СР — Грэи ТЬрсоде. 5 страница

5б7

Чем дольше шеи процесс, тем яснее становилось, что ка­надскому правительству очень хочется из него вылутзтьс[76]. Канадские копы и все, кто был на их стороне, думали: “Вот классно! Четко сработано! Доставили чувака властям прямо с крючком во рту". А люди Трюдо думали: “Погодите-пого- дите, ребятки. Нам это нужно в последнюю очередь". Каж­дый раз, когда я показывался в суде, снаружи собиралось пять- шесть сотен человек, которые скандировали: “Свободу Киту, свободу Киту!” И мы знали, что вражеский лагерь — если нормально называть врагом тогдашнее канадское правитель- ство, короче, наши обвинители чувствовали себя неуве­ренно. Я, наоборот, чувствовал себя спокойно. Прикидывал так: чем плотней меня обложат, тем легче будет выбраться. Полиция, по крайней мере прокуроры, ни из чего, конеч­но, выпутываться не собиралась. Но, как заметил Билл Кар­тер, практически во всех делах, заведенных на нас в то время, блюстители закона оказывались нечисты на руку. Они знали, что никаким сбытом я не занимаюсь, но они хотели как угод­но продавить эту статью через присяжных, чтобы повесить на меня долгий и беспрецедентный срок. Тут они просчита­лись. Посмотрите на Кита Ричардса. Он не торгует нарко­тиками. У него денег и так больше, чем надо. Обвинять его в сбыте только ради сурового приговора — полный абсурд. Он безнадежный наркоман. Проблемы его — медицинские. Мои адвокаты подготовили записку, из которой было вид­но, что, если опираться на все правовые прецеденты и мест­ное судопроизводство, если бы я не был Китом Ричардсом, я бы наверняка получил условный срок максимум. И только в последний момент прокуроры поменяли обвинение со сбы­та на хранение плюс добавили хранение кокаина. Но этим маневром они только себе же подгадили, засветились. Они вообще своими телодвижениями больше выставили в дур-

ном свете канадские власти, чем меня. “Ого, знаешь новость? Кит Ричардс-то на героине сидит”. Новость, называется.

А вот новость про жену премьер-министра, которая ошива­ется в гостинице и ищет с кем переспать, — это другое дело. Так что одна история пересилила другую, так сказать. У ме­ня-то было ясное чувство: что там на меня собрались свалить, это точно выше моего понимания, или ниже, как посмотреть. Кто знает, что там на самом деле происходит? Это называется политика. Одно из самых подлых занятий в мире.

Так что мы понимали, что прокуроры слегка налажали. Теперь вопрос был в том, сколько у них уйдет, чтобы выта­щить меня оттуда. Они сами себя завели в тупик, теперь им хочется все забыть, но какую они найдут отмазку для этого? Мы уже предвкушали, как гособвинение начнет сбавлять той.

Вызволили меня сами канадцы. Но, честное слово, се­крет успеха был в необходимости как-то обходить стороной прегрешения Маргарет Трюдо. Если бы меня пригвоздили без промедления, то, наверное, смогли бы посадить за один только незаконный ввоз в страну. Но, когда дело дошло до суда, новый судья им ясно сказал: хватит, прикрывайте этот свой цирк. Мы больше не собираемся с этим возиться — мы теряем на этом больше денег и репутации, чем оно того стоит. В день вынесения вердикта я прибыл в зал суда — атмосфера в нем напоминала Англию 1950-х, на стене — неожиданно — зитсел портрет королевы. Актер Дэн Экронд, с которым я по­знакомился совсем недавно, на съемках “Субботним вечером в прямом эфире”, сидел в резерве в качестве канадца и свидете­ля репутации¹. Продюсер шоу, его канадский основатель, ко­торый и сейчас его продюсирует, Лорн Майклз, говорил в суде ^*

о моей роли как подавальщика на великой культурной кухне. Очень изящно выступил. Страха перед судом у меня не было совсем. Я уже понимал, что у них на руках серьезная проблема. Еще я знал по опыту других таких ситуаций, что большинство правительств мира живут в отрыве от своих граждан, и пони­мал, что это можно использовать. Бывают случаи, что ясно предвидишь чужое поражение, даже когда на тебя наставлена вся артиллерия, и это был как раз такой случай.

