Знаменитый парижский ночкой клуб, один из главны* предтеч появившихся в 1970-х дискотек. 1 страница

его к машине. Теперь бы Мик такого ни за что не сделал — и я понимаю, вспоминая тот случай, как безумно много вре­мени прошло с тех пор, как он стал другим. Но это все во­обще, как говорится, давно и неправда.

Люди вокруг были интереснейшие. Капитан Фрейзер отслужил в Королевских африканских стрелках (колони­альных частях в Восточной Африке) — он тянул лямку вУганде, а Иди Амин ходил у него в сержантах. А теперь он превратился в Земляничного Боба, скользившего по пар­кету & шлепанцах и раджастанских штанах в ночные часы, а днем натягивавшего по-гангстерски строгий костюм в полоску и галстук в горошек. Галерея Роберта Фрейзе­ра — на тот момент это фактически был передний край искусства. Он делал показы Джима Дайна, представлял Лихтенштайна. Он впервые привез в Лондон Уорхола — устроил у себя квартире просмотр его "Девушек из Челси”, У него проходили выставки Ларри Риверса и Раушенбер­га. Роберт чуял новые веяния и очень активно включился в поп-арт. Он агрессивно продвигал любой авангард. Лич­но мне больше нравилась энергия, с которой делалось все это искусство, чем непосредственно само искусство, — но­сившееся в воздухе чувство, что нет ничего невозможного. В остальном от артистического мира и его потрясающей, несусветной претенциозности у меня все внутри дыбилось, как при ломке, причем к героину я тогда даже еще не при­касался. Алан Гинзберг как-то приезжал в Лондон и оста­навливался у Мика, и я убил вечер, выслушивая проповеди старого балабола обо всем на свете. Это был период, когда Гинзберг рассиживался везде, где оказывался, неумело по­игрывая на концертике и издавая звук "ом-м-м”, якобы по­тому что полностью отключался от окружающего светского общества.

У капитана Фрейзера был вкус, он любил послушать Отиса Реддинга и Booker Т. and the MGs. Я иногда загля­дывал в его квартиру на Маунт-стрит, главный салон того времени, утром, если колобродил где-то всю ночь, и при­носил новый альбом Букера Ти или Отиса. Мохаммед, ма­рокканский слуга в джелабе, готовил нам пару трубок, и мы слушали Green Onions, или Chinese Checkers, или Chained and Bound¹. Роберт был героинщик. В его стенном шкафу висела батарея двубортных костюмов, все превосходно по­шитые, из лучшей ткани, и сорочки у него часто были сде­ланы на заказ, но что ни возьми — обязательно потертые воротник и манжеты. Все специально, образ такой. Так вот, в карманах своих костюмов он всегда держал наготове таб­летки героина в одну шестую грана, то есть шесть штук — это гран, и поэтому он каждый раз подходил к шкафу я ры­скал по карманам — дай бог найти случайно завалявшуюся штуку. Квартира Роберта была забита фантастическими предметами. Тибетские черепа, отделанные серебром, кости с серебряными колпачками на концах» ар-нувошные лампы от Tiffany, и еще повсюду роскошные ткани и материалы. Он плавал среди всего этого в своих цветастых шелковых рубашках, которые вывез из Индии. Роберту нравилось и пыхнуть как следует: “сказочный хашиш”, “афгани при- мо". В нем как-то хитро перемешивались авангард и жуткая старомодность.

Еще одна вещь, которая мне очень нравилась в Робер­те, — это отсутствие понтов. Он бы запросто мог спрятать­ся за Итон и барские манеры. Но он был открыт всему — например, он специально выставлял картины нечленов Королевской академии. И еще, конечно, его голубизна —

V Первые ом —* композиции Book** Т 4nd tht MGs> третья — песне Отпел Ред­

динга.

