Дьявол продал свою душу 16 страница

На город пришла буря. Старенький радиоприемник на столе старушки-билетерши запоздало сообщил о штормовом предупреждении (запоздало означало то, что за окном уже шумел сильнейший ветер, ломая ветки хрупких деревьев, валя с ног куда-то бегущих, паникующих людей, неся по воздуху домик Дороти, а небо было затянуто такими тяжелыми тучами, что они должны были извергать из себя как минимум камни), и народ, недолго борясь с желанием и дальше отстаивать свою очередь в старом здании станции канатных дорог, выбрал отчаянный побег отсюда к своему безопасному жилищу. Потоком люди хлынули на улицу, еще не зная, с кем им предстоит встретиться, еще не зная, что этот это окажется гораздо серьезней бури. Очередь таяла на глазах, пока от прежнего могучего собрания горожан не осталось лишь несколько самых стойких человек: похоже, они не боялись, что старое здание может рухнуть им на головы, сложиться, как карточный домик, под дуновением даже слабого ветерка, или им некуда было идти, или путешествие в бурю до своего дома пугало их, или же место в очереди им было дорого настолько (они часто его охраняли от посягательств, боролись за него, будто бы от этого зависела жизнь – боролись несколько долгих дней), что уходить отсюда было бы…неправильным, и последнее было наиболее вероятно – в последнее время наблюдались перебои в движении вагонов в Верхний Город, и поэтому многие желающие не могли попасть туда. Эти люди были настоящими участниками очереди. За свое место они держались не только руками, но и зубами.

Киллиан, устало опустившись на старый фанерный стул, оцарапав руку о расщепленный каким-то нервным ожидающим подлокотник, жестом пригласил Логан присесть рядом. Женщина, внимательно и строго посмотрев в глаза Беннета, как смотрят обычно на непослушных детей, покачала головой, в результате чего пожар ее рыжих волос разгорелся сильнее, и сказала с истеричными и требовательными нотками в голосе:

- Нет, я все понимаю, но почему ты, вызвавшись меня проводить, теперь уж не встречая никаких препятствий для покупки билета, для прохода в вагон, отчего-то сел и призываешь сесть меня? Я, между прочим, спешу в свой дом! У меня полно работы, если ты не знал!

Старушка-билетерша, сидевшая до этого неподвижно, величаво, как древняя статуя, не меняя позы и не поворачивая головы, но активно сканируя пространство живыми, молодыми глазами, направила свой взгляд-сканер на Логан, сфокусировала на ней поток негативной энергии, из-за чего женщина, почувствовав понижение температуры воздуха вокруг себя, невольно поежилась. Статуя ожила; она должна была подняться вверх со вполне ожидаемым хрустом разламываемого камня и обсыпающейся с тела вековой пылью, но поднялась абсолютно бесшумно, с достоинством вытянув вперед руку, подняв палец, медленно, как бы с усилием погрозив им, точно без этого жеста ее слова не несли нужной нагрузки:

- Уважаемые пассажиры! На сегодня никаких поездок в Верхний Город не будет! Шторм на улице, вы понимаете? Да ветер может запросто сорвать вагон вместе с вами! Или, что еще хуже, оборвется трос, ведь все оборудование канатных дорог не меняли с давних лет! Я же за ваши жизни отвечаю, понимаете? Мне не нужны жертвы!

- Все понятно, бабуль, - примирительно вставил Киллиан. – Приходить сюда в другое время и в другую смену, чтобы предполагаемые жертвы повесили не на вас, а на кого-нибудь другого. Вам ведь не нужны пятна в вашей карьере…

- Умненький мальчик. И дерзкий, - зачем-то охарактеризовала Киллиана старушка.

- Приятно это слышать, вы первая, кто дал мне столь лестную характеристику, и вы не использовали грубые выражения. Тоже, своего рода, достижение для меня.

Это и в самом деле было достижением для Беннета, он не преувеличивал. Редко кто мог назвать Киллиана хорошим собеседником, потому что если многоликий не желал общаться с каким-либо человеком, то ничто, никакие фразы не могли заслужить расположение Беннета, ничто не могло сделать разговор легким, ничто не могло привести его к тому результату, который хотел собеседник. От этого, а еще и от того, что сначала с уст начальника хранилища слетали слова, а уж потом до его разума доходил смысл сказанного, Киллиана как только не называли, и никогда среди этих наименований не звучало «умненький» или «дерзкий». Если дошло до таких слов, то, вероятно, многоликий не остался неизменным, каким он себя считал, если в чужих глазах он с «недоумка», «неуравновешенного» и «идиота» поднялся до «умненького» и «дерзкого».