Решение присяжных было — виновен, но судья, когда выносил свой приговор, сказал: “Я не буду отправлять чело­века в заключение только из-за его наркомании и богатом’. Его нужно освободить, чтобы он продолжил лечение, сказал судья, но с одним условием. Он должен дать концерт для сле­пых. Очень разумное решение, подумал я. Самый соломонов приговор из всех, вынесенных за многие годы. И все из-за од­ной слепой девочки, которая ездила за Stones по всем гаст­ролям. Рита, мой слепой ангел. Несмотря на свою слепоту, она добиралась на наши концерты автостопом. Совсем была бесстрашная девка. Я слышал про нее в разговорах за кулиса­ми, и представлять, как она выставляет палец в абсолютной тьме, — для меня это было слишком. Я свел ее с водителями фургонов, устроил так, чтоб она добиралась по-человечески и чтоб ее кормили. И, когда меня сцапали, она как-то сама на­шла дорогу к дому судьи и рассказала ему эту историю. И та­ким образом он и придумал это условие про концерт для сле­пых, Любовь и преданность таких людей, как Рита, — меня это никогда не перестает поражать. Но, в общем, ага! Выход у них нашелся.

С того самого появления на “Субботним вечером в пря­мом эфире” мы с Лил много общались с Дэном Эйкройдом, Биллом Мюрреем, Джоном Белуши в их нью-йоркском клу­бе Blues Ваг — где-то весь 1979-й год. Белуши был человек-

беспределыдик. Бес-пре-дель-щик. Я сказал как-то Джону, как мой отец мне говорил: есть разница между тем, чтоб по­чесать себе задницу и чтоб разодрать ее в мясо. Рядом с ним ржач не прекращался, он вел себя как чокнутый. Тусоваться с Белуши — экстремальный опыт даже по моим меркам. При­веду один пример.

Когда я был еще пацаном, я иногда заглядывал домой к Мику. Захочешь, бывало, что-нибудь попить, открываешь холодильник, а там ничего, кроме, может быть, половинки помидора. Причем большой был холодильник. Тридцать лет спустя заходишь к Мику в квартиру, открываешь холодиль­ник — еще больше, чем раньше, — и что видишь? Полпоми­дора и бутылку пива. Однажды ночью, где-то тогда же, когда мы тусовались с Джоном Белуши в Нью-Йорке, мы провели весь вечер на сессии и потом вместе с Ронни и Миком верну­лись к Мику домой. Тут раздается стук а дверь, и на пороге Белуши, одетый в форму портье, и у него с собой тележка. А на тележке, мать его, двадцать упаковок фаршированной рыбы. И он на нас ноль внимания, катит тележку к холодиль­нику, вываливает туда все коробки и говорит: “Теперь пол­ный порядок".

На волне успеха Some Girls и удачной развязки моего су­дебного дела мы махнули на Багамы и засели в Compass Point Studios в Нассау. Между нами с Миком уже постреливали ка­кие-то искры, и скоро они должны были полыхнуть как сле­дует, но это время еще не пришло. Занимались мы гам тем, что сочиняли и наигрывали вещи для Emotional Rescue. Пока мы там сидели, в Нассау неожиданно прилетел папа Иоанн Павел II — остановился для дозаправки на самом деле. Бага­мы — очень католическое место, по крайней мере когда папа поблизости, и было объявлено, что он проведет публичное благословение на футбольном стадионе. Я решил, что раз

Адан Данн, наш роуд-менеджер, католик и имеет все права на папское благословение, то он должен захватить с собой на стадион пленки, которые мы назаписали, и получить бла­гословение на них тоже. А что — никогда не угадаешь, может, и пригодится. Алан получил билет в одной местной школе и потащил по жаре наши пленки — толстые двухдюймовые пленки, которые весили тонну и стали весить еще больше, ко­гда у плетеных корзин, в которые они их запихал, оторвались ручки, — так он мне рассказывал. Он прижимал их к груди, когда папа помахал своей рукой в их сторону. И Алану это явно пригодилось — его через несколько дней чудом вылови­ли в море. Они с подружкой прогуливались в резиновой лод­ке, которую отнесло за риф и дальше в океан — у них остался только сломанный навесной мотор и ни одного весла, Впере­ди была верная смерть, и мама Алана считает, что проходя­щий корабль, который их спас, был подарком от Бога через папское посредничество.