с этим он тоже оказывался в стороне от большинства. Он ею не щеголял» но и абсолютно не скрывал. Он смотрел прямо б глаза, и я всегда восхищался его смелостью. На самом деле эти его повадки я бы главным образом отнес за счет служ­бы в Африканских стрелках. Ему в Африке открыли глаза. Отставной капитан Роберт Фрейзер. При желании он бы спокойно мог этим пользоваться. Но, по моим ощущениям, Роберта просто все сильнее и сильнее воротило от тогдаш­него так называемого истеблишмента и его бесконечного цепляния за что-то, что крошилось прямо на глазах. Он был из тех, кто верил, что “так дальше продолжаться не может", к меня это восхищало. И я думаю, поэтому он и решил при­мкнуть к нам, к Beatles» к авангардным художникам.

Фрейзер и Кристофер Гиббс вместе учились в Итоне. Когда Анита познакомилась с Гибби, еще давно, он тогда только отсидел за кражу книги с аукциона “Согбис" в во- ссмнадцзтилетнем, что ли, возрасте — с юности болел со­бирательством и имел отменное чутье. Мы вышли на Гиббса опять же через Роберта, когда Мик решил, что ему хочет­ся сельской жизни. Роберт как человек несельский сказал, что для таких дел нам лучше подрядить Гибби. И Гиббс стал возить Мика и Марианну по Англии, показывать им разные особняки и усадьбы. Я всегда по-своему любил Гибби, Быва­ло, гостил у него на Чейн-уок, на набережной. У него была роскошная библиотека. Я мог сидеть и подолгу рассматри­вать великолепные первые издания, бесподобные иллюст­рации и живопись и все остальное, на что у меня никогда не хватало времени при гастрольном графике. Обязатель­но впаривал тебе какую-нибудь мебель — разные весьма изящные экспонаты. Мастер ненавязчивого сбыта: “У меня гут такой комод, просто прелесть, XVГ век”. Он все время что-то предлагал — или как минимум у него что-то всегда

стояло на реализацию. И одновременно он был безумец, этот Кристофер. Единственный, кого я знаю, кто мог про­снуться, поднести к носу пузырек амилнитрита и спокой­но его вскрыть. Даже я офигевал от такого. Обязательно одна желтая скляночка у кровати на утро. Отвернул колпа­чок и проснулся. Я сам это видел, и я был в шоке. Ничего не имел против попперсов, но все-таки обычно попозже, ближе к ночи.

Роберт Фрейзер и Кристофер Гиббс, общего у них было — дерзость и хладнокровие, нахальство, которое го­рода берет. А еще онн были маменькиными сынками. Страх перед большой мамой —- им много кто болел в этой среде. Может, от этого и их повальная голубизна. Земляничный Боб — тот вечно дрожал перед своей мамочкой. “Черт! Сей­час мама приедет!" — "Ну и что?” Откуда никак не следует, что они были слабаки или какие-то подкаблучники. Сынов­нее благоговение — вот что всегда в них сидело. Их мате­ри явно были сильными женщинами, поскольку сами ре­бята принадлежали к разряду очень сильных мужчин. Я вот только сейчас узнал, что мамаша Гибби была королевой герлскаутов во всем мире, верховным комиссаром по зару­бежным связям. В ту пору такие темы в разговорах не всплы­вали. Я тогда вообще не осознавал, какое влияние имеет эта парочка, но они перелопатили весь культурный ландшафт и повлияли на стиль эпохи колоссально.

Гиббс и Фрейзер — просто самые засвеченные име­на во всей той тусовке. Были еще Лэмпсоны и Лэмбтоны, Сайксы, Майкл Рейни. Был сэр Майкл Палмер, паж коро­левы и кочевая душа, дай бог ему здоровья, с его золотыми зубами, сворой гончих на бечевках и фургонами, я которых он колесил по проселочным дорогам, чтобы встать на при­кол в поместье какого-нибудь своего дружка. Наверное, если

тебя с младенчества растили для того» чтобы носить подол королевы, через какое-то время цыганская кибитка может прийтись тебе как раз по сердцу. Все было шикарно, пока волосы на лобке не выросли. Но после этого что будешь от­вечать людям? “За королевой подол таскаю"?

