Дьявол продал свою душу 17 страница

- Эм… Дикие? Уважаемый, какие дикие, позволю вас спросить? Где они? Где их нападение? – решил нарушить молчание Киллиан, подавленный столь непривычной обстановкой и молчанием людей. – И где все люди? Горожане? Разные жители, работники, приезжие…где?

Подул сильный ветер, загудев в стенах старого здания станции, сорвав окончательно с крепления белые занавески, медленно спланировавшие вниз, на мокрый, блестящий, с маленькими лужицами и трещинками асфальт. Никто из людей не посмел пошевелиться, будто бы боясь нарушить спокойствие момента, какое бывают только после настоящего апокалипсиса.

Апокалипсиса?!

- Они всех убили, эти дикие! Это настоящая орда! Они никого не жалели! Всех убили, все-е-е-ех… - речь человека переросла в громкие рыдания, точно ему и в самом деле было какое-то дело до тех, кого убили и растерзали дикие. Киллиан догадывался, что в обычной жизни этот пострадавший редко задумывался о ценности жизни ближнего своего, о значимости этой жизни для себя, и сейчас он рыдал не от жалости к другим, а от жалости к себе. Если убили производителя его любимых булочек, ему придется самому пытаться печь эти булочки; если не стало его личного портного, то и одежду ему придется изготавливать самому.

- Так это значит, - ошеломленно начал потенциальный друг Беннета, - что мы, типа…одни на земле остались? Значит, что всех-всех убила эта, типа, орда? И теперь нам придется выживать всем вместе? Начальник хранилища, я хочу выживать вместе с вами, в вашем, типа, хранилище! Можно?

Человеку сразу несколько рук заткнули рот.

Пострадавший продолжал орать, повторяя одно да потому – дикие напали, дикие – но этому мужчине рот закрыть было нельзя: он уже не раз показывал свою неадекватность, несколько раз порываясь укусить кого-нибудь из спасателей, надеясь вырваться из плена, поэтому ему великодушно позволили вопить дальше. И вдруг (это вечное вдруг!) оглушительные вопли пострадавшего и не менее оглушительное, пугающее молчание всех собравшихся здесь было взорвано клацаньем, постукиванием, дребезжанием дверного замка и почти отвалившейся ручки, которая держалась на старой, неокрашенной двери только на честном слове. Впрочем, через пару секунд дрожания и шевеления честное слово действовать перестало: ручка с грохотом отвалилась. Кто-то весьма настойчивый, стремящийся попасть внутрь станции, непристойно выругавшись за дверью, начал ковыряться чем-то металлическим в замке, и позже, когда терпение взломщика закончилось, этот предмет был с силой отброшен в сторону, а в ход пошел вечный, сильный, не имеющий других аналогов ключ – нога.

Люди от страха напряженно вцепились друг в друга, точно именно нахождение в состоянии такого многоголового цельного организма, человеческой стены, могло защитить их от возможных чудовищ апокалипсиса, что могли народиться во время этой бури. Они смотрели, как дрожала дверь, выбиваемая ногой, они отступали назад, опрокинув по пути несколько тазов с грязной водой, пока не уперлись в противоположную стену.

Дверь не выдержала и пяти ударов. Широко распахнулась, впустив в помещение свежий, теплый, влажный воздух, поток дополнительного яркого света, впустив того самого загадочного взломщика с неопределенными, непропорциональными, странными очертаниями тела, человека, лица которого увидать было нельзя.

- Опа… Это, типа, монстр нового мира? – с нескрываемым восторгом у кого-то спросил парень, заходясь в нервном смехе.

Логан, прищурившись, поправив очки, сползшие на нос, смерила тяжелым, внимательным взглядом незнакомца, после чего медленно произнесла, будто огласила приговор:

- Это не дикий.

Живая рука ее полезла к корсету, пауком добралась до завязок, и, странно выгнувшись, заползла куда-то под него, вернувшись назад уже с маленьким, но достаточно мощным револьвером старой модели (интересно, и где она его прятала?). Киллиан, заметив это, подошел к женщине вплотную, и, не спрашивая разрешения, тоже полез куда-то под ее корсет, но за это он получил ощутимый шлепок по руке, сделанный металлической конечностью.

- Э, куда? Это место не для тебя! – возмутилась Мэрриган, приставляя пистолет ко лбу начальника хранилища.

- Ну, я просто подумал, может, у тебя случайно еще один револьвер там завалялся, не?