Одна из кайфовейших сессий, которые я вообще сыг­рал, случилась где-то в это же время, когда мы с Лил поеха­ли на Ямайку и я скорешился со Спаем Данбаром и Робби Шекспиром, которые писали альбом вместе с Black Uhuru. Стай и Робби были одной из самых лучших ритм-секций в мире. Мы сделали вместе семь треков за один вечер, и один из них, Shine Eye Gal, стал большущим хитом, классикой. Еще один, инструментальный, назывался Dirty Harry — он пошел на альбом Слая Sly, Wicked and Slick. Остальные до сих пор у меня лежат. Писались они на четырехканальной ма­шине в кингстонской студии Channel One. Мы играли все, к чему душа лежала. Большинство вещей состояла из одних риффов, но коллектив подобрался шикарный: Слай и Робби, Стикки и Скалли, которые были у Слая на перкуссии и отве­чали за всякую мелкую канитель, Энселл Коллинз на органе

ч

и фоно, я на гитаре и еще один гитарист, наверное, Майкл Чунг. Великолепный получился вечер. Прямо тогда мы реши­ли: разделим треки, я возьму три и вы три, и им повезло сде­лать из Shine Eye Gal большой хит. Они потом еще много лет ездили с нами гастролировать.

Мик не хотел устраивать тур в 1979-м, а я хотел. И из-за этого ходил в обломанных чувствах. Но это значи­ло, что есть возможность заняться делом на стороне. Рон­ни намеревался двинуть в тур сам и собрал для этого New Barbarians, которые были охренительным бэндом: у него ба­рабанил Джозеф “Зигабу” Моделист, один из лучших удар­ников вообще. И потому я немедленно прибился к их кара­вану. Новоорлеанские ударники, среди которых Зигги был одним из гигантов, грамотнее всех умеют читать песню и по­нимают, как она должна играться, — они это чуют заранее, могут тебе сказать, что дальше, когда ты сам еще не в курсе. Я знал Зигги с тех времен, когда Meters работали со Stones в нескольких турах. Джордж Портер был у них на басу. Meters вообще сильно повлияли на мое понимание фанка. Они исключительно ныо-орлеанская команда с точки зрения ритма и того, как задействуется в музыке время и простран­ство. Новый Орлеан — самый ни на что не похожий город в Америке, и в музыке все это видно. Я работал с Джорджем Ресили, который теперь стучит у Боба Дилана, — он тоже от­туда. Еще к New Barbarians присоединились Бобби Киз,Иэн МакЛэган на клавишах, а на бас рекрутировали джазового виртуоза Стэнли Кларка. Тур получился веселый, ржали мы без умолку. Мне не приходилось дергаться по поводу того, по поводу чего я обычно дергаюсь в разъездах, — на мне не висела ответственность. Для меня это была возможность прокатиться-покуролесить. Фактически я работал нанятым на тур сайдменом. Даже воспоминаний особенно не оста-

I

лось, — такая была веселуха. Самое важное для меня бщ, j другое: еб твою мать, я умудрился не отправиться на нары и теперь еще занимаюсь любимым делом. Плюс со мной была Лил, кайфовая девушка в любую погоду. Потом у Лщ I заболела мать, и ей пришлось улететь в Швецию. И вееог. г сутствие со мной случился временный срыв. Я купил немно-) го “персидского коричневого”¹ у женщины по имени Кэти Г Смит в Лос-Анджелесе. Я тогда сказал где-то, что "пере- j живаю второе рок-н-ролльное детство”. Кэти Смит, кстати, погубила и Белуши. Ее штука оказалась для него слишком сильной. Он вообще-то сам был довольно крепкий парень, просто тут хватил через край, как всегда. Плюс физически был нс в лучшей форме. Он курил фрибэйс-кокаин, как это тогда же начал делать Ронни. Вообще состав “Субботнил вечером в прямом эфире” отличался высокой смертностью в своих рядах. Джон умер в “Шато Мармон”. Он не ложам слишком много дней подряд и слишком много ночей, что во­обще делал регулярно. Слишком много ночей на ногах плюс слишком большой вес.

