СР — Грэи ТЬрсоде. 13 страница

Финном, тайком прокрались, специально чтобы наловить таких офигенных рыб, которые называются оскарами, — крупная рыба и очень вкусная. Джордж — спец по рыбалке, и он сказал, что оскары нигде севернее Джорджии водиться не должны. А я говорю: давай еще раз забросим! VI неожи­данно у меня со страшной силой потянуло. И тут как вы­лезет эта огромная кайманова черепаха, как бык, вся зеле­ная и склизкая, и прет на нас с моей рыбиной во рту! Это было как столкнуться нос к носу с динозавром. Ужас на лиие что у меня, что у Джорджа — жалко, фотоаппарата не было. А эта хреновина уже собирается нападать — у нее шея вытя­гивается фута на три или четыре, и она огроменная, и лет ей, наверное, сотни три. Мы с Джорджем тут же превратились обратно в пещерных людей. Боженьки мои! Это же уебище шутки не шутит. Я бросил удочку, подобрал какой-то ка­мень и как садану ей по панцирю. “К чертям собачьим, ста­руха, или ты, или я”. Они ведь злобные твари, могут тебе запросто ступню откусить. И тогда она попятилась обратно. Чудища, которые прячутся в глубинах, необъятные и древ­ние, — вот кто пугает по-настоящему, аж до костей проби­рает. Эта черепашища так давно отсиживалась у себя на дне, наверное, что последний раз, когда выбиралась на сушу, ви­дела еше ирокезов.

Помимо браконьерства, которым я с тех лор бросил зани­маться, я веду вполне джентльменскую жизнь. Слушаю Моцарта, много-много читаю. Я поглотаю книги пачками. Могу читать что угодно. И, если мне книга не нравится, я ее спокойно бро­саю. Что касается художественной литературы, то для меня это Джордж МакДональд Фрейзер, флэшменовская серия*, и Па­трик О'Брайан. Я влюбился в его стиль с первого раза, с самого

i Цикл историко-приключенческих романов (1969-2001) Фрейзера о похожде­ниях Флэш йена — офицера британской армии и викторианскую эпоху.

“Хозяина морей’Не столько из-за Англии времен Нельсон» и наполеоновских войн, сколько из-за человеческих отноше­ний. Есть у него эта основа. И конечно же, когда у тебя герои одни посреди чертова океана, все становится виднее. Просто великолепные описания характеров, которые до сих пор сидят у меня в голове. Это история о дружбе, товариществе. Джек Обри и Стивен Мэтьюрин всегда мне немного напоминают Мика и меня. История, в первую очередь британские воен­но-морские силы в тот период, — это мой конек. Армия в те дни ничего особенного не представляла. Интересное — это как раз флот, парни, которых тащили туда против воли, зна­менитый “пресс”. Чтоб такая машина работала, нужно было сколотить из кучи упирающегося народа исправную команду, и здесь я вспоминаю Rolling Stones. У меня всегда какое-то ис­торическое чтиво в руках. Эпоха Нельсона и Вторая мировая занимают верхние позиции в списке, но я не брезгую и древ­неримскими делами и кое-чем из британского колониального периода — “Большая игра”² и все такое. У меня неплохая биб­лиотека дома, где множество таких томов, с полками из темного дерева, которые доходят до потолка. Здесь мое укромное место, и здесь же со мной приключилась одна неприятность.

Никто мне не верит, когда я говорю, что просто искал анатомический атлас Леонардо да Винчи. Книга немалень­кая, а все большие тома запиханы у меня под самый потолок. Я достал стремянку и полез наверх. Полки держатся на таких маленьких штырьках, а на полках сверху тяжеленные томи­щи. И когда я дотронулся до полки, штырек выпал, и вся еба- ная груда книг полетела прямо мне в лицо. Бах! Я шмякнулся

— письменный стол башкой и отрубился. Очнулся нензвест-

но сколько времени спустя, наверное, полчаса, и все болит. Прихватывает — ой-ой-ой. А вокруг меня огромные тома. Я бы посмеялся над иронией ситуации, только никак, потому что слишком больно. Хотел про анатомию справиться, гово­ришь? Я вскарабкался по лестнице на второй этаж, еле дышал. Я просто думал, поднимусь к жене и погляжу, как оно будет поутру. Поутру стало еще хуже. Патти спрашивает: “Что слу­чилось?” ^иДа так, упал. Все нормально". Но дышу все равно с трудом. Три дня я тянул, пока не сказал Патти: “Родная, надо мне, наверное, съездить провериться*. И оказалось, что ниче­го у меня не нормально: проткнул себе легкое. Наш европей­ский тур, который уже плакировалось начать в Берлине в мае 1998-го, отложили на месяц — один из редчайших случаев, когда из-за меня задержали гастроли.