Ни с того ни с сего С нами стала носиться половина то­гдашней аристократии, все эти юные отпрыски, наследни­ки какого-нибудь стародавнего состояния: Ормбси-Горы, Теннанты, вся остальная братия. Я никогда не мог понять, откуда все это — то ли они опускались, то ли мы зано­сились. Но люди всё были чрезвычайно милые. Для себя л решил, что меня это ни с какого боку не касается. Если кому-то интересно, добро пожаловать. Хочешь тусовать •— никто не против. Насколько мне известно» первый раз в ис- | тории эта братия стала так активно и массово набиваться i в компанию к музыкантам. Они понимали, что что-то но- < ентся по ветру, говоря словами Боба^[41]. Им было неуютно там,

наверху, этим рыцарям голубых кровей, и они чувствовали, • что останутся не у дел, отсиживаясь в своем мирке. И от- I сюда эта дикая мешанина аристократов и гангстеров, очэ- j рованне, которое притягивает высшие слои общества к са­мому дну. В первую очередь это касалось Роберта Фрейзера. | Роберту нравилось тереться среди жителей подпольного

' мира. Может, это было наперекор душной среде, в которой он вырос, наперекор подавлению гомосексуальности. Его тянуло к людям вроде Дэвида Литвиноффа, существовавше­го на границе искусства и злодейства, приятельствовавшего; с братьями Креями, знаменитыми ист-эндскими гангстера­ми. В моей истории тоже не обошлось без злодеев. Имен­но так в нее попал Тони Санчес, потому что Тони Санчес

как-то выручил Роберта, когда у того были карточные долги, и они сошлись. И с тех пор Тони стал существовать при Ро­берте на правах связного, кого-то вроде поверенного в делах с криминалом, а также дилера.

Тони держал в Лондоне подпольное казино, куда после работы ходили испанские официанты. Он сбывал дурь и вел гангстерскую жизнь, разъезжая на своем Jaguar Mark ю, двухцветном, "заделанном” по всем сутенерским понятиям. У его отца был знаменитый итальянский ресторан в Мей­фэре. Тони-Испанец, крутой пацан. “Бац-хрясь” — из этой колоды. Классный был парень, пока не скурвился. Его про­блемой, как и у многих других, было то, что нельзя оста­ваться таким крутым и одновременно торчать. Эти две вещи вместе не уживаются. Если хочешь быть жестким чуваком, хочешь уметь быстро соображать и всегда быть нагото­ве — что у Тонн какое-то время получалось, — тема дури для тебя закрыта. Дурь будет тебя тормозить. Если хочешь барыжить — о'кей, раз так, значит, так, но пробовать то­вар — нив коем случае. Поставщик и потребитель —боль­шая разница. Дилеру нужно всегда играть на опережение, а иначе поскользнешься и покатишься, и как раз это с Тони и случилось.

Пару раз Тони меня подставлял. Без моего ведома, я узнал только потом, он использовал меня как водилу для отхода при налете на ювелирную лавку в Берлингтон­ском пассаже. “Слушай, Кит, мне тут “Ягуар” подогнали, ие хочешь попробовать?” На самом-то деле им были нуж­ны незасвеченная машина и незасвеченный шофер. И Тони явно похвастался этим чувакам, что я неплохо вожу ночью. Так что я торчал неподалеку, поджидая Тони и не подозре­вая, что происходит. Хороший был корешок Тони, но под­гадил мне не раз.

Еще один хороший знакомец —- Майкл Купер, с ним мы тоже постоянно околачивались. Первоклассный фотограф.

Он был способен тусоваться сутками и употреблять меш­ками. Единственный известный мне фотограф, у которого реально дрожали руки во время съемки, но все выходило как надо. “Как это у тебя получилось? У тебя же руки тряс­лись? Это ж должен был выйти не снимок, а одна размаз­ня*. — “Просто надо знать, когда нажимать*. Майкл во всех подробностях зафиксировал первые этапы Stones, потому что снимал не переставая. Для Майкла фотография стала об­разом жизни. Его абсолютно захватывало создание картин­ки— можно даже сказать, он был в плену у картинки.

В чем-то Майкл был порождением Роберта. У того име­лись наклонности гуру, и Майкл привлекал его массой вся­ких своих черт, но особенно Роберт ценил в нем художника и потому продвигал как мог. Майкл служил нам всем свя­зующим звеном. Он был как клей между разным»! слоями Лондона: и аристократами, и урлой, н всеми остальными.