«Нет, - запаниковал Киллиан, - не может быть так, чтобы я изменился! Нет, я не могу! Я не могу вот так вот просто шагнуть к «новому себе»! Я еще от старого не отвык!».

Логан, тяжело вздохнув, скрестила руки на груди и быстро прошла к соседнему стулу, усевшись рядом с напряженно думающим Киллианом. Она слышала, как ветер в его голове сдувает некоторые мысли, слышала, как со скрежетом поворачиваются шестерёнки разума, отвечающие за моральные терзания, слышала, как стрелка его внутреннего компаса, скрипя, медленно поворачивалась в сторону «поощренной» наименованиями старушки стороны добра.

Логан ждала. Внимательно смотрела на Киллиана, на капельки пота, медленно катящиеся к кончику носа, и ждала. Ждала рождение умной мысли, что, по мнению многих людей, знавших Киллиана прежнего и все его воплощения, было событием настолько редким, что впору было делать этот день праздничным.

Умная мысль рождалась чертовски долго.

Стойкие участники очереди, прильнув ко всем грязным и пыльным изнутри окнам, какие дрожали и дребезжали под напором упругих дождевых струй, дрожали, как внешне, так и внутренне, испытывая сильнее по своему проявлению волнение: нельзя было оставаться равнодушным, когда за окном происходило такое. За это время буря уже успела разыграться не на шутку – прохожих разметало по дороге, как прошлогодние листья, придавило их к мокрому асфальту, не давая возможности ни подняться, ни оползти в сторону, спастись от стремительного грязевого потока, который превратил в бурные горные реки все улицы города – сточные канавы уже не справлялись с таким количеством воды. Станция канатных дорог, этот оплот относительного спокойствия и безопасности в городе, более всего напоминала старый деревянный корабль, встретившийся в открытом море со стихией: ветер раскачивал ветхое строение, он запутался в старых перекрытиях, он исполнял жуткие, немыслимые, вызывающие мурашки песни, а за бортом этого судна вздымались огромные грязевые волны. Кого-то уже мучила морская болезнь – и это на суше. Капитан этого корабля, храбрая старушка-билетерша, зачем-то влезла на стол, и, раскачиваясь на нем, балансируя, как не совсем трезвый моряк, опять величественно воздела руку к потолку, пытаясь перекричать рев бури:

- Все в порядке! Не беспокойтесь, граждане – все в порядке!

Люди после этого выкрика, что потонул в грохоте бури, не смогли больше молчать. Словесный поток, подобно неудержимой реке грязи, хлынул в небольшое помещение зала ожидания, и разговоры были самыми разными, но совершенно бесполезными и бессмысленными – они были вызваны переполняющими маленькие человеческие души эмоциями.

Когда человек встречается со стихией, первый, несмотря на все титулы (царя природы, покорителя земли и прочее), оказывается таким слабым и беззащитным, лишившись величественной мишуры, что невольно встает вопрос: а не были ли все эти титулы присвоены «незаконно»? Бывшие цари превращаются в рабов, падают в ноги настоящему повелителю природы, трепещут, боятся… А буря лютует, буря ни на секунду не успокаивается. Буря гнет, ломает людей, буря, как настоящий монарх, вернувшийся в свое королевство после долгого отсутствия, видя в нем произвол вельмож, на которых было оставлена страна, злится и убивает, наводя прежний, своеобразный порядок. Возвращая все на круги своя. В то состояние, когда человек был никем, а природа была всем.

Эмоций было много. В каждом слове людей была невероятная смесь чувств: волнение, восторг, страх. Стихия завораживала демонстрацией своей неукротимой силой и чудовищной мощью.

