СР — Грэи ТЬрсоде. 2 страница

У Ронни самый податливый характер из всех, кого я встре­чал, он стопроцентный хамелеон. Он на самом деле не знает, кто он такой. Но тут никакого лицемерия. Он просто всегда ищет себе уютный дом. Живет с этой отчаянной потребно­стью в братской любви. Ему обязательно нужно быть со сво­ими. Ему нужен бэнд вокруг. Ронни насквозь семейный че­ловек. Ему тут недавно круто пришлось: мама с папой и оба брата — все поумирали в последние несколько лет. Тяжело. Говоришь: Рон, слушай, я тебе так сочувствую. Ои гово­рит: иу а чего еще было ожидать? Каждому свое время ухо­дить. Но Ронни иногда закрывается, долго держит все в себе. Без своей мамочки Ронни как потерянный. Он же был млад­шенький, следовательно, мамин сынок. Я знаю, со мной та же история. Ронни вообще-то часто ходит и ничего не рассказы­вает. Он крепкий хрен, этот цыганенок хуев. Из последнего семейства водных цыган^[72], выбравшегося на сушу, — нехилый был момент в истории эволюции, правда, я иногда думаю.

что Ронни отсвоих плавников таки не избавился. Он, наверное, поэтому, чуть зазеваешься, уже снова развязал. Не нравится ему все сухое, он хочет обратно туда, где мокренько.

Одно различие между мной и Ронни заключается в том, что он человек без тормозов. Самоконтроль отсутствует как класс. Я тоже выпить не дурак, скажем так, но у Ронни все всегда до отказа. Я могу встать утром и приложиться немного, а у Ронни бывало, что весь завтрак состоял из текилы White Cloud с водой. Если давали чистый кокаин, ему не нравилось, потому что он-то принимал епкды. Правда, платил за ник кокаиновую цену. И ты старался вколотить ему в башку; ты же не кокс нюхаешь, а спиды. Тебе просто толкнули спиды по цене кокса. С другой стороны, не то чтобы его кто-то стал отваживать от этих привычек на новой работе.

Был один памятный момент боевого крещения Ронни в конце марта 1975-го в Штатах, перед самыми гастролями. Мы репетировали со всей группой в Монтоке, на Лонг- Айленде, и решили нанести визит Фредди Сессдеру, который тогда жил в Добс-Ферри — это вверх по Гудзону сразу после Манхэттена. Фредди дал нам на слабб занюхать в один прн- сестунцию аптечного кокса. А это, считай, все равно что вы­рвать сразу три страницы из ежедневника. Записи Фредди просветят нас в этом вопросе, потому что сам я помню очень немного.

Фредди Сесслег: Около пяти утра я спал креящгм сном, когда услышал могучий стук во входную дверь. Глаза мои так и не раз- лмплн, но дверь я все-таки как-то открыл, И тут же а качестве приветствия получил заряд китовского юмора, от чего к про­снулся. “Вот ты тут дрыхнешь, а мы там въебываем как прокля­тые и примчались за сто миль специально, чтобы тебя пови­дать". “Ладно, — говорю, — уже проснулся. Дайте хоть лицо

5»?

ополосну”. — после чего взял себе апельсиновый сок, а Киту вручил бутылку Jack Daniets. Он тут же вставляет я мою си- реодеку кассету с каким-то регги, на полную громкость, tens ственно, — и все, гулянка, понеслась. Через минуту спраши­ваю Кита и Ронни, не хотят ли они разделить мой бодрящий завтрак, В руке у меня был унциевый пузырек меркоююго кокаина, и я пошел в спальню, снял картину в застекленной раме и решил сыграть в одну игру собственного изобретения В моей жизни одним из самых больших удовольствий всегда был ритуал распечатывания баночки с кокаином. Толы® гля­нуть на нее, полюбоваться, сорвать пломбу — от одного этого кровь ударяла в голову, начиналась эйфория. Это был больший кайф, чем собственно само нюханье. Я сорвал пломбу и высы­пал на стекло две трети баночки. Потом я сделал две равные кучки граммов примерно по восемь для Кита и себя и одну грамма на четыре для Рэнни.