Может, это был эффект слезания — медленный выход на поверхность задавленных импульсов и эмоций. Я не знаю. Но, когда я отправился в Париж заканчивать EmotionalR&au на Patbe Marconi, снова в компании Лил, мой палец держала на очень чувствительном спусковом крючке, образно гово­ря. Мои-реакции определенно стали быстрее, и раздражение тоже. Бывают такие случаи, когда кровь у меня начинает ки­петь и я выхожу из себя. Перед глазами опускается красим шторка, и я могу натворить дел. Кошмарная вещь. Я ненави­жу человека, который ставит меня в это положение, когда на­чинают работать силовые рефлексы. Ты практически больше

i Penian braum — наркотик, смесь мет амфетамина и опиатом, которую ммт

через кос.

боишься себя самого, чем того, кто напротив. Потому что ты знаешь, что дошел до точки невозврата и способен на все — можешь убить, запросто, а потом придется очнуться и хлопать глазами. “А? Что случилось?” — “Что, что — ть» ему глотку порвал”. Когда на меня такое накатывает, я пугаюсь сам себя. Может, это как-то связано с привычкой к побоям в школе, с тем, что я был самый мелкий в классе. Но определенно шту­ка во мне очень старая.

Мой охранник и друган Гэри Шульц может расска­зать — он как-то раз был со мной в ночном клубе в Париже, и там один французский мудак начал здорово наглеть. Просто ни в какие рамки. А я был вместе с Лил, бедняжкой. Он про­бовал к ней подъехать, и я сорвался: “Что ты сказал?" “Что?"

Я держал в руке бокал с длинной ножкой, и я отбил основа­ние, чтобы орудовать черенком. И я его угомонил: заставил встать на колени и приставил черенок к глотке. И только на­деялся, что не раздавлю чашу бокала в руке, потому что пока преимущество было на моей стороне. Потому что он там был с кучей дружков, и разбираться пришлось бы не только с ним, но и с его кодлой, так что стратегия была — вовсю бить на эф­фект. “Заберите его”. И они его забрали, слава богу, а то уде­лали бы нас всех.

Ножом можно играться только до определенного мо­мента, а пушка иногда годится, чтоб довести до другого свои слова. Но ты должен быть убедителен. Например — это я вспоминаю один инцидент из того временя. — когда нуж­но поймать такси в Париже н ты иностранец. Стоит целая очередь из такси, машин двадцать, и все просто стоят, ничего не делают. И ты подходишь к первому таксисту, а он посылает к тебя к следующему, а тот посылает тебя обратно к перво­му. И тогда ты понимаешь: дх так, значит, работать мы не хо­тим, мы хотим ебать людям мозги, — ив этот момент ты мо-

жешь начать огрызаться, поднимать бучу. Это для них

развлекуха — глумиться над иностранцами, причем я щ что они даже с пожилыми дамами себя так ведут, В меня достало. Я приставил нож к одному и сказал: “Сей* сяду к тебе, и мы поедем”. Я только потом узнал, что еще ху* они ведут себя с французами из провинции.

Как раз в Париже я понял, что наконец распрощц. ся с героином. Где-то через год я пошел на один ухкц в Париже с "чудо-женщиной” Линдой Картер¹, Мякш и кое-кем еще. А потом... Не знаю, зачем Мик это един У него бывает. Говорит: “Пойдем со мной в Булонскщ лес, у меня там встреча с одним человеком”, Он дум что покупает кокаин. Ну, мы взяли товар в парке ка рассосалась, и мы поехали домой. А в пакетике окш ся героин, никакой не кокс. Типичный Мик Джаггер. Ои был не в курсе. Мик, это ж не кокс, старик. И я посмотрех

★

В наших отношениях с Анитой была поставлена последим точка, когда ее малолетний бойфренд вышиб себе мозги у нас дома на кровати. Я был в трех тысячах миль, записым*

' Имеете* в виду серим •Чудо-женщина» (1976-79), смятый ш основе м* именного комикса, в котором Линд* Картер играла главную роль.