Люди, дрожа, переживая, переговариваясь, прикасаясь друг к другу, держась за руки, хотя раньше, стоя в очереди, они не позволили бы друг другу такого, быстро разделились: иные развели активную деятельность, наполненную множеством бесполезных движений и слов, по спасению утопающих с улицы, другие принялись заботиться о насущных проблемах – начали организовывать временный лагерь, где они могли бы позаботиться о раненых и пострадавших. Не у дел остались только Логан и Киллиан, которые и не стремились заняться чем-либо, за что они то и дело получали укоризненные взгляды от бывших участников очереди, теперь объединенных общей бедой, общей задачей, но чаще всего такой взгляд бросала старушка-билетерша, щедро одаривая им женщину и начальника хранилища. Беннет, иногда смотря на бабушку, чувствовал себя школьником, который не выполнил домашнее задание, сильно смущался, и потому многоликий предпочитал внимательно оглядывать чрезвычайно интересный потолок с рыжими подтеками на нем или выглядывать в мутное окно, лишь бы только не испытывать слабые, но все равно ощутимые, толчки проснувшихся совести и сознательности. Глядя же на Логан, бабушка встречала такую стену безразличности и отстранённости, что после нескольких попыток заставить ее почувствовать хоть что-нибудь она оставила женщину в покое, вновь вернувшись к своей роли капитана разваливающегося судна.

Мощь стихии не оставила равнодушным и Киллиана. Задрожали колени, с языка стали срываться ничего не значащие фразы, сорвался голос, будучи не в состоянии передать внутреннее состояние Беннета; ему срочно захотелось к кому-нибудь прикоснуться, что он и попытался сделать – полез обниматься к Логан, за что получил несколько болезненных ударов в спину, причем сделанных механической рукой, которой женщина еще не научилась управлять в достаточной степени. Ощущения после этого были примерно такими, будто бы по спине многоликого прошел слон на ходулях.

- Эй! Ведь так можно и позвоночник сломать! – громко возмутился Беннет, потирая болящие места. – А ведь я ни о чем таком и не думал!

- Все вы мужики…одинаковые, - фыркнула Логан, внимательно следя за чужой работой – группа людей ставила маленький лагерь в центре помещения.

Киллиан, немного обидевшись на подобное обобщение, все же не стал отвечать, так как думал, что на этом любые, и даже ни к чему не обязывающие разговоры будут закончены, но женщина продолжила:

- Всем вам надо только одно. Девушка, постель, секс. Простые удовольствия, удовлетворение животных потребностей…

И, к удивлению Беннета, женщина развела огромный монолог с множеством хлестких, злых, нецензурных выражений, из которого, отбросив все лишнее (а это примерно девяносто процентов слов), можно было узнать, что мужчин она не любит ни в каком их виде и состоянии, а все потому, что они – самые отвратительные существа на свете, думающие только о себе. На Логан, увлеченно рассказывающую об основных взглядах на жизнь, то и дело кидали неодобрительные взгляды, ведь на данный момент в обществе царила мода, утверждающая, что все люди в чем-то уникальны, и что нельзя столь категорично говорить, что мужчины такие-то, а женщины такие-то, так как, обобщая всех, есть риск, что в категорию «плохих, гадких, испорченных» людей мы запишем будущего гения или настоящего идеального человека. Это была временная «вера в личность человека» - пройдет пара месяцев, придет новая мода, и вера в человека станет неактуальна; но сейчас же эта мода казалась вечной и нерушимой, как основы мироздания, и слова Логан казались бунтом против общественного мнения, одиноким восстанием. Один только Киллиан понял, что вся ее речь была сказана не для того, чтобы позлить недалеких людишек, к каким она относилась с нескрываемым презрением, а была показателем неизменности, постоянности ее души.

Беннета, как обладателя подобной неизменности, это заинтересовало; он осторожными фразами, которые, как всегда, вызывали странную, неприятную и непредсказуемую реакцию у Мэрриган, попытался выведать у Логан многое, почти все ее другие взгляды на этот бренный мирок, на людей, на события, и Киллиану, в принципе, это удалось, но прежде всего он выслушал про себя и других столько гадостей, что ему захотелось поскорее в душ – отмыть свои грехи, существующие и приписанные, и грехи всего мира.

- Все в порядке! – разносился по помещению грозный голос бабушки.

С потолка капало прямо на нос ошеломленного, оглушенного столь громкими признаниями Киллиана. Он сидел, не шевелясь, смотря в одну точку, и на лице его застыло такое выражение, будто бы ему в одночасье стала известна самая страшная тайна вселенной. В принципе, так оно и было. Такой ненависти ко всему существующему Беннету еще не доводилось слышать – тайна была столь ужасной, что принять ее просто так, без каких-либо эмоций, было невозможно.