- Случайно не завалялся.

- Жаль, жаль, - с натянутым сожалением произнес Беннет, не менее натянуто улыбнувшись. Он чувствовал, что это его кривляние не производило должного впечатления (иллюзии готовности ко всему и быстрой приспособляемости к ситуации) не только на Мэрриган и прочих собравшихся здесь, но и на «дикаря», который все еще стоял на пороге без движения, привыкая к полутьме помещения, оглядывая собравшийся в нем народ.

Блеснули зубы незнакомца – тот широко улыбнулся не без некоторой доли безумства, точно довольная своим наездником и жизнью в целом лошадь. Тот медленно отошел назад, подобрав с земли тот самый металлический предмет для взлома замков – огромный гаечный ключ (непонятно только, чем руководствовался дикарь, когда пытался открыть замок им), и, увидев его движение, испуганный народ со станции дружно подался назад, вновь соприкоснувшись со стеной. Мэрриган, величественно вытянув руку с револьвером вперед, поддерживая ладонь механической конечностью, целилась незнакомцу в голову, но из-за слабого своего зрения и яркого, слепящего света наружности, к которому Логан все никак не привыкала, она не могла сказать, что в случае выстрела попала бы туда, куда хотела.

- А, вот вы где, люди-люди-люди, выжившие люди! А я-то вас искал! – противно заверещал странно одетый дикарь срывающимся голосом с женскими нотками, воинственно размахивая в воздухе гаечным ключом. Старушка-билетерша, этот вечный страж порядка на станции, поджав от злости губы, была готова броситься на человека, чувствуя к нему подсознательную ненависть, ощущая исходящую от него опасность. Но не бросилась – стена человеческих тел, сцепившихся друг с другом прочно, стоящих ровно, будто во время расстрела, не отпустила ее, считая, что она важный и неотъемлемый элемент этого союза мнимого спасения. – А вы тут спрятались, и хорошо так спрятались-то! Нашли ведь такое место, не поленились… Вы тоже любите играть, да?

Человек явно был не в себе – и это все при том, что настоящие дикие, несмотря на их относительную безумность, в общем-то, успели показать достаточный уровень разумности для нормального общения и взаимодействия с людьми. Но этот же сумасшедший, если и являлся диким, был каким-то неправильным. Что-то, какая-то маленькая деталь из образа явно была лишней, и из-за этого она и другие элементы никак не могли уложиться в голове Киллиана в цельную картинку; что-то так настойчиво, но в то же время незаметно, мешало воспринимать дикаря таким, каким он был, и Беннет в который раз оглядел незнакомца, пытаясь понять, что же в нем было не так. Не интонации и содержание короткой речи человека заставили многоликого сомневаться, не его разноцветные лохмотья, кое-как приведенные в некое подобие одежды, не лишенное нормальных пропорций тело (оно было каким-то длинным, с огромными шишками в отдельных местах, более похожих на страшные опухоли, с гибкими руками, которые постоянно двигались и изгибались, как щупальца – одежда из человека вполне нормального вида сделала гротескного монстра), но…что-то иное, что-то, что всякий раз ускользало от начальника хранилища.

Что же?

Что?

Глаза Беннета заболели от столь долгого и пристального рассматривания незнакомца. Впрочем, не один Киллиан смотрел на него слишком внимательно – смотрели все собравшиеся здесь, как смотрят загнанные в угол звери, желающие охотнику смерти, готовые сражаться до последнего, и человек должен был воспламениться от подобных взглядов, но он, к сожалению, так и не вспыхнул. Более того, он медленно, подрагивая, колыхаясь всем телом, упакованного в сто уродливых одежек, двинулся вперед, радостно улыбаясь, демонстрируя всем несколько рядов (и чего только не увидят со страху люди!) своих желтых, острых, точно колья, зубов, и народ, уже несколько минут подряд готовый отступать как можно дальше (стена не могла им помешать в этом благородном деле), дружно вздрогнул и зашевелил ногами, отступив, опять задев стену, но потом начав движение по часовой стрелке, движение к выходу, заставляя человека идти вместе с ними. Тот, не моргая, не убирая с лица улыбки, поднял гаечный ключ на уровне головы, как в доисторические времена первые люди поднимали дубины, готовясь идти в атаку, и, напрягшись, напружинившись под толстым слоем одежды (никто и не заметил этого – все смотрели только в гипнотизирующие, глубокие глаза незнакомца), собирался прыгнуть, пока Логан, единственная из всех, кто следила не за взглядом дикаря, а за его телодвижениями, не приставила тому пистолет ко лбу, разом уничтожив в том все желания, стремления и цели.