А через год я проделал все то же самое с другого боку, Мы только-только прилетели на Сент-Томас, это Виргинские острова, и я намазался маслом от загара. И по-молодецки за­прыгнул на какой-то глиняный сосуд, чтобы посмотреть че­рез забор, но масло меня и подвело. Я поскользнулся—хрясь! У жены был с собой перкодан, так что я просто заел это дело кучей болеутоляющих. И я не подозревал, что сломал три реб­ра на одном боку и продырявил второе легкое, пока где-то че­рез месяц не пошел на осмотр перед туром. Тебя должны всего проверить, сделать тесты на беговом тренажере и всю прочую фигню. А в конце тебе делают рентген: “Да, кстати, у вас были сломаны три ребра и дырка в легком справа. Но все уже затя­нулось, так что можно не беспокоиться”.

★

Когда я дома, то готовлю себе сам, обычно колбаски с пюре (рецепт прилагается) с некоторыми вариациями в плане

пюре, но и то не особенно. Или еще какую-нибудь класси­ку из английской стряпни. Я привык питаться по-своему, да еще и нерегулярно, — это из-за гастрольного расписания, когда у тебя все не как у людей. Я ем, только когда хочется, что для нашей культуры практически беспрецедентно. Пе­ред тем как идти на сцену, тебе не до еды, а когда уходишь, то нужно обождать час или два, пока не схлынет адреналин, а это уже где-то ближе к трем часам ночи.

Садиться есть нужно, когда проголодался. Нас с младенче­ства приучают есть три раза в день — абсолютное порождение фабрично-промышленной революции, эта идея питания при­шла оттуда. До нее так никогда не было. Ты прихватывал по ку­сочку, но часто, каждый час. Но тогда им понадобилось всех нас подверстать под одну гребенку: “А теперь все обедать!” Шко­ла — она как раз про это. Бог с ней, с географией, историей или математикой — тебя там учат тому, как работать на заводе. Гудок зовет — пора в столовку. Если ты будешь работать в кон­торе и даже если тебе светит стать премьер-министром — закон один. Для человека очень вредно запихивать в себя всю эту кор­межку за раз. Лучше, когда перехватишь немного здесь, поло­жишь что-нибудь в рот там — каждые несколько часов неболь­шой перекус. Организму с этим справляться гораздо удобнее, чем когда за один час набиваешь себе желудок целой кучей еды.

Я жарил себе колбаски всю жизнь и только недавно благо­даря одной леди из телевизора обнаружил, что, когда кладешь их на сковородку, та должна быть холодной. Ничего не надо разогревать. Разогрев их только раскорячит, потому в Англии они так и называются — bangers ^[93] . Готовить надо очень медлен-

но, посуда должна быть холодная. И тогда налей себе что-ии- будь выпить и жди. И все получится как надо. Они так не ску­коживаются, остаются такие пухленькие. Все дело в терпении.

На кухне вообще все дело в терпении. Когда я готовил Goafs Head Sottp\ то вообще не торопился.

МОЙ РЕЦЕПТ КОЛБАСОК С ПЮРЕ

t. Первым делом найдите мясника, у которого в колбасках мясо свежее.

г. Пожарьте смесь из лука, бекона и приправ.

). Поставьте вариться картошку, плесните туда чуть-чуть ук­суса, добавьте немного порезанного лука и соли (приправы по вкусу). Бросьте к картошке горошек. (Можете еще бро­сить порезанной морковки, если хотите.)

4. Теперь есть выбор: жарыть колбаски на решетке, на огне или на сковородке. Поставьте их на медленный огонь со шкворчащим беконом и луком (или в холодную сково­родку, как сказала леди по телику, и добавьте чуть попозже лук с беконом), и пусть сучки доходят нежно, только пере­ворачивайте каждые несколько минут.