ся в Париже, но Марлон был там, и он слышал Анитины кри­ки, а потом увидел, как она сбегает по лестнице, вся в крови. Пацан выстрелил себе в лицо, когда играл в русскую рулет­ку, — так гласит история. Я с ним пересекался. Ну, такой дурной малолетка, семнадцать лет, Анитин сожитель. Я ска­зал ей: послушай, родная, я ухожу, у нас все кончено, финиш, но этот парень не для тебя. И он это доказал. Сошлась она с этим пацаном, который был абсолютное мудло, думаю, что­бы мне подгадить. Но к тому моменту я с ней уже н не жил, по сути. Так, появлялся иногда, чтобы забрать свое барахло или повидаться с Марлоном. Я видел однажды, когда заезжал, как этот парень играл с Марлоном, и я его предостерег, и ему явно не понравилось. Тогда я сказал Аните: "Бросай этого уебка”, — но я, конечно, не думал, что так случится.

Марлон: Тогда только вышел фильм "Охотник на оленей",

И там эта сцена с русской рулеткой, и он как раз ее изобра­жал — играл в русскую рулетку. Мрачняк такой. Ему было лет семнадцать. Все время мне повторял—реально мерзкий был пацан, — говорил, что застрелит Кита, и меня это нер­вировало, так что я даже немного расслабился, когда он за­стрелился.

Помню дату — го июля 1979-го. Запомнилось, потому что это была десятая годовщина высадки на Луне. Помню, что он ошивался у нас всего несколько месяцев, но Анита тогда совсем вошла в штопор. Это как раз когда Кит пропа­дал везде с Лил, и Анита решила: ах так, ну я ему покажу, по­считаемся, так сказать. Так что она им козыряла внагдую — Кит с ним виделся, кстати. Я смотрел по телеку годовщину высадки на Луне и услышал хлопок, и все. Не громыхнуло, ничего такого — просто хлопок. И потом Анита сбегает по лестнице, вся в крови, с воплями.

Я думаю: боже ты мой, что еще? Мне надо было глянуть ист, глазком, так что я поднялся наверх и увидел все эти мозги на стенах. И копы, кстати, примчались на редкость быстро. Ларри Сесслер, один из сесслеровских пацанов, приехал, чтобы все разрулить, и на следующее утро меня увезли, Я по­летел в Париж к Киту. А бедной Аните пришлось оставаться и разбираться со всем этим. В прессе стали рассказывать на право и налево, что она ведьма, что у нас устраивались чер­ные шабаши. Чего только не болтали.

Ему просто не повезло, реально. Я не думаю, что он хотел застрелиться, правда, — просто семнадцатилетний балбес, обкурившийся, злой на весь мир, заигрался с пистолетом. Анита не поняла, что это выстрел, и, когда повернулась, услышала только этот булькающий звук — так она говорила. Она увидела, что у него изо рта хлещет кровь, и ее первая реакция была схватить пистолет и положить на стол — пото­му на нем оказалось столько ее отпечатков. Одна пуля в ба­рабане, одна пуля в глотке, вот и все — не то чтобы он быв весь заряжен. Но все равно нам было необходимо экстренно оттуда съезжать. Аниту каждый день трепали в газетах, и ей пришлось спрятаться в гостинице в Нью-Йорке.

Когда копы прознали про все, первым делом им захотелось допросить меня, но я был в Париже. Достать пулей из “смит- вессона", сидя в Париже, — это надо быть нехилым стрелком, А что Анита? Я собирался сделать все, чтобы ее не посадили, как только успокоились насчет меня. Но дело быстро при­крыли, словно по волшебству. Мне кажется, это из-за того, что пушку отследили и она оказалась полицейской — куплен­ной на каком-то оружейном развале на автостоянке при по­лицейском участке. Ни с того ни с сего инцидент был ис­черпан: дело свернули, смерть списали на самоубийство

Родители пацана попробовали предъявить обвинение в раз­вращении несовершеннолетних, но у них ничего не вышло. В общем, Анита переехала в Нью-Йорк, в отельЛ!гду, и у нес началось другая жизнь. Для нас с ней это был прощальный занавес, за исключением поездок к детям. Конец. Спасибо за все, что есть вспомнить, девочка.