Выгнувшись, отпрянув от неожиданности, человек испуганно уставился на Мэрриган, смотря в ее безжалостные, ледяные глаза.

- Даже не смей двигаться, самозванец.

- Самозванец? – переспросил потенциальный друг Киллиана, делая такое выражение лица, точно ему вот-вот станет известна очередная тайна вселенной, еще не высказанная этой женщиной.

Напряжение висело в воздухе. Логан не спешила стрелять, отчего люди вообще стали сомневаться, что ее действие было реальной угрозой и предостережением этому дикарю.

- Выстрелит? – нерешительно спросил кто-то в заднем ряду.

- Мне кажется, нет. Я не видел пуль в пистолете, - довольно ответил какой-то громкий мужчина, делая вид ученого, который только что нашел ответ на мучивший всех вопрос.

- А я думаю, выстрелит. У нее рука не дрогнет, уж я-то вам отвечаю! – проговорил еще один «ученый», важно скрестив руки на груди.

- Конечно! Она разнесет ему мозги! Она же сама говорила, что ненавидит людей! Эй, а дикие являются людьми?

Логан спокойно и, как догадался Киллиан, со всем положенным ее статусу (наследницы огромной «Гармонии души») достоинством выслушивала бурные обсуждения ее личности. На самом деле ей было все равно, какого эти людишки мнения о ней: она жила для себя, а не для кого-то, не создавала будто бы идеальный, но фальшивый образ правильного человека, играя в того, кем никогда не являлась, осознавала свои многочисленные недостатки и недостатки отдельных взглядов на жизнь, видя и помня ошибки, совершенные прежде. И ей могли приписывать какие угодно действия, могли предполагать о каких угодно поступках, исходя из того, что люди знали раньше о ней, кем они считали ее сегодня (распутницей ли, величественной изобретательницей и монополисткой, а может, и женщиной-революционером), но никто, а порой даже и она сама, не могла сказать, что же сделает и скажет она в определенный момент жизни – иногда решающую роль в этом играли эмоции. Выстрелить человеку в голову было легко. Легко было и не сделать этого, хотя, конечно, преданные слушатели и зрители были бы заметно разочарованы. Но Мэрриган сейчас пребывала в таком равнодушном состоянии, что ей было все равно, как поступать.

Хотя неведомые силы, вероятно, хотели уже видеть хоть какой-нибудь результат, и для того, чтобы ускорить ход событий, послали на эту землю непредвиденное обстоятельство, закончившее молчаливое противостояние дикаря и Логан.

- Выстрели уже! – крикнул кто-то и с силой дернул женщину за руку, заставляя ее предпринять хоть какие-то действия. Народ, находившийся уже возле двери, пулей выскочил наружу, зажимая уши, ожидая громкого звука, но не выстрела, а как минимум маленького ядерного взрыва, что раздастся сразу после нажатия на спусковой крючок, но любопытство пересилило их опасения, заставив их не только убрать ладони от ушей, но и встать вокруг входа, уставившись внутрь, ожидая продолжения напряженного шоу.

И шоу продолжалось к великой радости многих.

Женщина среагировала мгновенно: механической рукой, не соразмерив сил, ударила того человека, что толкнул ее, в челюсть, а из револьвера, что держала в другой руке, выстрелила в голову не успевшего среагировать дикаря, проделав в ней аккуратную маленькую дырочку с быстро вытекающей кровью. Дикарь с глупым выражением лица, которое могло означать только недоумение: «Я что, и вправду убит?», покачнулся вокруг своей оси и тяжело рухнул на пол, заставив вздрогнуть всех зрителей. Мэрриган, критически оценив результат своей работы, вздохнула и снова повернулась в сторону человека со сломанной челюстью, который катался по полу, дико воя, как зверь. Пожав плечами, точно она не совсем понимала, как же она могла так просто убить кого-то, точно не знала, как объяснить сей простой и пугающий факт, точно виня в этом кого-то другого, но не себя (угрызений совести она не чувствовала), легко убрав револьвер в потайной кармашек корсета, Логан двинулась вперед, в сторону лестницы на второй этаж станции, к вагончику, по пути перешагнув через человека, и никто, даже бабушка-билетерша, не посмел ее остановить.