S- Растолките картошку и что там у вас еще.

6. Колбаски теперь обезжиренные (насколько возможно?).

7- Подливки, если хочется.

8. Соус “Энч-Пн”² — на вкус и цвет, как говорится.

Мой дедушка Гас делал лучшую яичницу с картошкой, какую только можно себе представить. Я до сих лор не обо­шел его в этом деле, хоть и стараюсь, и в мясной запеканке тоже — это искусство можно осваивать бесконечно. На са­мом деле никто еше не сготовил образцовую, совершенную ^[94]

запеканку — у всех она выходит по-разному. Мой способ раз­вивался с годами. Основное — это просто иметь отменный фарш, и потом кидаешь туда чуть горошка, чуть морковки, но вот особый трюк, которому меня научил — вечная ему память, его уже нет с нами — Большой Джо Сибрук, кото­рый был моим телохранителем: перед тем как выложить свер­ху картошку, нужно порезать туда еще немного лука, потому что лук, с которым ты готовил мясо, ужарился. И он был прав как никто — эта штука дает тебе тот вкус, без которого все не то. Это так, совет на всякий случай.

Тони Кинг, который работал со Stones и с Миком соль­но и которого мы нерегулярно привлекали как пресс-атташе еще с начала 1960-х, зафиксировал последний известный слу­чай в истории, когда кто-то без спроса отведал моей мясной запеканки.

Тони Кинг: В Торонто во время тура Steel Wheels в комнату отдыха доставили мясную запеканку, ребята из охраны все успели урвать себе по куску, и когда прибыл Кит, он увидел, что кто-то вскрыл запеканку вперед него. Он потребовал назвать поименно, кто ел запеканку. В результате Джо Вуд бегала повсюду и спрашивала: “Ты ел мясную запеканку?" — и все отрицали свою причастность, кроме охранников, есте­ственно, которые приложились как следует и отговориться уже не могли. Я тоже все отрицал, хотя и отщипнул себе немного. Кит тогда сказал: “Не выйду на сцену, пока здесь не окажется еще одна, целая”. Поэтому пришлось посылать за новой, чтобы приготовили и доставили. Что делать — иду сообщаю Мику: “Шоу пойдет с задержкой, потому что Кит не хочет идти на сцену, пока не получит мясную запекан­ку”. Мик говорит: “Ты это серьезно?” А я говорю: “В дан­ном случае — да”. Вплоть до того, что за сценой можно даже

было услышать, как в один момент кто-то по рации сказал-. “Внимание, запеканка прибыла!” И ее пронесли через ком­нату отдыха и отгрузили прямо у Кита в гримерке — вме­сте с соусом "Эйч-Пи”, куда ж без него. Л он взял и просто воткнул в нее нож и больше даже не прикоснулся — пошел на сцену. Просто хотел первым разрезать корочку. И с тех пор ему всегда доставляли запеканку прямо в гримерку, что­бы он больше так не переживал.

Это теперь притча во языцех, мое правило на гастролях. Ни­кто не касается моей мясной запеканки, пока я не сниму про­бу. Корочка — моя! Отдельной строкой в контракте. Если заходишь в гримерку Кита Ричардса, а у него мясная запекан­ка на грелке пыхтит потихоньку, если она еще целенькая-не- тронутая, то только одному человеку позволено ее вскрыть — мне. А то эти ненасытные ублюдки — им только дай, налетят и все подметут.

Я запугиваю народ такой фигней чисто ради смеха, если по правде. Потому что я очень редко что-то ем перед выходом. Это хуже не придумаешь — по крайней мере в моем случае. Еще ничего не переварилось в желудке, а тебе надо вперед и с песнями, наяривать Start Me Up и потом еще два часа ра­ботать. Мне нужна еда в гримерке просто на тот случай, если я пойму, что ничего не ел весь день и нужно хоть немного заправиться. Это такой мой личный обмен веществ — мне нужно, чтоб во мне было хоть немного топлива.