В которой я встречаю Патти Хансе* и влюбляюсь.
Остаюсь в живых после провальною знакомства с ее
родителями. Назревает свара с Миком. Я дерусь с Ронни
Вудом и через двадцать лет откапываю собственного
батю. Эпопея Марлона с гзтсбиеескими особнякам»
на Лонг-Айленде. Свадьба в Мексике

^ тудио 54^я в Нью-Йорке — это у Мика было самое

I тусовочное место. Не в моем вкусе - подрасфу- фыренная дискотека или, как мне тогда казалось, сборище пидоров в боксерских трусах, которые машут бу­тылками шампанского у тебя перед носом. Снаружи улана кишела желающими, и, конечно, был протянут этот бар­хатный канатик, который разделял допущенных и недо- пущенных. Я знал, что они торгуют наркотой там у себя, почему их всех и накрыли в конце концов. Как будто они и без того мало денег зашибали. Но у них было веселье; в принципе они просто были пацанами на большой гулян­ке, И странная история, что я познакомился с Патти Хан­сен именно там. Мы с Джоном Филлипсом сбежали туда, потому что меня преследовала Бритт Экланд. Хотелось ей меня. Но слушай, Бритт, я тебя обожаю, ты прелесть и все

такое — милая, скромная, непритязательная, — но в моем расписании нет свободных мест, если ты понимаешь, о чем я говорю. Но она не унималась — бегала, блин, за мной по всему городу. Поэтому мы прикинули: а что, “Студио J4” — вполне можно спрятаться. Найти меня тут было маловероятнее всего. И это оказался День святого Патрика, 17 марта, как раз когда у Патти день рождения. Год был 1979-й.

В общем, мы сидим шифруемся, думаем: Бритт нас здесь никогда не найдет. А Шон, девица из компании Пат­ти, подходит и говорит: у моей подружки сегодня день рождения. Я спрашиваю: это у которой? И она показывает на одну белокурую танцующую красавицу, у которой во­лосы летают из стороны в сторону. “Дом Периньон” не­медленно!” Послал бутылку шампанского и подошел по­здороваться. Я ее потом еще долго не видел, но образ засел в памяти.

Потом в декабре был уже мой день рождения, тридцати- шестилетие, на которое все махнули гулять в Roxy — тогда в Нью-Йорке это было безумно модное заведение с ролико­вым катком. Джейн Роуз следила за передвижениями Патти все эти месяцы — видимо, заметила, что между нами про­бежала какая-то искра в ту первую ночь, — и позаботилась, чтоб до нее дошло приглашение. Так что я снова встретил Патти, а она увидела, как я на нее гляжу. И ушла. А через несколько дней я ей позвонил, и мы встретились. В январе 1980-го, спустя несколько дней, я написал в моей записной книжке следующее:

Не верится, но я нашел себе женщину. Это чудо! Я запро­сто могу раздобыть себе любую щелку, только свистнуть, но я встретил женщину! Что невероятно — самый совер-

шенный (физически) образен красоты ИА СВЕТЕ. Но суть даже не в зтом. Это, конечно, плюс, но дело в ней самой: ее характере, ее жизнелюбии и том, что она считает (чудеса), что этот потасканный наркоман — ее любимый парень. Я наверху блаженства и писаюсь от счастья. Она обожа­ет соул и регги, на самом деле все вообще. Я записываю ей сборники на кассетах, что почти такое же удовольствие, как быть с ней рядом. Я посылаю их как любовные письма. Мне идет к сорока, а я потерял голову.