Она заслужила бесплатный проезд. Никто не мог пойти против этого негласного решения, никто не мог женщину остановить, хотя возмущаться по этому поводу никому не возбранялось. Этим правом быстро воспользовался уже знакомый нам парень:

- Это ж…как же… Ей, значит, бесплатно можно, а нам нельзя? – возмутился потенциальный друг Беннета, размахивая руками.

Остальные молчали, торча в дверях, не заходя внутрь здания, испытывая поистине суеверный страх перед мертвецами (иные даже вспомнили о высших силах и достали из-за пазухи старые серебряные кресты и прочие символы других религий), но и не отходя от станции даже на несколько метров, как бы боясь выйти из-под ее защиты, зная, что она их спасет еще не раз, как спасла от бури. Один лишь Беннет оставался внутри зала ожидания, неподалеку от входа, не найдя в себе силы выйти наружу, растерянно глядя вслед удаляющейся Логан. После того, как женщина скрылась из виду, а совесть в ней так и не пробудилась, несмотря на все брошенные в ее сторону выразительные взгляды, Киллиан перешел к рассматриванию трупа дикаря, не приближаясь к нему, продолжая стоять на почтительном расстоянии, ощущая некоторое омерзение, точно перед ним лежал не безумец, обряженный во всякое тряпье, как огородное пугало, а была куча грязи или навоза. Оживших мертвецов многоликий не боялся – он всегда утверждал, что бояться следует живых людей, а не мертвых, но все же было что-то в этом теле …неприятное, что-то, что даже после взгляда на это вызывало острое желание поскорее принять душ, что-то, что мешало бесстрашному Беннету подойти к дикарю.

Страх?

Киллиан, сжимая и разжимая холодные, мокрые ладони, чувствуя, как его кидает то в жар, то в холод, неожиданно был пронзен пришедшей откуда-то догадкой, открытием, божественным откровением, отчего он будто бы заглянул за изнанку мира, увидел все, что надежно сокрыто от глаз людских. Увидел, и что-то в его мировоззрении пошатнулось, а через несколько минут и рухнуло.

Дикий и в самом деле не являлся настоящим диким.

Этот самозванец точно воспроизвел все последние писки моды, что царила среди дикарей, но все же он не учел одного, маленькой детали, и эта деталь испортила все, эта деталь заставила Логан сомневаться, эта деталь привела человека к такой смерти.

Дикие, изгнанные из города, не могли иметь никакого оружия (им запрещалось его иметь), и безумцам приходилось создавать примитивнейшие луки и копья, как было в самом начале времен, чтобы хоть как-то выжить. Конечно, дикари не раз пытались нападать на городскую стражу, участников народного ополчения, иногда созываемого, роботов, стремясь отнять у них хоть что-нибудь – только для защиты от самих же нападающих на них, совершающих крестовые походы людей, но обычно эти попытки ни к чему хорошему не приводили – ни оружия, ни товарищей, необходимых для выживания (горожане безжалостно расправлялись с дикарями), ни спокойного существования – действия дикарей вызывали сильнейшее противодействие: начинались репрессии. Обычно сумасшедшие не были серьезными противниками, но не являлись они таковыми из-за плохого вооружения; и невозможно было даже представить, что было бы с горожанами, коли у дикарей появилось бы новое, современное оружие.

Но у этого человека, игравшего роль дикаря, оно было. Предположение, что дикие получили доступ к военным арсеналам, не имело под собой никакого основания: арсеналы охранялись настолько хорошо, что даже муху, случайно залетевшую на эту территорию, испепеляла какая-то особо огромная и жуткая пушка, которую в народе называли просто: «Сатана». («О, это снова «Сатана» играется», - говорили люди, затыкая уши от безумного грохота, что производила она, собирая с пола осколки разбитых ваз, которые дружно попадали у всех на пол от вибрации работающей, чрезвычайно мощной пушки.) Нельзя было подумать и то, что кто-то из горожан оказался предателем, выдав дикарям что-нибудь из современного вооружения, дабы те совершили чудовищное нападение, вырезав, перестреляв половину или все население города – потенциальный предатель тоже мог оказаться в зоне поражения: дикари в состоянии боевой ярости не различали ни своих, ни чужих. Киллиан, ошеломленно уставившийся на кобуру с пистолетом на кожаном поясе, которая, пока дикарь был жив, постоянно терялась в складках одежды, то и дело скрывалась от посторонних взглядов, все-таки решился подойти к трупу дикаря, и, превозмогая отвращение, извлек на свет новенькую, блестящую пушку, показав ее остальным людям.