Когда с приготовлениями было покончено, я сказал Киту следующее: “Кит, хочу тебя испытать. Что ты за человек", - прекрасно зная, что он примет любой вызов. Я выровнял две дорожки, взял соломинку и резким движением вдохнул мои восемь граммов. “А теперь посмотрим, повторишь ты такое или нет”. За всю свою сознательную жизнь я никогда и нигде не видел, чтобы человек позволил себе дозу такого размера. Кит посмотрел на свою долю внимательно, взял со­ломинку и воспроизвел мои действия без малейшего труда- Я подвинул оставшиеся четыре грамма Ронни и сказал: ‘Ты младший, тебе больше не полагается. Дерзай”. И он дерзнул. Фармацевтический кокаин никак нельзя сравнить с кокаи­ном, который производится в Центральной или Южной Америке. Это чистый продукт, он не вызывает депрессии или ступора. Действует совершенно иной тип эйфории, творческий, когда происходит впитывание в центральную

Л8

нервную систему. У него абсолютно не существует симпто­мов отмены.

Когда я предлагал дорожку Ронни, я был готов прыгать до потолка, испытывал невероятный прилив энергии. Блин, что за ощущение! Совершенно не сравнимо ни с чем, что я знаю. Когда я напутствовал Ронни, это были последние слова, произнесенные мной за следующие шесть часов. Мы отправились в путешествие к Вудстоку.

Чистый кокаин. Решиться на такое или нет? А потом вско­чить в машину и мчаться. Мы понятия не имели, куда едем. Это чем-то напоминало заезд, который мы устроили вдво­ем с Джоном Ленноном, — просто сорвались и поехали. Я не представляю, как мы смогли куда-то добраться. Очевид­но, я был за рулем, причем вел аккуратно — нас не остано­вили ни разу. Мы заправлялись, мы делали все, что нужно, но в какой-то другой голове. До меня доходила потом отры­вочная информация, что мы остановились на ночь в Ьеарз- вилле^[73], провели время с Band, наверное, с Левоном Хелмом. Не знаю, была у нас какая-то цель туда смотаться или нет. Мы что, хотели кого-то там специально застать? Кажется, Боб Ди­лан в то время там не жил. В конце концов мы как-то верну­лись в Добс-Ферри. У меня странное ощущение, что там при­сутствовал и Билли Престон, но только в машине его не бшо.

Гастроли 1975 года, в которые мы собирались, были цели­ком откатаны на мерковском топливе. Кдк раз тогда мы начали устраивать на сцене укромные местечки за колонками, чтобы иметь возможность поправляться между песнями. Одна пес-

ополосну", — после чего взял себе апельсиновый сок, а Кщ, вручил бутылку Jack Daniel's. Он тут же вставляет в моюс* реодеку кассету с каким-то регги, на полную громкость, к*, ственно, — и все, гулянка понеслась. Через минуту спраад. ваю Кита и Ронни, не хотят ли они разделить мой бодрящ^ завтрак. В руке у меня был унциевый пузырек мерит», кокаина, и я пошел в спальню, снял картину в застекленной раме и решил сыграть в одну игру собственного изобретения В моей жизни одним из самых больших удовольствий eceru был ритуал распечатывания баночки с кокаином. Только г» нуть на нее, полюбоваться, сорвать пломбу — от одного зтоп кровь ударяла в голову, начиналась эйфория. Это был больший кайф, чем собственно само нюханье. Я сорвал пломбу и вь№ пал на стекло две трети баночки. Потом я сделал две равные кучки граммов примерно по восемь для Кита и себя и одну грамма на четыре для Ронни.

