Басы накладывались очень близко к началу, после чего шла ведущая дорожка с вокалом, вокруг которой выстраивалось инструментальное сопровождение и гармонии. 13 страница

С одной стороны, я еще никогда не чувствовал себя так паршиво, выполняя поручение Фредди, но, с другой стороны, я не мог удержаться от смеха, ведь ситуация была совершенно комическая. Чего только стоит хлопанье дверей в спальню. Сценарий был достоин самого Нейла Саймона, автора «Калифорнии» и «Номера в „Плазе"». Может, именно тогда, когда Фредди сидел на кухне в ожидании ухода Эдуардо, ему в голову пришли кое-какие идеи насчет кухни в Гарден-Лодж, потому что он заказал для себя похожие кухонные шкафы у Boffi цвета бычьей крови и покрытые лаком.

Нужно заметить, что в этом эпизоде крошечную роль могла сыграть фамилия вышеупомянутого Ричарда. Звали его Ричард Дик[11], и, что вполне ожидаемо, прозвище у него было Дик-Дик. Фредди на славу повеселился с Ричардом, пока они пылали страстью друг к другу. Но особой любви между ними не было.

Бедный Эдуардо!

Здесь я должен упомянуть об одной странной привычке, которая появилась у нас во время частных, не гастрольных поездок. Мы всегда пропускали самолет, в котором заказывали места с твердым намерением улететь. Все бы хорошо, но развлекались мы всегда дольше, чем нужно было для того, чтобы успеть на рейс. Не думаю, чтобы мы когда-нибудь улетали тем рейсом, на который бронировали места. Когда рано поутру мы возвращались в гостиницу, я первым делом перезаказывал нам места на самолет.

Третье событие, о котором я хотел бы рассказать, — это презентация альбома «Barcelona» в Британии. Она состоялась днем в «Crush Ваг» в Королевской опере в Ковент-Гардене. Монтсеррат прилетела в Лондон всего лишь на день, и мы забрали ее из «Inn on the Park», где она забронировала номер, чтобы переодеться. И вновь назначенное мероприятие было похоже на военную операцию, во время которой очень важно правильно рассчитать время.

Думаю, что эта презентация имела для меня такое значение потому, что она проходила в Королевской опере, где я работал в пору моего знакомства с Фредди. Правда, на сей раз я уже не был всего лишь простым работником, вечно остающимся за кулисами. Теперь я был одним из действующих лиц мероприятия, проходившего у всех на виду. Я проработал в Королевской опере четыре года и за это время крайне редко испытывал что-нибудь, хотя бы как-то похожее на чувства, обуревавшие меня, когда вместе с Фредди и Монтсеррат я поднимался по знаменитой лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, к «Crush Ваг», и каждый наш шаг сопровождался вспышками фотоаппаратов. Это чувство трудно передать, но я желаю, чтобы каждый ощутил что-то подобное хотя бы раз в жизни. Я чувствовал, что прошел очень долгий путь.

Мне кажется, что и для Фредди это был памятный день. Словно оперный истеблишмент слегка расступился, чтобы впустить его в свои ряды. Вряд ли Фредди когда-нибудь думал о том, что его здесь примут. Но для Меркьюри это был огромный шаг вперед, хотя для оперы — лишь маленький шажок навстречу.

Сама презентация проходила, будто представление короля Артура и королевы Гвиневеры рыцарям Круглого стола, — так удачно отвечали Фредди и Монтсеррат на вопросы, которыми забрасывали их собравшиеся журналисты. Презентацию снимало и телевидение, но с учетом места и характером происходившего и Фредди, и Монтсеррат отнеслись к телевизионной съемке спокойно.

Фредди держался так, словно всего лишь «случайно заглянул» в чью-то гостиную. Он выглядел довольно расслабленно в своем бледно-синем костюме. Мне кажется, эта презентация была прекрасной кульминацией проекта, который начинался с тем условием, что если вдруг по завершении работы он не дошел бы до публики, Фредди это совершенно бы не расстроило. Записывая этот альбом, Фредди преследовал абсолютно эгоистичные цели, потому что делал его исключительно для себя. Но вдобавок он получил еще одну награду: его слушатели смогли разделить с ним удовольствие.