Когда принимаешь столько, сколько принимали мы, всегда будешь разговаривать о чем угодно, только не о сво­ей работе. Это значило, что мы с Майклом обычно сиде­ли и трепались об особенностях разной дури. Два торчка, вычисляющие, как бы словить приход покруче без особых последствий для здоровья. Ничего про “офигенную вещь”, которая у меня в работе, или у него в работе, или все равно у кого. Работа побоку. Я знал, как он вкалывает. Он был маньяк-трудоголик, такой же, как я, но это как бы подразу­мевалось.

С Майклом была еще одна фигня — временами на него накатывала глубокая, страшная депрессия. Беспросветная чернуха. Кто бы мог подумать — этот поэт объектива был сделан из совсем хрупкого материала. Майкл потихоньку

сползал за пределы, откуда никто не возвращается. Но пока что мы держались бандой. Не в смысле, что ходили на дело и все такое, а в смысле элитного кружка для своих. Вы­пендрежники и возмутители спокойствия — что уж скры­вать, — переходившие все границы просто потому, что так было нужно.

★

Про хнслоту на самом деле ничего особенно не расскажешь, кроме “Блин, вот это трип!”. Нырнуть туда — это сделать шаг наугад, шаг в неизведанное. 1967-й и 1968-й здорово пе­ретряхнули ощущение происходящего, было много нераз­берихи и много экспериментов. Самое восхитительное мое кислотное воспоминание — это птичий полет, когда я ви­дел птиц, которые летели и летели прямо у меня перед гла­зами, стаи райских птиц. Несуществующих, естественно,— в реальности это была листва дерева, которую колыхал ветер. Я гулял по проселочной дороге, листья были ярко- зелеными, и мне было видно практически каждое движение крыльев. Я замирал все сильнее и в какой-то момент уже был готов сказать: “Блин, я же тоже так могу!” Вот, кстати, почему я понимаю, когда кто-то выпрыгивает из окна. По­тому что вся картина того, как это делается, вдруг становит­ся абсолютно ясна. У птичьей стаи ушло примерно полчаса, чтобы пролететь перед моими глазами, — невероятное пор­хающее облако, в котором мне было видно каждое перыш­ко. И они смотрели на меня все это время, как бы говоря: “Давай, попробуй тоже". Эх... Ладно, все-таки есть что-то, что мне не дано.

Когда ты принимал кислоту, нужно было обязатель­но это делать с правильными людьми — иначе берегись.

С Брайаном под кислотой, например, было как повезет. Либо на него накатывала блаженная расслабуха и веселость, либо он становился одним из тех чуваков, которые утянут тебя по плохой дороге, если проскочишь мимо хорошей.

Не успеешь оглянуться, и тебя уже несет не туда, по ули­це паранойи. А под кислотой это никак особо не прокон­тролируешь. С какой стати меня затягивает в его черную дыру? Да не хочу я туда. Давай вернемся к перекрестку, мо­жет, хорошая дорога откроется. Пусть снова будет птичья стая, пусть мне снова придет парочка гениальных гитар­ных ходов, я хочу найти Пропавший Аккорд, музыкальный Священный Грааль — кстати, очень модная идея в то вре­мя. Тогда вокруг полно было прерафаэлитов, шатавшихся повсюду в бархате и с подвязанными к коленям шейными платками, как те же Ормбси-Горы, которые искали Священ­ный Грааль, и Потерянный двор короля Артура, и НЛО, и лей-линии.

Кристофер Гиббс — с ним вообще было не понять, под кислотой он или нет, потому что такой был человек. Может, я никогда не знал Кристофера в бескислотном со­стоянии, но хочу сказать: это был авантюрист. Всегда го­товый ринуться в неведомое, спуститься в долину смерти. Шагнуть за край — его это не пугало, он просто считал это своим долгом. Я ни разу не видел, чтобы Гиббсу снесло кры­шу от кислоты, ни малейших признаков бэд-трипа. В моих воспоминаниях Кристофер как-то всегда по-ангельски па­рил в трех футах над землей. Как и все мы, наверное.

Никто особо ничего не знал про трнпы, мы двига­лись на ощупь. Для меня это оказалось жутко интересным, но также оказалось, что других это вгоняло в дикий депресс­иях, а вам, конечно, только этого и нужно под кислотой — быть рядом с кем-то, кто словил реально плохой приход.

