Абсурд в собственном соку

Официант услужливо предложил меню, поклонился, отдал честь и галантно удалился. Мы сняли перчатки, развернули салфетки-снежинки, достали два черных веера и помахали белому пароходу. Ее пепельные волосы трепало ветром, темные глаза искрились, она была голодна. Я достал серебряную ложечку, стукнул по ее коленям и поманил ее к себе дразнящей гримасой. Она устало смотрела на море, ей снилась ее рыбья юность, она вспоминала то место, где ей отрезали хвост. Я предложил ей веревку и кусок необыкновенно ароматного мыла. Она откусила кусочек и похвалила мой вкус. Ее волосы стали мягкими и шелковистыми, ее кожа перестала сохнуть, ее ногти выросли сантиметров на тридцать. От удивления у меня выпала вставная челюсть, прошла икота и развязались шнурки. Я высморкался на пол, вызвал бригаду скорой помощи и потребовал завязать шнурки на моих лакированных итальянских лаптях и поставить бриллиант вместо постаревшей нижней челюсти. Предвкушаю, как изумительно и реально буду сверкать я в новом свете. Я буду словно розовый фламинго в лучах заката, на фоне зеленых пальм и краснокожих индейцев. Блуждающим взглядом я посмотрел на ее деревянные протезы, и слезы счастья полились из моих ушных раковин. Моя сказочная гостья из будущего, я ждал тебя целых два дня, аж весь лоб вспотел. Я бредил ночами и плакал во сне, забыв о весне. Топот конских копыт разбудил меня, сильно несло потом, слюна рвалась в бой из моего рта, я смачно лизал скатерть. За столиком справа сидели два пожилых негра и щебетали о своих постельных победах. Я подозвал официанта и заказал им два баскетбольных мяча и двух африканских мальчиков. Моя гостья пребывала в восторге, ее маленькие ушки приходили в движенье только от одной мысли о настоящих баскетбольных мячах. Я вызывающе подмигнул неграм и заразительно засмеялся. Моя курочка закудахтала в такт моего смеха. Только сейчас я осознал как белоснежна ее улыбка, ведь она уже два года чистит свои клыки порошком Тайд. Скоро я куплю его своей собачке, и она будет чистить им свою будку, пока я не порублю ее на собачатину пятого сорта. Моя гостья не любит собак, предпочитает бутерброды из осьминогов и зрелых дельфинов. Иногда она гостит на дне океана по уикендам, а я хожу кругами по музею, вспоминая, где выход. Моя принцесса достала зеркальце и закурила кубинскую сигару. В ее чертах лица появилась детская беспомощность, вызывающая бурный наплыв теплых отцовских чувств. Я положил руку на ее плечо, не грусти, зайка моя, вдохни новую суперсвежесть с ментолом без сахара и в твоем доме не останется мелких грызунов. Я протянул ей мою семейную реликвию – дезодорант «Дихлофос». Ты будешь неотразима, зорька моего счастья, я буду метаться по подушкам, как парализованный страус, не в силах оторваться от твоих незабываемых губ. Она пьяняще посмотрела на мои фиолетовые брюки, съела сигару и принялась дегустировать дезодорант. Не оставалось никаких сомнений – он пришелся ей по вкусу, она набрызгала несколько капель себе в рот, потом принялась растирать им свой маленький носик. Сладостно вздохнув, моя гостья надушила им свои пепельные волосы и быстрыми движениями рук размазала несколько капель по загорелому животу. Она была очаровательна, как только что родившийся мухомор и сопела от удовольствия. Я был не в силах скрыть свои чувства и запел гимн Советского Союза. Все сидящие в ресторанчике встали, даже негры с мальчиками поднялись с мраморного пола, вспоминая про братские народы и вечную память героев социалистического труда. Я пел самозабвенно, все дальше и дальше, про Ленина и коммунистическую партию, срывая с себя пионерский галстук и надевая комсомольский значок. Моя гостья лежала без памяти, расставив протезы в разные стороны, показывая насколько широка страна моя родная, сколько в ней лесов, полей, рек и всего прочего. Даже негры были заколдованы красотами моей необъятной Родины. Я присел и обнял мою Зорьку, посмотрел в ее закатившиеся глаза, достал зажигалку и зажег вечный огонь. Счастье исполненного гражданского долга переполняло мои вены, рвалось наружу, словно огненное пламя в ночи этого царства капитализма. Скоро мы понесем этот братский огонь по всему миру, и все города и села узнают о том как крепки наши пролетарские руки, как сильны наши пролетарские ноги. Ничего что у Зорьки деревянные, обугленные протезы, ведь она прекрасная труженица села и великая мать-героиня. Пусть узнают все, что мы встанем даже с колен и поднимем красный флаг, отбросим буржуазные вилки и ложки, и будем гордо жевать абсурд в собственном соку серпом и молотом!