Похоже, «Crush Ваг» стал местом, где я достиг вершины своей службы у Фредди. Да и для него самого здесь наступил кульминационный момент. Мне кажется, что с течением времени горизонты моей жизни все больше и больше расширялись. Когда-то я был незаметным работником, а потом попал в центр внимания, оказавшись в именитой компании во время торжества. Единственный прецедент, когда я и мои коллеги получили признание на сцене, имел место на праздновании серебряного юбилея Queen, когда весь обслуживающий персонал вызвали на сцену. Нам аплодировала не только опера, но и семнадцать членов королевской семьи Великобритании, с которыми мы встретились потом за кулисами. Пожимая мне руку, Ее Величество по-доброму спросила у меня: «А ты что здесь делаешь?»

Время остановилось. После отбытия членов королевской семьи мы носились по сцене, охваченные эйфорией. Мы тоже уже собирались уходить, но тут на сцену вернулась принцесса Маргарет с вопросом, не видел ли кто-нибудь ее мать.

Ее Королевское Высочество проводили за сцену, где Ее Величество потчевала закулисных служителей рассказами о скачках. Это было просто фантастическое событие.

У нас с Фредди состоялась встреча с еще одним членом королевской семьи — с принцем Эндрю. Я встречался с ним несколько раз до этого, поскольку принц регулярно слушал оперу и смотрел балет, как и я. К тому же мы оба дружили с ведущим солистом Королевского балета Уэйном Иглингом. Вместе с кем-то еще Фредди и я пришли в Королевскую оперу на вечернее гала-представление. На этот раз Фредди мучился не тем, что ему надеть, а тем, чем ему заняться до появления на приеме в «Crush Ваг», назначенном после представления. Он намеренно собирался опоздать — тогда это было в моде.

Для этого Фредди ушел из оперы и пару раз проехался на машине по кварталу, после чего явился на прием во всей красе. Дело было летом, от клубники со сливками ломились столы. Уэйн Иглинг представил Фредди принцу Эндрю. Это была их первая встреча. Принц Эндрю был само очарование, и, чтобы преодолеть понятную неловкость, он вытащил кончик шелкового галстука Фредди из бокала с шампанским, куда тот случайно попал.

Эндрю выловил промокший галстук, и они с Фредди рассмеялись. Болтая с Фредди, Его Высочество доел свою порцию клубники со сливками и остался с пустой тарелкой в руках. Фредди заметил, что Его Высочество не в состоянии вежливо избавиться от тарелки и что ему из-за этого неловко. Так что, повернувшись ко мне, Фредди сказал: «Феба, забери эту тарелку!»

Принц, похоже, был немного удивлен. «Вы только что назвали его Фебой? А мне казалось, что его зовут Питер», — сказал он Фредди.

Теперь застигнутым врасплох выглядел уже Фредди. Мне кажется, он смог выдавить из себя лишь одно «О!»

Я избавил Его Высочество от пустой десертной тарелки. Фредди на самом деле пригласил принца Эндрю в клуб «Heaven» вместе с остальной компанией, но Его Высочество отказался. Вместе с балетной труппой Фредди отправился после приема в «Heaven». Похоже, именно в тот раз одна из балерин улеглась в пустой гроб, украшавший интерьер одного из «кожаных» баров в «Heaven», и кувыркалась там к неудовольствию завсегдатаев. Создавалось впечатление, что никто не должен получать удовольствия в заведениях подобного рода. Казалось, здесь нельзя показывать, что ты хорошо проводишь время.