Все дружно, как по команде, охнули.

- Оружие! У дикарей! Откуда?

Люди ввалились в здание гурьбой, точно больше вероятное оживание мертвеца их не пугало, и окружили Киллиана и мёртвого человека, внимательно разглядывая фальшивого дикаря. Потенциальный друг Беннета, глупо хихикнул, присел рядом с диким, и, стащив с его головы несколько тряпок, создающих необычный головной убор, отстранился и указал пальцем на лицо человека, громко вереща:

- Это же… Это же… Рик Витт, мой сосед, типа, по лестничной площадке! Черт возьми, да когда же он стал, типа, дикарем? Всю жизнь его знаю – тихий, спокойный, очень, типа, умный парень… Правда, иногда врубал громко музыку, но всегда выключал ее по первому, типа, требованию. Это показатель ума – послушность: безумцы обычно, типа, никого не слушают и правилам, типа, не подчиняются. Дикарь! Когда, Рик! Ты еще так молод!

- Это маскарад? – предположил один из людей. – Он нарядился диким?

- Нарядился? Для того чтобы убивать, да? – громко крикнул неуравновешенный второй пострадавший, неистово размахивая руками, с силой вдыхающий и выдыхающий воздух, как разъярённый бык. – Да они там все устроили какой-то слишком уж безумный маскарад! Орда переодетых горожан! Дьяволы! Твари…

- Ну что, ну что вы кричите громче всех, мужчина? – грозно, но спокойно и очень серьезно спросила старушка-билетерша, стоящая рядом с возвышающимся над ней огромной башней мужчиной. Их рост был прямо пропорционален гневу и злости: человек-великан оценивал диких и их непонятный маскарад как полную катастрофу, настоящий апокалипсис, невысокая бабушка же, привыкшая к решению и не таких проблем (за годы работы старушкой-билетершей (это звание было неотделимо от этого места, хотя, когда она пришла сюда работать, ей было всего лишь тридцать лет) ей приходилось делать всякое), как чрезвычайную ситуацию, которую всегда можно изменить в лучшую сторону. – Вот придите к себе домой и кричите там сколько вам угодно!

- Ну, уж, знаете ли, дамочка, - взревел мужчина, сопя еще громче, теперь напоминая из-за этого паровоз, который упрямо пытался заехать на крутую горку. – У нас свободная страна! Где хочу, там кричу!

- Вы мне тут свободой не тыкайте, гражданин! – повысила голос старушка, скрестив руки на груди. – Знаю я вашу свободу! Вам разреши все, так вы и маму свою убьете, и все только потому, что вам это позволялось – а почему бы не сделать, да? И из-за этой свободы и дикари распоясались, на город напали…

- Не дикари, бабуль, - машинально поправил потенциальный друг Киллиана, грустно взирающий на своего «обезумевшего» товарища. – Горожане, переодетые, типа, дикими.

- Эй, смотрите! – призвал кто-то, стоящий возле окна, в это окно показывающий пальцем. – Там люди идут! Выжившие!

Радости не было предела. Радовались все, кроме внезапно посерьезневшего Беннета, с тревогой смотрящего на выход со станции, только догадывавшегося, что там, на улице, будет что-то не совсем хорошее и радостное, предчувствующего беду.

Всего лишь инстинкт, и он всего лишь вопил об опасности. А инстинкту надо доверять.

Кхм, какие инстинкты в этот цивилизованный и просвещенный век?

Разум, еще напуганный последствиями бури, нехваткой людей в городе, к которым он привык, возмущался и требовал движения за толпой, которая могла защитить (ложное ощущение защиты), чувства же удерживали Беннета на одном месте. Он решил выбрать нечто среднее между противоборствующими решениями, найдя своеобразный компромисс: многоликий пошел вперед, но он очень медлил, едва-едва передвигая ноги, цепляясь за все стены, ощущая все их шероховатости и неровности. Стены удерживали его от страшной реальности, что могла на него тигром наброситься после того, как он переступит порог.

