СР — Грэи ТЬрсоде. 7 страница

Черт его знает почему, но все мои близкие дружки ус­пели посидеть в то или иное время. Я этого не осознавал, пока не увидел их вместе списком с биографической свод-

кой напротив каждого. О чем это нам говорит? Ни о чем потому что обстоятельства у каждого совершенно разные, Бобби Киз — единственный, кто сидел неоднократно, причем, по его словам, за преступления, которые он даже не подозревал, что совершил. Мы все горой друг за друга, я и моя позорная команда. Мы просто хотим заниматьса тем, чем хотим, и чтобы все остальная лабуда нас нс тро­гала. Мы обожаем "Приключения Кита Ричардса”, Все это плохо кончится, я и не сомневаюсь. На самом деле это все сплошной “Просто Уильям”¹. Рой, например, убежал ши­вать на кораблях пятнадцатилетним пацаном из Степни (это в лондонском Ист-Энде), и это уже говорит о многом, В начале 1960-х он занялся золотой контрабандой. Вольная душа, что сказать. Он покупал золото в Швейцарии, распи­хивал его по карманам специальных курток и обкладывал себя поверх трусов, сорок кило за раз, а потом летел с ним на Дальний Восток: Гонконг, Бангкок. С тяжелыми золо­тыми пластинами производства Johnson Matthey 999 пробы. В один прекрасный день, когда Рой вылезал из такси, проле­тев двадцать пять часов до этого, он не смог встать на ноги из-за всей тяжести. Он стоял на коленях у открытой двери такси, и гостиничным швейцарам пришлось бежать к нему, чтоб помочь зайти внутрь. Рой — за другие дела — поза­горал и в знаменитой бомбейской тюрьме “Артур-роуд”, которая фигурирует в романе “Шантарам”. Без обвинений и без суда. Закон о защите Индии². Потом сбежал. Он хотел стать актером, и даже играл какое-то время в какой-то аль-

| Серия детских книг о приключениях пальчика Уильяма авторства Ришата Кромптона. — Прим, авторов.

г Имеется ввиду аакон, принятый генерал-губернатором Индии в 19ц году сж­ав» пресечения активности индийских националистических и революнмов- ных движений под предлогом военного времени. На момент, о котором до рассказывается, давно утратил силу,

тернативной труппе, почему, видимо, и оказался s Mu4d Club со своим стендапом. Рой — из самых главных хохма­чей, которых я знаю, и иногда он срывался с цепи из-за сво­ей маниакальной энергии — буквально маниакальной. Что, у всех кишка тонка? Смотрите, показываю. Однажды в оте­ле Mayflower, когда после концерта привалила куча народа, я вдруг слышу стук в стекло, а это примерно шестнадцать этажей над землей, — и это Рой, вжался в карниз, стучит в окно и стонет: “Помогите, помогите”. Тут же внизу про­езжает полицейская машина, и люди с улицы орут: “Эй вы, наверху. У вас кто-то там прыгать собрался*. Ни гул не смешно. Рой. А ну быстро лезь внутрь. Под ним был очень узкий кирпичный выступ, он держался только на кончиках пальцев. Есть такие люди, которым сильно везет, что они вообще живы.

После тура 1981-го года я уговорил Роя присматривать за Марлоном и Анитой на постоянной основе. Среди по­ставленных мной задач было попробовать устроить так, чтобы Марлон стал ходить в школу. Потом к ним еще при­соединился Берт, после европейского тура 1982-го. Еще та была семейка на троих. Берт, Марлон и Рой в огромных гэтсбиевских особняках, и Анита, которая исчезала и по­являлась. Берт всегда считал, что Анита ненормальная. И правда, она была тогда сильно не в себе, волочилась по жизни в постоянной несознанке. Все вместе они были похожи на какую-то команду, которую высадили с корабля присматривать за огромными заброшенными особняка­ми на половинном жалованье. Помесь Гарольда Пинтера и Скотта Фитцджеральда. А что — Рой так и так был моря­ком. Берт с Марлоном плавать не плавали, но, скажем так. Дрейфовали в чужой стране как в океане. Хотя Марлон на­столько привык к чужим странам, что ему на самом деле

было все равно, где он сейчас. Рой жил с Бертом с 1982-го до самой его смерти. Я их поселил там, пока разъезжал по гастролям, и приезжал редко и ненадолго — заглянуть поздороваться. Поэтому здесь я должен дать слово Марло­ну — пусть он расскажет обо всех готических приключени­ях, которые происходили в эти потерянные годы на берегах Лонг-Айленда.