Людей могло перешелкнуть, и они или страшно запари­вались, или страшно зажимались, или шарахались от cTpj. ха. Особенно Брайан. Это может случиться с кем угод­но, но остальных потом тоже поворачивает не туда. Така* у кислоты была неизвестная переменная. Ты не знал, вер­нешься или нет. У меня была парочка кошмарных трипов. Помню, Кристофер меня успокаивал: “Все ь порядке, слы­шишь, все нормально’’. Работал сиделкой. Я даже не помню, что за хрень меня трясла, помню только, что было сильно некайфоео. Паранойя, может быть, — то же, что у многих бывает с марихуаной, запарки по укурке. В общем-то, эле­ментарный страх, только непонятно чего. А ты как раз без­защитен, и чем глубже опускаешься, тем страшнее. Иногда приходится лупить себя по щекам.

Но тот раз меня не остановил. И все из-за идеи барь­ера, который обязательно нужно взять. Ну и по глупости тоже. Что, в прошлый раз не покатило? Попробуем сно­ва. Или кишка тонка? Это и был кислотный тест, подарок Кена Кизи, чтоб его. Смысл такой, что если ты не был там, то тебя как бы и нет, а это голимый идиотизм. Множество людей считало, что обязано попробовать кислоту даже че­рез “не могу” — чтобы тусовать как все, чтобы не выпасть из толпы. Такое стадное сознание. Но кислота могла сорвать тебя с резьбы, если ты действовал неаккуратно, а такое слу­чалось сплошь и рядом. Даже если заглотил ее только раз, она, наверное, с тобой что-то сделала. Слишком нестабиль­ная эта штука.

Из повестей тех времен — эпическая кислотная поезд­ка с Джоном Ленноном, настолько запредельный эпизод, что я с трудом могу сложить даже фрагменты этой картины. Двое или трое суток, проведенных с шофером, вроде бы так, с заездами, по-моему, в Торки и Лайм-Реджис. Мы с Джонни были в таком ауте, что годы спустя в Нью-Йорке он ино­гда спрашивал: “Что там произошло, на этой экскурсии?”

С нами была Кари Энн Моллер, нынешняя миссис Крис Джаггер,— Hollies написали про нее песню, или это было про Марианну?’ Милейшая девчонка, у нее была квартира на Портленд-сквер, где я года два жил наездами, когда появ­лялся в городе. Ее воспоминания, которые я недавно отрыл для этой книги, здорово отличаются от моих. Но по край­ней мере у нее есть воспоминания, а не практически полный провал в памяти, как в моем случае.

Одно теперь ясно: мы никогда не думали, что слишком перегружены работой. Только потом до тебя доходит: па­рень, ты же себе роздыху не давал. Так что, когда нам вы­пал непривычный трехдневный выходной, мы немножко сошли с ума. Я помню, что мы ехали в машине с шофером. Но Кари Энн утверждает, что шофера у нас не было. Якобы яы набились в двухдверную машину, где имелся еще один неопознанный пассажир — значит, все-таки может быть, что шофер у нас был. Если верить Кари Энн, мы старто­вали от Dollys (ночной клуб, предшественник Tramp) н не­сколько раз объехали вокруг Гайд-парк-корнер, раздумывая, куда бы направиться. Наконец отчалили в сторону загород­ного дома Джона, поздоровались с Синтией², а потом Кари Энн решила, что мы поедем навестить ее мать в Лайм-Ре* лжис. Что за чудесные гости для мамочки — пара глюколо- вов в полном ауте, не ложившихся пару ночей. Мы добра­лись до города где-то к рассвету, как рассказывает Кари Энн. Ь каком-то кафе-тошниловке нас отказались обслужить. Кто-то узнал Джона. И вдруг Кари Энн понимает, что мы ни в коем случае не едем навестить ее мать, потому что мы

' Имеется и ииду песни Carrie Anne.

^: Первая жена Леннона.