Когда в 1998-м моя дочка Энджела выходила за Домини­ка, своего дартфордского жениха, мы гуляли в “Редлендсе" — устроили большое и великолепное мероприятие. Доминик прилетел в Торонто, чтобы просить моего разрешения же­ниться на Энджеле, и я держал его в неведении аж две не­дели. Вот бедняга. Я был в курсе его планов, но он не знал,

что я знаю, что он собирается меня просить, и ему все никак не предоставлялась возможность — я все время куда-нибудь уводил разговор или он не мог набраться смелости поднять эту гему. А после я уезжал в тур. Так что каждое утро, даже после того, как Доминик тусовал всю ночь и не ложился, Энджела спрашивала: ну что, ты ему сказал? И он говорил, что нет. Под конец, когда был уже совсем цейтнот, я сказал ему под утро: да ну, мать твою, конечно можно, давай же­нись— и одарил его браслетом с черепом, чтоб запомнилось.

В “Редлендсе” мы расставили по всему саду навесы и из­городи, и они так здорово смотрелись, что я их оставил еще на несколько недель. Общество собралось — пестрее не придумаешь. Вся дартфордская компания Энджи, гаст­рольная тусовка, наш персонал, родственники со стороны Дорис — люди, которых мы не видели годами. Разогревал действо оркестр стальных барабанов, а потом Бобби Киз, ко­торого Энджи знает всю свою жизнь, сыграл Angie, когда она шла по проходу, а Лиза с Блонди пели и Чак Ливелл играл на пианино. Бернард Фаулер прочитал “Подтверждение”' — немного в шоке от того, что его не попросили петь, но Энд­жи сказала, что любит слушать его обычный голос. Блонди спел The Nearness of You. Мы все поднимались на подиум — Ронни, Бернард, Лиза, Блонди и я, — играли и пели.

А потом случилось Происшествие с зеленым луком — зе­леным луком, который предполагалось порезать в пюре, ко­торое должно было сопровождать колбаски, которые я себе специально готовил. Только кто-то взял и утянул его прямо у меня из под носа. Было немало свидетелей того, что слу­чилось в результате, в том числе Кейт Мосс, которая изложит свою версию предпринятых розыскных мероприятий.

1 The Confirmation — стихотворение шотландского поэта Эдвина Мюира, часто исооянпемое на свадебных церемониях.

КЕЙТ Мосс: Кда того типа, которая ему одному нравится, — это одно из немногих утешений Кита, когда вокруг сплош­ной хаос и неразбериха. И поскольку распорядок отсутству­ет в принципе, он очень часто готовит себе сам. И именно этим он и занимался в ту ночь после свадьбы Энджелы. Времени было уже, наверное, часа три. Остальной народ тусовался, вечер получился прекрасный, все оставались на улице, выпивали, танцевали — свадьбу устроили с раз­махом, и гулянка еще шла вовсю. Мы с Патти были на кух­не, а Кит рядом готовил свои колбаски с пюре. И отложил себе зеленого лука. Колбаски жарились, варилась картошка, а я стояла у плиты, болтала с Патти, когда он вдруг пово­рачивается и говорит: а куда это мой лук подевался? И мы такие: лук? Он говорит: зеленый лук, специально отложен­ный, только что здесь лежал — куда он делся? Мы подумали: о господи, чего он вдруг завелся? Но он так возмущался, что мы стали смотреть в мусорных ведрах. Он говорит: он точно здесь лежал, — и мы рыщем повсюду, заглядываем под столы... “Я точно знаю_у что он был здесь”. И он уже начинает выходить из себя. Тогда мы говорим: может, ты его не здесь оставлял, может, где-нибудь в другом месте? “В каком, на хуй, другом месте — здесь я его оставил”. Все уже думают, что он бредит. И тут э кухню заходит один дружок Марлона и говорит: Кит, что случилось? А Кит го­ворит: мой зеленый лук, обыскались, мать его, — и он уже как ненормальный копается в мусоре, а я поднимаю глаза, и тут как авария в замедленной съемке. В голове только проносится: а-а-а-а! Сто-о-о-й! У этого парня зеленый лук заткнут за уши. Ну то есть вообще — он что, дурак? За­чем это ему понадобилось? Явно хотел привлечь внимание, только не то он внимание привлек. И Кит тоже поднимает глаза и все видит. Ба-бах! В “Редлендсе” у него над ками-

ном висят сабли, так он метнулся, схватил обе сабли и по­чесал куда-то в темноту вдогонку за этим парнем. Ой блин, он же его сейчас прибьет! Патти реально разнервничалась. А мы все побежали за ним: Кит, Кит! — и он возвращается, и он просто в бешенстве. А парень почти всю ночь прятал­ся по кустам. Он потом вернулся на вечеринку, а на голову натянул спецназовскую шапку, где только дырки для глаз, чтобы Кит его не узнал.