Фредди посмотрел довольно много балетов, попадая на них благодаря Уэйну Иглингу. Из всего увиденного ему больше всего понравилась восхитительная постановка Кеннета Макмиллана «Майерлинг», где блистал танцор. Традиционные балеты обычно выстраиваются вокруг балерины, и это был первый полноценный балет, в котором недюжинные усилия требовались и от солиста. Хотя роль Уэйна, появившегося на сцене в образе наследного принца Рудольфа, была и не главной, мы с Фредди сошлись на том, что он выступил лучше всех. Фредди даже всерьез подумывал спонсировать серию постановок «Майерлинга», но, когда речь зашла о частном попечительстве, чиновники от балета все усложнили и перевели все стрелки на Фредди. Так что он утратил к этому интерес.

В Ковент-Гарден у нас не было никаких проблем. У меня был один знакомый кассир, продававший билеты. Поэтому если Фредди в последний момент решал, что он все-таки хочет что-то посмотреть, достать билеты было несложно. В ту пору, когда билеты продавались еще без компьютера, десять лучших мест всегда оставались в запасе для VIP-персон. Эти билеты держали до последней минуты: кассиры знали, что они всегда смогут их продать. Обычно это были лучшие места в опере — первый ряд в нижнем ярусе. Из-за продажи через компьютер, теперь такие билеты просто так не достанешь.

Вот я и подошел к пятому номеру в своем списке важнейших событий. На этом последнем примере видно, что в моих отношениях с Фредди, как и в жизни любого человека, не всегда все шло гладко. Скорее, здесь речь идет о череде связанных между собой событий, чем об отдельной ситуации. Это не только важное, но и печальное для меня воспоминание, хотя, в конечном счете, наши отношения лишь невероятно окрепли.

Этот случай затрагивает один из важнейших принципов, которыми руководствовался Фредди, — доверие. Должен сказать, что и для меня этот вопрос был очень важен, ибо доверие — вещь взаимная. Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что эта ситуация назревала довольно долго. Суть в том, что я начал ощущать неприятную перемену в наших с Фредди отношениях. Не могу сказать точно, когда это началось, но помню, что дело дошло до того, что в середине 1989 года, как следует все взвесив, я сказал Фредди, что, по-моему, будет лучше, если я покину Гарден-Лодж.

На тот момент я еще не знал, в чем дело, но уже понял, что происходит нечто из ряда вон, и мне об этом не рассказывают. У меня было такое ощущение, будто я в изоляции.

До меня доходили какие-то обрывки информации, о которой при обычных обстоятельствах мне обязательно бы рассказали. Я чувствовал себя неопытным подмастерьем, насчет которых кто-то однажды пошутил: «Они как грибы. Кормите их дерьмом и держите в темноте!»

Если быть точным, походы Фредди в больницу и его встречи с врачами от меня скрывали намеренно. Сведения о местонахождении Фредди нельзя было назвать жизненно важными, и обычно я был в курсе его перемещений. Об этом мне сообщал сам Фредди, а также Джо с Джимом, ибо в доме Фредди считалось, что все знают столько, сколько знает каждый. Что касается нас, то есть «персонала», хотя Фредди и не терпел открытых столкновений, которые вполне могли случиться в таком хозяйстве, как у него, он позволял развиваться каким-то мелким ситуациям и даже с удовольствием наблюдал, как они назревают. Таков был один из его способов контролировать драму, напоминавший общий подход Фредди к бизнесу. Если в доме были тишь да гладь, и все «мы» слишком ладили друг с другом, у Фредди нередко возникало чувство, что его обходят стороной, словно затевая против него грандиозный заговор. Будучи умелым кукловодом, Фредди всегда знал, когда можно было подлить масла в огонь или состроить сочувственный вид и дать человеку возможность поплакаться ему в жилетку. Вот уж специалист.

В то время я действительно не понимал, почему от меня скрывают информацию, касавшуюся лечения Фредди. Должен еще раз подчеркнуть, что Фредди делал все возможное, чтобы известия о состоянии его здоровья не распространялись. Мне оставалось лишь вслепую предположить, что Фредди заболел чем-то очень серьезным. Пожалуй, где- то в глубине души я подозревал, что у него СПИД, но какая-то настроенная позитивно часть меня твердила совсем о другом. Что у Фредди не эта болезнь...