Когда с приготовлениями было покончено, я сказал Киту следующее: “Кит, хочу тебя испытать. Что ты за человек”, - прекрасно зная, что он примет любой вызов. Я выровнял две дорожки, взял соломинку и резким движением вдохну.? мои восемь граммов. "А теперь посмотрим, повторишь п> такое или нет". За всю свою сознательную жизнь я никогда и нигде не видел, чтобы человек позволил себе дозу такого размера. Кит посмотрел на свою долю внимательно, взял со­ломинку и воспроизвел мои действия без малейшего труда. Я подвинул оставшиеся четыре грамма Ронни и сказал: “Ты младший, тебе больше не полагается. Дерзай”. И он дерзнул. Фармацевтический кокаин никак нельзя сравнить с кокаи­ном, который производится в Центральной или Южной Америке. Это чистый продукт, он не вызывает депрессии или ступора. Действует совершенно иной тип эйфории, творческий, когда происходит впитывание в центральную

pS

нервную систему. У него абсолютно не существует симпто­мов отмены.

Когда я предлагал дорожку Ронни, я был готов прыгать до потолка, испытывал невероятный прилив энергии. Блин, что за ощушение1 Совершенно не сравнимо ни с чем, что я знаю. Когда я напутствовал Ронни, это были последние слова, произнесенные мной за следующие шесть часов. Мы отправились в путешествие к Вудстоку.

Чистый кокаин. Решиться на такое или нет? А потом вско­чить в машину и мчаться. Мы понятия не имели, куда едем. Это чем-то напоминало заезд, который мы устроили вдво­ем с Джоном Ленноном, — просто сорвались и поехали. Я не представляю, как мы смогли куда-то добраться. Очевид­но, я был за рулем, причем вел аккуратно — нас не остано­вили ни разу. Мы заправлялись, мы делали все, что нужно, но в какой-то другой голове. До меня доходила потом отры­вочная информация, что мы остановились на ночь в Беарз- вилле¹, провели время с Band, наверное, с Левоном Хелмом. Не знаю, была у нас какая-то цель туда смотаться или нет. Мы что, хотели кого-то там специально застать? Кажется, Боб Ди­лан в то время там не жил. В конце концов мы как-то верну­лись в Добс-Ферри. У меня странное ощущение, что там при­сутствовал и Билли Престон, но только в машине его не было.

Гастроли 1975 года, в которые мы собирались, были цели­ком откатаны на мерковском топливе. Как раз тогда мы начали устраивать на сцене укромные местечки за колонками, чтобы иметь возможность поправляться между песнями. Одна пес-

| bejpjeiuui — поселение в догм Нью-Йорк, ддикнистратявиля единит Сирена Вудсток. Здесь В 1969 may менеджером Албертом 1росо»жпг был* оргаюоо- ван* одноименная студня, гле регулярно иписьталнсь, репетировали или про­сто проводили свободное время подопечные Гроссы дна Боб Д|1лан. Той Ранд- грен, группа Band.» также многие другие нспсинитеди.

ня, одна гго-нюшка — это у нас с Ронни стало правилом. Да*_е в тот раз, три года спустя после тура STP, наши гастроли бык, крайне любительским мероприятием по сегодняшним стаи- дартам. Как это тогда делалось? Послушайте Мэри Бет Медик Сна была координатором тура, она составляла календарь, она договаривалась с промоутерами по всей Америке. Ей бьшо двадцать семь лет, и работала она под началом Питера Ради Без всякого штата.

Мэри Бет Медли: Все делалось на карточках з на 5 дюймов. Я когда рассказываю это людям, на меня смотрят, как буд­то я говорю на суахили. Дорожный справочник от “Рэид МакНэлли”, карта Соединенных Штатов. Никаких фак­сов, сотовых, “Федексов” или компьютеров. Ролодекс^[74] бш, но для сообщения с конторой в Европе — ничего, кроме обычного стационарного телефона и телекса. Что касается рок-н-ролльной жизни, можно было бы подумать, что мы научились осторожности после происшествия в Фордлйс? Но после Фордайса случилось еще одно происшествие - под конец тура, в августе 1975-го, — о котором до сих пор ничего не рассказывалось, насколько я знаю. Дело касалось Кита, но вообще-то дело касалось всех. Мы сидели в Джек­сонвилле, во Флориде, и собирались дальше в Хэмптон, в Вирджинию, но Билл Картер проведал, что самолет будут обыскивать, когда мы долетим. У него имелись полицей­ские контакты в каждой дыре. Мы уже однажды пережили такую панику в Луисвилле, в Кентукки, когда копы просто зашли в самолет. И, чтобы такого снова не случилось, мы взяли и собрали со всех их контрабандный товар. Все пистс-