- Тазы, тазы! Подставляйте тазы! – гремела бабушка-капитан, грозно размахивая руками, начиная колотить в таз как в набатный колокол, призывая всех к поддержанию корабля на плаву. Здание шумело, тряслось, дребезжало стеклами, упрямо стоя лицом к лицу с бурей. – Нас затапливает!

Занесли двоих пострадавших от разгула стихии, сильно измотанных, покалеченных, напуганных – тех единственных, кого спасатели не побоялись вытащить из бурлящего потока. Втащили их на середину импровизированного лагеря, торопясь, охая, ахая, причитая, и когда старушка, все еще стоявшая на столе, громко крикнула: «Помощи!», все, кроме Логан и Киллиана, сорвались со своих мест и кинулись к пострадавшим, но вместо требуемой помощи получился хаос: несколько групп помощников смешались, суетились, двигались, создав толчею, и никто из тех, кто реально мог бы помочь, так и не смог даже прикоснуться к покалеченным людям.

Логан внимательно, но с равнодушным выражением лица смотрела на чужую работу. Ее тянуло философствовать. Киллиан был готов слушать ее речи.

И Мэрриган, которая чувствовала, что нашла себе преданного слушателя, как говорится, понесло – другие мысли, еще не высказанные, но давно обдуманные, давно приведенные в систему, поскакали галопом, легко вылетая с языка. Никто из собеседников и не заметил, как все люди, что ранее толпились возле единственных интересных объектов в этой комнате – пострадавших, сели полукругом возле Логан и Киллиана, во все глаза уставившись на эту, как им показалось сначала, безумную женщину, что несла странные речи, странную правду – фразы и мнения были близки к реальности, они будто бы показывали обратную сторону хорошей жизни, и невольно в каждом из слушателей пробуждалась точно такая же ненависть, что щедро дарила Мэрриган всем и каждому. А что, если нас обманывают власти? Что, если все проблемы связаны не с человеческими ошибками или обстоятельствами, а с решениями градоначальника или определенной деятельностью правительства? Что, если на самом деле жизнь совсем другая, и все, что люди видят сейчас, иллюзия, очередная…мода? Слушатели негодовали, слушатели были возмущены, и, воодушевленные бурей, им захотелось свершений, им захотелось едва ли не революции, на которую, как им казалось, Логан вполне могла их повести.

- Эй! А помочь нам! – жалобно подал голосок один из пострадавших.

Люди вздрогнули, испуганно переглянулись, точно голос был подан одним из многочисленных призраков станции, и лишь через пару мгновений, когда они мысленно переключились с революционных далей на реальность, когда они сообразили, что помимо их собрания и старушки в помещении есть кто-то еще, не сговариваясь, повернулись назад. Несколько секунд укоризненно посмотрели на пострадавшего, вынудив его покраснеть от столь огромного к себе внимания, после чего вернулись к увлекательному монологу – бывшие участники очереди посчитали, что этот человек не стоит никакого времени, что они могли бы отнять у этой необыкновенной рыжей женщины. Второй пострадавший был без создания, а потому бывшие помощники и спасатели раньше махнули на него рукой – курса ОБЖ, а вернее, того раздела, где было описано спасение человека, никто из них явно не знал.

- Подождите! Ждали ведь до этого момента – подождете еще! – махнул на пострадавшего один из восторженных слушателей, полуобернувшись, догадавшись, что просто игнорировать его просьбы нельзя будет, чувствуя, что необходимо как-то сказать и аргументировать невозможность помочь сейчас. – Вы мешаете нам постигать новые истины!

Глаза пострадавшего удивленно округлились. Человек немного обиделся на подобное обращение с собой – вероятно, в городе он был личностью, всеми уважаемой. Стараясь страдать и обижаться как можно громче, пострадавший надеялся добиться хоть какой-нибудь помощи (и все равно, что у него ничего не болело), но на сей раз никто, даже сама старушка-капитан, не посмотрела в его сторону.