★

Это странно, учитывая мой род занятий, но собаки у меня во­дятся начиная с 1964-го. Был один пес по имени Сифилис — большущий волкодав, еще до рождения Марлона. Потом был Рэтбег — этого пса я тайком вывез из Америки. Всю дорогу просидел молчком. Я его отдал маме, и он с ней потом жил долго-долго. Я мог пропадать месяцами, но все-таки, если ты провел время с псом, когда он был еще щенком, это связь на­всегда. Сейчас у меня несколько собачьих стай, и никто ме­жду собой не знаком, учитывая, что между ними океаны, хотя, я подозреваю, они унюхивают друг друга по запаху на моей одежде. Если тяжелая полоса в жизни, на собачью породу все­гда можно рассчитывать. Когда мы с псами наедине, я могу разглагольствовать бесконечно. Они слушатели хоть куда. Я, наверное, за собаку мог бы и жизнь отдать.

Дома в Коннектикуте у нас коллекция: один старый золо­тистый лабрадор по имени Пампкин, который ездит со мной купаться на Теркс и Кайкос, и две молодых французских буль- дожихи. Александра выбрала одну из них щенком и назвала Эттой в честь Этты Джеймс. Патти в нее влюбилась, поэтому мы купили и ее сестричку, которая осталась сидеть одна в клет­ке зоомагазина, и назвали ее Шугар. Sugar on the Floor — одна

из лучших вещей у Этты. Еще есть один знаменитый зверь — знаменитый среди роллинговского персонала. — которого зо­вут Раз, сокращенно от Распутин. Пес невероятного обаяния и притягательности, даром что размером не вышел. История у него мутная — русский все-таки, ничего не попишешь. На­сколько мне известно, он вместе с тремя-четырьмя сотнями других бездомных псов патрулировал мусорные контейнеры стадиона “Динамо”^[95] в Москве, когда мы приехали туда с кон­цертом в 1998-м. Россию накрыл тяжелый экономический кризис, и собак выбрасывали на улицу по всему городу. Такая собачья жизнь. Уж не знаю как, но, пока наша команда соби­рала сцену, он примелькался среди монтажников и остального рабочего народа. Они его взяли под крыло, и очень скоро он уже был чем-то вроде общего талисмана. От рабочих сцены он сумел перебазироваться в кухню, а оттуда — в гардероб­ную, к нашим костюмерам. Из-за ежедневной борьбы за про­питание внешность он имел довольно потрепанную (мне это знакомо), но сумел растрогать самые грубые сердца.

Когда Stones собрались на саундчек, меня оттаскивает в сторону Крисси Кингстон, заведующая нашей гардеробной, и как начнет заливаться, какая тут объявилась потрясающая дворняга. Как люди из бригады видели, что он получал пинки и затрещины, но все равно возвращался. И как они оценили его настырность и взяли его под опеку. “Ты обязательно дол­жен на него посмотреть”, — сказал Крисси. Я собирался играть наш первый концерт в России, и заниматься собаками в мои планы не входило. Но я знал Крисси. Она говорила с таким чувством, с такой настойчивостью, и в глазах у нее появились едва заметные слезки — в общем, что-то меня задело. Мы все делаем дело, и я почувствовал, что не надо от нее отмахивать-

