестницы и длинного коридора со спальнями, где предстояло ночевать гостям. Холодный сквозняк сбегал по лестнице, и ноги ступали словно в шелковистом снегу. Пол в коридоре был выложен плитками тёмно-синего и бронзового цвета со строгими контурами лилий и плодов граната, густо запорошёнными седой пылью. На полу лежали сбившиеся складками дорожки из какой-то ткани вроде парусины. "Из драгета?" - предположил обуянный словами Роланд: он встретил это название в одной поэме Падуба. Там кто-то - какой-то священник, - "на цыпочках ступая по драгету, по камню пробегая", удирает из одного дома, но его застигает хозяйка. Дорожки полиняли, пожелтели; местами в пыли глянцевели прогалины, оставленные краями дорожки - видно, кто-то недавно на ней поскальзывался.

Поднявшись по лестнице, Мод с решительным видом повернулась к Роланду и сухо кивнула.

- Что ж, спокойной ночи, - произнесла она и поджала свои точёные губы.

Этого Роланд не ожидал. Он робко предполагал, что теперь, когда они остались одни, им можно или нужно будет поговорить о прочитанном, сравнить данные, поделиться открытиями. Правда, сильные впечатления дня и холод его порядком вымотали, но ведь этого, можно сказать, требует научная добросовестность. Папки, которые Мод обеими руками прижимала к себе, закрывали её грудь, как нагрудник кирасы. В глазах её застыла безотчётная усталость, но Роланд принял её за враждебность.

- Тогда спокойной ночи, - ответил он и направился в свой конец коридора. За спиной слышался стук шагов: Мод уходила во тьму. Коридор освещался плохо: если не считать бездействующей калильной сетки, в нём было всего две чахлые лампочки в шестьдесят ватт под металлическими колпаками, как в барах.

Тут Роланд сообразил, что не успел договориться с Мод насчёт ванной. Пожалуй, чтобы не показаться невежливым, надо подождать, чтобы она пошла туда первой. Но расхаживать, пока она будет мыться, по холодному коридору или торчать под дверью ванной в одной пижаме - приятного мало. Роланд решил выждать добрых три четверти часа: едва ли в лютую стужу женщина захочет затянуть своё омовение на больший срок. А он тем временем почитает Рандольфа Генри Падуба. Не выписки из писем, а "Рагнарёк", битву Тора с Инеистыми Великанами. В спальне стоял адский холод. Роланд разгрёб себе уютное местечко среди старых пуховых одеял и стёганых покрывал в аляповатых голубых цветочках и сел ждать.

Проходя по безмолвному коридору, Роланд похвалил себя за смекалку. Тяжёлая, с массивной задвижкой, дверь ванной темнела в арочном проёме, за ней - ни плеска, ни шороха. И всё же Роланд сомневался, действительно ли в ванной никого нет: толстые дубовые доски заглушат любой звук. Дёргать запертую дверь, ставить Мод и себя в дурацкое положение не хотелось. Поэтому он опустился на одно колено на предполагаемом драгете и приник глазом к здоровенной замочной скважине. Оттуда мигнул свет, но в ту же минуту всё пропало, дверь отворилась и в холодный коридор дыхнуло пахнущим чистотой влажным паром. Мод чуть не рухнула на Роланда. Удерживая равновесие, она оперлась ему на плечо, а он ухватился за узкую ляжку, скрытую шёлком кимоно.

То, что он ощутил в это мгновение, напомнило ему строки Рандольфа Генри Падуба: "электрическая искра, что бьёт меж нами столь отчаянно" ошеломляющий удар, каким укрывшийся меж камней электрический угорь поражает неосторожного исследователя морского дна. Силясь подняться, Роланд вцепился в шёлк и, словно обжегшись, отдёрнул руку. У Мод руки были розовые, чуть влажные, кончики бледных волос тоже ещё не просохли. Сейчас они были распущены, эти волосы, окутывали шею, сбегали по плечам, падали на лицо не искажённое яростью, как боязливо ожидал Роланд, нет: просто испуганное. Это она лишь испустила электрический разряд, или удар отозвался в ней самой? Тело его яснее некуда чувствовало: отозвался. Но он не верил своему телу.