в таком ауте. Дальше идет несколько выпавших часов, суд* по тому, что до джоновского дома мы добрались, только когда уже стемнело. Где-то там были пальмы, поэтому по- хоже, что мы просидели много часов на эспланаде в Торки, которая усажена пальмами, ушли с головой в наш собствен­ный маленький мир. Поскольку домой мы вернулись, зна­чит, все были счастливы. Один из тех редких случаев, когда Джону хотелось больше, чем мне. Огромный пакет анаши, кусок гаша и кислота. Вообще-то перед кислотой я обычно где-то приземлялся — если не было особой нужды, никаких передвижений не предусматривалось.

Джон мне здорово нравился. С его кучей всяких ко­мических черт. Я когда-то приставал к нему, зачем он так высоко надевает гитару. Они их привыкли держать у самой груди, что вообще-то сильно сковывает движения. Играешь как в наручниках. “Блядь, задрали гитару под подбородок, ну пиэдец. Это ж вам не скрипка”. Наверное, им казалось, что так круто. Gerry & the Pacemakers, вообще все ливер­пульские бэнды — мода у них такая была. Мы над ними прикалывались, типа: “Вытяни ремешок, Джон. Больше отпустишь — лучше сыграешь”. Помню, он кивнул, взял на заметку. В следующий раз гитара висела уже малость пониже. Я говорил: знаешь, немудрено, что ты не умеешь свинговать. Теперь ясно, почему у вас один рок и никакого ролла'.

Джон мог выпалить что-нибудь прямо в лоб. Един­ственные его грубые слова в мой адрес, как помнится, были

Английские слов! пкк и roll ь названии ю(к and mil переводятся одинаково: ‘качать (с*), покачивать (с*)*. Разница в том. что первое обозначает покачи­ваю* вперед-назад, второе — покачивание из стороны в сторон/ (а морской терминологии существуют соответствующие понятна килевой и бортовой кач­ки). По-русски 910 примерно можно передать как разницу между глаголана ‘випо’ и 'перекатываться*.

по поводу соло в середине It's All Over Now. Он считал, что соло дерьмовое. Может, он в тот день не с той ноги встал, кто знает. Ну ладно, явно могло быть и лучше. Но ты к человека просто наповал уложил. “О'кей, Джон, не са­мое звездное мое соло. Извини. Извини, старик, что тебе режет ухо. Ты, блядь, конечно, из него бы конфетку сде- зал", Но само то, что он потрудился послушать, означало, что его это сильно интересовало. Очень открытый был че­ловек. Про кого-нибудь другого ты бы подумал: вот хамло. Но у Джона в глазах светилась такая честность, что ты все­гда прислушивался. Честность и неуемность. Он был очень сам по себе. Как я. Странно, нас почему-то притягивало яруг к другу. Явное столкновение двух альф — уже по од­ному этому.

★

“Послекислотное" —- так правильно назвать настроение, которое царило в “Редлендсе” в одно холодное февральское утро 1967-го. “Послекислотное” — это когда все возвра­щаются ногами на землю, так сказать, а ты провел с ними целый день, выделывал всякие безбашенные штуки и об­матывался до одури, ходил прогуляться по пляжу, и тебя трясет от холода, а на ногах никакой обуви, и ты удивля­ешься, почему это они отмороженные. Отходняк влияет на разных людей по-разному. Одни рвутся в бой, говорят — давай по новой; другие, наоборот, говорят — все, хорош уже.

Стучат в дверь, я смотрю в окно, а снаружи целый выво­лок карликов, и все одеты в одно и то же! Это были полицей­ские, но я не догадался. Они просто выглядели низенькими Человечками, одетыми во что-то темно-синее с блеетяши-

мн штучками и с шлемами на головах. “Классный прикид! А я вас что, приглашал, да? Ну бог с ним, заходите скорее, а то на улице как-то прохладно”. Они попробовали зачитать мне ордер. “Ой, хорошо-хорошо, но холодно же на улице, проходите внутрь, прочтете мне у камина”. Меня никогда раньше не заметали, и я все еще был под остатками кислоты. О, знакомьтесь тут. Занимайтесь любовью. Да мне б в го­лову не пришло выдать им что-нибудь вроде “вы не имеете права входить, пока я не переговорю с адвокатом”. “Да лад­но, входите уже” — все, что они могли от меня услышать. А потом кинуть в грубой форме.