Марлон: Худший период моего детства был проведен в Нью- Йорке, потому что в конце 1970-х место это было страш­новатое. Я не ходил в школу весь 1980-й. Мы жили в отеле Alray посреди Манхэттена, что в принципе было неплохо. Типа как в “Элоиза одна дома”¹. Мы ходили в кино. Анита таскала меня в гости к Энди Уорхолу, Уильяму Берроузу, Кажется, он жил в мужском душе в отеле Chelsea. Всюду была плитка и натянутые веревки для белья через всю ком­нату, а на них использованные презеры. Очень странный человек.

Оттуда мы переехали в дом в Сэндз-Пойнте, на Лонг- Айленде, который только освободил Мик Тейлор, — про­тянули там месяцев шесть. В этом доме снимали первую экранизацию “Великого Гэтсби”, где Сэндз-Пойнт — это Ист-Эгг с лужайками на много акров, с огромным пля­жем, бассейном с соленой водой, и все страшно запущено. Нам часто слышалось, что из нашей беседки доносится старый джаз, годов 1920-х, шум вечеринок, звон бокалов и чей-то смех, но все растворялось, когда ты к ней при­ближался. У этого дома явно имелись мафиозные связи. Я нашел на чердаке семейные фото с Синатрой и Дином

1 £1аце at the Plaza (iooj) — популярным американский телефильм, героин* ко­торого — шестилетия* девочка, живущая одна пол присмотром няни в пент­хаузе отеля Рича.

боб

Мартином, всем составом “крысиной стаи', которая здесь гуляла в 1950-х. Как раз тогда в первый раз объявился Рой, который потом вернулся жить с нами постоянно, — такой чокнутый англичанин, которого Анита привела из Mudd Club, и там у него был номер — выпивать на сцене пол­ную бутылку коньяка и одновременно рассказывать анек­доты, балаболить без умолку, а потом читать стихотворе­ние Шела Силверстина “Идеальный кайф” про мальчика по имени Рой Дайпопробовать, и, пока он читал, он ски­дывал с себя одежду. И все это за двести долларов и бутыл­ку коньяка. Анита привела его в большой дом, и мы снача­ла устроили его на чердаке, но он разгромил всю комнату в пьяном приступе. Страшно было смотреть. Пришлось вышвырнуть его из дома, по сути говоря. Он выпивал бу­тылку конька с утречка и пел, поэтому мы его пересели­ли в конуру, которая по размеру была с сарай. Он сильно проникся тогда к нашему лабрадору и часами сидел с соба­кой и что-то пел. Весна была теплая, так что жить там было можно.

Анита подбирала и другой левый народ. Мейсон Хоф- фенберг часто у нас жил — битнический писатель и поэт. Такой бородатый еврейский гномик, который сидел го­лым в саду и типа плевал с высоты на всех проезжающих. Он тогда переживал фазу натуризма, а лонг-айлендских жителей такие штуки немного пугают. Мы его называ­ли “садовый гном”. Кантовался он у нас довольно долго тем летом.

Рой появился на постоянной основе в конце 1981-го, по­сле того как покатался с Китом по гастролям, — его вро­де как назначили нашим опекуном, когда мы переехали в Олд-Уэстбери, в еще один громадный особняк, где мы жили с 1981-го по 1985-й. Место было гигантское, особен-

но для четырех жильцов, и полузаброшенное. Никакой мебели, отопление отсутствовало, зато имелся прекрас­ный бальный зал, где я рассекал на роликах, — там стены были обиты холстинами с ручной росписью, еще со вре­мен 1920-х, но тогда они уже вовсю облезали. Вооб- ще-то к концу нашего пребывания все здание с двумя глав­ными лестницами и двумя крыльями напоминало особняк мисс Хэвишем¹.