- Я просто посмотрел, горит ли свет. А то вдруг вы там, и я вас потревожу.

- Понятно.

Синий шёлковый воротник тоже слегка промок. В полумраке казалось вода бежит по всему её наряду; широкий пояс был туго-натуго завязан узлом, и от этого по всей фигуре струились извилистые шёлковые ручейки. Из-под шёлкового подола выглядывали пошленькие оборочки на розовом фланелете, узкие ноги были в шлёпанцах.

- А я ждала-ждала, думала, вы пойдёте первым, - примирительно заметила Мод.

- А я думал - вы.

- Ничего страшного.

- Ничего.

Она протянула ему влажную руку. Он пожал её и ощутил её холод. И почувствовал - что-то утихает.

- Тогда спокойной ночи, - сказала Мод.

- Спокойной ночи.

Роланд вошёл в ванную. Позади, извиваясь над зыбкой ковровой дорожкой, удалялся бледнеющий на аквамариновой глади длинный китайский дракон, а над ним реял блеск бледных волос.

В ванной ещё оставались следы её присутствия: отпотевший местами таз для умывания, не просохшие местами потёки, влажный отпечаток босой ступни на половике. Пещероподобная ванная находилась под самым свесом крыши, так что под потолком оставалось место для антресолей, где было навалено десятка три кувшинов и тазов из прежнего обихода, расписанных россыпями полураскрывшихся красных розочек, гирляндами жимолости и пышными букетами дельфиниумов и флоксов. Ванна, величественная, глубокая, возвышалась посреди комнаты на когтистых львиных лапах - мраморный саркофаг, увенчанный мощными медными кранами. Но кому придёт в голову принимать ванну в такой холод, тем более что наполняться она будет целую вечность. Даже чистюля Мод на такое определённо не отважилась: судя по мокрым следам ног на пробковой подстилке, она хорошенько вымылась в тазу. И таз, и унитаз, красующийся на постаменте в тёмном углу, были совершенно английские, в цветочек. Роланд смотрел на эти предметы как зачарованный: он в жизни не видел ничего подобного. На обожжённой глазури запечатлелось буйство всех цветов Англии; беспорядочно переплетающиеся, собранные в пучки, они образовывали сумбурные и естественные узоры, где ничто, казалось, не повторяется. Роланд наполнил таз. Сквозь воду, как сквозь дымку, на него глядели цветы шиповника, лютики, маки, колокольчики, словно Роланд видел - не в воде, а из-под воды - выпестренный цветами берег, ложе царицы Титании. Или предмет изучения Чарльза Дарвина.

Унитаз был расписан чуть строже: по всем его уступам на фоне узорчатых перьев папоротника сбегали истончающиеся книзу гирлянды и разметавшиеся как попало крохотные букетики. Прямоугольное сиденье из красного дерева смотрелось величаво. Использовать такую красоту по прямому назначению было бы кощунством. "А Мод эти приспособления были, наверно, не в диковинку, подумал Роланд. - Она-то уж перед такой роскошью не дрогнет". Он торопливо, зябко ополоснулся над вспыхивающими головками мака и синими васильками. Лёд на оконном витраже пошёл трещинами, но снова схватился. Над тазом висело зеркало в золочёной раме; Роланд представил, как Мод любуется в нём своим совершенством. Взлохмаченная, черноволосая фигура самого Роланда маячила в зеркале какой-то тенью. Он пожалел Мод: нет, не могла она увидеть, как романтична обстановка ванной.

У себя в спальне Роланд вглядывался в ночь за окном. Деревья, вчера сомкнувшиеся возле дома тёмным строем, сейчас светились пушистой белизной. Летящие мимо снежные хлопья, попадая в квадрат света, обретали зримость. Задёрнуть шторы - будет потеплее, но как оторваться от этого загадочного зрелища? Роланд выключил свет, и в хлынувшем вдруг сиянии луны всё сделалось серым - многообразно серым: серебристым, свинцовым, оловянным, и снег повалил с новой силой, гуще, медленнее. Роланд натянул свитер и носки, забрался на узкую кровать и, как и в прошлую ночь, свернулся калачиком. А снег всё падал, падал...

Дата добавления: 2015-07-25