- Тазы! Подставляйте тазы! – громко стучала в таз бабушка, обходя помещение и полукруг слушателей, выставив источник столь ужасного шума перед собой, будто бубен древнего шамана. Она отчаянно старалась отвлечь все внимание людей от Логан, которую сразу невзлюбила, видя в ней неблагонадежного человека, испорченного развратом (отчего бабушка так решила, неизвестно – вероятно, она вечерами только и делала, что стояла под окнами красного особняка и запоминала каждого, кто в нем регулярно появляется), но слушателей, похоже, слишком увлекла неправильная правда жизни Мэрриган, отчего они дружно, хором, сказали старушке: «Отвали, бабуля!», надеясь, что после этого шаманские пляски с тазом, так мешающие рассказу Логан, будут окончены. Старушка и в самом деле прекратила шуметь, поворчав что-то для вида, посетовав на нынешнее поколение, повздыхав, подошла к месту, где протекал потолок, и подставила туда таз, в который с размеренным звуком «бам» стала капать грязная вода.

– Все в порядке! – опять проорала старушка, подходя к пострадавшим, наклоняясь к ним, и было странно опять слышать, что бабушка нашла где-то порядок посреди этого вселенского хаоса.

Стонала буря. Дождь хлестал в окно, с упрямством хулигана стараясь разбить стекло. Здание шумело, как живое, как старик, находящийся на смертном одре, с хрипом заглатывающий воздух, скрипело, как старый, почти что разбитый бурей корабль. С потолка сыпались хлопья известки, размокшей от сырости, падающей на плечи людей подобно снегу. Зал ожидания наполняло постоянное «бам». Дождь был снаружи станции, был внутри, но никого это не смущало – Мэрриган удалось создать вокруг себя такую волшебную ауру благодаря своим эмоциональным речам, что никто из людей не замечал не совсем комфортных условий для подобного собрания, а Беннет всерьёз начал опасаться, что люди, вдохновившись мощью бури, разваливающимся зданием из этой реальности – зданием станции, речами Логан, пойдут устраивать революцию, или, что вообще кощунственно предполагать (и с каких же это пор для многоликого кощунственным стал данный вопрос? Может, с тех пор, когда он расстался со своим прошлым, переступив порог хранилища?) решатся на убийство Лейтона.

- Нет! – неожиданно для себя и собравшихся сказал Киллиан, не согласившись со своими мыслями, чем вызвал огромное к себе любопытство со стороны слушателей Логан. Но на эту реплику отвлеклись только они: Мэрриган продолжала самозабвенно что-то вещать. Киллиан прислушался – это что-то было про идеальную сущность роботов.

Бам, бам. Ни на секунду не прерывающаяся капель с потолка. Позже «бам» переросло в «плюх» - таз начал понемногу наполняться.

- Товарищи! Я всегда считала, что роботы гораздо лучше людей! Посудите сами, - Логан резко рубанула воздух механической рукой, - люди слабы, люди зависимы от окружающей среды, люди – это, по сути, те же животные, только прямоходящие и более или менее нормально пахнущие. На самом деле я даже не могу понять, по какой причине человек эволюционировал, и как у него это получилось – столь неприспособленный к жизни вид сумел пережить многих, иных подчинил, других уничтожил…как? И для чего? Люди шли вперед, отказывались от своего прошлого…чтобы идти в никуда? Вновь становиться животными, или оставаться ими, пускай и разумными? Это бессмысленно и бесполезно – идти вперед, не видя цели своего пути. Идти, живя при этом в дикости, идти, наплевав на любые правила… Если бы мне дали возможность населить эту планету какими-либо существами, я бы выбрала именно роботов. У них, помимо разума, есть еще и определенные понятия о взаимодействии друг с другом и с миром, о цели в жизни, которые собраны в своеобразный Кодекс. И этот Кодекс исполняется всеми без исключения! Нет таких, которые были бы выше Кодекса. И одно из этих многочисленных правил гласит – необходимо выполнять только те действия, которые имеют цель… Для чего люди покоряли высочайшие вершины? Только ради бесполезного рекорда! Робот бы никогда не полез на гору, зная, что за это ему дадут какую-то ничего не значащую бумажку. Робот не стал бы опускаться на дно океана, не стал бы совершать кругосветное путешествие… Другое правило – роботу нельзя прикасаться к другому роботу. От этого исчезают многие чисто человеческие проблемы: никакой любви, никаких приставаний, никакого секса, никаких детей, никакого насилия, издевательств…ничего!

- Но, - кто-то робко подал голос, - в одном здании в Нижнем Городе, кажется, в хранилище носителей, хотя я могу и ошибаться, живут два робота, один боевой, а второй уже почти ставший человеком, и они…любят друг друга! Это настоящая любовь! Они друг к другу…даже прикасаются, - с отвращением выговорил последнее слово человек, скривившись. – И это при их Кодексе! Мне кажется, он уже не действует.