Единственной мебелью был большой белый безендорфе- ровский рояль, на котором Рой играл и изображал Либе- раче. А у меня была своя ударная установка на другом краю бального зала, так что мы иногда типа джемовали. Стерео­система у нас была что надо, плюс все китовские пластинки, так что мы ставили какой-нибудь диск и резвились, а потом Рой открывал на ужин какие-нибудь консервы. Тебе сего­дня какую банку открыть, с ветчиной или?.. Соответствен­но, после этого я стал вегетарианцем. Нет уж, Рой, спаси­бо, не хочу я больше твоей ветчины из банки.

Анита в это время уделывала себя как могла. У нее в жиз­ни наступила чернушная полоса. Если она ездила в Нью- Йорк, то напивалась, когда приезжала обратно, чтобы погасить все, что она там напринимала, и от этого на­чинала буянить как алкоголичка. Несмотря на это, с ней у нас постоянно появлялись какие-то интересные люди: был Баския, Роберт Фрейзер тоже заглядывал, плюс Ани­тины друзья-панки — ребята из Dead Boys, например, или кое-кто из New York Dolls. Обстановка была доволь­но сумасшедшая. Мне кажется, еще ничего не было сказа­но про вклад Аниты н панковское движение. Хотя много кто из этой тусовки, по крайней мере из ее нью-йоркской ^[80]

части, приезжал и проводил у нас выходные- Она иногда возвращалась из Mudd Club или CflCfl, и из машины вы­валивалась куча этих ненормальных с розовыми полосами.

В основном милейшие ребята, обычные еврейские маль­чики-ботаники, вообще-то.

Время от времени Рой уезжал в нью-йоркский офис со все­ми чеками и возвращался с толстыми конвертами стодол­ларовых купюр, и это были наши деньги на месяц. Радость была неимоверная. И что же я делал, когда получал свои карманные деньги — эту новенькую хрустящую бумаж­ку в сто долларов? Я тут же мчался закупаться комиксами и размахивал ею на ходу.

На Лонг-Айленде к нам даже привыкли. Рой гонял повсюду под девяносто миль в час с улюлюканьем. Причем исклю­чительно на огромных ^илинкольн континеталях” — такие роскошные сутенерские тачки, мы брали их в прокате, Рои их уделывал каждые два месяца, и мы брали следующий. Еще он регулярно брал двухдневный выходной — говорил: так, я уезжаю на два дня, меня не доставать. И уходил в запой, а потом возвращался весь в синяках или порезах. Во время одной особо феерической гулянки Рой с кем-то посканда­лил в каком-то баре на Лонг-Айленде. Он вышел на улицу и через десять минут вернулся — въехал на машине пря­мо в витрину бара, при этом побил три машины снаружи и несколько мотоциклов. А лотом вылез из машины, зашел в бар, который только что разгромил, и направился звонить по телефону. На следующий день его арестовали и поса­дили, и мы потом вносили за него залог. Но Берт к этому очень терпеливо относился. Да что ты, у Роя опять непри­ятности? К счастью для Роя, это был город с частной поли­цией, поэтому каждый раз, когда он попадал в аварию, его обычно просто довозили до дома. А Берг начал ходить каж- боо

дый вечер в бар “Ангелов ада" рядом с вокзалом в Уэсгбери, Просиживал гам в “ангельском" обществе часами, и часами, и часами в окружении всех этих чуваков в кепках и косухах Они там зависали вместе с Роем, и Рой всех развлекал — изображал йодль, вопил по-всякому.

Берт, наоборот, держал строгий режим- Он вставал и шел по- плавать, потом готовил себе завтрак. У него был установлен­ный раз навсегда распорядок обедов-ужинов, только теперь ему готовил Рой. В семь ноль ноль он всегда наливал себе стакан Harveys Bristol Cream. Потому что в семь тридцать на­чиналось “Колесо фортуны”'. “Колесо фортуны” включалось всегда. Он неровно дышал к Ванне Уайт⁷, болел за нее, орал, если кто обходился с ней невежливо. И после этого в восемь часов он садился ужинать, а дальше смотрел телевизор до по­луночи, посасывая Bassⁱ и темный “флотский" ром.