_____________________________

Но что тогда?

Ситуация была невыносима, но она продолжалась. Похоже, у меня не хватало смелости или я не мог угадать подходящий момент, чтобы подойти к Фредди и спросить у него наедине, что с ним стряслось. В конце концов, я поговорил с Джо, Джимом и Мэри. Я был вынужден сказать им следующее: «Послушайте... Мое нахождение здесь бессмысленно, раз уж я не знаю, что происходит, и поэтому не могу планировать свою дальнейшую жизнь. В общем, мне не стоит оставаться здесь».

Вышло так, что Фредди заподозрил, будто через меня в прессу и прочие круги просочилась какая-то информация о том, что у него начались проблемы со здоровьем, а также о причинах этих проблем. Из бог знает каких рук Фредди услышал нечто, что могло исходить лишь из Гарден-Лодж, что-то о его посещении больницы, куда он ходил в том году, и о чем никто не должен был знать.

Джо с Джимом пытались рассеять мое беспокойство... «Ты точно уверен, что хочешь уйти? Точно?» — спрашивали они у меня. Ну и все в таком роде.

Я был уверен в этом до конца. Но еще больше я был уверен в том, что мне было ужасно плохо. Чтобы прекратить эти мучения, мне действительно лучше было уйти из Гарден-Лодж. В конце концов, за эти десять лет мы столько всего пережили с Фредди, нас так много связывало, а теперь я чувствовал, что все это рушится из-за какой-то тайны, в которую меня не хотят посвящать. Это было жестоко, я очень страдал. Как я и надеялся, Фредди рассказали о моих намерениях. И вскоре он пришел ко мне на кухню. Терри еще за ним не приехал, а Джо и Джим куда-то ушли, или их отправили, точно не знаю. Фредди уселся за кухонный стол, я стоял рядом с разделочным блоком на колесиках посредине кухни. «И что значит вся эта чушь насчет твоего ухода?» — сказал Фредди.

В общем, я попытался объяснить ему свои чувства, а Фредди рассказал мне, что думал он. Он считал, что я выболтал кому-то из своих близких друзей за пределами нашего узкого круга о происходящем с Фредди, и это стало предметом сплетен.

Как только Фредди выложил мне свои подозрения, я сразу увидел проблеск надежды, ведь я точно знал, что никому ничего не говорил, да и никогда не стал бы так легкомысленно трепать языком. Это было не в моем характере. Я понял, что, если смогу быстро все объяснить и убедить Фредди в этом, все будет в порядке.

Мы поговорили. «Ну хорошо, — сказал я, — возможно, когда я только начал работать с группой, мне все было внове, я был изумлен и зачарован, и поэтому, понятное дело, рассказывал своим приятелям, что за потрясающая жизнь у меня началась. Но, — продолжил я, — после стольких лет знакомства с тобой я отлично понял, что значит для тебя тайна твоей личной жизни, и, как тебе известно, я никогда бы не нарушил ее. Ты же знаешь, я сделаю для тебя все что угодно, все, о чем попросишь...»

Должно быть, как раз в этот момент нашей беседы Фредди изменил свое мнение. Повернувшись ко мне, он сказал: «Ладно, ты знаешь, что я очень болен. Но на этом все. Просто больше нечего сказать».

Да ему и не нужно было говорить что-то еще. Я уже лишился нескольких друзей, которые умерли от СПИДа, так что я прекрасно понял, что имел в виду Фредди. Как-никак, на дворе был уже 1989 год. Фредди тоже понимал, что ему не надо вдаваться в подробности.