Логан, не желая вдаваться в подробные объяснения всей ситуации с Отемом и Готтфридом, так как люди могли привести ей достаточно аргументов в пользу несостоятельности ее теории (в городе то тут, то там были замечены (если судить по словам горожан) пары, состоящие из любящих друг друга роботов, объединившихся в союзы не ради обоюдной выгоды, но по повелению механического сердца), мило, располагающе улыбнулась и повернулась в сторону Киллиана, надеясь заставить его ответить вместо нее:

- А не проще ли предоставить слово начальнику хранилища, а? Это его роботы, и он может рассказать про них достаточно много!

- У нас, здесь, начальник хранилища? Круто… - пробормотал молодой человек с горящими от любопытства и восторга глазами. Смерив глазами Беннета, сожрав его ненасытной, жадной частью души, парень, шмыгнув носом, продолжил, надеясь взять от сложившейся ситуации как можно больше: – Э, а можно меня бесплатно, типа, принять, а? Мы же с тобой…типа…уже друзья, да? Мы от бури вместе с тобой спасались… И вообще, я тебе, типа, свое место в очереди уступил, да!

Киллиан растерялся после того, как женщина перебросила на него свою речь, но лишь на мгновение, не сумев в этот краткий период понять слова парня и среагировать на них. Душа многоликого решила, что едва только Логан доберется до вагончика, Беннет набросится на нее со спины и придушит ее за подобное предательство. Руки аж зачесались, чувствуя под собой воображаемую плоть, а уши услышали хруст ломающейся шеи. Беннет, блаженно зажмурившись, унесся в дали своего разума, пока его не выдернули в действительность нетерпеливые подергивания за рукав.

Плюх, плюх, плюх. Дождь снаружи здания. Дождь внутри. Тазов в зале прибавилось – теперь сразу в нескольких местах были установлены источники постоянного «бам», «бам», и этот звук, соединившись с дребезжанием стекол, треском перекрытий старого здания, перерос в оглушительную симфонию бури.

- Типа нет, парень, - очнувшись от грез, запоздало среагировал Беннет на возглас человека, немного возмутившись тем, что на него, как на начальника хранилища, обратили внимание только сейчас, - мы с тобой не друзья, но даже если бы ты был моим другом…Запомни – я, типа, для своих поблажек не делаю! - в тон человеку ответил Киллиан, особенно напирая на слово-паразит парня, собираясь в это время с умными мыслями. На собрание к Беннету пришло очень мало умных мыслей, но это не могло остановить многоликого – часто его выручала импровизация, и она же могла его выручить и сейчас, - если Логан, конечно, подыграет ему, поддержит его образ всезнающего человека. - Эм… Это достаточно сложный вопрос, почему роботы ведут себя так. Конечно, можно было бы предположить, что в Кодекс были внесены изменения, или он уже не действует, но, я думаю, скорее произойдет конец света, нежели роботы перестанут чтить свой Главный Закон. Для них этот Кодекс – вся жизнь. То, что мы можем наблюдать в нашем хранилище, а также в некоторых других частях города, можно было бы назвать…грамотным обходом некоторых правил, но не бессмысленным, не в ущерб кому-либо, а как раз-то и имеющий под собой некоторое основание. Расчет. Выгоду. Роботам комфортен их союз. Это для людей выглядит любовью, но на самом деле с человеческой любовью здесь нет ничего общего. Еще можно предположить, что один мой робот, тот, что имеет облик человека, жил в хранилище настолько долго, что превратился в своеобразную…хозяйку, соответственно, особь женского пола, которая, очеловечившись до определенной степени, начала испытывать некоторые чувства к роботу другой направленности – явной особи мужского пола… Но это гипотеза, которую невозможно проверить. Версия с союзом мне нравится больше.

Десятки глаз уставились на Киллиана с явным, плохо скрываемым непониманием. В этот момент, по закону жанра, где-то должен был запеть сверчок, показывая полнейшую тишину в собрании людей, выделяя напряженную работу мысли, но в реальности сверчка не было – был лишь ветер, который понемногу стал стихать, и почти прекратившийся дождь – люди поняли это по тому, что в тазы перестали падать капли.

Логан молчала, с серьезным выражением лица смотря на Беннета. Поддерживать начальника она явно не собиралась.