Пока мы по-тихому отходим от кислоты, они топчутся по всему дому, занимаются чем им там положено, и никто из нас, в общем-то, нс обращает на них особого внимания. Естественно, без легкого напряга не обошлось, но в тот мо­мент от нас явно мало что зависело, так что, пока они раз­гуливали и копались в пепельницах, мы никуда не рыпались. Уму непостижимо, но все, что они нарыли, — это пара-дру­гая окурков и содержимое карманов Мика и Роберта Фрей­зера, а именно мелкая доза амфетамина, легально купленно­го Миком в Италии, и —у Роберта —таблетки героина. Мы практически наплевали и забыли.

Конечно, была еще эта история с Марианной. После трудного кислотного дня она сходила наверх принять ванну, только вышла, а у меня имелось огромное меховое покрыва­ло из чьих-то шкурок — кроличьих, что ли, — и она в него закуталась. По-моему, под ним на ней еще было полотенце. В общем, она спустилась после приятной панны и улеглась обратно на диван. Как в сюжете оказался батончик “Марс”, понятия не имею. Один такой лежал на столике, оставший­ся с предыдущего вечера, потому что под кислотой на тебя вдруг накатывает сладкий жор и надо схватить что-нибудь

пожевать. Короче, из-за этого к Марианне навсегда при­липла история, в которой полиция находит этот батончик “Марс”. И надо сказать, она справляется с такой славой спо­койно. Но как одно связалось с другим и как пресса умуд­рилась соорудить миф из “Марса’’ на столике и Марианны, мвернутой в меховое покрывало, — это, конечно, классика. Вообше-то довольно целомудренный наряд для Марианны, в кои-то веки. Обычно после того, как ты говорил Мари­анне: “Привет", ты начинал говорить в вырез. И она выпя­чивала это дело совершенно сознательно. Шалунья, дай ей бог здоровья. В общем, в этом покрывале она была больше одета, чем за весь предшествующий день. Ну а они позва­ли женщину-полицейского, и ока отвела Марианну наверх к заставила скинуть покрывало. Что вы там ждали еще уви­деть? И оттуда — сразу видно, что у людей на уме, — все заголовки вечерних газет: “Обнаженная на вечернике Slones'". По прямой наводке от полиции. Но батончик *Марс” в роли самотыха? Довольно смелый полет фантазии, прямо сказать. Что удивительно в таких мифах — это то, что они не умирают, несмотря на совершенно очевидную бреаовость. Наверное, расчет такой, что это слишком дико, иди вызывающе, или порочно, чтобы это мог кто-то выду­мать. Представьте, каково бы было на самом деле дать груп­пе полицейских увидеть все улики — держать их на виду, пока они носятся по дому. “Офицер, прошу прощения, ка­жется, вы кое-что пропустили. Вот, гляньте-ка”.

Другими гостями “Редлендса” в тот день были Кри­стофер Гиббс и Никки Креймер, аристократ-бродяга, ха­лявщик и всеобщий приятель, вполне безобидный малый, никак не причастный к нашему аресту, хотя Дэвид Лвт- ьинофф потом подвесил его за лодыжки из окна, чтоб это выяснить. И разумеется, мистер Икс, как его потом назва­

ли в суде, — Дэвид Шнайдерман. Как раз от Шнайдермака, также известного под прозвищем Король Кислоты, прихо­дил весь высококачественный товар того времени, бренды типа “Земляничные поляны”, “Солнечный свет” и “Багро­вый туман”, — а откуда, вы думали, Джими взял свое на­звание?^[42] Всяческие сорта и смеси, через которые Шнайдер­ман и попал в тусовку, поставляя эту супер-пупер-кислоту. В то невинное времечко, скоро резко оборвавшееся, никто не парился насчет присутствия крутого парня, барыги в уму. Одна большая расслабленная веселуха. А крутой парень ока­зался агентом констеблей. Он заявился с мешком всякого добра, в том числе кучи ДМТ, которого мы раньше не про­бовали, — это диметилтриптаыин, один из ингредиентов айяуаски², очень мощный психоделик. Он тусовал примерно две недели, не пропустил ни одной гулянки, а затем таин­ственно исчез, и никто его больше не видел.