леты, ножи, наркоту — все, что могли посчитать незакон­ным, — упаковали в два чемодана, которые я перевезла част­ным самолетом из Джексонвилла в Хэмптон и отвезла потом на машине в гостиницу. Насчет самолета я не волновалась. На частных рейсах в ту пору даже пассажирские манифесты не сдавали. Кажется, я вообще летела анонимно. Но перевоз на машине истрепал мне все нервы. Я ехала 50 миль в час. Одна с чемоданами. И когда добралась до гостиницы, то во­шла в номер, правда, не мой, и выложила все на кровати. А когда они приехали пару часов спустя, то разобрали каж­дый свое добро. У Энни Лейбовиц есть где-то фотография всех этих сокровищ, которые лежали в чемоданах.

В которой Марлон начинает сопровождать меня
на гастролях- Умирает Тара, наш с Анитой сын. Мы
переселяемся в Чечен к Джону Филлипсу и ею семейству
Меня задерживают в Торонто и шьют обвинение в сбыте
Кончаю с героином с помощью черного ящика и Jack Daniel’s.
Stones записывают в Париже Some Girls. Я знакомлюсь с Лил
Верните, которая помогает мне привести себя л порядок.
Мне дают условный срок в груВ-м, но берут обязательство
дать концерт для слепых. Бойфренд Аниты кончает с собой ,
играя в русскую рулетку, и мы с ней расстаемся окончательно

С

колько раз на тот момент я уже ходил по краю. Арест в Фордайсе во время гастролей 1975 года пока был са­мым грозным эпизодом. Я израсходовал все свои ко­шачьи жизни. Даже считать без толку. Но впереди маячили столкновения с судьбой еще покруче: и новые аресты, и шаль­ные пули, и машины, вылетающие на обочину. В кое-каких случаях, когда проносило, давало себя знать мое везение. Но вообще чувствовалось, что тучи сгущаются, — надвига­лась буря. Я снова повидался с Уши — она присоединилась к нашим гастролям в Сан-Франциско на неделю, а потом исчезла на долгие годы. Rolling Stones той осенью провели какое-то время в Швейцарии, поскольку я там жил, —• доде-

лы вали альбом Black and Blue. В его рекламе, кстати, неполно- ^! вали фото несильно одетой и связанной веревками женщины ¹ с синяками на теле, из-за чего какие-то люди стали призывать i к бойкоту Warner Communications. Мы в тот раз работали j над Cherry Oh Baby, Fool to Cry и Hot Stuff. В Женеве в марте | 1976-го Анита родила нашего третьего ребенка — мальчика, которого мы назвали Тара. j

Ему едва исполнился месяц, когда я оставил Аниту и укатил в долгое европейское турне, которое должно было длиться с апреля по июнь. Марлона я забрал с собой в каче­стве походного товарища. Ему тогда было семь. Мы с Ани­той превратились на тот момент в двух торчков, которые ве­дут отдельное друг от друга существование и только детей растят вместе. Мне по большей части это было не в тягость, из-за того что я столько проводил в разъездах, плюс Мар­лон теперь вообще почти всегда находился со мной, Но ат­мосфера была не из приятных. Очень тяжело жить со своей женщиной, которая тоже торчит, и даже больше, чем ты сам, Единственные слова, которые я тогда слышал от Аниты, это: “Уже привезли?” Ширево было единственной важной вещью в жизни. И она начала совсем слетать с катушек. Вдруг по­среди ночи какой-то грохот — оказывается, это она швыр­нула об стену полную бутылку клюквенного сока или вина и это в съемном доме, когда мы только что въехали. “Родная, тебе поправиться нужно, да?” Я все понимал, только стены-то, блядь, кто тебя просил перекрашивать? К тому времени она уже не ездила с нами на гастроли, не приходила на запись- только все больше и больше изолировалась.

