Воск влюбленных воспоминаний

Его слова были волнистыми водорослями, влажными виноградинками, васильковыми венками вокруг твоих волос. Одни шутливо шелестели шершавым шепотом и шероховатым шумом камышей; другие дико дразнили домашними демонами, домовыми, дергали деревья и долбили доски; третьи терлись о тополь тонким трилистником, трещали тетеревами, тревожили темной тиной; четвертые чертили черными чернилами чертей и чудовищ с человеческими чертами. Его слова были неуловимым неоновым ноктюрном ноябрьской ночи; они не требовали ум прийти на помощь и вытащить утопающего человека из волнующего водоворота звуков. В нем он открывал заново искусство суггестивной анафоры и эпифоры, где оксюмороном глаголют молчание молитв Маркеса из миллиона метонимий и ми-минорных мелодий метафор. Его слова были его словами.

- Нарисуйте кричащую рыбу. Непременно с красными обжигающими плавниками и ядовитыми глазами, чтобы ее не трогали ни чьи руки, – так говорил гуру и опускал руки в аквариум – помыть свой ум.

Уместно ли будет здесь упоминание о вакууме моего мандражно умопомрачительного прошлого? И если Вам будет угодно, тогда бородатый джин, выпущенный мной из бутылки памяти, затанцует забытую огненную джигу и спросит: «Сколько сказок-снов сорвать, сколько слов-семян собрать?» «Сто семьдесят семь» – отвечу я джину и сяду справа от него.

Словно в горячем детективе мои тонкие губы скользили по извилистым дорогам твоего подбородка, пытаясь поймать двух краснолицых преступников, тонко пахнущих съеденным недавно яблоком. Тогда ты была плененной Евой, и я познавал первозданное счастье охотящегося Адама, еще не прикрытого сорванными ветками деревьев. Образ огня, омут тебя, оникс ночей, ожог свечей, оттепель сна, отмель окна, оскалы скал, ока овал я целовал, ты пела руками и губами, ты была моей волшебной флейтой. Потом я простер свой шатер у твоих скал. В них я зрел зовущее одиночество аонид. Я пошел вверх по холму надежд, где мы встретились глазами. Каменистый берег внизу был пустынен. Он был наполнен молчанием камней и штилем далекого морского равнодушия. В твои волосы я страстно вложил красный цветок. Когда ты пела последний раз? Как страстно ты пела тогда. Фонтаном твоей песни умывались прибрежные камни, фонтаном твоей неги умывался мой сухой слух, столь жаждущий жизни. Эта бурлящая белоснежная пена текла из твоего рта, и в ее наплывах я видел божественную сперму Урана. О, Пеннорожденная! О, Фиалковенчанная! О, Улыбколюбивая! Я гимном затоплен, я страстью рожден, я волнами песни твоей побежден.

Ты тайна, ты Тора, ты ток, ты тоска,

ты тема, ты тьма, ты тундры тахта.

Ты трон, ты тропа, ты торга туз,

ты трепет тела, ты танец туч.

Ты тонкость танго, ты топь тополей,

ты тяжесть томленья, ты темя темней.

Ты топот, ты табор, ты такт тишины,

ты трели тромбона, ты туман темноты.

Ты точка транса, ты топор тошноты,

ты точное тождество: ты – только ты.

- Робкая райская рыба Равеля и рак с рдеющей росписью рта. Может, Матиссу мерещилась та? Но полно похвал. Я все Вам сказал. За простынями, за облаками есть образ той, вечно живой, той, что зовется молчанием, той, что скользит за мгновением, за родниковым журчанием, за мотыльковым пением, – так говорил гуру.

- Я дам ей имя и все мажорные гаммы спою. Я съем ее слух скачущими стрелами своего staccato и змееподобными зигзагами legato. Я полечу к ней сонмом снов седых сов и счастливых соловьев – своих слов. Я увижу ее пленительной птицей. Ее палящие перья подобны плывущей пене перистых облаков в пространстве полета и покоя, в полночных потоках, что уносят пепел прошлых постельных побед. Горящий галоп ее голоса – гортанный говор гомеровских готтов, ее крылья, как колыхание колыбели Кончиты, как кажущиеся контуры Кавказа, как кудрявый кошачий клубок. Я увижу ее пленительной птицей, - ответил я.

Дата добавления: 2015-07-25