Напряжение между нами тут же заметно ослабло, но я по-прежнему не был уверен на все сто, что мне следует остаться. Было ясно, что утечка информации из Гарден-Лодж все же происходила, но, как я ни напрягал свою память, я не мог быть уверен в каждом своем слове, сказанном мною в разговорах с каждым из моих знакомых. Дошло до того, что я начал сомневаться в самом себе.

Я знаю наверняка, что никому не заикался о болезни Фредди, даже своим лучшим друзьям, даже тогда, когда они донимали меня своими подозрениями, потому что из-за домыслов, появлявшихся на страницах газет, на эту тему судачили чуть ли не на каждом углу. Лично я считаю, что если человек заболел, то он сам решает, кого оповещать об этом. Никто не вправе разглашать информацию, не предназначенную для чужих ушей, вроде этой. И лишь сам заболевший человек может рассказывать о своей болезни кому-то еще. В то же время я понимал, что в конце концов меня поймают на моей лжи, я ведь постоянно лгал, когда у меня выпытывали, как себя чувствует Фредди. Но несмотря на это, я продолжал твердить, как заклинание: «Да нет, он в порядке, просто чуть-чуть прихворнул» или «Да он всего лишь жалуется на печень, дорогой».

Я знал, что настоящие друзья все равно будут рядом с Фредди, когда понадобится, и поймут, почему я чувствовал необходимость говорить им неправду. Но о чем я сожалею, так это о том, что Фредди никогда не узнал, насколько ему сочувствовали. В любое время дня и ночи самые разные люди выражали свое беспокойство о его здоровье. Я не мог рассказать об этом Фредди, ведь он не хотел, чтобы его болезнь стала темой для всеобщего обсуждения.

После разговора на кухне мы с Фредди стали более откровенны друг с другом. Вскоре он спросил, не пропало ли у меня желание уходить. Просто невероятно, что человек, всю свою жизнь избегавший щекотливых разговоров с глазу на глаз, задал мне такой вопрос. То, что Фредди смог спросить меня об этом, уже было своеобразным показателем наших отношений.

— Ну я же не нужен тебе здесь, — ответил я Фредди.

— Нет, ты мне правда нужен, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты остался. — После этих слов эмоции захлестнули меня. Потом я ощутил чувство вины за то, что заставил Фредди сказать это. Я даже не знал, что мне делать — смеяться или плакать. Мы просто обнялись.

В итоге у меня появилось больше обязанностей по уходу за Фредди. Мрачные тучи, висевшие над нами на протяжении последних нескольких месяцев, внезапно исчезли.

А потом был день, который, как мне кажется, окончательно сплотил нас. Это случилось довольно скоро. Близилась к концу весна 1991 года, магнолии были в самом цвету. Я мучился подагрой, на этот раз у меня болела лодыжка. Приступы подагры начались у меня несколько лет назад. Тем, кто никогда не болел подагрой, даже не стану пытаться объяснять, как это больно. В тот день Фредди как раз решил посидеть в саду. Я был не ходок со свой палочкой. Фредди попросил, чтобы в сад вынесли два больших плетеных кресла из оранжереи вместе со скамеечками для ног и поставили их под магнолиями. Должно быть, это была потрясающая картина: в широких креслах сидят два страдальца, положив свои больные ноги на скамеечки, а сквозь листья и цветы магнолий светит солнце. Фредди захватил с собой разные журналы и напитки, так что никуда ходить было не надо. Так мы просидели пару часов, болтая ни о чем. Но через три часа эта идиллия и заботливо созданные условия наскучили Фредди, и мы вернулись в дом.

Должен сказать, что лишь после смерти Фредди я выяснил, как произошла утечка информации, поставившая под угрозу мои с ним отношения. Разговоры о болезни Фредди действительно пошли, и их причиной стал ничего не подозревавший Джо. Думаю, это получилось абсолютно случайно. Каждый день Джо ходил в спортзал. Поход в спортзал для него означал не только тренировку, но и возможность пообщаться. Среди его знакомых, занимавшихся в том же спортзале, был человек, который, как стало известно впоследствии, работал журналистом в газете The Daily Mirror. Так что пока Джо разговаривал со своими друзьями, его подслушивали, а потом, разукрасив его слова, сделали эту информацию достоянием общественности, словно затеяв ужасную игру, которой славятся китайские гадатели.