- Неужели непонятно? – с отчаянием вскричал Киллиан, вскакивая с места. Это ж когда такое было, чтобы его, многоликого, великого и ужасного, всегда находящего подход к другим людям, всегда умеющего (если, конечно, было такое желание) объяснить любую информацию доступным языком, никто не понял! Этот факт неприятно поразил Беннета, заставил задуматься, и уже в который раз за этот день многоликий пришел к выводу, что он не остался неизменным, что что-то в нем раз и навсегда пропало, исчезло, растворилось в связи с переходом (пока только частичным – в душе все еще шла борьба привлекательного прошлого и спокойного настоящего) к новой жизни. Он изменился! Он больше не может пользоваться своими «негодяйскими» приемами, что помогали ему долгое время выживать на улицах городов! Он окончательно и бесповоротно ступил на путь добра – ржавая стрелка морального компаса со скрипом повернулась в одну сторону, навеки замерев в этом положении, и как бы Киллиан не старался найти в себе хоть что-нибудь от себя прошлого, хотя бы частичку настоящего многоликого, ничего не отыскивалось – внутри Беннет был совсем другим человеком. Начальник хранилища даже несколько раз подпрыгнул на глазах у изумленных слушателей, надеясь стряхнуть стрелку невидимого компаса, но внутренние силы намертво приклеили ее к одному месту.

И вот…

- Лейтон меня испортил!!! – громко завопил Киллиан, сотрясая кулаками воздух.

Еще одна умная мысль родилась в голове Беннета, но она была нежеланным ребенком.

- Во, а я говорил, что этот Лейтон негодяй, - кивая головой с такой силой, что она могла отвалиться, подтвердил тот самый парень, что пытался взлезть в список друзей Киллиана. – Давайте его, типа, свергнем, а на его место посадим какого-нибудь робота!

Словно бы очнувшись ото сна, словно бы возглас Беннета пробудил его, с глазами, горящими безумием, вскочил с пола второй пострадавший, некогда лежавший без сознания. Он сразу же собрался куда-то бежать, и если бы не удержали его люди, среагировавшие наиболее быстро, то не узнали бы собравшиеся здесь еще одну ужасную тайну вселенной, а человека, по сумасшествию своему совершающему бесполезные движения, пришлось бы отскребать от стены – он бежал именно в сторону стены, а не выхода со станции. Пострадавший неожиданно для всех оказал сильнейшее сопротивление, точно желание разбиться о стену было для него тем, к чему он стремился всю жизнь, но его все же удалось утихомирить, посадив на пол, связав его несколькими веревками, которые обнаружились в хозяйстве у запасливой бабушки-билетерши, вставив ему в рот кляп, который пришлось вскоре вынуть, потому что человек отчаянно что-то хотел сказать.

И он сказал:

- Дикари, черт возьми! Эти дикари напали на город! Они принесли с собой бурю! Они перерезали всех людей! Дикари! Они объединились в огромную армию!

Первый луч солнца, яркий, слепящий, выглянул из-под тяжелого одеяла темных туч, смело пробрался внутрь сырого, темного здания, осветил воду в тазах, лужи на полу, заиграл в стеклах окон, точно в гранях алмаза, заставил зажмуриться всех людей, которые, словно зачарованные этим поистине магическим светом, несущим спокойствие и безопасность, шагнули вперед в едином порыве. Они, не сговариваясь, в каком-то странном молчании, прильнули к окнам. Картина, открывшаяся их взорам, не была пугающей, что можно было предполагать, нет – она была такой солнечной, такой умилительно-радостной и приятной глазу, что на нее хотелось смотреть и смотреть, а потом еще и нарисовать с десяток красивейших пейзажей этого прекрасного дня. И жаль, что никто из собравшихся здесь не умел ни ценить красоту, ни рисовать.

Город сиял, отмытый водой, город овевался слабым, но теплым ветерком, колыхал изумрудную листву на деревьях, чьи-то занавески, торчащие из разбитого окна подобно белому флагу, город, вышедший из бури относительно целым и невредимым, напоминал хорошо отдохнувшего человека, снова готового к долгой и тяжелой работе, к шуму, к хаосу, к бесконечной гонке за что-либо и за чем-либо, готового к людям. Но яростного людского потока, обычно наводняющего улицы, не было. Город был пуст. Тих, пуст и непривычно спокоен.

Дата добавления: 2015-11-14