Сказка Достоевскому

Седые дети толпятся у крыльца, печальные бумажные маски, синие воздушные шарики, длинные белые свитера, иссушенные гладиолусы. Дети ждут, когда зажурчит вода в трубах, разливающая по бутылкам розовую молодость средней газированности. Некоторые крошат себе в рот таблетки от серости, улетают по одному на сказочных Пегасах на далекую звезду Сириус. В их сказках больше не будет пугающих шакалов, сырой замерзшей свинины и спасательного круга. Незнакомый взгляд незабудки смотрит прямиком с кисельных берегов тридевятого царства, с тех далеких гор, где младенцы ведут народ по тропам природы навстречу солнцу, где жестокий шмель танцует ламбаду. Ее беззубый протухший рот открыт, кровавая слюна бежит по тонкой шее, цветочное, шелковое платье изорвано на клочки, черные синяки расползаются пауками по коленям. Деревья молчат о судорогах ее юности, у них нет тех разноцветных слов, чтобы нарисовать эту картину. Сейчас она прыгает на зеленой лужайке, ест сладкое малиновое варенье и качается в гамаке летнего зноя. Скоро она соберет растущие только для ее глаз травы и цветы, совьет праздничный сверкающий венок своей судьбы и пустит его вместе со свечкой по зеркальному роднику. Огнегривые львы будут спускаться с радуги неба и целовать ее в лоб, солнечные зайчики будут играться с ее голубыми глазками и свежий весенний ветер пригласит на танец ее волнистые волосы… Хмурый, длинный мост в вечность одет в белое платье, словно собирается отпраздновать свадьбу серого неба и вдовы-Земли. Скоро наступит белая ночь, дети сядут на зеленые елки и развесят гирлянды своей невинности. Затем с вечно-белых гор спустится дедушка Мороз с ватной бородой и мягкой улыбкой, подует на гирлянды, заставив их танцевать и лопаться. Очарованные чудом, дети просидят так до первой звезды, до первого красно-белого трамвая, до первого тока в проводах. Потом оживут древнегреческие скульптуры и готические храмы, император наденет свою корону, а пастух погонит стадо овец на гору, подгоняя их недавно сорванной веткой. Стороны света поменяются местами, на западе взойдет светло-зеленое солнце, архангелы вострубят в медные трубы и будут срывать могильные плиты. Дети услышат школьный звонок и построятся в длинную очередь, чтобы спеть песню своей юности, о прекрасном далёко и о крылатых качелях, и сверчок все также будет играть на скрипке, словно пылающий Паганини на одной, заледеневшей струне. Затем запляшет под бубен зимний ветер, постепенно переходя в ураган, поднимающий детей выше деревьев, и понесет их навстречу бетонной стене. Там их встретит Снежная королева, крепко обнимет, поцелует и подарит золотой ключик. Они будут дружно смеяться, нащупывая заветную дверь за старинным холстом, пойдут по ступенькам, падая в чей-то глубокий мешок. Так молчаливый мудрец собирает камни, строит из них замок, чтобы вечно листать книги, рассматривать портреты детей и хлопать одной рукой. Движение его незаметно, словно часовая стрелка он съедает наши дни, показывая лишь иногда свое лицо. Тогда уже играет орган, и дети засыпают на деревянных скамейках, нашептывая Песнь Песней. Выносят маленькие светло-голубые гробики, матери катаются в истерике по снегу, сходят с ума, попадают под копыта и вешаются уже полностью обессилившие. Орган все играет прелюдию Баха, немногим более восьми минут, и скорбь переполняет сердца ангелов. Мальчики пускаются искать звездные камушки, в попытке вернуть себе матерей. Матери ходят в черном, молятся у икон и подают нищим серебряники, чтобы те помолились за их детей. Голуби клюют хлебные крошки, перелетают с одного купола церкви на другой, потом на деревья в лесу и зеленые лужайки и приносят детям в клювах письма от их матерей. Бумага вся в слезах да крестах, немые крики разлиты реками по ее поверхности. Дети доедают рыбный пирог и мастерят из бумаги самолетики, пускают их в небо и ангелы улыбаются им. Они моют девочку в реке, водят вокруг нее хороводы, укладывают ее в хрустальный гроб, руки на грудь, и жаждут чуда. В душе она улыбается им, и мост Петербурга окрашивается в ярко зеленый цвет, чей-то револьвер дает осечку, и появляются слезы на иконах. Герои без крыльев приходят на покаяние в далекую часовню, приплывают на белоснежных пароходах на остров Валаам и целуют его землю. Воздух становится легким, светлым, туман улетает в небо и испаряется, желто-лживые дома рушатся, сны становятся вещими, улыбка окрашивает лица прохожих. Далекий голос читает за стеной Священное Писание, дети возвращаются в сад, по зеркальному роднику плывет венок из незабудок.

---

Дата добавления: 2015-07-25