------------------------------------------------

Глава 6

Где-то в сентябре 1991 года нам с Джо выдали пейджеры, которые обслуживала компания British Telecom, чтобы мы могли поддерживать постоянную связь друг с другом все время, выходя из дома. Скажем, я мог пойти по магазинам, а Джо — отправиться в спортзал. И мы могли быть спокойны, зная, что в любой момент можем связаться друг с другом, случись дома что-нибудь плохое, что потребовало бы нашего немедленного возвращения. На самом деле необходимости в пейджерах не было, но для нас они все равно были на вес золота: с ними было спокойно и нам, и Фредди. Ему становилось заметно хуже. А какой-то кусочек пластмассы с парой микросхем внутри существенно менял дело.

Нельзя забывать, что с конца сентября у Фредди стало ухудшаться зрение. Вот почему он редко выходил из дома. Спускаясь как-то раз по белым мраморным ступенькам из аукционного дома Bonhams к выходу на площадь Монпелье, Фредди оступился и схватился за мою руку, чтобы не упасть. Впервые он понял, что не может рассчитать длину шага. Он перестал видеть окружающий мир в перспективе. Мне кажется, именно такие неожиданности и заставляют человека резко замереть на месте и осознать, как далеко зашла его болезнь. Чувствовать себя живым и безумно радоваться этому Фредди позволяла в том числе и способность видеть. Ослабление зрения стало главной причиной, укрепившей его желание бороться с болезнью. Фредди знал, что ему не победить болезнь, но был полон решимости сопротивляться ей всеми силами.

В субботу 9 ноября 1991 года Фредди прилетел домой из Швейцарии. Он решил перестать принимать лекарства, продлевавшие ему жизнь. Он больше не собирался пить ганцикловир, септрин и прочие лекарственные препараты, но согласился с тем, что ему придется продолжить принимать болеутоляющие средства. До этого момента Фредди употреблял дигидрокодеин, но, посовещавшись, врачи решили, что будет лучше, если при необходимости он станет прибегать к диаморфину. Однако после первого раза Фредди почувствовал сильнейшую тошноту, поэтому ему прописали еще и противорвотные препараты. Нас с Джо опять проинструктировали насчет того, когда давать Фредди лекарства и в каком количестве. В какой-то степени противорвотные средства, конечно, действовали, но вплоть до самой смерти Фредди с трудом переносил морфий.

За несколько месяцев до этого Фредди побывал в больнице Кромвеля на Кромвель-роуд, которая находилась прямо за углом от Гарден-Лодж. Фредди остался там ночевать. В больнице ему имплантировали линию Хикмана. При этой несложной операции в вену на шее пациента вставляется катетер. Потом от него под кожей пропускается резиновая трубка, которая выводится уже в верхней части груди слева, после чего к ней можно прикреплять клапан для внутривенного вливания. Единственное, что выдает присутствие катетера, — крошечный шрам в районе ключицы. Катетер облегчает прием лекарств и избавляет от необходимости иметь под рукой медсестру всякий раз, когда требуется введение внутривенных препаратов. Внутривенные уколы Фредди делали по меньшей мере два раза в день. Выдержать это долго не в состоянии ничья кровеносная система. А подключичный катетер может оставаться в вене пациента целый год. Только нужно строго соблюдать правила гигиены, ведь через отверстие под ключицей в организм пациента может попасть любая инфекция, способная вызвать самые серьезные последствия за считанные мгновения.

Мне кажется, не будет преувеличением сказать, что линия Хикмана содержалась в чистоте нашими с Джо стараниями. После введения в тело пациента эта система уже не могла оставаться стерильной. Позже я встречался с людьми, у которых подобные внутривенные линии не удерживались на месте и двух-трех недель подряд из-за инфекций. Если учесть, что постель Фредди в буквальном смысле кишела кошками и что он находился дома, а не в больнице, то ему здорово повезло.