Меня поражало, что ей охота проводить со мной время. Потому что я занимался в основном тем, что в компании нескольких чуваков уезжал в Бронкс или Бруклин и сло­нялся по всем этим диким карибским заведениям и пла­стиночным магазинам. Ничего интересного для супер­моделей. Там был мой дружок Брэд Клайн; кажется, был Ларри Сесслер, сын Фредди. Еще был Гэри Шульц, мой личный телохранитель. Его вечно называли Конкордом — кличка, которая взялась из “Монти Пайтона (“Храбрый, храбрый Конкорд? Ты примешь смерть не напрасно!” — *Я еще не совсем мертв, сэр”¹ и т.д.) Потом еще Джимми Каллахан, многолетний охранник при моей персоне; Мак Ромео, звезда регги, и несколько других чуваков. Приятно повидаться, рад знакомству, как насчет потусоваться с этой кучей засранцев? Как ты сама захочешь, смотри. Но она была с нами каждый день. И я понимаю, что что-то про­исходит, но как, и когда, и кто закручивает пружину— это вопрос другой. Так мы и шлялись дни и недели. Я никак и ничем не давил, никаких шагов не предпринимал. Я бы просто не смог никогда взять и подкатить. Не нашел бы

Дшлог из фильма 'Мон гм Пайтон и Священный Грааль’

правильных слов — или хотя бы каких-нибудь незатаскан­ных. Этого мне с женщинами не дано. Я делаю свое дело бессловесно. Как Чарли Чаплин практически. Потереть нос, бросить взгляд — все жестами. Понимаешь, к чему я? Теперь выбор за тобой. “Эй, красавица” — это просто не мой способ встречного движения. Я должен расслабить­ся и наблюдать, как напряжение доходит до точки, когда что-то должно произойти. И если они не убегают от этого напряжения, тогда все срастется. Как известно, это называ­ется обратная молекулярная версия — ОМВ¹. Б конце кон­цов через какое-то несусветное количество дней она легла на кровать и сказала: иди сюда.

И одновременно я живу с Лил. И вдруг исчезаю на десять дней, снимаю номер в Carlisle, а Лил начинает думать: куда это он запропал? Она довольно быстро все просекла. К тому моменту мы были вместе уже полтора года и прекрасно об­жились в нашей уютной квартире. Замечательная женщина, а я ее просто бросил... Нужно было как-то загладить свою вину перед Лил.

Всегда хотел послушать Паттину версию этих событий, уже давно.

Патти Хансен: Про Кита я ничего не знала. За музыкой его не следила. Разумеется, если слушаешь радио, то зна­ешь, кто такие Rolling Stones, но я совсем не слушала музы­ку. В общем, был март 1979-го, мой день рождения, и я по­шла в “Студио 54”, и еще я недавно рассталась с парнем, с которым встречалась последние несколько лет. Мы тан­цевали с моей подружкой Шон Кейси, и она увидела Кита, когда он появился и сел в отдельном кабинете. Это было

1 Понятие неясного содержания, июбретенпос Ричардсом.

О.

Жизнь. Глава одиннадцатая

уже после закрытия бара, она к нему подошла и говорит: у моей лучшей подруги день рождения, пожалуйста, зака­жите для нее бутылку шампанского, потому что нам уже не продадут. И еше говорит: кстати, мы с Биллом Уайменом друзья, — после чего она так мимоходом представила нас друг другу. У меня это даже почти не отложилось в памя­ти, Я пошла обратно на танцпол. Было, наверное, часа три ночи. По-моему, он никогда раньше не был в “Студио 54”, и потом тоже никогда — это было мое место. В общем, он меня отметил.

И потом наступил декабрь 1979-го, я работала с Джерри Холл в студии у Аведона¹, и она говорит: тут большое гу­ляние намечается в честь Кита Ричардса, он хотел, чтобы ты тоже пришла. Мы с Джерри близко не общались — так, только по нашей модельной работе. Я ни ее, ни Мика по­чти и не знала. А потом мы пьем водку с одним моим прия­телем, и я говорю: пойдем со мной на вечеринку в Roxy_y посмотрим на него. Мои знакомые молодые люди в основ­ном были голубые, поэтому было как-то тревожно идти на мероприятие к мужчине, который хочет меня видеть. Плюс подстроенный визит, слегка такое пошлое сводни­чество. Но это все-таки был конец 1970-х, и мне было два­дцать три. В общем, мы пошли, и там была эта чудесная неловкость с сосанием под ложечкой, когда я сидела и ви­дела, что он за мной следит, а вокруг него все эти люди. Солнце начало всходить, и мы с моим другом Билли реши­ли, что пора домой. Мы отправились ко мне, но, видимо, в какой-то момент я все-таки дала Киту свой номер. И не­сколько дней спустя он звонит в два часа ночи и говорит: ты куда пропала? И дальше спрашивает, как насчет схо-