Слаба богу, дома были достаточно вместительные, так что я имел возможность взять и исчезнуть и никого не ви­деть. Там один человек мог оккупировать целое крыло, и в принципе я мог неделями даже и не знать, чем гам за­нимаются остальные. Мне говорят: помнишь, у нас неделю гостил Жан-Мишель Баския? Не помню! Может, я тогда пропадал в восточном крыле. Еще у нас была манера менять спальни каждые несколько месяцев, просто ради интереса. Я спокойно мог не пересекаться с Роем пару недель. Про­сто быть не в курсе, в какой комнате теперь его спальня. Домовладелец никаким обслуживанием не занимался, по­этому все постепенно запускалось и осыпалось. Когда ноя комната совсем уже доходила, я переезжал в следующую —

t Американская телеигра, сю образцу которой было создано российское *По.«Чулес*.

1 Асснстемтеа ведущего'Колеса фортуны* е 1982-1991 годы.

> Английская марка пейл-^лл-

слава богу, там их было штук пятнадцать, — пока наконец не добрался до самого чердака. Все, другого места больше не осталось! Огромный чердак со сводами размером с со­бор, и в нем моя кровать, мой телик и мой письменный стол — я просто там запирался и никого не пускал. В этот момент мы сказали себе: здесь больше оставаться нельзя, все разваливается. Или мы сами все развалили. Тогда мы переехали в последний особняк на Мклл-Неке, на краю Ойстер-Бэя.

Примерно году в 1983-м Анита вернулась в Англию из-за проблем с визой н там осталась, приезжала потом только иногда. Так что она уже не жила с нами в этом по­следнем гигантском доме с двенадцатью или тринадцатью спальнями, где было ужасно холодно зимой. В одной го­стиной у нас был камин. Комната Роя обогревалась, ком­ната Берта тоже, так что мы иногда практически случайно встречались на кухне. Если ты выходил в коридор, надо было накинуть пальто. В этом доме был лифт, который поднимался в комнаты, где мы жили, и, когда один раз он сломался, мы просидели дома безвылазно две недели. А потом обнаружили, что входная дверь осталась откры­той и из-за этого весь первый этаж превратился в каток, а на люстрах висели сосульки. Нарния какая-то, Гормен- гаст¹. Я пошел к африканским лягушкам, которых мы дер­жали дома, а они закоченели во льду прямо в своем аква­риуме, задолго до Дэмьена Херста².

Примерно тогда же я попросил Кита, чтобы кто-то научил меня играть на гитаре. А он сказал: “Никогда мой сын

¹ Гормсигаст — замок, место действия одноименной трилогии Мервина Пика.

¹ Один из самых известных современных английских художников. £;цнном случае имеется я виду его работа "Физическая невозможность смерти в созна­нии живущего'¹ (tgg tj, представляющая собой витрину, заполненную формаль­дегидом, в которую помещено чучело тигровой акулы-

не будет гитаристом. Ни за что. Я хочу, чтоб ты стал ад­вокатом или бухгалтером”. Он прикалывался, естественно, но виду не подал, так что я пережил сильный шок.