Как-то зашел разговор о том, чтобы через линию Хикмана вводить Фредди диаморфин, но Фредди запретил делать это, потому что диаморфин вызывал у него тошноту. Потом Фредди все меньше и меньше просил давать ему этот препарат, а в конце стал лишь пить анальгетики в виде таблеток.

Причиной, заставившей Фредди отказаться от дальнейшего приема лекарств, поддерживавших его жизнедеятельность, стало его положение узника, в котором он оказался по милости журналистов, ни на шаг не отходивших от Гарден-Лодж. Таким образом, ни Фредди не мог спокойно выйти из дома, ни его друзья не могли пройти к нему без настойчивых расспросов.

В первую неделю, последовавшую за этим решением, казалось, что состояние Фредди особо не изменилось. Он явно слабел. Одно из лекарств, которое принимал Фредди, предназначалось для того, чтобы повышать у него аппетит. Теперь, когда Фредди перестал принимать этот препарат, он ел и пил гораздо меньше. Он все еще мог съесть омлет, иногда рис — жареный, ни в коем случае не вареный — а пил он воду и «Эрл Грей» с молоком. Горячий напиток с лимоном и медом Фредди пил лишь тогда, когда собирался петь или когда у него болело горло. Мы приучились готовить для Фредди свежие соки при помощи соковыжималки и старались соблазнить его аппетитным свежевыжатым ананасовым соком или соком манго. Он любил свежий фруктовый салат, и мы следили за тем, чтобы в доме всегда были разнообразные свежие фрукты вроде карамболы, киви, физалиса, маракуйи. В общем, всякая экзотика.

Хотя Фредди и слабел, он твердо решил заниматься делами как обычно — насколько это было возможно. Делами Фредди занимался, лежа в большой кровати, которая, как уже упоминалось, была специально сделана для его комнаты. Он много времени проводил в постели в окружении своих ненаглядных кошек.

За всю жизнь у Фредди перебывало множество кошек. Не подумайте, что это чушь, но смею вас уверить, что любимые питомцы значили для Фредди не меньше любого человека в его жизни. Первыми у Фредди появились Том и Джерри. Они жили с ним и с Мэри в доме № 100 на Холланд-роуд, потом переехали с ним в Стаффорд-Террас, но закончили свои дни в квартире Мэри Остин в уголке террасы. Вместе с Тони Бастином в жизнь Фредди вошел Оскар — здоровенный рыжий кот, который стал старшим в кошачьем племени. Но в конце он, должно быть, был напуган появлением котов помоложе и почувствовал себя заброшенным. Так что он покинул свое гнездо и удачно устроился у кого-то еще за пределами Гарден-Лодж. Потом появилась длинношерстная кошка окраса блю-пойнт по кличке Тиффани, подарок Мэри. За исключением малышки Лилии, это была единственная кошка Фредди, которую принесли не из питомника «Blue Cross». Хотя Фредди и обожал Тиффани, все же он не одобрял идею постоянного родственного спаривания в случае с любыми животными. Тиффани, конечно, была окраса блю-пойнт, но некоторые органы были у нее не в порядке из-за близкородственного скрещивания.

Затем появились Далила

*

— любимая кошка Фредди — и Голиаф. Хотя кому-то эти клички могут показаться странными, Фредди с гордостью сообщал всем подряд, что не захотел пойти по проторенному пути и не назвал своего нового черного любимца Самсоном, чтобы получилась пара Самсон и Далила. На самом деле кличка Голиаф не совсем подходила этому коту, потому что он был не особо крупным. Зато он был необыкновенно ласков и выражал свое обожание при каждом удобном случае. Следующей была черепаховая кошка Мико. Фредди привез ее из одной из своих поездок в Японию за покупками. Имя ей придумали в Гарден-Лодж.