Имелся в виду Ричард Ааедон. один из самых известных фотографов в мире ЪОДЫ

днть с ним в Tramps. Кто-то там должен был играть. Один ¹ из моих голубых друзей стал меня отговаривать: ни в коем ¹ случае, не ходи туда, не надо, Патти. А я говорю: не, я пой- ¹ ду, будет круто. I

И я с ним шлялась пять дней подряд после Tramps. Рать- ¹ езжали по городу, ходили по гостям, ездили в Гарлем ис-! кать пластиночные магазины. Помню, на пятый день, когда j у меня уже все мелькало перед глазами, мы пошли, кажет- j ся, домой к Мику — Мик закатил грандиозную гулянку, 1 Мои модельные дела тогда были на пике, я часто светилась! на обложке Vogue, но все равно не любила светские сбо­рища, а у Мика подобрался практически звездный список, и я сказала Киту, что мне, наверное, пора домой, нагуля­лась. После этого он продолжил жить своей обычной жиз­нью вроде как, да и я тоже.

А дальше я уехала на Статен-Айленд, чтобы провести Но­вый год с семьей. И я помню, как после полуночи прыгну­ла в машину и понеслась со всей скорости в свою город­скую квартиру, а там кровь на лестнице по пути до моей квартиры. Он меня ждал, привалившись к двери. Не знаю, что он сделал — порезал ногу, что ли. Моя квартира была на углу Пятой авеню и Одиннадцатой улицы. И, по-моему, он тогда работал на Восьмой улице. Мы, наверное, догово­рились, что там встретимся. Было очень трогательно.

Он решил, что мы устроимся в отеле Carlisle. И я помню, что Кит все сделал так, как надо: подсветку, повесил зана­вески, накинул на светильники красивые платки. Крова­тей там было две, односпальных. Секс не играл большой роли. Секс был, но как-то совсем не сразу, постепенно.

С другой стороны, у меня полные коробки любовных пи­сем от него, с самого первого дня. Он иногда делал ри­сунки кровью. И я до сих пор каждый раз жду эти его

записочки. Они у него очень трогательные и очень ос­троумные.

Все это первое время было очень классно. Но потом люди начали бить тревогу. Кит появлялся и исчезал, оставлял меня среди ночи и укатывал обратно на Лонг-Айленд. У тебя семья? У тебя семья на Лонг-Айленде, у тебя ре­бенок там? Это мне сильно ездило по нервам. Я не знала, что у него есть Анита, и уж точно не знала, что у него то­гда была подружка по имени Лил Вергилис. Парень зовет меня на вечеринку, я исхожу из того, что у него никого нет. Я была не в курсе всех этих вещей, этого его прошлого. По­мню, просто чувствовалось, что человеку негде приткнуть­ся. Всякие люди начали меня учить, что я не так делаю, что я не так говорю. Ой, не готовь Киту такую яичницу, это ему не говори, то ему не делай. Очень странно все это было слушать. А потом мои родители начали получать вся­кие ужасные письма про Кита и забеспокоились, но онн всегда мне доверяли, знали, что я сама разберусь. Я отдала ему ключи от квартиры и уехала в Париж работать на не­сколько недель. И все время спрашивала себя: интересно, у меня с ним правда что-то серьезное? Мне очень хотелось с ним встречаться, он мне очень нравился. И я прямо об­радовалась, когда он позвонил мне в Париж и спросил: ко­гда ты возвращаешься? А где-то в марте 1980-го я уехала в Калифорнию и начала сниматься у Питера Богдановича. Но это было безумие: поддерживать отношения с Китом и одновременно впервые пробовать профессионально за­ниматься актерством. Причем даже Богданович написал письмо моим родителям с предупреждениями насчет Кита, о чем, я думаю, он теперь сожалеет.

Дата добавления: 2015-11-14