Молитва Джойса

Беспорядочно размахивая руками, как курица под топором, он щедро одаривал своей слюной студентов в первом ряду. Клоунада мало кому нравилась, но зрители стоически продолжали сидеть. Его грузное тело, красное от прилива крови лицо и сверкающие чёрные глаза выдавали в нем одержимого демоном оратора. Он скомкал в руке лист бумаги, бросил его в угол и продолжал:

- Все вы живете в своих мизерных коробках – просыпаетесь в одной, едите на учебу в другой, и сидите в третьей, приезжаете обратно, включаете другую коробку и пялитесь в нее часами! И так каждый день, а время идет! Небо скоро потеряете и станете слепыми, как кроты!

Он громко чихнул, кто-то хихикнул. Он достал платок, вытер нос, постоял секунды две в недоумении и заорал, покрываясь багровой краской:

- Но ничего, время еще перевернет паутины вашей мелочности! В последний же раз говорю вам, - слушайте меня, ибо я это я, и истинно вижу будущее! Молитесь, ибо завтра начнется война!

Я прочитал "Отче Наш" и простил ему все грехи. Затем направил свои стопы в поисках пищи. Возле дороги в позе лотоса сидел мальчик. Глаза его были устремлены вдаль. Может быть, он загорал, ждал свою девушку, или охотился на бабочек. О прекрасное, невинное детство! Сытно поев, я слезно возблагодарил небеса. Парочка, сидевшая рядом, пересела за столик подальше. Прищурив глаза, я увидел вдали, как бессмертный оратор плюхнулся в свою небольшую коробку, врубил на максимум мрачную симфонию, нажал на газ и умчался в Храм Своего Отца.

Все мы любим говорить о большом и высоком. И часто принимаем синицу за журавля. Мне, пожалуйста, будьте так добры, три ложечки весны в мой утренний кофе. От вашего дешевого мурлыканья на французском становится приторно. Фиолетовые руки на эмалевой стене. Идет ремонт. Зачем пустили этого Арлекина на постройку объекта? Стены в стиле Малевича давно перестали пользоваться успехом. Повесьте, лучше, какие-нибудь простенькие часики с кукушкой. Пусть кукует сколько нам жить осталось. Она быстрее голос потеряет, нежели мы оглохнем. Ведь мы давно глухие, и колокол свой мы не разбивали. Сам упал.

Мы все меняем своё время на что-либо. Колокольчики, африканское золото, бег трусцой или молитвы. Не всё ли равно на что его менять? Ведь все стоим в одной очереди, а у продавца, если такой вообще имеется, в ассортименте всего один продукт. Спокойствие и невозмутимость, наверное, страшнее всего. А вы умеете закрывать один глаз и оставлять другой открытым? Попробуйте, может быть, у вас получится.

Горсть утреннего сюрреализма: Бунин, Дали и Тарковский

Едва-едва начинало светать, небо перешло в темно-синий цвет и воздух наполнился дымкой, таинственная пелена которой постепенно опускалась на землю. Серая занавеска поддавалась легким дуновениям ветра и танцевала, попеременно опускаясь вниз, а затем мгновенно поднимаясь волнами вверх. Ставни и окна были открыты, как глаза смотрящие в равнодушную ночь, приходящую к своему обыденному концу. Стирая капли пота со лба, он приподнял голову с мокрой подушки и сел, еще не совсем пробудившись ото сна. Часы показывали четыре часа утра. Упав снова на кровать, он растянулся, упершись головой в стену, вытянул ноги и попытался припомнить свой последний и недолгий сон…