Что самое потрясающее, я даже ходил в школу — "Порт- ледж”, понтовая местная школа в Локаст-вэлли, — Рой меня туда отвозил на машине. Правда, только периодиче­ски, назовем это так. Посещаемость у меня была не бле­стящая. Я вообще-то не имел ничего против такого само­достаточного житья. Я почти был доволен тем, что вокруг никого нет, честно, потому что жить с Анитой и Китом — это утомительно. У меня желания были скромные: ходить в школу по мере возможности, заниматься чем-то сво­им, иметь какую-то нормальную жизнь. И я чувствовал, что с такими задачами лучше справляюсь самостоятель­но. Или хотя бы вместе с Роем. В итоге из школы в Ло­каст-вэлли меня выперли за прогулы и за несделанную домашнюю работу, после чего я, в общем, на учебу за­бил. Кто-то из родственников нашептал Киту, что я пол­ный разгильдяй и что мне самое место в военном учи­лище. Начали даже подговаривать Кита, чтобы он отдал меня в Уэст-Пойнт^[81]. Я бы вообще-то не возражал. Но Кит спросил меня: ну хорошо, чего ты сам хочешь? Хочешь совсем бросить школу? Я сказал: нет, я все-таки хочу до­учиться, но я хочу уехать в Англию, потому что в Америке у меня из этого ничего не выйдет. Так что в 1988-м я при­летел в Англию и поселился в Челси через улицу от Ани­ты, на Тэйт-стрит, в собственной квартире. И, чтоб никто не забыл, я вообще-то сдал на аттестат о полном среднем по четырем предметам.

Для Марлона и для меня это был определяющий момент, Он сам решил уехать в Англию. Сказал мне, что здесь ему ничего не светит, только вся та же самая лонг-айлендская лабуда. И тогда я захотел снять перед Марлоном шляпу. Он вполне мог выбрать что-то полегче, мог стать еще одним лонг-айлендским мажором, но, слава богу, у него хватило ума — он выкарабкался оттуда и как-то справился сам. Мо­жет быть, это Берт стал для него первым серьезным якорем, источником стабильности. Короче, все проверяется по ре­зультату. История могла сложиться намного лучше, в этом я не сомневаюсь, но мы все время были в бегах. И Марлон получил уникальное воспитание. Совершенно ненормаль­ное. Оттого-то, наверное, своих детей он воспитывает очень ответственно, глаз да глаз. Потому что у него такого не было. Марлон теперь все понимает: такие были времена и такие обстоятельства, из-за них ему пришлось несладко. Было очень трудно быть частью Rolling Stones и одновремен­но заботиться о своих детях.

Что касается Аниты, она тоже выкарабкалась, Теперь она добрая бабушка для трех марлоновских чад. Она вро­де авторитета и иконы в мире моды, в котором вращается, люди смотрят на нее как на источник вдохновения, А недав­но она еще открыла в себе садоводческие таланты. Я и сам немного разбираюсь в этом деле, но, я думаю, ее познания будут посолидней. Она выходила мои деревья в “Редленд­се", посекла для этого весь плющ. Плющ душил деревья насмерть, несколько штук почти высохло. Тогда я вручил ей мачете. И они у меня снова цветут — плюща больше нет. Так что Анита свое дело знает. У нее где-то в Лондоне свой участок, который она сама возделывает — ездит туда на велике.

★

Мы с Патти к декабрю 1983-го были вместе уже четыре года. Я души в ней не чаял и где-то внутри точно знал, что хочу оформить наши отношения. Плюс приближался мой соро­ковой день рождения. Удачнее повода не придумаешь. Мы были в Мехико, снимали клип на Undercover of the №g!>f с режиссером Джулианом Темплом, который ъ ту пору ча­сто делал нам видео. Мы сняли в Мексике три или четыре фильма, пока там находились. Под конец я решил: все похуй, беру отгул — и поехал в Кабо-Сан-Лукас, тогда маленький городишко с двумя гостиницами на пляже, одна из которых назвалась livin Dolphin.

У меня с моими дружбанами, которые разбросаны по всему свету, есть свои “конференции”. Групповое об­щение — как епископские конференции, которые готовы съехаться и заседать в любой момент. В США есть Восточная и Западная конференции, и обе — вполне пристойные сбо­рища. А в Юго-Восточной конференции, которая в основ­ном проводилась в Нью-Мексико, народ подобрался дикий. Вот члены поименно: во-первых, Ред Дог, во-вторых, Гэри Эшли, давно уже покойник, потом Строкер, в миру Дик­ки Джонсон. Это называется Юго-Восточная конференция, потому что ни одного не застанешь восточнее Миссиси­пи. Это стойкие бойцы, поголовно абсолютнейшие мань­яки. Психическое здоровье им чуждо как класс, дай им бог не болеть. Мы тусовались с ними в самых разнообразных обстоятельствах. В тот раз я добрался до Кабо-Сан-Лукаса, и недели не прошло, как я встретил Грегорио Азара, у кото­рого там был свой дом. Отец Грегорио был владелец Аглт Nut, крупнейшей ореховой компании на Юго-Востоке. Он прознал, что я остановился в Twin Dolphin, а отелей там раз,

два и обчелся. Я его тогда лично не знал, но он был знако­мый всех парней из Юго-Восточной конференции — коро­че, появился и нужное время с нужным набором рекоменда­ций. Знакомый Гэри Эшли и Ред Дога? Круто, давай заходи.