Операция в “Редлендсе” проводилась по сговору между News of the World и копами, но весь масштаб их сообщниче­ства, в который были замешаны даже судейские, прояснил­ся только через несколько месяцев, на рассмотрении дела. Сначала Мих пригрозил подать иск против этой помойной газетенки за то, что его перепутали с Брайаном Джонсом и расписали, как он принимал наркотики в ночном клу­бе, Б качестве контрмеры им были нужны доказательства против Мика, чтобы отбиваться в суде. Патрик, мой шо- фер-бельгиец, — вот кто продал нас News of the World, ко­торые в свою очередь свистнули копам, которые припрягли Шкайдермана. Представляете -— держу этого шофера, плачу

как следует, ну и дело есть дело, сиди не вякай. Но News of the World ero-таки достали. Правда, хрена он чего выгадал.

Я слышал, что отделали его на всю оставшуюся жизнь. Од­нако эти мелкие детали мы соединили между собой сильно позже. А в те дни, насколько я помню, атмосфера была до­вольно расслабленная. Фигня — что б мы ни сделали, мы уже сделали. И только потом, на следующий день, когда на­чали приходить письма от юристов и все такое — Прави­тельство Ее Величества, и т.д. и т.п., — мы подумали: “Э, дело-то серьезное”.

★

Мы решили, что пора свинтить из Англии и не возвра­щаться, пока не начнется процесс. И лучше бы подыскать местечко, где можно будет доставать легальные наркотики. Идея, как это иногда бывает, пришла внезапно: “Давай возь­мем “бентли* и укатим в Марокко”. Так что в начале февраля мы двинули. Свободное время у нас есть, лучшая машина для такого дела — тоже. Это была Синяя Лена, как ее про­звали, — мой темно-синий Bentley Sj Continental Flying Spur. Автомобильный раритет в некотором роде, один из лими­тированной серии в восемьдесят семь штук. Имя ей дали в честь Лены Хорн — я ей послал снимок. Владеть такой машиной само по себе означало напрашиваться на неприят­ности — нарушать правила истеблишмента, сидеть за рулем автомобиля, который по рождению мне не полагался. Синяя Лена откатала много кислотных рейсов. Среди спецнаворо- тов у нее в раме имелся потайной отсек для хранения за­прещенных препаратов. Еще у нее был огромный багажник, н, чтобы вписать ее в поворот, приходилось поднапрячься. Всложных ситуациях Синяя Лена требовала кое-какого мз-

стерства и знания ее габаритов — сзади она была на шесть дюймов шире, чем спереди. Свою машину нужно знать, это уж точно. Три тонны металла. Машина, созданная, чтобы мчаться по ночной дороге.

Брайан и Анита ездили в Марокко в предыдущем году, 1966-м, и жили в танжерском отеле El Minza вместе с Кри­стофером Гиббсом, которому пришлось отвозить Брана- на в больницу с переломом запястья после того, как кулак, предназначенный для Аниты, влетел в металлическую окон­ную раму. У него всегда плохо получалось попадать в Аниту. Потом я узнал, до какого беспредела у них все докатилось— как Брайан бросался в нее ножами, бокалами, бил, как ей при­ходилось прятаться за диванами. Возможно, малоизвестный факт, но Анита провела очень активное детство; яхты, плава­ние, лыжи, любые виды спорта на свежем воздухе. И Брайан был, конечно, ей не ровня, ни физически, ни в смысле ума или языка. Она всегда была первой, а он вторым. Но она считала, по крайней мере вначале, что буйства Брайана — это даже весело, только это переставало быть весело и ста­новилось опасно. Анита потом рассказывала мне, что в пре­дыдущем году в Торремолиносе» по дороге в Танжер, у них случались настоящие битвы, после чего Брайан оказывался в тюрьме, и один раз села сама Анита за угон автомобиля с клубной стоянки. Часто бывало, что она старалась выта­щить Брайана, орала на надзирателей: “Вы не имеете прав! его держать. Немедленно отпустите его". Одновременно они мутировали в подобия друг друга — волосы и одежду стало вообще не различить. Слились внешне, по крайней мере стилистически.

Дата добавления: 2015-11-14