Люди же, ничего толком не обдумав, не запланировав, толкаясь, ругаясь, высыпали на улицу, быстро огляделись, и, найдя цель своего следования, бегом бросились вниз по улице, прямо навстречу разношёрстной, пестрой, хорошо вооруженной толпе. Киллиан медленно, не торопясь, вышел из здания; увидев других людей, остановился посреди улицы, вновь инстинктивно почувствовав опасность (разум был подавлен ощущениями), исходящую от толпы, которая более всего напоминала ту самую орду дикарей, о которой так громко предупреждал второй пострадавший. Группа спасшихся на станции была так близка от орды, что было странно, как люди не заметили, что эти выжившие – совсем не те, кого ожидает станционный народ, что все они – такие же переодетые горожане, как и этот убитый женщиной Рик Витт.

А может, они не хотели замечать, а видели лишь то, что хотели видеть?

Выстрел. В воздух, предупредительный. Крики. Что кричали эти фальшивые дикари? Предупреждения ли? Угрозы? В любом случае, станционные люди их не услышали, не поняли – продолжали мчаться вперед, не могущие и не желающие остановиться и хотя бы немного подумать.

Перед ними была призрачная надежда на то, что недавняя буря не стала для многих горожан смертельной, а весть о дикарях, напавших на город, являлась всего лишь чьей-то дурацкой шуткой. А надежда, как известно, штука странная. Способна и выручить, и к гибели привести.

Еще один выстрел. И еще. И целая очередь, данная из автомата.

Крик… И чья-то мольба, кажется, старушки-билетерши, которую Беннету стало жальче всех – может, из-за той искренности, что была в ее последней фразе. Старушка не попрекала всех за роковую ошибку, как это делали другие, в том числе и потенциальный друг Киллиана, старушка не плакала, жалея себя, старушка не напоминала всем, что все в порядке, как это делала она раньше, что пытались делать некоторые сейчас, успокаивая себя этим перед смертью, но зато она, единственная из всех, вспомнила о высших силах, сказав:

- Задумайтесь о боге, люди, хотя бы перед своей смертью!

Задумайтесь…

Слово подхватило мертвое эхо гор, унеся далеко-далеко, прочь от этого города и его маленьких и больших трагедий – туда, где ничего не было известно об этом, ни о самом городе, ни о его бедах, где никого не интересовало то, что происходило тут.

- Что?! – взревел Лейтон, поднимаясь со своего стула с показной тяжеловесностью и мощностью, которые в хрупком теле изящного, как ледяная статуя, тирана, были важной, но редко используемой частью, были достаточными для того, чтобы напугать всех, и даже самых наглых и самодовольных монополистов.

Главы компаний и прочих организаций толпились возле входа, сдерживаемые только одной преградой – дверью. Конечно же, она не могла так уж сильно задержать людей, ведь она даже не была заперта (принципиально – Лейтон знал, что от него никто не убежит), но никто не пытался даже выглянуть в коридор. Все знали имя только одного монополиста, который попытался уйти из зала совещаний, когда градоначальник был в таком состоянии – этого храбреца звали Билли Флэймс, и он, стремясь оказаться как можно дальше от тирана, нарвался и на роботов, и на спрятанные в самых неожиданных местах пушки, и на охранников, и на слуг, после встреч с которыми человек превратился в подобие котлетного фарша. Это был тот пример неправильного поведения, который не следовало брать за образец, и все главы компаний об этом помнили, ни на секунду не забывая историю бедного Билли Флейма, которого, как толковал народ, Лейтон потом расчленил и съел: перспектива после смерти попасть на стол к такому мучителю, как градоначальник, пугала монополистов даже больше, чем перспектива умереть от непослушания и многочисленных ловушек.

- Вы все услышали верно, - проблеял маленький, трясущийся, похожий на овечку секретарь, постоянно поправляющий очки, касающийся своего лица, закрывающий глаза руками. – На ваш город было совершено нападение. Признаться, поначалу было трудно идентифицировать нападавших, так как данные люди были похожи на дикарей, которых, как известно, нет в наших базах данных, но потом, после того, как некоторые из них пробрались в Верхний Город, мы сумели их захватить и провести допрос. Уважаемый градоначальник, это…горожане. Жители вашего города, переодевшиеся в дикарей.