Так что мы начали тусовать вдвоем, и он влился в компанию.

Я сделал предложение Патти там же, в Кабо-Сан-Лу- касе, на крыше дома Грегорио. Слушай, давай поженимся в мой день рождения. Она спросила: ты это серьезно? Я ска­зал: серьезно. И она как запрыгнет мне на спину! Я ничего не почувствовал, только услышал, что что-то хрустнуло, — смотрю вниз, а там два аккуратненьких кровяных фонтан­чика бьют у меня из-под ногтя на ноге. Через пять секунд после того, как я сказал, что да, серьезно, она сломала мне палец. А в следующий раз что будет, сердце? Через полчаса боль уже начала серьезно постреливать, а дальше я провел две недели с костылем. За несколько дней до свадьбы я, помню, бежал по мексиканской пустыне на костыле в черном кам­золе, постреливая из носовых пушек. Мы с Патти поскан­далили перед этим, какая-то предсвадебная фигня — уже не помню, что это было, — но в результате я ковылял через кактусы, догонял ее по пустыне: “А ну иди сюда, дрянь!" — как какой-нибудь Джон Сильвер.

За день до свадьбы Грегорио говорит мне: кстати, ты слышал про эту немецкую девицу с вигвамом и большим автобусом-“мерседесом”? И я окаменел. Немка? Большой мерседесовский автобус? Вигвам? Да иди ты! Автобус стоял на приколе на пляже в Кабо-Сан-Лукасе. Я знал из журналов, что Уши Обермайер я последние годы странствовала хип- повскими маршрутами по Афганистану, Турции и Индии на огромном автобусе с меховой обивкой внутри и целой сауной. Разъезжала со своим мужем, Дитером Бокхорном. Я сразу понял, что она в Кабо-Сан-Лукасе, когда открыл

дверь в свой номер в Twin Dolphin, который выходил пщлщ на пляж, а снаружи стояла эта вазочка с цветами. Странн«совпадения было не придумать — нам двоим встретила накануне моей свадьбы в этом мексиканском захолустье, в*, верное, на максимальном возможном расстоянии от Афга­нистана, или Германии, или любого другого места, где Уц^ могла бы быть. Что она здесь делает? Потом Уши и Дитер пришли в гости, к я сказал ей, что женюсь и что по уши влюблен в Патти. Мы стали говорить про годы, проведен­ные врозь, про слухи о ее смерти и про то, как оно было на самом деле, то есть про ее странствия по миру в своем автобусе, ее жизнь в Индии и Турции и еще бог знает где, А через несколько дней, за день до Нового года, Дитер погиб в аварии на своем мотоцикле: его оторванная голова в шле­ме осталась лежать сбоку на дороге, а остальное тело улете­ло через мост. Я пошел проведать Уши. Там меня встретил! большая черная собака, которая лаяла на пороге. Кто там? Я сказал: это англичанин. Дверь открылась. Я слышал ново­сти, может, чем-нибудь могу помочь? Она сказала: спасибо, но не надо, со мной друзья и есть кому обо всем позаботить- ся. И я расстался с Уши в этих невероятных и трагически* обстоятельствах, и получилось, что все наши внезапныесви- дания закольцевались горем и потрясением — сначала моим, потом ее.