Он сидел на берегу, в спину дул холодный и влажный ветер. Мимо ритмичными и размеренными шагами легкого кросса пробегали люди в спортивных костюмах, наслаждаясь своей каждодневной зарядкой, которые, пробежав два-три километра по песчаному пляжу, придут в свой оплаченный заранее, уютный гостиничный номер с двумя небольшими лампами для чтения, стоящими рядом с правильно застланными кроватями, переоденутся во что-нибудь новое и хорошо выглаженное, и медленно спустятся, рассуждая о погоде предстоящего дня или о положении в мире, по мраморным ступенькам, иль на бесшумном, элегантном лифте с чистыми зеркалами и светящимися электронными цифрами этажей, на первых этаж, где они примутся за легкий завтрак среди им же подобных, солидно смотрящихся, серьезных людей в очках и вилками в левой руке, которые также медленно пережевывают два поджаренных светло-коричневых тоста, намазанных золотистым маслом из небольших французских упаковочек, которое бережно накрыто несколькими кусочками тонко нарезанного голландского сыра, также медленно, мизерными глотками пьют черный кипрский кофе из таких же мизерных, словно сделанными ручками эльфов чашечек, на которых, без сомнения, нарисован остров солнца, моря и вилл; потом отсчитают положенные чаевые официанту, поблагодарят его, отмерив нужную норму улыбок, и направятся на террасу, чтобы поскользить глазами по заголовкам утреннего номера «Cyprus Weekly», затем пройдутся по бесконечным магазинчикам и киоскам, окружившим их праздничный отель, где их будет ждать встреча с разноцветными открытками, на которых красуется золотистое солнышко, утопающее в сине-зеленых волнах с множеством улыбающихся лиц счастливых и загорелых туристов, столь похожих на них глазами, цветом кожи и улыбкой, что они не смогут отказать себе в удовольствии приобрести эти открытки, после чего поспешат на обед, сетуя мимоходом на изнурительную полуденную жару этого небольшого островка в Средиземном море и говоря о том, что гораздо дешевле было бы съездить в Испанию, где водители такси не ругаются столь грубо, как здешние; съедят свои салаты, супы, мясо или рагу и заснут на своих белоснежных пуховых подушках, где им совершенно неожиданно приснится кареглазый русский паренек, сидящий на берегу в потоках холодного и влажного ветра и смотрящий только на морские волны, а не на пробегающих мимо туристов в спортивных костюмах.

Комната все еще была погружена в ночь, огонек магнитофона одиноко горел вдали, – музыка давно покинула этот воздух; зеркало также отражало вспышки света, приходящие от фар проезжающих машин. Из-за отсутствия дневного света все предметы были лишены четких очертаний и казались погруженными в предутреннюю мглу. Он потянулся за очками, лежащими рядом на тумбочке, нащупал их рукой и быстро надел, еще раз заметив, что утопает в поту. Проведя руками по влажным ногам, он встал, провел по спине рукой – вся майка была насквозь мокрой. Он медленно подошел к окну и повесил колыхающуюся занавеску на раму окна, сел рядом на диван и почувствовал свежесть первого глотка прохладного ночного воздуха. Затем вдохнул еще раз, встал и вышел на маленький балкончик, осматривая до боли знакомую местность. Внизу горели фонари, на первых этажах дома напротив располагались всевозможные магазинчики и забегаловки, которые сейчас молчаливо спали. Кошки делили между собой объедки вчерашнего застолья туристов: засунув голову в темный пакет, одна из них пыталась вытащить передними лапами что-нибудь съедобное, в то время как две другие прохаживались рядом, ожидая своей очереди. Он взглянул вверх – звезд практически не было видно, небо таило свои секреты от людей, укрывшись облаками. Недалеко стояла церковь, на колокольне которой часто сидели голуби, и он наблюдал, как несколько из них то прилетали, беспокойно махая крыльями, то улетали вновь. Кошачий крик оторвал его взгляд от колокольни – темная кошка защищала свою недавно найденную добычу: вздыбившись, она злобно шипела на другую, подкрадывающуюся к мусорному мешку. Издалека донесся чей-то пьяный пронзительный смех, и через несколько секунд ему стали видны два человека, идущие по старой каменной мостовой, взявшись за руки. Мусорные пакеты, растерзанные кошачьими когтями, одиноко лежали, порванные по бокам и окруженные вывалившимися объедками. Парочка шла, шатаясь в разные стороны и хохоча, болоболя о чем-то ужасно веселом, попеременно перебивая друг друга и местами переходя на писклявые возгласы, а затем разрываясь диким хохотом. Камни отдавали их шаги все отчетливей, которые звенели так, словно он не стоял на балкончике в центре маленького городка, а находился в оковах страшного средневекового замка, где по ночам гуляют ожившие короли. Он смотрел на них с высоты крошечного балкончика, поглощая своими ушами шум их веселой жизни, которая была бесконечно далека от него, у которого ночь хранила безмолвие, как навсегда прибитый к холодному зданию крошечный балкончик. Опершись о перила, он пристально наблюдал, как они прошли мимо его окна и зашагали дальше, вырисовывая своими звенящими башмаками круги и напевая какие-то мелодии, слышанные им по местному радио несколько раз. Он закрыл глаза и насладился потоком ветра, неожиданно колыхнувшего его длинные волосы. Машинально он пригладил их рукой, помассировал тяжелые веки, открыл глаза и сел обратно на диван, пытаясь припомнить свой последний и недолгий сон…