Чем хуевей обстояли дела, тем чаще я держал пацана при себе. Я раньше никогда не жил по-отцовски, так что те­перь было классно смотреть, как он подрастает, говорить ему при случае: а ну, помоги-ка, сынок. В общем, мы с Марлоном

стали командой. Энджела в 1976-м была еще слишком мелкой, чтобы путешествовать.

Мы добирались до концертов на моей шикарной тачке. И Марлон работал штурманом. Ведь в те дни еще сущест­вовали разные страны, не было никакой Европы без границ. Так что я поставил ему ответственную задачу, дал работу: “Будешь мне говорить, когда подъезжаем к границе”. Чтобы добраться из Швейцарии в Германию, надо было проехать че­рез Австрию. И тут такое дело: швейцарская граница, стоп, теперь Австрия» пятнадцать миль по Австрии, снова стоп, те­перь Германия. Много границ переедешь, пока доберешься до Мюнхена. Вообще сечь нужно было очень четко, особенно в снег и гололед. И Марлон держал ситуацию под контролем. Он говорил: “Пятнадцать километров до границы, пап⁵". Это когда нужно было тормознуть, вмазаться н либо выбросить все хозяйство, либо заново его переложить. Иногда он тыкал меня и говорил: "Пап, тормози. Падаешь уже, у тебя голова не держится". Б общем, вел себя не по годам. Что просто было необходимо, когда к нам заявлялись с визитом. “Эй, пап!" — "Что, чего?” (Он меня трясет, чтоб я проснулся.) — “Внизу люди в синих костюмах".

Не так уж часто я опаздывал на концерты — и не пропу­стил вообще ни одного, — но, когда я опаздывал, я опаздывал по-королевски. И обычно это все равно выходил крутейший концерт. По моему опыту могу сказать, что народ не против подождать, если ты в конце концов появишься и отработаешь свое. Вообще помню один сплошной полухипповый туман, туман-дурман. В 1970-х время начала шоу было тогда, когда я просыпался. Я мог опаздывать на три часа, но никаких пре­делов по времени окончания тогда не существовало. Если ты шел на концерт, ты оставался на всю ночь. Никто не обещал, что начало по расписанию. Если я припозднился, прошу про­

щения, значит, такое время для концерта было как раз пра­вильное. И все равно никто не уходил. Но и я не испытывал судьбу, старался свести задержанные концерты к минимум)'.

Как правило, если я опаздывал, то потому, что крепко спал. Помню, как Марлону приходилось меня будить. Это вооб- ще-то превратилось в привычку. Джим Каллахан и охранни­ки знали, что у меля пистолет под подушкой, и сами меня бу­дить не хотели. За полчаса до планируемого выхода на сиену они засылали Марлона, прямо вталкивали ко мне в спальню. “Пап... ” Марлон очень быстро разобрался, что к чему. Он знал, что говорить. “Пап, ну пора уже, серьезно”. Что-то в этом духе. “Значит, часа два еще есть, да?” — “Пап, я их и такдер- жал долго”. Очень грамотно меня опекал.

Я в те годы вел себя немного непредсказуемо, или, точнее, другие про меня так думали. Я ни в кого даже не стрельнул ни разу, но их всегда держал страх, что я проснусь как-нибудь не в том состоянии и схвачусь за пушку, потому что решу, что меня грабят. Правда, конечно, я и сам немного пестовал эти страхи — пригодится, когда надо. Я не собирался никою пугать, но расписание было жесткое, при мне был малолет­ний пацан, и я сам был в довольно хреновой кондиции.

Как правило, когда я выходил на сцену, я был только что из постели. Но вылезти из постели — это одно, а проснуть­ся — совсем другое. Мне для этого нужно часа три-четыре. По­том уже можно натягивать шмотки. Если брать мои минималь­ные промежутки между выползанием из кровати и вползанием на сцену, то даже в этих случаях я должен был быть на сцене час назад. “На мне сейчас что?” — “Пижама, пап”. — “Так, быст­ро, где эти сраные брюки?” Но обычно я и так отрубался пря­мо в том, что собирался надевать на сцену. И полчаса спустя: “Дамы и господа, Rolling StonesV Прикольная побудка, ага.