Дорис и Берт оба приехали на нашу свадьбу — встре­тились в первый раз за двадцать лет, и Энджела заперла их в комнате, не выпускала, пока те наконец не поговори­ли. Марлон тоже приехал. Мик был шафером. Четыре года мы были вместе с Патти, четыре года ходовых испытаний, и я расходовал достаточно спермы, чтобы оплодотворит! весь мир, —- а детей нет как нет. Не то чтобы я сильно наде­ялся завести с ней кого-нибудь. “Я не могу иметь детей”--

так она говорила. Ну что значит не можешь. Но я на тебе женюсь не из-за этого. А стоило только надеть это колечко от занавески ей на палец, и через шесть месяцев—что бы вы думали? “Я беременна”. А что до средневековой комнаты, которую мы планировали, — забудь, теперь это будет дет­ская. Крась все в розовое и тащи кроватку — цепи со стен убираем, зеркала выносим. А я думал, что уже отстрелялся по отцовской части с Марлоном и Энджелой. Они растут нормально, все устроилось, все на мази, никаких больше подгузников. Ан нет, прибыло еще одно дите! Назвали его Теодорой. А год спустя и еще одно — Александра. Малень­кие Т. и А¹. И ведь они даже на горизонте не просматрива­лись, когда я писал эту песню.

Переосмысление названия песни Little Т&А.

Глава двенадцатая

Тайные сольные дела и проделки. Вспыхивает Трети мировая — между двойняшками Глиммерами. Я беру.; в союзники Стива Джордана и трачу мною сил на фильм

с Чаком Берри, потом ухожу в одиночное плавание и собираю X-Pensive Winos. Воссоединение с Махом на Барбадосе; Вуду, спасенный кот (фото на соседней странице); новое рождение;*! Stones, начало мегатуров со Steel Wheels. Bridges to Babylon и четыре песни с параллельным повествованием

• V-

В

начале 1980-х Мик начал становиться невыносимым. И тогда же он стал Брендой. Либо Ее Величеством, либо просто Мадам. Мы сидели в Париже, снова вPatheMarconi, работали над песнями к Undercover. Это был ноябрь-декабрь 1982-го. Я как-то зашел в WHSmith, английский книжный мага­зин на рю де Риволи, и не помню название книги, какой-то ро­манный кич, но что я запомнил: сочинение Бренды Джаггер. Ну все, попался, старик! Теперь ты всегда будешь Брендой, хоть тебе никто и не скажет и мнения твоего не спросит. Ему, конечно, это не понравилось. Но узнал он сильно нескоро. Мы говори­ли про “эту суку Бренду” прямо в его присутствии, а он ничего не подозревал. Но это начало всяких мерзких вешей — почта так же, как мы с Миком когда-то обращались с Брайаном. Если ад однажды выпустить, он начинает разъедать все.

Эта ситуация была последним этапом изменений, кото­рые происходили уже несколько лет. Непосредственная проб­лема заключалась в том, что Миком овладело неуемное жела­ние контролировать все и вся. В его глазах теперь мир делился на Мнка Джаггера и остальных. Это отношение чувствовали все окружающие. Он мог сколько угодно это прятать, но по­стоянно выходило, что по крайней мере в своих глазах он воз­вышался над всеми. Теперь отдельно существовал мир Мика, то есть всякий высший свет, и мир нас. Что, конечно, совсем не сплачивало коллектив и радости тоже никому не добавля­ло. Это же столько лет прошло, и здравствуйте — мы опухли от самомнения. До такой степени иногда, что уже и в двери не пролезаем. Группа, и я в том числе, теперь, по сути, была разжалована в обслуживающий персонал. У него всегда было такое отношение к другим, но никогда к группе. Когда оно перекинулось и на нас, это был трындец.

Раздутое эго всегда очень мешает работать в группе, тем более в группе, которая уже отмахала такой срок, и плотно сыграна, и вообще-то держится за счет такой особой, необъяс­нимой самодисциплины, по крайней мере изнутри. Группа — это как одна упряжка. Очень демократичная вещь, если по­смотреть. Все должно решаться между нами — такая-то роль отводится левой ноге кверху от колена, такая-то — твоим яйцам. И любой, кто пробует возвыситься над остальными, ставит себя под удар. Мы с Чарли только закатывали глаза к по­толку. Ты слышал — он что, серьезно? И какое-то время мы просто мирились, когда Мик упорно подгребал все под себя. Ведь если подумать, мы же провели вместе сколько уже — два­дцать пять лет, пока все не начало всерьез накрываться. Так что позиция была такая: чему быть, того не миновать. Это слу­чается со всеми группами, рано или поздно, значит, для нас настало время проверки. Устоим или нет?