ся. Крисси по пустякам отвлекать не будет. Со мной были Тео и Алекс, и их верный способ — “Папа, папа, ну можно мы тебе его покажем?" — растопил сердце даже такого бывалого пса, как я. Я чуял западню, но никаких средств против нее у меня не было. "Ну ладно, ведите, поглядим”. И через секунду Крис­си возвращается с чернющим терьером, самым запаршивев­шим псом из всех, каких я видел. Блохи просто висели над ним облаком. Он сел передо мной и уставился прямо в глаза. Я тоже смотрел не мигая. Он не шелохнулся. Я сказал: "Оставьте пар­ня со мной. Посмотрим, что с ним делать”. Через несколько минут в “Лагерь Экс-рэй”¹ (мою комнату) прибыла делегация от рабочих сцены: крупные такие ребята, все в бородах и накол­ках, и все благодарят меня, аж слезы утирают. “Псина обалден­ная, Кит”. — “Спасибо, мужик, он нас всех обаял”. Я и поня­тия не имел, что мне с ним делать. Но как минимум концерту теперь ничего не грозило. А пес, видимо, почувствовал, что его взяла, и лизнул мне пальцы. И я сдался. Патти глянула на меня с любовью и отчаянием. Я пожал плечами. Была устроена круп­номасштабная операция по добыванию прививок, бумаг, виз и всего остального, и в конце концов он улетел в Штаты — по­везло псу. Теперь он царь Коннектикута и делит свои владения с Памлкином и котом Тостером, и еще с бульдожихами.

Один раз я завел себе птицу майну, и не могу сказать, что мне это понравилось. Когда я ставил музыку, она начина­ла на меня орать. Как будто живешь с престарелой вздорной теткой. Эта тварь была вечно всем недовольна. Единственная живность за всю мою жизнь, которую я сбыл с рук. Не знаю, может, она это по обкурке — народу у меня толклось много, и все постоянно дули. Для меня это было как жить в одной комнате с Миком в клетке — все время с недовольно поджа-

1 Camp X-Rgy название одного из бывших подразделений американского во­енного лагеря в Гуантанамо.

тым клювом. С птицами в клетках мне вообще как-то не очень везло. Один раз _я нечаянно укокошил Ронниного ручного попугайчика. Я думал, это игрушечный будильник, у кото- рого что-то заклинило. Он жил в клетке в конце Ронниного дома — сидит, сволочь, не шелохнется, ни на что не реагиру­ет и только кричит по-своему, как заводной. И я его заткнул. Слишком поздно я понял, что принял его за вещь. “Слава тебе господи” — это так Ронни отреагировал. Он эту птицу тер­петь не мог. Я вообще думаю, что на самом деле Ронни ника­кой не любитель животных, хотя вокруг него всегда их полно, Он типа тащится от лошадей. В Ирландии у него конюшня, четыре или пять жеребцов, но предложишь ему пойти прока­титься — он и близко к ним не подойдет! Любит их на рас­стоянии, особенно лошадей, на которых ставит, — когда они первыми приходят к финишу.

И почему ж тогда он живет в окружении всего этого дерьма и навоза и трехногих кобылок? Говорит, что это у него цыганское. В Аргентине как-то раз мы с Бобби Кизом отпра­вились покататься верхом и утянули с собой Ронни. Лошадки у нас были нормальные, привычные к седлу. Хотя, конечно, если давно не ездил верхом, то жопу отобьешь, не без этого.

И пока мы катались по лампасам, Ронни сидел вцепившись— не оторвать. И мы с Бобби только ухохатывались. “К нам не­сется Джеронимо. Пришпорим же коней!”

★

Тео и Алекс выросли в Коннектикуте, вели здесь, насколько это возможно, нормальную жизнь, ходили в местную шкалу. У Патти здесь, куда ни кинь, повсюду родственники. Напри­мер, племянница Милена, которая замужем за Джо Соре- ной. Мы как-то делали вино у них в гараже, и все кончилось

знакомой всем сценой, когда вы залезаете в чан и топчетесь по винограду да приговариваете: “О, это будет знатное вино, знаменитый год”. Прикольное занятие. Я проделывал такое один-два раза во Франции, и есть что-то особенное в том, когда виноград хлюпает у тебя между пальцами. Мы даже несколько раз ездили отдыхать “как люди”. Имеется даже полностью оборудованный, закаленный в боях “виннебаго" в качестве доказательства — стоит на приколе у моего нетро­нутого теннисного корта. Семейство Хансенов просто обо­жает собираться всем кагалом, а еще они обожают выезжать на природу и выбирают всегда что-нибудь несусветное вроде Оклахомы. Меня хватило только на два или три раза. Просто выезжаецгьза границы Нью-Йорка и дальше... рулишь всю до­рогу до Оклахомы. В одну из этих поездок, слава богу, я был с ними, а не то б они утонули и сидели без огня. Там случился большущий ливневый паводок, и нас чуть не смыло — в об­щем, обычная история, которая происходит в каждом походе. Меня никто не узнавал, потому что я все время ходил вымо­ченный дождем. И тут мои бойскаутские навыки пришлись очень кстати. Так, рубите эти ветки! Забивайте колья для па­латки! Я ведь великий мастер разводить огонь. Не поджига­тель, нет, просто пироман.