Но пусть Марлон сам расскажет.

Марлон: Тур 1976-го года проходил по Европе, и пото­му-то я с ними и уехал на все лето, вплоть до августовско­го концерта в Небуорте, когда они играли с Lynyrd Skyttyrd и юсс. Меня просили будить Кита, потому что он прав­да мог начать беситься — не любил, когда его будят. Так что Мик или кто-нибудь подходил ко мне и говорил: нам надо выдвигаться через пару часов, давай-ка сходи разбуди папу. Я единственный мог это сделать без риска, что мне оторвут башку. И я начинал: папа, вставай, тебе надо ехать, собираться, надо успеть на самолет — и он меня слушал­ся. Со мной он был очень мирный. Мы ездили на концерт, а потом возвращались. Я на самом деле не помню никаких особенных вакханалий, правда. У нас был один номер с дву­мя кроватями. Я будил его и заказывал завтрак прямо к нам. Себе — мороженое или там кусок торта. И официантки ча­сто начинали меня жалеть по-всякому — ах ты мой бедный мальчик, — но я их посылал в жопу. Дико меня доставали. Потом еще я быстро сообразил насчет прихлебателей и всех, кто хотел пробиться к Киту через меня. И так же быстро привык от них избавляться — говорил: слушайте, вы мне здесь не нужны, так что уходите. А Кит мог сказать: эх, мне пора Марлона укладывать, — тоже чтоб очистить террито­рию. А некоторым девицам или скользким типам я просто говорил: валите отсюда, отец спит, отстаньте от нас, на хуи. С ребенком-то не попререкаешься, поэтому приходилось слушаться.

Я хорошо помню, что Мик на тех гастролях был просто душкой. Мы сидели в Германии, в Гамбурге, Кит спал, и то­гда Мик позвал меня к себе в номер. Я никогда не о гам­бургеров, и он мне один заказал. “Ты ни разу не пробовал гамбургер, Марлон? Ты должен попробовать гамбургер в Гамбурге”. И мы сели и вместе поужинали. Он тогда был

очень дружелюбный н обаятельный. И с Китом он тоже «и себя ласково. Очень был заботливый, опекал его. Это запом­нилось. Это при том, в каком Кит тогда был состоянии. Кит постоянно мне читал. Мы любили книжки про Тинти на и Асгерикса, но он не знал французского, а издания были французские, и он все сочинял от начала до конца. И только через много лет я понял, что, когда мы читали Тинтина, он ни черта не знал, о чем там рассказывалось, — всю дорогу нагло блефовал. Учитывая горы героина и то, как он перко- дически залипал посреди чтения, —- выдающееся достижение, я считаю. Хорошо помню, что у меня были только одни крос­совки и одни брюки на все гастроли, и я заносил их вусмерть. Еше там были телохранители Боб Бендер и Боб Ковалски— два Боба. Каждый по шесть футов, огроменные мужики, хоть взбирайся на них, как на скалы. Один блондин, дру­гой темный, и когда стояли, то были как два парных упора для книжек. Я с ними играл в шахматы в коридоре, пото­му что они только этим и занимались: сидели в коридоре и убивали время за шахматами. Классное было развлечение. Вообще вся эта эпопея не оставила каких-то травматических воспоминаний — мне казалось, что здорово мотаться каж­дый вечер на концерт в новый город. Я иногда не ложился часов до пяти ночи, а потом дрых до трех дня. Это для Кита был нормальный режим.