- Ох, нет, - вздохнул Лейтон, закатывая глаза, круто разворачиваясь на каблуках и проходя к окну. Было видно, что он на взводе; монополисты, прекрасно это понимая, были тише воды ниже травы, не вставляли никаких замечаний, не делали комментариев, умных и глупых, полезных и нет. Просто молчали. Лейтон, немного успокоившись, не поворачиваясь к монополистам и секретарю, продолжил: - Сначала эта буря, последствий которой мы все еще не знаем – виртуальный робот-эксперт, который должен был просканировать город, куда-то пропал – связь с ним прервалась, а теперь еще и нападение, о котором я узнаю в последнюю очередь. Подробности, Гирм, подробности – в наш век информации подробности весьма ценятся, так как они помогают установить истину… Причины нападения? Цели нападения? Вооружение людей? Численность? Была ли какая-нибудь борьба на улицах города, или все обернулось только истреблением…одних горожан другими? Убитые? Разрушения?

- Эту информацию дикари нам не выдали. И, да, мы послали еще одного робота-эксперта в город, сэр.

- Виртуального? – не без подозрительности переспросил Лейтон, не оборачиваясь, держа руки за спиной.

- Да…

- Ох уж эти новые технологии! – будто бы огорченно крикнул тиран, не делая никаких жестов, что, вкупе с фразой, смотрелось очень странно. – Сжатие воздуха в любые формы, стабильность полученных устройств… Где же эта стабильность, когда она так нужна? Почему мои обычные, механические роботы меня никогда не подводили, а эти уже в который раз подводят? Вы можете послать в город хоть армию виртуальных роботов, но разве они справятся с задачей так, как надо?

- Это проблемы этой технологии, сэр, мы осознаем их и пытаемся исправить, - зачем-то сказал секретарь, будто в его обязанности еще и входила ответственность за чужие изобретения. Впрочем, он в ту минуту был готов взять на себя сколько угодно дел и ответственностей, лишь бы тиран не наказывал его за что-либо.

- Мы… - удрученно повторил Лейтон, покачав головой. – Мы… Вы, Гирм, пытаетесь влезть в чужую область, надеясь угодить мне, но знаете ли вы, насколько наигранно смотрится это угождение?

Монополисты по-прежнему молчали, окаменев возле выхода из зала, только их испуганные глаза метались на лице, как птицы, ловя каждое движение тирана, надеясь заметить прямые или косвенные признаки того, что скоро случится эмоциональный «взрыв» (в последнее время это случалось с Лейтоном частенько), который может стать опасным для людей и их нервов, признаки, которые помогли бы мужчинам подготовиться к событиям будущего, предположить поведение градоначальника. Но один из монополистов боялся даже взгляда тирана в свою сторону до такой степени, что практически слился со стеной, превратился в рисунок на обоях, стремясь стать как можно более незаметным – это был Керт Шмидт, ощущающий, что его жизнь полностью зависит от Лейтона. И это не было обычным, традиционным страхом всех монополистов – Керт боялся по совершенно другой причине, и этой причиной было…нападение «дикарей» на город. Хорошо организованное, удавшееся только потому, что многим горожанам, накануне вечером воспользовавшимся «Гармонией души», через серверы была внушена простая мысль: необходимо напасть, необходимо всех убить, и сделать это надо непременно в образе дикарей. Конечно, это нападение имело свою цель – оно было призвано показать тех диких, что жили и работали в хранилище реальных носителей, в самом отвратительном виде – в виде предателей, которые сумели объединить всех дикарей, живущих вне города, в единую армию и «наконец-то» отомстить людям за свое изгнание. И причины тоже имело, и одна из них была такой – организацию Киллиана Лейтон непременно закроет, так как не потерпит нахождение в городе столь неблагонадежного хранилища с весьма сомнительными услугами и странными реформами, что быстро бы решило вопрос конкуренции, которым тиран то и дело пытал Керта. Вторая причина – личная месть людям за то, что они делали с ним, когда он был безумцем, и пусть дикие были фальшивыми, и пусть они не имели никакого отношения к Шмидту, все равно: монополисту удалось удачно совместить приятное для души и полезное для дела. И на вопросы о численности нападавших (данные о вчерашних пользователях «Гармонией» были у Керта на руках), о борьбе на улицах города, об убитых и раненых, о разрушениях, разумеется, точно мог ответить только Шмидт. Но он молчал. Ему, как и другим в моменты взвинченного состояния Лейтона хотелось выжить, а после того, что было сделано, выжить хотелось тем более. Так что Керт вел себя настолько послушно, тихо и образцово-показательно, что это, несмотря на все старания, вызывало большие подозрения у коллег-монополистов, которые были готовы незамедлительно об этом сообщить Лейтону, дабы хотя бы немного облегчить себе участь.

Дата добавления: 2015-11-14