Запись в моей тетрадке, 2006 год:

Я женат на прекраснейшей женщине. Изысканная, элегант­ная и такая простая, как мало кто. Умная, практичная, заботливая, внимательная и очень соблазнительная в го­ризонтальном положении. Полагаю, в этом очень виновата моя везучесть. Я должен отметить, что ее практичность и логика меня смущают, потому что она способна находить смысл в моем хаотическом образе жизни, Что иногда про­тивно моей кочевой натуре. Логический подход мне не по ну­

^тРУ> но как же я его ценю. Я склоняю голову со всем изящест­вом, на которое способен.

★

Было у нас одно памятное южноафриканское сафари с деть­ми на выходных, где я чуть не оставил руку в пасти кроко­дила — был реальный шанс отправиться раньше времени на пенсию. Мы провели там только два или три дня, в пере­рыве тура Voodoo Lounge, взяли с собой Бернарда Фаулера и Лизу Фишер. Прибыли в сафари-парк, где весь штат со­стоял из белых, которые раньше служили в тюремной охране. И надо думать, большинство арестантов в этих тюрьмах были черные. Все прекрасно читалось по лицу бармена, когда Бер­нард или Лиза подходили заказать себе дабл-шот Glenfiddich. Приветливостью там и не пахло. А Манделу освободили за пять лет до того. Лиза с Бернардом приехали, чтобы испы­тать на себе этот исторический момент и типа прикоснуть­ся к корням, а уезжали в бешенстве. Им все давали понять, что черных там не ждут. Видимо, старые апартеидские при­вычки так никуда и не делись.

Однажды утром, когда мы всю ночь не ложились и я по­спал от силы час, так что совсем не был готов к таким раз­влечениям, меня все равно сгребли в охапку и посадили в кузов открытого внедорожника, в которых ездят на сафа­ри. Я и так-то был не в лучшем настроении, а тут еще эти прыжки иа ухабах, так что не было никаких восторгов: “Ах ты боже мой, эго же Африка!’’ Вдруг мы резко останавливаемся, сразу как свернули. Чего всгали-то? Впереди какие-то скалы и вход в пещеру. И в эту же секунду на свет появляется миссис Бог — так я ее себе и представлял — самка кабана-бородавоч­ника. У нее вся морда в запекшейся грязи, и она пышет па­ром из ноздрей прямо передо мной. Этого мне только сейчас не хватало — бивней этих.. А она стоит и пялится на меня своими красными глазками... Самое уродливое существо, ко­торое я видел, особенно учитывая время дня. Это была моя первая встреча с дикой природой Африки. Миссис Бог — дама, с которой вам, поверьте, лучше никогда не встретиться. Извините, можно мне повидать мистера Бога? Может, я луч­ше завтра зайду? Что называется, пришел домой — получил по хребту скалкой. Я уже так прямо и видел бигуди и древ­ний домашний халат. Когда ее распирает от энергии и злобы одновременно. Что, конечно, чудесное зрелище, но только не когда ты спал всего час и с ужасного бодуна.

Потом мы снова трясемся по ухабам, и очень милый чу­вак, черный парень по имени Ричард, сидит сзади на краю “лендровера” и высматривает всякое любопытное, и впереди огромная куча непонятно чего, и Ричард говорит: эй, смотри­те. Он отрубает верхушку этой кучи, и из нее вылетает белая голубка. Оказалось, это слоновье дерьмо. И это на самом деле специальные белые птички, которые летают везде за слонами и едят семена из того, что у слонов переварилось. У них перья покрыты специальной смазкой, так что к ним дерьмо не лип­нет. И они могут дышать внутри кучи часами и часами. Они на самом деле проедают себе выход наружу. Но выпорхнула она белоснежная, именно что как голубка, ни единого пят­нышка. Дальше мы поворачиваем за угол, и там слон, большу­щий самец, прямо с той стороны дороги. И он усердно вы­корчевывает два дерева высотой футов тридцать, обхватывает их за раз и тянет, а мы останавливаемся, и он роняет на нас такой взгляд, типа “Не видите, делом занят”, и продолжает дальше вырывать эти деревья.