Про наркотики мне вообще не было интересно. Я счиш всех этих людей какими-то дураками, мне казалось полным идиотизмом то, чем они занимаются. Анита рассказывает, что я выкурил кучу косяков на Ямайке, когда мне было че­тыре или около того, но это вообще очень в духе Аниты, такие истории. Мне была противна вся эта наркотская возня, но я хорошо научился тому, что надо все прибирать, ничего не трогать и ничего не оставлять на виду. Если я замечал yrv

дрянь, тут же ее припрятывал подальше. И сплошь и рядом бывало, что я беру журнал или книгу, а там насыпаны до­рожки кокса, которые тут же разлетаются повсюду. Но Кит особенно не злился из-за этого.

В конце тех гастролей у нас случилась авария — на обратном пути из Небуорта. Это тогда Кита арестовали. Он задремал и впилился в дерево. В машине нас сидело семеро, но никто серьезно не пострадал, потому что, опять к счастью, мы еха­ли в “бентли”. Тачке, кстати, досталось как следует. Еще лет пять и ли шесть назад там можно было увидеть кровавый от­печаток моей руки на заднем сиденье. А на приборной доске была вмятина там, где я херакнулся носом. Я почти гордился, что от меня в торпеде вмятина, и потом расстроился, когда машину отремонтировали.

Я хороший водитель. То есть, понятно, конечно, ннкто не совершенен. В какой-то момент я отключился, вырубил­ся. Просто задремал. Нас стало заносить. Я только услышал, как Фредди Сесслер на заднем сиденье орет: “Еб твою мать!" Но я сумел вырулить с дороги в поле, что в принципе было разумно. По крайней мере никого не зашибли, не поубивали, даже сами отделались царапинами. Потом копы нашли у меня в пиджаке кислоту. Как я в тот раз сумел выкрутиться? Мы только что отыграли концерт. Пиджаки, которые мы носили, были типа как форменные для всего бэнда — одного покроя, только разных цветов. Тот, который я подобрал, вполне мог быть Мика Джаггера, мог быть Чарли. Это мог быть чей угод­но пиджак. Такая была моя стратегия защиты.

Я, правда, толкнул речь в том духе, что это моя жизнь, что вот так мы живем, и, бывает, случается всякая херня. Вы не живете как я. Я делаю что приходится. Если хуйня какая вышла, сильно извиняюсь. Я просто живу своей жизнью, ни-

кого не трогаю. Пустите меня, у меня концерты впереди. Кс. роче: “Да ладно, это всего лишь рок-н-ролл”. Но скажите ait кучке сантехникой из Эйлсбери. Может быть, я просто “оча­ровал присяжных” — так написали в одном репортаже. В это как-то не верится, потому что моя позиция была такова; дай- те мне присяжных, которые как минимум наполовину будут из рок-н -ролльных гитаристов, чтобы люди хоть чуть-чуть врубались, о чем я говорю. "Судом равных”¹ для меня был бы Джимми Пейдж, вообще музыкантский класс, чуваки, кото­рые помотались по гастролям и знают, что к чему. Мои “рав­ные” — это не какая-нибудь докторша и пара сантехников, Да, меня судят по английскому закону, который я очень уважаю. Но войдите в мое положение. В сущности, они так и сдои­ли. Никто в тот раз, как мне показалось, не хотел меня про­учить, так что меня просто слегка приструнили и отпустили со штрафом.

Я был в Париже на гастролях с Марлоном, когда кик сказали, что наш мальчик Тара двух с небольшим месяцев от роду был найден мертвым в своей кроватке. Телефон за­звонил, когда я уже собирался ехать на концерт. "Мне ужас­но жаль, но я должен вам сообщить... ” — и гы обмякаешь, как от выстрела. И тогда: “Вы, конечно же, захотите отменить выступление”. Я задумался на пару секунд, а потом говорю: ни в коем случае, мы не будем ничего отменять. Это было бы самое ужасное, что можно придумать. Потому что куда мне тогда деваться? Что мне, вскакивать в машину и мчаться об­ратно в Швейцарию, чтобы выяснить, что случилось? Тая случилось же уже. Свершилось. Или сидеть одному в ступоре,

t Jury ofntypeen, буквально 'жюри мне равных"— стандартная формула англий­

ского обычного Праш, восходящая к Великой хартии вольностей к оэначаюды право обвиняемого на вынесение судебного решении отобранной группой со­граждан (присяжных), рапных ему по статусу. В настоящее время понимаете* км право на непредвзятый и честный отбор присяжных.