Наверное, всем окружающим нас тогда — тем, кто ра­ботал над Undercover, — было довольно хреново. Агрессия и раздрай. Мы почти не разговаривали, старались не контак­тировать, а если контакт был, то в виде пререканий и подко­лов. Мик наезжал на Ронни, я его защищал. Под хонец, когда мы уже дописывали альбом в Pathe Marconi, установился та­кой режим, что Мик приходил туда с полудня до пяти вечера, аяпоявлялся в полночь и сидел до пяти утра. Это были только первые пристрелки, война понарошку. Сам результат вышел неплохой, альбом приняли нормально.

В общем, Мик стал очень много о себе думать. Это у со­листов сплошь и рядом. Известное заболевание, называется ССВ, синдром соло-вокалиста. Первичные симптомы про­ступали и раньше, но теперь болезнь перешла в тяжелую ста­дию. На стадионе в Темпе, штат Аризона, где Sfontf давали концерт, а Хэл Эшби снимал “Давай проведем эту ночь вдво­ем⁹¹, на большом экране появилась надпись "Мик Джаггер и Rolling Stones". С каких это пор? Мик держал на контроле каждую мелочь, и это был никакой не недосмотр шоу-продю­сера. Кадры с этим потом вырезали.

Если к врожденному ССВ добавляется непрерывное еже­секундное облучение лестью на протяжении долгих-долгил лет, ты начинаешь верить тому, что слышишь. Даже если лесть тебе не льстит или ты вообще ее презираешь, она просачива­ется тебе в голову, она тебя меняет. И даже если ты не веришь ей до конца, ты говоришь: а что, если все остальные верят, не буду же я спорить. Забываешь, что это просто такая часть работы. Поразительно, как она может затягивать даже доволь­но разумных людей вроде Мика Джаггера, как они начинают серьезно верить в свою исключительность. Мне с девятна-

| По названию песни Let’s Spend&tNi$hi Together.

дцати лет всегда было не по себе, когда люди говорили: ты необыкновенный, — а ты при этом знаешь, что ни хрена по­добного. Низко будет падать, парень. Я имел возможность на­блюдать, как легко это болото засасывало других,—я сделался пуританином в этом отношении. Мне туда пути нет. Я лучше себя изуродую. Что я и сделал, в общем-то, — дал повыпадать кое-каким своим зубам. Не играю я в эти игры, я не из шоу- бизнеса. Я играю музыку — это лучшее, что я умею, и я знаю, что ее есть за что слушать.

★

Мик как-то сбился с шага, перестал доверять собственному таланту — и, как ни странно, в этом, видимо, и была причина его самонадувания. Все 1960-е Мик был невероятно обаятель­ным и юморным парнем. Естественным. Ты заводился, гля­дя, как он обрабатывает эти крохотные аудитории и голосом, и танцами; повороты, движения — просто заглядение, и ра­ботать с ним на одной сцене тоже было в кайф. И не было у него в этом ничего продуманного. Он просто зажигал, и никому не казалось, что он как-то там старается. Причем он до сих держится на уровне, хотя, по-моему, на больших сце­нах эффект размывается. Правильно, народу ведь надо одно­го — эффектного зрелища. Но совсем не обязательно, что это лучшее, что он умеет.

В общем, в какой-то момент естественность ушла. Он забыл, какой показывал класс на этом мелком пятачке. Забыл свой природный ритм. Я в курсе, что здесь он со мной не со­гласен. Но его стало гораздо больше интересовать то, что де­лали другие, а не то, что он делает сам. Он даже начал вести себя так, что казалось, будто ему хочется быть кем-то еще. Мик не очень любит быть вторым, и тут он стал везде выглядывать

Дата добавления: 2015-11-14