Он сидел на берегу, в спину дул холодный и влажный ветер. Мимо пробегали люди в спортивных костюмах. Сначала это были супружеские пары, бежавшие нога в ногу, пытаясь держать один и тот же ритм и темп бега, чтобы не перегнать и не отстать друг от друга, потом пробежали две группы людей, в каждой из которых было человек десять-двенадцать, а через минуту появилась светловолосая девушка, как видно, со своими родителями, одетыми в одинаковые темно-синие спортивные костюмы, которые своим цветом очень сильно напоминали небо над головой, а также пространство моря далеко за буйками, где его лицо неожиданно темнело, видимо, опечаленное своим морским одиночеством, на которое он все меньше обращал внимание, потому что фигура девушки приближалась все ближе и ближе, и начинала напоминать ему что-то очень знакомое и близкое одновременно, заставляющее его куриную память копаться у себя в книгах, дабы вспомнить, где он мог видеть ее – может быть, в каком-нибудь бесконечном сериале, где симпатичные блондинки бегают по утрам, занимаются часами в тренажерных залах и сидят на диете, чтобы ночью порадовать гибкостью юного тела своих мускулистых бойфрендов, или у витрины какого-нибудь фирменного магазина, где стоят такие же стройные девушки-манекены, разведя руки или ноги в стороны, чтобы проходящий мимо паренек обязательно увидел ту дорогую обувь или одежду, что украшает их идеальные, но, увы, безжизненные формы, или у себя в колледже, куда часто приходят туристы, чтобы взглянуть на качество кабинетов, где проходят занятия, и библиотеки, где неслышно сидят десятки студентов и листают толстые книги в попытке втиснуть в свои узкие тоннели голов широту мысли книжных авторов; но девушка приблизилась совсем близко и развязала клубок его мыслей, напомнив своей озорной улыбкой о том далеком вечере, когда они ехали вместе с друзьями в одной машине навестить старую заброшенную турецкую деревню в километрах двадцати от города, где потом пили красное вино и смеялись, рассказывая разные страшилки про черного монаха, выходящего с косой из пещеры и кричащего, чтобы они убирались из этого заколдованного места восвояси, где он долго обнимал ее, стоя в трех шагах от обрыва рядом с шелестящими верхушками деревьев и говорил пьяным голосом, что будет любить вечно, и что, звезды, окружающие их – свидетели его словам; вспомнил, как через час они шли с ней в обнимку по центральной улице города с бесчисленными урнами и черными мусорными мешками, валяющимися рядом, и горланили русские народные песни, проходя мимо молчащих домов, в которых в тот предутренний час спали люди и видели сон, который, проснувшись, они так и не вспомнят.

---

Дата добавления: 2015-07-25