S3©

сходить с ума, мучить себя всеми "как” и “почему”? Я позво­нил Аните, естественно, она рыдала, н от ее рассказов было только больше неясности. Анита не могла приехать в Париж, потому что ей нужно было еще устроить кремацию и отде­латься от швейцарских следователей. Так что единственной моей заботой стало уберечь от этого Марлона, постараться, чтоб на нем это никак не сказалось. Только это меня и под­держивало — день за днем стараться присматривать за семи­летним пацаном посреди гастрольного графика. Нет у меня времени, чтобы проливать слезы, я должен заботиться о том, чтобы у этого ребенка было все в порядке. Слава богу, что он был рядом. По возрасту он еще не мог реально оценить, что произошло. Единственным плюсом в этом отношении было то, что по крайней мере мы с Марлоном не были не­посредственными свидетелями несчастья. Мне нужно было в тот вечер выходить на сцену. А дальше — отпахать остаток тура с Марлоном и держать свое горе при себе. Из-за этого мы с Марлоном сблизились еще сильнее, несмотря на все об­стоятельства. Я потерял своего второго сына, так что я сделаю все, чтоб не потерять первого.

Так что же случилось? Подробностей я знаю очень мало. Тара остался в моей памяти только как этот очаровательный малыш в колыбельке. Пока, мелочь пузатая, увидимся, когда вернусь из тура, ага? Выглядел он совершенно здоровым. Та­кой Марлон в миниатюре. Так я с этим шкетенком толком и не познакомился. Кажется, менял ему пеленки пару раз, н все. А смерть была из-за остановки дыхания — так называе­мая смерть в колыбели. Анита нашла его утром. Мне в то вре­мя было как-то не с руки приставать с расспросами. Одна Анита знает, как оно было. Что до меня, я ни за что не дол­жен был его оставлять. Я не считаю, что она в чем-то вино­вата, — смерть а колыбели, такое бывает. Но то, что я уехал

от новорожденного, — мне себя за это не простить. Чувство, что я тогда дезертировал, оставил свой пост.

Мы с Анитой за всю следующую жизнь ни разу об этом не разговаривали. Я не настаивал, потому что не хотел тере­бить старые раны. Нели б Анита захотела сесть и поговорить, я, может, и смог бы, но самому поднимать эту тему — нет, слишком больно. Ни я, ни она — про нее я уверен — так от этого и не отошли. От таких вещей вообще не отходит. А тогда это еще сильней подточило наши отношения, н Аил- та еще глубже погрузилась в свои страхи и паранойю.

Это абсолютно точно, что потерять ребенка — самое худшее, что может случиться в жизни. Потому-то я сразу написал Эрику Клэптону, когда погиб его сын, — мне было знакомо то, что он переживает. Когда такое происходит, на какое-то время впадаешь в полное онемение. Постепенно в тебе снова созревает возможность любви к этому существу, но только очень медленно. Ты ни за что не потянешь весь этот груз сразу. И если потерял ребенка, то не бывает так, чтобы потом он не напоминал о себе время от времени. Все ведь должно идти естественным путем. Я проводил мать в послед­ний путь, и отца тоже, и это естественный порядок вещей. А пережить своего ребенка — это совсем другое ощущение. Ты никогда с этим не смиришься. И во мне теперь навсегда есть кусок вечной мерзлоты. Чисто из эгоистических сооб­ражений могу сказать, что, если тому суждено было случить­ся, я рад, что это случилось тогда. Когда он был слишком мал, чтобы даже к кому-то привязаться. Теперь не проходит недели, чтобы он не напоминал о себе внутри меня. В моей жизни не хватает одного мальчика. Кто знает, может быть, он заткнул бы отца за пояс. Я написал н записной книжке, когда работал над этой книгой: “Время от времени Тара вторгается в мои мысли. Мой сын. Ему бы сейчас было за тридцать". Тара

Дата добавления: 2015-11-14