И тогда одна из моих дочек говорит: “Ой, папа, у него пять ног”, а я говорю: “Шесть, если с хоботом”. Его член до-

ставал д₀ земли, одиннадцать футов. Это был шок, это было унижение. То есть у парня штука не по воробьям палить.

На самом деле на обратном пути Ричард сказал' вон, посмо­трите на следы — и там огромные следы слоновьих ног и ли­ния посередине от его волочащегося члена. Еще мы видели гепардов. Откуда ты знаешь, что где-то рядом гепард? Оттуда, блин, что антилопа на дереве болтается. Это гепард ее туда затащил и заначил'. Потом были буйволы² •— три тысячи штук, засевшие в трясине. Это, конечно, твари поразитель­ные. Один из них решает облегчиться, и оно еще до земли не долетело, другой уже сзади подбежал, поймал и съел. Они пьют собственную мочу. А потом в довершение всего — это не считая мух — вдруг перед нами оказывается самка-буй­волица, и она рожает, а все быки столпились вокруг и рвут друг у друга плаценту! Ну мы что, железные это терпеть? Мы поехали оттуда на фиг, и на обратном пути идиот водитель тормознул рядом с какой-то лужей, вытащил палку и говорит: эй, смотрите сюда! И тыкает палкой в лужу. А я типа разва­лился сзади, у меня рука свисает с борта, и тут я чувствую это горячее дыхание и только слышу: хрясь — и челюсти этого крокодила щелкнули, наверное, в дюйме от пальцев. Я этого парня чуть не убил. Крокодилов выхлоп. Не дай Бог вам его вблизи почувствовать.

Мы наткнулись, кстати, и на бегемотов, от которых я при­шел в полный восторг. Но это ж все за один день, и сколько еще божьих тварей я должен осмотреть, чтоб мне дали немно­го поспать? На самом деле поездка была не то чтоб сказочная. Это удовольствие задним числом, п о с ндеть-л овспом ин ать. ^[96]

Что меня вывело из себя, это как тамошние белые держали себя с Бернардом и Лизой. Это мне отравило все путешествие.

★

Может, мне надо было предчувствовать, что Мик скоро на­цепит госрегалии, когда я узнал, что он начал тысячелетие с открытия Центра Мика Джаггера при своей старой школе — Дартфордской гимназии. До меня тогда же доходили слухи, которые ничем не подтвердились, что без моего разрешения собираются открывать крыло Кита Ричардса в Дартфорд- ском техникуме. Я уже был готов нанимать вертолет и лететь туда, чтобы лично намалевать на крыше: “ИСКЛЮЧЕН”. И довольно скоро после перерезания ленточки Мик позво­нил мне и сказал: я тебе должен рассказать одну вещь, Тони Блэр настаивает, чтобы я принял рыцарское звание. Старик, если не хочешь, всегда можешь отказаться, — я так ему отве­тил. И больше никак это не комментировал. Для Мика пойти на такое — это было бы немыслимо, он бы растерял весь свой авторитет, Я позвонил Чарли. Что это за херня про рыцар­ство? Он сказал: ну ты же знаешь, ему всегда хотелось. Я ска­зал, что нет, ничего я не знаю. Мне и в голову такое не прихо­дило. Я что, принимал своего друга за кого-то другого? Мик, с которым я вырос, — это человек, который сказал бы: засуньте себе в зад все свои жалкие почести. Большое спасибо, конеч­но, но спасибо, не надо. Принимать такие почести — только ронять свое достоинство. Это называют наградой, но нас уже наградили выше крыши. Публика нас наградила. Согласить­ся принять награду от системы, которая хотела упечь тебя в тюрьму ни за что? Ну не знаю, если ты способен их за это простить.., Классовое сознание у Мика выпирало, конечно, чем дальше, тем заметнее, но я никогда не думал, что он ку-

Дата добавления: 2015-11-14