Потом Джим подобрал где-то полосатого кота с белой мордой и назвал его Ромео. Почему Ромео? Да кто его знает. Последней, но не менее важной была Лилия, белая кошечка с черными крапинками, как на лепестках лилии. Больше всех Фредди любил Далилу: ей разрешалось делать все, что вздумается. Фредди так любил своих питомцев, что даже заказал портреты каждого из них у Энн Ортман. Портрет Оскара Фредди отправил на аукцион, который проводился в фан-клубе на одной из встреч поклонников Queen.

Фредди лишь иногда кормил своих кошек сам, давая им что-нибудь со стола за обедом или подкармливая их сухим кормом часов в одиннадцать, либо во время полдника, если им хотелось. А вообще кормить кошачье menage[12] было одной из наших обязанностей. По утрам им давали консервы («Шеба» или «Вискас»), вечером их кормили чем-нибудь свеженьким — отварной рыбой или курицей. Как ни странно, но если Фредди ел на завтрак омлет, то каждая из кошек с удовольствием съедала немножко омлета и маленькую сосиску. Но когда мы пару-тройку раз попытались соблазнить их только что приготовленным специально для них омлетом с небольшой сосиской или беконом, они воротили носы. Тут явно дело было в запретном удовольствии съесть что-нибудь со стола.

Что раздражало Фредди, так это когда кто-нибудь из котов «метил» мягкую мебель. У него в голове не укладывалось, почему у животных возникала потребность охранять и метить свою территорию внутри дома при том, что в их распоряжении был весь сад и вообще полно места, где они могли гулять. Но мне кажется, что здесь нечему удивляться, если принять во внимание большое количество котов и кошек, находившихся в «семье» в любой момент времени. Удивляться, может, и нечему, зато нас — Джо, Джима, Мэри или меня — нередко можно было застать за оттиранием свежего пятна, оставленного на муаровом шелке, или за мытьем тостера на кухне, ставшего туалетом Тиффани. Его пришлось выбросить: кошка так и не захотела перестать туда ходить, а ее экскременты нельзя было назвать приятными.

На этот раз уже я не веселился!

Впрочем, с учетом обстановки, в которой жили кошки, мне кажется, что они вели себя совсем неплохо. Разумеется, на Рождество они тоже получали подарки. Фредди отправлял Джима за гостинцами, которыми заполнялись рождественские носки. Так что рождественским утром каждая кошка неизменно находила для себя парочку игрушек, что-нибудь вкусненькое и прочие «кошачьи» мелочи.

Когда Фредди жил в Мюнхене, ему подарили котенка. Но Фредди понимал, что взять животное к себе было бы нечестно, ведь он вечно пребывал в разъездах. Поэтому он попросил своего друга, молодого ирландца Патрика, который жил с официантом по имени Полдер, работавшим в ресторане Винни, взять малыша на воспитание. Таким образом, у этой кошечки, которую сразу нарекли Дороти, было постоянное пристанище, и в то же время Фредди мог навещать ее в любое время. Он заводил кошек лишь там, где у него был дом. А в глубине души Фредди знал, что его дом был там, где жили его кошки.

Вот о чем я не тосковал после отъезда из Гарден-Лодж, так это о шквале телефонных звонков. В течение дня в доме находилось шесть человек. Представьте себе, сколько раз в день звонят обычному человеку, и умножьте это количество на шесть, а потом прибавьте сюда известность и деловую занятость Фредди, и, может быть, вы поймете, как часто в доме раздавался звонок, о Эсмеральда, звонок! Единственный аппарат с отключенным звонком стоял у кровати Фредди. Телефонная система в Гарден-Лодж была устроена по принципу коммутатора, который используется в офисах или гостиницах, когда на звонок можно ответить с любого параллельного телефона, но для того, чтобы позвонить внутри дома, нужно набрать специальный номер.

Дата добавления: 2015-11-14